Три толстяка (Очерк)

Их действительно трое, и поступили они в один день, и положили их в одну палату. Весят от ста пятидесяти до двухсот килограмм. Тот, что самый худой - самый из всех стеснительный. С утра, около десяти, к ним наведываются попомойки (так они здесь зовутся), переворачивают больных, обтирают их влажными салфеткаки. Переворачивают в постели, трут б паху, меж ягодиц. Кому-то такое нравится, ждет-не дождется, когда его оботрут. И чем моложе попомойка, тем все интереснее.
Из трех толстяков, двоим процедура была по вкусу, тогда как третьему все это было не по душе. Одно дело, если за телом поухаживает старушка, а если женщина лет тридцати пяти, которую хочется повалить рядом с собой и как следует поизмываться на влаго обоим учасникам.
Помню, когда сам был больным, в палату зашла симпатичная женщина, стянула с меня больничные штаны, что-то вроде кальсон, обмыла спереди, перевернула на живот, обмыла сзади. Натерпелся стыда, так что на следующее утро сказал, что сам пойду себя мыть. До туалета-ванной было всего шагов пять, но добирался я до помещения минут двадцать, долго раздумывал, запирать ли дверь, так и не запер.
Решил, что буду кричать, если дверь вдруг раствится, хотя и на крик было мало сил. Углублюсь в детали: сесть на унитаз было сложно, на то, чтобы встать с него, нужно было напрячь всю волю. Поход вроде этого занимал минут сорок, если не час. Так что толстяки мне были понятны.
А ведь я был худяк, забыл уже кохда что-то ел. Но пищю приходилось заказывать, иначе меня стали бы кормить с трубочки и никогда бы не выписали. Пищю прятал по карманам, под матрас, иногда говорил, что вечером сьем, а вечером выкидывал пищу в окно. Пищи было столько, что птицы и кошки из-за нее дрались и будили других больных, а те больные будили других, так что решено было выписать меня раньше времени, больным. Жена не захотела брать меня домой больным, на что я разорался: ты что, любовников завела, пока я был болен? И повернулся к ней спиной, оба ушла, а день-то был Святого Вакентина.
- Какой день сегодня?- спросил я у друга Омара. Он ответил, что обычный день, он навещал меня три-четыре раза в неделю, посидит с полчаса, а и не представляете, как это важно больному человеку. Просто сидит рядом, а уже оттого на душе светло, святой человек это палестинец, вымаливал меня три ночи без сна. Мне кажется, что мы немного отвлеклись от толстяков.
Толстяк весом в сто пятьдесят кило избрал собственную тактику: перед тем, как его должны были прийти мыть, он включал романтическую музыку. Подкупал музыкой персонал, все проходило много легче, не так унизительно.
- Умеешь ты онщаться с попомойками,- сказал как-то толстяк, что весил около двухсот килограмм.
Сто пятидесятый лишь пожал плечами. Когда-то он весил в два раза меньше, вес его убивал, у него не было достаточно сил переносить такой вес. Он изменял кровать, поднимал верхнюю ее часть, нижнюю, поднимал в области поясницы, просил пару лишних подушек, пару лишних одеял. Все ему приносили, любили его больше всех из троих толстяков. Он любил посмеяться, тогда как другие два тостяка все больше грустили, жаовались на жизнь. И было о чем грустить: всех их готовили к операции, кому-то должны были что-отрезать. Пальцы, как минимум, может даже полноги или полруки.
- Завтра мне на операцию,- сказал веселый толстяк,- вернусь чуть поменьше. Давайте я расскажу вам о своей ноге, которой завтра уже не будет.
- Хорошо, рассказывайте,- сказала Наташа,- но только минут пять, не дольше.
- История моей ноги, которой завтра не будет,- заверил толстяк,- как раз на пять минут. Очень люблю я эту свою ногу, но если выбирать между жизнью и ногой, то выбираю, конечно же, жизнь.
Это была его самая любимая нога, он на ней скакал, поджиная левую ногу под себя. Этой же ногой он бил по мячу, забивал голы, и вдруг назавтра ее не станет. Куда она денется? Накатывалась грусть, чувство потери, невозвратность, ощущение слабости.
