К полуночи разыгралась вьюга. Нудно, на одной ноте она пыталась сказать что-то, тупо тычась снежными лапами в замерзшее окно. Так иногда прошлое прорывается из глубин памяти, напоминая о чем-то не самом приятном. Наползая из темноты, оно полностью вытесняет собой настоящее, словно того и не было. Возможно у прошлого есть какая-то особая нота или мотив, который вдруг открывает потаенный уголок памяти, входя в резонанс с его секретными замками.
Это разбудило задремавшего, было, Егорыча. Он ощутил, как под завывание вьюги его начала переполнять тоска. Холодная, вязкая, заволакивающая сознание тревожной пеленой. Она накатывала волнами, усиливаясь и затихая в унисон вьюги. Стало неуютно и одиноко в постели. Не включая ночника, Егорыч нащупал ступнями холодные тапочки, и, завернувшись в одеяло, подошел к окну.
От него веяло холодом и давно знакомой тоской, которая внезапно накатывает и не отпускает день-два. Острее всего эти приступы ощущались длинными зимними ночами. Сердце маялось, вновь и вновь переживая старую боль. А ту еще эта вьюга… Егорыч тяжело вздохнул, едва не застонав от навалившейся ноши прошлого. Это разбудило верного Дозора. Он ткнулся носом в коленку хозяина, давая понять, что они вместе.
Какое-то время двое молча стояли у окна. Один вглядывался в темноту, другой прислушивался. Через пару минут пес начал тихонько подвывать вьюге. Возможно его тоже растревожили какие-то собачьи воспоминания, и он высказывался как мог. Хозяин нагнулся и понимающе почесал пса за ухом, но это не помогло. Дозор словно учуял родственную душу за окном и не мог умолчать о чем-то наболевшем.
Хозяин даже не пытался урезонить пса, Егорычу показалось, что он разглядел какое-то тени за окном, напоминающие силуэты давно покинувших этот мир близких ему людей. Со временем одиночество не только сглаживает потери, но и учит общению с ушедшими. Для живущих настоящим это трудно понять. Оставшийся в одиночестве человек иначе ощущает время. Не то, чтобы оно замедлялась или ускорялось, оно становилось прозрачным. Тогда трудно отличить настоящее от прошлого. Они переплетаются в сознании, заполняя все вокруг своим особым светом. Его оттенки что-то приглушают, а что-то высвечивают, объединяя, казалось бы, несоединимое.
Егорычу вспомнилось, как неделю назад он пробирался утром по сугробам за хлебушком. Ночью навалило снега, но он, по привычке, отправился к магазину не по протоптанной дорожке к остановке, а напрямки, за домами. Радовался тому только Дозор, он с разбега бросался в снег, а потом стряхивал его, словно воду, после купания.
Дворники напрочь исчезли в их Подмосковном городке. Похоже, местные чиновники украли из казны и те крохи, которые прежде платили таджикам за уборку дворов. Теперь только автовладельцы разгребают под окнами пятачки среди сугробов, где ночуют их «стальные кони».
- Ноне песок сыплется на тропинки только из таких, как я, - промелькнула у Егорыча грустная мысль. – Сталина нет на это ворьё…
Дозор умолк и потерся своим теплым боком о ноги хозяина. Они так часто общались.
- Ты тоже вспомнил ту старушку у магазина? – понимающе спросил в полголоса Егорыч. – Ладно, утром пойдем на помощь.
Это была забавная история.
Пробравшись по сугробам к магазину в то утро, они с Дозором неожиданно оказались на расчищенной от снега площадке. Начиная от ступенек у автоматически открывающихся створок стеклянных дверей супермаркета до едва видневшихся из-под снега изогнутых спинок скамеек, брусчатка была выдраена начисто.
Время было раннее, и покупателей почти не было. Из торгового зала магазина через огромные окна на чистую площадку смотрели два охранника. Вернее, они с любопытством наблюдали за шустрой старушкой в старом пальтишке, подвязанным пуховым платком. Оба выглядели ровесниками революции. Тем не менее старушка энергично сновала от ступенек к скамейкам, толкая перед собой солидную двуручную лопату для уборки снега.
- Дай помогу, красавица, – без предисловий и знакомств кинулся к ней Егорыч.
- Вот и кавалер отыскался, - озорно отозвалась на его предложение «молодка». - А то эти лбы из магазина только смотреть и могут.
- Заглядываются? – пошутил Егорыч.
- А то!
- Тогда постреляй глазками пока, а мы с Дозором разомнемся.
Пес звонко залаял и волчком закружился подле добровольца, не очень ловко управлявшегося с непослушной лопатой…
- Ладно, ухажёр, отдавай инструмент, – сжалилась вскоре хозяйка инвентаря. – Запыхался, поди, с непривычки.
- Есть маленько, - согласился Егорыч, смахнув варежкой капельку пота со лба. – Мне за такой девицей и не угнаться.
- Так я ж всю зиму тренируюсь, - на сморщенной коже щек проступил румянец. – Надоело просить этих жуликов порядок навести в городе… Взялся за дело, так работай. Ан нет! Только врать и могут. Того нет, этого… Вот я сама и наладилась, значит.
- О, как! – растерялся от неожиданности Егорыч.
- Да сколько терпеть-то можно! – подбоченилась «молодуха». – Собрались бы мужики, да вышвырнули это жульё из кабинетиков их… Боязливые все стали. Только митинговать горазды… В 41-м, когда наши мужики пошли фашиста бить, мы лопатами противотанковые рвы вместо экскаваторов рыли. С крыш ночами зажигалки скидывали. Ничего не боялись, а с этими жуликами цацкаемся… Дума там чего-то думает. Ворья развелось, вот и порядка нет…
Егорыч улыбнулся, вспоминая боевую «молодуху». Несгибаемая воля в ее тщедушном теле вдруг вселила удивительную уверенность, что все эти беды непременно скоро растают, как снег по весне. Дозор тут же высказал свое мнение, громко тявкнув. Неожиданно у обоих на душе стало удивительно хорошо и спокойно. И вьюга, вроде бы, поутихла за окном. Ведь закончился последний день зимы.
Прощай февраль.
