Я очень люблю сыр, даже больше пиццы. И пиццу люблю с сыром и ветчиной, и чтобы сыра побольше, но ем редко, потому что от пиццы, говорят, полнеешь, а мне уже больше нельзя – сто – это уже перебор. Жена, правда, считает - я красивый, да я и сам это вижу, хотя, ей кажется, что я красив не внешне, а внутренней своей красотой, своим умом, но мне все-таки думается, привлекло ее не только это, но и другие достоинства, не те, которых тоже у меня не отнять, а, прежде всего, смелость и доброта. Но, вот что тревожит: она говорит, мол, пусть ты лучше будешь круглым как шар, зато уж больше никто на тебя не позарится, будешь только мой, кому нужен такой варан (буква «в») – это тревожит, и я на всякий случай решил похудеть, поскольку, кто знает, чего ждать дальше? Надо держать форму. Худею, худею, отказал себе буквально во всем, пива почти не пью, пиццу с блинами ем изредка, нечасто - диета страшная, а встаю на весы – результат тот же, стрелка как приклеена, ниже 115 не спускается. Думаю, причина в весах, надо сменить весы, сейчас продаются электронные – настроил кнопками любой вес – можно и не взвешиваться. Очень удобно – лучше всяких диет.
И вот, иду я в магазин, который близко, и думаю о странной болезни – графомании – неизлечимой страшной болезни, сразившей многих несчастных людей. Мне легко о ней думать, я-то здоров - хоть и пишу изящные, красивые, пронзительно-яркие рассказы о жизни, но, так – балуюсь. Мне ведь это ничего не стоит, как плюнуть слюной, раз-два, и рассказ готов, другой бы ходил гоголем, а я стою скромно в стороне, принимаю редкие поздравления, поскольку кругом одни завистники, очень мало умных коллег, истинных гурманов, способных оценить по-настоящему сильную вещь, найти ее в будничной шелухе. Есть, знаете, в русском Интернете один литературный сайт, мало кто понимает теперь важность момента, как наградила его судьба, поставив рядом, пусть чуть ниже, но в одном пространстве с одаренными, удивительно талантливыми авторами. Их немного – этих скромных Творцов, хватит пальцев одной руки, и они стоят рядом с вами, дорогие друзья, и скромно молчат, не ждут похвалы, ибо ум их находится в сферах иных, недоступных массам. Каждый решает сам для себя хвалить ли этих прекрасных людей или завистливо молчать, кусая губы, как Сальери – а Моцарт играет, и будет играть еще сотни лет, пронзая сердца и внушая трепет. Вечность не знает суеты, но помните: каждый раз, когда ваша рука, уже потянувшись отдать справедливую дань, вдруг застынет в сомненьях, замрет – тот же час пробьет неумолчный гонг, возвещая, что очередная капля жестокого Равнодушия упала в чашу Несправедливости. О, как темно ее дно, как глубока сия чаша!
Пристрастие к писанию, к многословному бесполезному сочинительству – вот как определяют специалисты эту тяжелую, незнакомую мне болезнь – графомания. Теперь понятно – есть отчего впасть в уныние тем многочисленным несчастным людям, сраженным ею. И все же, думается, термин какой-то вялый, неконкретный. Я, хоть и здоров, не до конца постигаю значение этого термина. Вот, скажем, Чехов – он графоман? В смысле, был? Имел он пристрастие к писанию? Или Достоевский – к многословному сочинительству? Несомненно! К чему только Достоевский не имел пристрастий, и многословное сочинительство – одно из них. А полезность или бесполезность определяет читатель, поскольку для автора ответ очевиден. Кто-то восхищается Достоевским, а кто-то терпеть не может, дескать, нудно, и склонен наоборот к Пушкину, хоть, помнится, жена его, Наталья Г., не всегда разделяла восторг толпы. Вот и моя супруга говорит мне иногда, мол: «На что ты тратишь свою жизнь, Петр, займись лучше делом, не смеши людей. Наколол бы дров, принес воды, опять же печь не топлена, в углах паутина. Я блинов спеку, будем жить как люди. Много ли нам надо для счастья»? Как я понимаю Пушкина! И он бы меня понял, случись нам встретиться, сопоставить. Жаль не дрогнула рука Дантеса, упал Пушкин, а Лермонтов написал великое «смерть поэта», за что был сослан на Кавказ и там тоже потом погиб, убитый пулей своего приятеля – Мартынова. И осиротил. И кто мы все теперь после этого? – с болью взираю на осиротевший мир, унылый и одинокий, как брошенное дитя, опустевший, мрачный – в лучах заходящего солнца. Одна надежда на тех немногих, которых я упоминал чуть выше. Но и к ним тянутся руки завистливых злодеев, пытаясь удушить, затоптать хрупкое пламя таланта. Как опасен, несправедлив мир, давно уже хочу потренироваться в стрельбе.
Кто укажет мне границу, после которой начинается графоман? Или – до которой был графоман, а после начинаются те несколько авторов и Чехов с Достоевским и Пушкиным? Граница неотчетлива, размыта. Один мой знакомый, к примеру, не любит Достоевского и Чехова, считает Чехова тупым, а любит Гашека, Зощенко, рок-н-ролл и Луи Армстронга – чернокожего негра-трубача, джаз, диксиленд, солнце и море, как Хемингуэй, назвать которого графоманом язык не повернется, хоть до сих пор удивляюсь монологу его персонажа, обращенному к мертвой, а потому безмолвной рыбе, сожранной по пути и так и не достигшей заветного берега. А для других, наоборот – Зощенко – пошляк, а Достоевский – светоч, луч света в царстве тьмы. И кто из них двоих графоман, а кто гений? Если даже не брать остальных? О которых мало кто знает. Кроме меня. Вот вопрос! И если кто-нибудь спросит, при чем тут, дескать, сыр, Бен Ган и лысый актер О. Борисов – я не найду что ответить. Да и что можно ответить такому зануде? Просто, люблю сыр – вот и все. Даже больше Хемингуэя.
