- Здрасьте! Я – Эдик Маркелов. Приятного аппетита, мне нравится ваша телекомпания, - сказал он на одном дыхании.
- Спас-с-ыбо! – отозвался главный редактор Митрич. – Ну, накормили, самураи! Счас спою… Вы как умудрились пройти мимо охраны, Эдик?
- А! Подумаешь… Свои ребята. А вот вам акций не хватает!
- Мы подумаем, Эдик. Возможно, выпустим акции нашей маленькой провинциальной телекомпании, начнем их продавать на нью-йоркской бирже. Признаюсь, хочется сразу в «голубые фишки», сразу после Газпрома!
- Нет, я не про фондовый рынок! Я про пиар-акции! Надо привлекать внимание к себе и телекомпании!
- Да-да… Наши конкуренты этим активно занимаются. Садятся голыми попами в тазики и съезжают наперегонки с горы. Это у них называется попинг. Предлагаете что-то подобное? И это принесет нам высокий рейтинг и серьезные люди начнут вкладывать деньги в рекламу? Не смешите, Эдик! Кстати, фейерверки я тоже не люблю, это опасно.
- Это вы намекаете на мою подкопченную физиономию? Нет, это не совсем… фейерверк, это я молоденьким лейтенантом горел в танке в Анголе. Нет, я вам другое дело предлагаю – красивое, эстетское. Вы же это любите?
- Например? – прищурил левый глаз Митрич.
- Например, доехать от Ламутии до Парижа на собственной машине, встретить там, на Елисейских полях, Новый год, точнее – новое тысячелетие, так сказать, Миллениум. Поздравить ваших телезрителей, привести классный репортаж. А?
- Гм… - сказал Митрич, опустив взведенную бровь. – Налейте-ка человеку пивка, ишь… присосались. Толян, отдай гостю крабовую конечность, при твоей гиперсексуальности, она тебе только во вред. Итак, Миллениум? В Париже? На Елисейских полях? Заманчиво. Но не пойдет. Мы на одном только бензине месячный бюджет телекомпании расстреляем. Что вы! Эдик, вы перепутали нас с телевизионными монстрами, у которых денег, как у дурака махорки!
- Я уже договорился. Сеть заправок «Дилижанс» дает бензин под рекламу, у них и ролик свой есть, просто покрутите в эфире, причем то время, пока мы ехать будем. Приехали в Париж – стоп, больше не крутите! – вращая черными большими глазами, сказал Эдик, этот уже почти родной и близкий человек.
- А запчасти? – зная уже ответ, спросил-таки Митрич.
- Сеть магазинов «Клаксон»!
- А… суточные?
- Ресторан «Колизей»!
- А…
- Со мной едет Андрюха Стрижак: английский, немецкий, французский!
- А…
- Камера у нас есть, двадцать кассет я купил, два запасных аккумулятора, переходник на евро-розетку!
- А что у вас за машина? Надеюсь, вы патриот? УАЗ, «Жигули»?
- Нет, «Тойота». Вот, взял самурайский трофей на Первое сентября! – махнул небрежно рукой Эдик.
- Детей в школу возить? – не понял Митрич.
- У меня детей, кажется, нет еще. При чем здесь школа? Первого сентября закончилась Вторая мировая война, мы победили Японию. Вот я и взял… японский трофей.
- А он…э-э… исправен?
- Сделал капремонт, поменял все, что можно, и полный багажник запчастей везу!
- Вы, Эдик, все решили за меня. Даже не знаю, что сказать…Э, нет, знаю! – Митрич встал, застегнул пиджак на все пуговицы, одну руку заложил за спину, другой указал туда, где, по его мнению, должен быть запад. – На Париж, чудо-богатыри! Вперед!
- Я так и знал, что вы согласитесь! – засмеялся Эдик и тут же замахал руками, увидев напрягшиеся физиономии телевизионщиков. – Нет-нет, все нормально, мы едем, все договоренности – это правда. Просто у меня опять… получилось. Друзья меня подкалывают: Эдик, ты и танк уговоришь.
