Не развлекающий соседей пьяный дачник,
Не культпросветчик, зашибающий в метро,
А музыкант высокой пробы – Ян Табачник.
Он черновчанин. Все задумано хитро,
Чтоб мне достало поэтической работы –
Мое землячество строкою прославлять.
Пускай завистливо гелгечут «доброхоты»,
Но звездам города и впредь над ним сиять....
Предположение: творец «Давай закурим...»
Возможно с Яном в отдаленном был родстве.
Мы над фамилией потом побалагурим.
Сам, кстати, прежде был замечен в баловстве,
Но сладил с дымоотравительной привычкой.
Кто был из пращуров табачником, бог весть.
Его улыбка никотиновой затычкой
Не затмевается – герой! Сие – не лесть...
Табачник Ян, вы чудодей аккордеона.
Я в этом деле понимаю кое-что –
И сам на клавиши давил во время оно,
Не стал звездою, о звезде пишу зато.
В любимом городе вы каждому известны.
Когда гастроли возвращают вас туда,
Народ сбегается послушать ваши песни --
Вы несомненно черновицкая звезда.
Я – «День Победы», как и вы, -- послевоенный.
В душе навечно песни негасимых лет.
Аккордеон был инструмент «военопленный»,
Его фашистским называли – полный бред!
Обожжены, едва придя, голодомором.
Был счастьем хлебушек, о большем ли мечтать?
Велосипед в мечтах казался перебором,
Подшипник бы для самокатика достать!
Я был, от голода должно быть, туповатым.
Да и с учительницей мне не повезло.
Не понимали мы, что значит быть богатым.
Но с песней радио в судьбу мою вошло.
И я о музыке мечтал невыразимо.
Начать бы вовремя, возможно б и дозрел.
Но злая бедность – и мечты летели мимо
Без инструмента я для музыки старел.
Потом достался инструмент, но, видно, поздно --
Отец купил мне «Гонер Верди номер три».
Подростком начал я, когда едва ли можно
Стать виртуозом упоительной игры.
Я при «текстильщиках» у Фридмана учился --
Успехи были относительны весьма.
Дошло – и я от той учебы отключился.
Коль дара нет, то даже музыка – тюрьма.
Вы тоже начали не рано – только в десять,
Но, видно, были даровитей – се ля ви...
Жизнь такова, как есть, что с этим можно сделать?
Прибавить творчеству упорства и любви.
Предполагаю, что и вы из той же школы.
Ведь ваш папаша был текстильный инженер.
О вас подумаю – и совести уколы
Меня терзают, что не с вас я брал пример.
Вот Петр Борисыч – (Пиня Борухович, верно?) –
Гордился сыном и просил вас поиграть.
А беглость пальцев с тонким слухом соразмерна
И композиторского дара не отнять.
Играли гаммы и арпеджио, триоли,
Тренировали слух и пальцы что ни день,
Распознавали вмиг диезы и бемоли,
Несовместима с вами сладостная лень...
Отцы – и мой и ваш – увечные вояки.
Им было тяжко в те голодные года.
Их раны – доблестной гражданственности знаки,
А орденами не кичились никогда.
Мы схожи с вами, Ян, и в том, что братья мамы,
Моей и вашей не вернулись с той войны.
И наших судеб сходны трудные программы,
Хоть сходства черточки не каждому видны.
Мы с вами оба в детстве бредили футболом.
Парадоксально, что мы оба – вратари!
Мы не знакомы – и кто был кому дублером,
Судьба, об этом никому не говори!
Я в интернете публикации читаю.
О вас там много, каждый шаг запечатлен.
В них наше детство с упоением листаю
На фоне города, в который я влюблен.
Вы рассказали:
-- Пацанами мы с друзьями
Встречались в садике. Чуть дальше был базар.
Одна картина до сих пор перед глазами.
Была там женщина, рождавшая кошмар.
Она покойников обычно обмывала.
И тех, кто рыбу собирался покупать,
К себе назойливо и грубо подзывала –
И все подальше торопились отступать.
-- Куда бежишь, я все равно тебя помою! –
И несся вслед ее полубезумный смех... –
И это тоже помогло вам стать звездою,
В высоком творчестве подняться выше всех...