- Понимаю вас,- сказала Наташа,- но пять минут прошло-
Толстяк посмотрел на часы и согласился с ней. Он разговаривал вместо пяти десять минут, теперь Наташе нужно было прибавить темп, скорее работать
-  Поговорите со мной?- спросила Светлана. Сегодня ее окружали родственники, человек сто, некоторые в серьезных костюмах. Муж Светланы уже не жаловался на то, что не понимает русского, просто улыбался. Они вместе попали в аварию, лет обоим былопод восемьдеся-девяносто. Вот и очутились рядиом, на соседних койках. Муж недолго строил из себя серьёзного датчанина, но все же сдался, стал проще. Просто переспрашивал жену и Наташу, о чем у них идет речь.
Жизнь Светланы приближалась к концу, но она, скорее всего, должна была пежить своего мужа, что лежал на соседней больничной койке. Подобное происходит редко. Если им и дома было хорошо вместе, то лежать рядом в больнице можно было считать за счастье, особенно когда приходят вам обмывать, это, наверное, даже весело, можно обхохотаться. А если вы дома живете как кошка с собакой, то лежать рядышком в одной палате вообще сюрприз. Обычно пациенты делятся по мужским и женским палатам: мужчины могут поболтать о любовницах, женщины о любовниках, об одежде, о том, куда хотели бы поехать.
Толстякам в этом отношении повезло, им можно было не стесняться в своих оценках любовниц, причем самым разгульным оказался самый толстый толстяк, он их менял, точно обычные люди меняют перчатки. Он даже был когда-то худяком, вроде меня, а ведь одно время и я был немножко толстяком. К примеру, в больницу меня привезли в трусах, носках и футболке. Вместо того, чтобы все аккуратно с меня снять, они изрезали на мне всю одежду - настолько им не терпелось насладиться видом моего прекрасного тела. Установили мне трубки спереди, сзади, в рот, проткнули гортань, вставили и туда трубку, это называется стоби . Родные, увидев меня в таком виде, поняли, что Мишутка уходит в другой мир. Все горевали, а Мишутка увидел такое интересное, такие краски, такие приключения, что жизнь, к которой он вернулся, показалась ему серенькой
- Девушка,- сказал он своей жене,- как вас зовут? Лицо ваше мне отчего-то знакомо. Давайте сходим в рестопан, а после слетаем в Испанию. Вы не представляете, насколько скучно здесь лежать. Каждую ночь хочется сбежать отсюда, и если б не охрана...
Но вернемся к трем тостякам, они были счастливы отдохнуть от своих жен и охотно делились историями из своей жизни.
- У меня была, наверное, самая тостая любовница,- сказал самый средненький из толстяков, его звали Бьёрн, медвежонок.- Я не мог ее обхватить, вот так и веселились. К пухлым женщинам привыкаешь, рано или поздно начинает казаться, что ничего не может быть лучше пухлых женщин. Ну вот кому нужны безгрудые, безпопые, безбедрые женщины? Разве что мне.
- А у меня была, наверное, самая худая женщина в мире,- сказал самый толстый толстяк.- Весила, скорее всего, килограмм тридцать- тридцать пять. Я мог бы спрятать ее в кармане своего пиджака. Но я не делал этого, потому что, когда гулял с ней по улице, все кричали: смотрите! смотрите! огромный мужчина с такой крошкой! Хотелось бы посмотреть, как у них все просходит в постели. На парадах я усаживал ее себе на шею, и все завидовали моей малышке. Всем хотелось посидеть на моей шее.
Но больше всего любовниц было у Мишутки,  и если бы он лежал в одной палате с толстяками, он мог бы с пару недель не закрывать рот, занимая тех своими историями. Те бы слушали его, раскрыв рты, следом за толстяками раскрыл бы рты и персонал, подтянулся бы народ и из других отделений и даже из деугих больниц. Но Мишутка к тому времени уже благополучно выписался, но даже и выписка его была занесена в больничные хромики. Во-первых, он так всем нравился, что его не хотели отпускать, его отпустили только перед выходными, ранним утром.
Именно этим утром он чуствовал себя неважно, потому что ночью ввалилась в палату в плохом настроении медсестра (в три ночи) и стала проводить инвентаризацию. Включила свет, начала переписывать каждую, даже самую бесполезную вещь, с шумом, настойчиво. Мне хотелось накричать на нее, но сосед напротив трусливо предложил ей свои услуги, а я подумал, что утром мне выписываться и благоразумно молчал:  кно знает, как бы отозвался на моей выписке мой протест.