Он ушел так же внезапно, как и появился. Телевизионный народ как-то ошарашено молчал.
- А мы воевали в Анголе? – спросила Аллочка, репортер-пинчер.
- Мы – нет, а Эдик воевал… - машинально ответил Митрич.
- Как это? Один за всю державу?
- Не знаю, где здесь подвох, но так не бывает! – почти воскликнул Митрич, нервно теребя бородку. – Вот так просто взять и поехать на старой японской машине с правым рулем в Париж! А, понял! Он будет рекламировать на старой японской машине хорошие российские дороги!
- Плохая идея. Тогда все узнают, что дорог у нас почти нет, и всех, вместе с Эдиком, посадят за разглашение государственной тайны, - сказал оператор Толян.
- А как он до Владивостока доберется? По тундре что ли? – спросила репортер-пинчер Аллочка.
- Ура, отбой! Никакой головной боли! – обрадовался Митрич.
- Митрич, он с Тимощуком из пароходства договаривался, я слышал их разговор, когда снимал там. Завтра его «Тойоту» ставят на палубу «Крашенинникова», через три дня они будут во Владике.
- Бесплатно?
- Ну, наверное. Он же ничего не говорил ни про деньги, ни про рекламу пароходства. Я думаю, Митрич, он доедет, поэтому нам уже пора рассказывать всему миру, что мы отравили съемочную группу в Париж на Миллениум.
- Надо же… Наши люди будут в Париже новое тысячелетие встречать! Это вам, господа конкуренты, не на голой заднице со снежной горы скатываться!
С этого дня режиссерам новостей приходилось монтировать на один сюжет больше – про автопробег, публика жаждала знать: доедет ли машина с японской свалки от Ламутии до Парижа или сдохнет на полпути. В эфире появилась виртуальная карта страны, голос Эдика, записанный с телефона, рассказывал о бескрайних просторах и странных обычаях нашей незнакомой родины.
Под Благовещенском их остановили прибандитченные ребята, они с начала перестройки брали дань со всех, кто перегонял из Владивостока на запад подержанные иномарки. И тут впервые засомневались – обгорелая морда толстого мужика, похожего больше на заблудившегося чеченского боевика, чем на лоха-автолюбителя смутила их, а рев мотора и крик «на таран!» заставил отступить.
Под Хабаровском их обстреляли из кустов, похоже из «мелкашки», пулевые отверстия в лобовом стекле были маленькие и аккуратные. Так там даже и останавливаться не стали – ну, пристреливает человек оружие, так никого не задел же!
Под Иркутском на скорости сто двадцать лопнула передняя правая шина, Эдик чудом удержал от «перевертыша» скребущую дисками об асфальт «Тойоту». Колесо поменяли, накачали, сфотографировали, дальше поехали.
- Зачем он едет? – спрашивал каждый раз Митрич, когда отдел информации собирался осматривать новый сюжет из цикла «Миллениум». – Ну, деньги платили бы… Ну, земли бы новые открывал… Да хоть бы «Хождение за три моря» написал бы потом! Так ведь нет!
- Митрич, да ладно вам! Привезут ребята кучу классных кассет, мы телезрителя еще год будем кормить этим авто-шоу, потом сами сделаем это… ну как вы там сказали: «Хождение за тридевять земель?» - сказала Аллочка, репоортер-пинчер.
- Чую, что здесь где-то подвох, только не могу понять – где! – каждый раз разводил руками Митрич и уходил в свою главредакторскую конуру думу думать и тренировать интуицию.
Однажды он не выдержал и позвонил в Серый Дом.