В шестнадцать лет впервые вывел на эстраду
Еще мальчишку озорной аккордеон.
Играл с восторгом до захлеба, доупаду
Балдела публика – а сам был вдохновлен.
А в двадцать уже Табачник за кордоном.
Там море шмуток, но пуста его сума.
Лишь плащ-болонью и добыл аккордеоном –
На Театралке им девчат сводил с ума.
Что стать звездой вам было просто, не поверю,
И от ворот не раз случался поворот.
Едва ли кто-нибудь благоговел к еврею,
Но труд упорный все преграды перетрет.
Синдром еврейский: если быть, так только лучшим,
Недостижимым – и приходится врагам
Снимать запреты – вот и учим, учим, учим,
Обходим всех – на миллиметр, на балл, на грамм.
Так день-деньской... За год на милю всех обходим,
За жизнь – взмываем, превращаемся в звезду.
И потому антисемиту неугоден
Успех еврейский, зависть вечная в ходу.
Секрета нет, уж до чего, казалось, проще:
Трудись упорней – и еврея обойдешь...
Ан нет – и серость лишь уныло-злобно ропщет,
Погром устроит как за здорово живешь.
Крепки евреи, но, конечно, не из стали.
Рубцы обид на каждом сердце, хрупкость вен...
Все ж расскажите, Ян, как стали, тем, кем стали,
Живя наполненно в эпоху перемен.
Я из анкетных ваших данных понимаю:
Вам в музучилище не дали поступить,
Вы в культпросвет пошли с мечтой: хотя бы с краю
Образования немного зацепить.
Немало соли даровитый парень слопал,
За каплей – капля, грамм за грамом, день за днем...
А поплавок ему вручает Мелитополь –
Друзья из педа, вы услышите о нем.
Аккордеон с подачи «Битлз» стал немоден.
Но даже мода не смогла его смутить.
От всяких «измов» независим и свободен,
Он вышел к людям, чтоб играть – и победить.
Артист по духу, он выходит на эстраду.
Он начинающий – ему так тяжело!
Режим гастрольный – он вполне подобен аду...
Потом признается, что в жизни повезло.
Пусть жил в клоповниках, пусть трясся в тесных «пазах»,
Аккордеон был славный – «Красный партизан»,
Еда столовская – что вкус, что цвет, что запах...
Спасала музыка, даря огонь глазам.
А идеалом был для Яна Паганини.
Цель – совершенство, средство – каждодневный труд.
Таким на старте был, таков он и поныне.
За то и любят, потому повсюду ждут.
И бородою горд – как у Хемингуэя --
Кумиром молодости был антифашист.
Теперь Табачник, за судьбу страны радея,
Воюет в Раде, но и в ней душою чист.
Он за духовность, понимая, что голодным
Не до духовности, им выжить – в самый раз.
И помогает бесприютным, безработным,
Увечным, сирым, чья судьба не задалась.
Теперь – профессор, депутат, орденоносец,
Он – «Гранд-маэстро» со звездой в Аллее звезд.
Лютует злобный и завистливый народец,
А Ян, как в юности, открыт добру и прост.
Он говорит, что прячет слезы за очками –
Немало выпало в судьбе обид и бед.
И борода его – но это между нами –
Во избежание ошибок – был обет.
В любом из нас живут сто гениев – он верит.
Но как не просто отыскать в них своего.
Аршином строгим – строже всех – себя он мерит.
И от властей себе не просит ничего.
Он игнорирует завистников, он помнит:
В оркестре те, что побездарнее, бузят.
Те, что талантливы, творят. Их дело кормит.
Как змеи, бездари разбрызгивают яд.
И пусть. Их ад в свои заманивает сети.
«Ян доигрался: возлюбил его народ»...
Один из тысячи известнейших на свете
С девизом «Честь имею» -- не юлит, не врет...
Я закавычил, что изрек о нем Коротич...
Жил, значит, праведно, народ не проведешь...
Жаль только детство золотое не воротишь...
Сыграй, маэстро, пусть пойдет по коже дрожь...