Ничего в себе скотского
уничтожить не смог…
Не читал бы, вот, Бродского –
то и жил бы как бог,
беззаботно и весело
мир сжимая в горсти.
На душе злое месиво
из «Прощай» и «Прости»
Ничего разудалого
не вскрывает тесак,
лишь нутро цвета алого,
что известно и так…
Жизнь плетётся по трубочкам,
колыхает гортань.
Время сматывать удочки,
хоть кромешная рань.
Не ловец человеков я,
даже рыб не ловец.
Не ловец песен соловья
в трепыханьи сердец.
А ловец словоблудствия
в громыханьи беды…
Три шага до бесчувствия,
два шага до воды.
Оттолкнувшись рывком весла
в ожидании розг,
декадентского замысла
не чурается мозг.
Выгребает к течению,
как уставший Харон.
Моему настроению
отсылая поклон.
И уже нету времени
поцелуям в плечо.
Словно капли по темени –
словеса ни о чём.
Горький выдохнуть дыма клуб,
пробежаться легко
и коснуться губами губ…
да она далеко…
А на карте – молчание,
буро-серая хмарь.
Рассказать об отчаяньи
сможет лишь календарь.
В слове «было», покорности
куда больше вранья.
И слетает прах гордости,
словно плач воронья.
И не всё ли равно теперь
кому было больней,
кого больше терпела дверь,
и дышал кто ровней.
И не всё ли равно когда –
поседевший отец –
вороша снова те года
усмехнусь наконец…
Побредёт наваждение
по измятым листам,
как трубач «захождение»,
протрубит по флотам.
Аккуратно и грамотно
флаг опустится вниз.
И я снова смотрю в окно
на промокший карниз.
А зрачок спотыкается
о неряшливый снег.
Как зима сочетается
с этим словом: «навек»!
Вариант мироздания –
реверсивность судьбы…
Не твори заклинания.
Преклонись без борьбы.
К нам, вообще, человечности
не пришить словно хвост,
потому что над вечностью
перебросили мост.
А потом, от беспечности,
подожгли на ура.
И теперь в этой вечности
вот такая дыра.
Нежность с болью статистами
целовались взасос,
Горячо и неистово
отрицали наркоз.
Расползался по швам мундир,
подходили к вратам…
Это был парралельный мир.
и мы умерли там.