- Подполковника Трофимова, пожалуйста. Андрей Андреевич… Да, я. Да, нормально. Нет, ваши не беспокоят. Менты? Только на выборах. ОМОН к нам идет изымать кассеты с компроматом, СПЕЦНАЗ идет защищать свободу слова, как всегда сидим и ждем прокуратуру, пока они к нам идут, материал проходит в эфир и становится уже никому не интересным. Да, я знаю, что вы знаете. Что звоню? Тут мы съемочную группу отправили в Париж на Миллениум. Да, спасибо. Стараемся… Вы, как наш куратор, подскажите: этот Маркелов… Мы, надо сказать, мало знакомы, просто проект оказался столь заманчивым… а времени так мало… Что? Понял.
- Что говорят Железные Феликсы? – спросил шепотом оператор Толян.
- Говорят, что… классный пацан. Что после ранения его комиссовали из армии, что ребята с которыми он учился, растут – ордена, звезды на погоны им с неба падают… А он… Короче, проявляет инициативу. Ну, посмотрим, как он там доедет!
Под Омском у Эдика отобрали права за пересечение «двойной сплошной». Два дня он жил с переводчиком Андрюхой в палатке на газоне рядом с управлением ГИБДД, мирно общался с проходящими на заработки инспекторами, пел под гитару жалобные песни. Через два дня права вернули, дали денег, обещали писать письма.
Под Екатеринбургом они угодили на фестиваль бардов, потеряли три дня, да еще день ждали, пока исчезнет перегар, от которого потели стекла в машине. В Перми их застроили в колонну машин-раритетов, там их заметил местный авторитет Гиндя: «От Ламутии, сам приехал, в натуре! Все, я купил вашу тачку!» - пришлось уходить ночью – на бешенной скорости и с погашенными фарами.
В Москве молодые нацболы, узнав, куда едет машина, за ночь раскрасили ее, как кино про Штирлица, - поверженные свастики, солдат-победитель, надписи: «За Родину!», «За Сталина!», «На Берлин!»
Перекрашивать машину было дорого, да и время поджимало. Вежливый Андрюха написал на капоте на трех языках: «Мы едем на Миллениум в Париж! Вы так же можете написать здесь свое мнение». И они покатили дальше.
На украинской таможне их немного пощипали, по дороге на Варшаву они научились ругаться по-польски.
И вот он, Париж! И грянул великий праздник! Дата! Водораздел, после которого – или блистающее Будущее, или обещанный Армагеддон. Казалось, что мир сразу же изменится, что наутро будут новые краски, новая музыка, что человечество перестанет врать, воровать и предавать друг друга, или, по крайней мере, все бросят курить.
Но серое утро началось с обычного новогоднего похмелья, горечи первой в этом тысячелетии утренней сигареты.
Митрич пришел в редакцию, где после попойки в прошлом веке пахло чем-то несовременным, кажется конюшней, где живут курящие лошади. И первый кошмар нового тысячелетия – новогодняя елка, пахнущая селедкой… Дверь в его главредакторскую конуру была почему-то открыта. А там, в его любимом кожаном кресле, лежали вповалку репортер-пинчер Аллочка и оператор Толян, нахально отсвечивая интимными частями тела. У Митрича от возмущения вспотели очки:
- Это черт знает что! Это… Бородино какое-то!
- Поч-чему? – из последних сил поинтересовался Толян.
- Так это же там, кажется: «Смешались в кучу кони, люди»…
- Митрич! Вы есть бестактный босс. Пришли. Застигли. Девушку конем обозвали! – обиделась Аллочка и гордо вышла, подбирая по дороге нижнее белье.
- Ну что вы, Аллочка! – крикнул вдогонку Митрич. – Вы, конечно же, не конь. Вы, получается… людь.
И стало страшно, что новое тысячелетие начинается вот так. Потом стало стыдно, что они, похоже, провалились с этим автопробегом.
Но тут пошли телефонные звонки, вначале робко, а потом прорвало:
- Доехали наши-то! Звонили под утро, всех поздравляли! – первым сообщил оператор Толян.
- Митрич? Ты как? Ну, слава Богу… Твои-то как, успели в Париж? Да ты что! Молодцы! А говорят, у них и бензин, и деньги закончились за сто миль от Парижа…
- Не знаю пока подробностей! Вечером смотри наш эфир!
