что когда наклонялся сорвать цветок,
то царапал живот о кровельный скат
пятиэтажного дома.
Он рычал и крышу, как фантик, сминал,
он крушил и метал, так что целый квартал
рассыпался на кубики, и невпопад
солнце металось в проломах.
Великан припадал к первозданной земле —
он дышал ею, жил ею, ею болел;
выздоравливая, вырастал над собой
на два локтя — ничуть не меньше.
Люди плакали, люди текли на восток,
но и там занимался заветный цветок —
и за этой неодолимой волшбой
шёл и шёл великан неутешный.
Сила малая стала однажды большой —
взял кайло в руки если не каждый шестой,
то седьмой и десятый наверняка,
стиснув зубы, полезли на скалы.
Люди камни кололи и строили дом,
люди небо молили лишь об одном —
чтобы дом убегал далеко в облака
высотою своей небывалой.
Дом поднялся к утру — суров и высок,
а на заднем дворе задыхался цветок;
ровно в полдень на площадь шагнул великан
и взревел, но эхо молчало...
Он ступил на крыльцо, он вдохнул облака,
наклонился, но кладка была крепка —
и вцеплялась в разреженный воздух рука,
и начинала сначала.
Он боролся, пока не сгустился закат,
он упал — и под звон погребальных лопат
навсегда отдан был первозданной земле:
там, где были разрушены скалы.
Люди выжили, новых родили людей,
перепуталось время — герой ли? злодей? —
лишь цветы не росли уже тысячу лет,
словно их никогда не бывало.