К вечере по Интернету пришли фотографии: Эйфелева башня, как огненный цветок, стреляющая в разные стороны фейерверками, пьяные и счастливые люди, довольная морда Маркелова, их помятый и раскрашенный автомобиль с японской свалки.
- Фотографии дать в эфир под музыку с титром: «Автопробег Ламутия – Париж успешно завершен. С Новым Годом, с новым тысячелетием!» Да, и еще… физиономию Маркелова в эфир не давать, если не хватило ума снять его с нормальной, не поджаренной стороны, так что ж мы, детей на ночь глядя будем пугать?
Съемочную группу ждали с нетерпением. Они появились через неделю – на груди значки с Эйфелевой башней, фривольные шарфики на шеях – на большее, похоже, денег не хватило.
- Ладно, пороемся в резерве Ставки Главного Командования, наскребем вам что-то вроде гонорара, - сказал Митрич, хлопая путешественников по пыльным плечам. – Пошли во вторую монтажку, посмотрим часок-другой что вы там наснимали, а девчата пока соберут на стол, сядем, выпьем, поговорим.
Оператор Толян толкнул кассету в студийный магнитофон, все счастливо вздохнули, уселись поудобнее.
Пошли кадры Елисейских полей, Триумфальная арка, дома, площади, пьяные лица, Эйфелева башня где-то там, в конце широкой улицы, вот она взорвалась фейерверком.… Камера плясала в руках оператора, горизонт был завален.
- Мужики, я же давал вам штатив! – сказал в сердцах Митрич. – Это что за гребля с пляской? Ну, камеры лишней не было, со своей поехали, но штатив-то… был. Это же брак по видео!
- Так это… машина встала, последние километры на попутках добирались, куда еще штатив-то брать! – сказал весело Эдик.
- Ладно! Попробуем обработать в компьютере… типа, стробированная съемка… музыку соответствующую… все подумают, что так и было задумано. Давайте дальше!
- А это все! – сказал счастливый Эдик.
- То есть… как? На этой кассете все? – не понял Митрич.
- Вообще все. Я же писал, что под Хабаровском нас обстреляли, одна из пуль попала в видеокамеру, я ее привез. Когда будете создавать музей своей телекомпании, получится классный экспонат. Так и быть, дарю! С боем прорывались!
- Слушай, Эдик! – начал Митрич, сдерживаясь. – Это все расчудесно: неуловимые мстители, пулею пробито днище котелка… Где съемки? Где исходники? Где тот видеоматериал, который я два месяца обещал зрителям? Мне что теперь – стреляться? Нет, я понял – мне надо ехать под Хабаровск, сесть там и ждать, когда ваши знакомые снайперы меня пристрелят!
- Митрич, ну хочешь, я сам выйду в эфир, все расскажу телезрителям, выступлю, так сказать, возьму огонь на себя… - печально зашевелил своими сросшимися бровями Эдик.
- Этого еще не хватало! И что ты им скажешь? Что камеры вышла из строя, а вы, не известив руководство телекомпании, на кой-то хрен поперлись дальше в Париж?
- Командир! – сказал Эдик проникновенно. – Я же знаю, что вам тоже нелегко. Денег нет, рекламы нет, выборов, по сути, тоже нет. Я и подумал, когда ты идешь в разведку, а полк дерется в окружении, то надо рассчитывать только на свои силы. Вот мы и не стали сообщать! Ведь выкрутились, сняли сам Новый год, вон… башня… стреляет!
- Маркелов, ты дурак или большой ребенок? Полк… окружение… Ты что, не понимаешь, что прокатился за счет телекомпании до Парижа, не дав нам ничего взамен? – взорвался Митрич.
- Командир, я же сам обо всем договорился! – изумился Эдик. – Все же по бартеру – покрутили рекламу и все! Ну, поставили одной песенкой меньше…Все же бесплатно! А мы все-таки доехали, выпросили у поляков камеру, те сказали «братушки, пся крев» и дали, мы все сняли… Проявили, как предписано Уставом, инициативу!
- Господи, ну почему все считают, что телевидение – это сплошная халява, что все можно снимать и показывать бесплатно? Ну почему? А, я знаю! Они все телевизор смотрят бесплатно. Включил, а там: и вашим, и нашим за три копейки спляшем! Ап! Ап! – И Митрич – тяжелый, грузный, пустился вприсядку, тряся бородой.
Народ молчал, потупившись.
- А сколько мы вынуждены платить: за аренду, связистам за ретрансляцию сигнала… Если бы мы просто воздухом торговали, я бы всем перекрыл кислород и такие цены выкатил! А мы, Эдик, торгуем виртуальным воздухом свободы и, мать ее, гласности. А без этого воздуха можно обойтись, всю жизнь обходились. Да что я тебя рассказываю! Иди, дорогой, празднуй. А мы что-нибудь придумаем. И Андрюше своему, полиглоту хренову, тоже скажи, что я его видеть не хочу.
- Шеф-ф-ф! - одними губами, без звука, просигналил оператор Толян. – Н-не надо! Их в Сером Доме знают!
- А! Там всех знают. И тебя тоже. Не веришь? Да я бы обиделся, если бы на меня и моих людей там не было досье, значит, мы здесь не работаем, а груши околачиваем. Иди, Эдик, я тебе сказал! Иди, герой ты наш!
- Шеф, может быть, вытянем? – осторожно спросил Толян.
- Из чего?!
- Ну, ты же помнишь тот исторический анекдот про императора Павла, когда он издал Указ, что обер-офицеры обязаны иметь три блюда на обед?
- Да-да-да… - уже оттаивая, улыбнулся Митрич. – Один майор отрапортовал ему, мол, курица плашмя, курица стоя, курица боком. Попробуем. Садись, пиши текст, но такой, чтобы не было конкретики. Режиссеру скажи, что эти драгоценные кадры он пусть растянет на три сюжета по три минуты. Как? Как майор с курицей. Сперва пусть сделает замедленные кадры, потом пусть перевернет в компьютере в зеркальном отображении, потом путь даст в негативе, пустит задом наперед, поиграет с контрастностью и цветом. Воруйте видео в Интернете, все, что есть по Миллениуму, гоните молодых репортеров на улицы, пусть сделают «глас народа» с одним вопросом: что для вас значит новое тысячелетие? Возьмите два больших интервью у этих… придурков, а то их газетчики выпотрошат, нам ничего не останется. И повторите все сюжеты из цикла «Автопробег Ламутия – Париж».
- Шеф, так это не три сюжета по три минуты будет, а три по тридцать, - сказал ошарашенный Толян.
- Вот видишь, какие они молодцы! Все бы вам наших героев ругать. Идите, работайте. Но этих… на пушечный выстрел не подпускать к телекомпании!
Сделали. Выдали в эфир. Зрители были довольны, особенно тем, что репортеры вышли на улицы и спросили народ про новое тысячелетие.
А через полгода в главредакторской конуре Митрича раздался очередной телефонный звонок.
- Митрич! Ты чего это, забодай тебя комар, таланты зажимаешь? – пророкотал в трубке бас командующего погранокругом. – Мы тебя к нашей пограничной медальке представили, а ты… знаю! Хотел как лучше! Но ведь дошел! Дополз! Мне он рассказал, что всю свою водку, что на праздник берег, в бензобак вылил, и вот так, чихая и кашляя, дополз до Парижа!
- Да? А почему у него в кадре морда пьяная? Из двадцати двух секунд съемки с его физиономией мы только два приличных «стопаря», в смысле стоп-кадра, выбрали!
- А там вообще трезвых не было! Только одна Эйфелева башня! – схохмил генерал. – Ну, угостили союзники! В смысле, бывшие союзники… Ладно, о деле. У меня через час борт идет на Парамушир, а тут, ты знаешь, юбилейная дата Курильского десанта, так сказать, завершающая операция во Второй мировой. Я Маргелова с собой беру, он все снимет. Покажешь по своему каналу или другим отдать?
- Товарищ генерал! Может, нашего оператора возьмете? У нас… - И Митрич услышал короткие гудки, пощелкал в бессилии пальцами, потом махнул рукой и отдал честь в пустоту.
Через неделю от генерала позвонил адъютант, сообщил, что съемки произведены, он готов завести кассету.
- А вы не могли бы передать товарищу командующему наше приглашение в эфир? – вкрадчиво спросил Митрич. – Последнее время наш округ произвел много задержаний, которые принято называть резонансными. Вы понимаете, о чем я – японский краболов, три китайских сейнера, наши лихоимцы в количестве десяти судов – оч-чень, я вам скажу, эффективная работа. Опять пограничным самолетам пришлось применять оружие по нашим кораблям… по браконьерам этим проклятым… В народе слухи ползут, считаю, что было бы правильно прояснить, опровергнуть и так далее. А потом чаю попьем, кассету товарища Маргелова посмотрим, порадуемся.
Интервью получилось длинное как корякская песня, в этой Конторе ребята умели говорить часами, не сказав, при этом, по сути ни слова. Чай пошли пить в монтажку. Поставили кассетку Маркелова. Появилась картинка. Берег моря, прибой, дохлая медуза. Сопки, туман, ядовито-синяя трава (оператор не отстроил «баланс по белому»), на берегу стоял грустный Маркелов. Его сросшиеся густые брови были сдвинуты домиком, углы губ скорбно опущены, глаза полны слез.
- Вот эти двести метров - от прибоя до бетонных японских дотов – нашим бойцам приходилось преодолевать под шквальным огнем! – сказал Эдик и вдруг побежал в сторону заросших травой дотов, помчался скачками с криком «тра-та-та» и камера стала преследовать его. Потом он упал и сказал в нависший над ним объектив. - Многие так и не добежали…
Оператор Толик быстро встал и вышел из монтажки, и все услышали за дверью звуки, словно какой-то тузик трепал там тряпку.
- Гм… Хороший парень этот Маркелов! – сказал задушевно Митрич.
- Да! И способный. Ничего не боится.
- Это точно.
- Скажите, а когда он горел в танке… контузии при этом не было? – осторожно спросил Митрич.
- Вот ведь вы, журналюги…заковыристые ребята, все вам подъелдыкнуть хочется! Ну, переживает парень за павших героев, слеза на глазах! – возбудился генерал.
- Да я не про это. Мне и самому плакать хочется.
- Ладно, сам вижу, недоработка, маловато съемок произведено. Но вот как-то так сложилось, что наши ему доверяют.
- А мы, значит, не ваши?
- Ну, вы ... просто. Кассетку-то дайте, я заберу. Для отчетности.
- Шеф! Он исчез из нашей жизни! – несколько театрально воскликнул оператор Толик, когда высокие гости отбыли в свой штаб.
- Нет-нет! – живо откликнулся Митрич. – По голливудским законам, злодей воскресает трижды. Ждите и мужайтесь, коллеги.
Эдик Маркелов возник через три месяца. Все закрутилось, как обычно, с телефонного звонка.
- Алло, шеф! Это Толик. Я тут через Комсомольскую площадь еду. Тут зачем-то с постамента танк снимают. Понимаете, танк! Три крана японских, народу собралось… Может, на реставрацию?
- Вряд ли. Это же просто танк, а не Медный всадник. Что там рестарвировать? Слушай, спорим, что это снова Эдик!
- Босс, кажется с меня бутылка. Вот он, рядом с военными мужчинами стоит. Я выхожу, высылайте сюда съемочную группу!
В провинции редко бывают развлечения, а тут был шанс порезвиться. Митрич взял с собой еще одного оператора Виталю с серьгой в ухе, репортера-пинчера Аллочку, и они поехали.
Тем временем толпа на площади выросла до таких размеров, что машины сигналили, проталкиваясь между зеваками.
Аллочка, выучив продиктованные ей вопросы, пристала к мэру города:
- Скажите, зачем снимают танк с постамента?
- Инициативная группа товарищей выступила, соответственно, с инициативой устроить…танкопробег… короче, доехать до Красной площади на танке Т-34, чтобы принять участие в юбилейном Параде Победы, - вырулил по колдобинам русского языка мэр.
- А разве этот танк не является памятником?
- Конечно это памятник, девушка! Ведь он же на постаменте стоял!
- Скажите, а на ваш взгляд можно взять Царь-пушку в Кремле, пострелять немного во славу русских воинов, взявших Казань, а потом снова ее на место поставить?
- Вы из какой телекомпании? А, вижу… Нет ли у вас поконкретней и, я бы сказал, покорректней вопросов? – начал раздражаться мэр.
- Есть. В народе рассказывают, что в башне этого танка одно время жили бичи, простите, бездомные граждане. Говорят, что они однажды рано утром напугали до смерти старушку, когда стали наводить на нее башенное орудие, - лихо защебетала Аллочка.
- Девушка, не надо верить городским легендам! – снисходительно потрепал ее по плечику мэр. – В городе, который я возглавляю, делается так много хорошего…
- А в честь какого танкового сражения произошедшего в Ламутии был установлен этот памятник? – перебила его Аллочка.
- А вот по военным вопросам – к товарищам генералам! – послал ее мэр.
- А Москва уже дала добро на участие нашего раритета в Параде Победы?
- Нет, но я думаю, что когда Эдуард Маркелов приведет легендарный Т-34 к воротам Кремля…ну, тогда не знаю, что будет. Наверное, оценят его инициативу.
Заныли лебедки на трех японских кранах, они начали синхронно поднимать танк – у того провисли гусеницы, с них посыпалась цементная крошка.
- А что? Это по-русски! Лихо! Круто! У нас даже выражение есть: «Как на танке до Берлина»!
- Да куда ж его, болезного… - по привычке взрыднула какая-то вездесущая старушка.
- Неужели угонит, черт копченый? – судачили в толпе.
- Митрич, неужели мы так и будем стоять и смотреть? – заволновался оператор Толик.
- Спокойно, друзья. Наше дело – снимать. Могут и танк с постамента угнать. Это же на парад! Мы рады парадам. А? Какова фраза? Ее надо в букварях писать вместо «Мама мыла Милу». Нет! «Мы рады парадам!»
- Митрич, надо в прокуратуру позвонить!
- Спокойно, я уже позвонил! Снимайте, это же история! Я вам могу еще одну байку по теме рассказать: молоденький лейтенантик, комвзвода, чуть не застрелился из-за этого танка. Тут проверка, а у него аж целого танка не хватает. Угнали! Он же знал, но забыл, что танк стоит на постаменте, но числится по его взводу. Ага! Едут.
На площадь, крякая спецсигналом, мигая как луноход, пробилась машина с надписью «ПРОКУРАТУРА», кто-то из молодых прокурорских, размахивая бумагой, как белым флагом парламентера, протолкался к генералитету.
- Отставить! – гаркнул главный генерал, прочитав бумагу. – Памятник. Нельзя.
- Ну что, наша взяла? – спросила веселая Аллочка.
- Нет, это не конец. На Памятнике нельзя прокатиться? Нельзя. А восстановленный танк перегнать через всю страну можно? А то! До следующего юбилея Победы пять лет, он его по винтику соберет и поедет. Его не остановить. Он сам танк. ТЭМ-1. Танк Эдик Маркелов, первая модель. Его только из пушки… или связкой гранат. Но ближайшие пять лет мы можем жить спокойно, - сказал Митрич и счастливо почесал седеющую бороду.
…………………