Образ мой, продрогший до основ,
Принимает ночи яд – как данность,
Как немую боль осенних вдов.
Облачённый в мокрые одежды,
Дрожью чувствую присутствие Христа,
Как он нежно закрывает мои вежды
Пятернёй кленового листа.
Плачу… или это просто морось
Так шифрует сумерки души.
Всё потеряно: и молодость, и гордость,
Всё растрачено: и силы, и гроши.
Медленно по прошлому стекаю,
Как смола, цепляясь за кору.
Не нажившись вдоволь, умираю.
Не поверившим в бессмертие, умру.
Индевеют мокрые одежды.
Остываю, коченею – недвижим…
Безымянный пёс глядит с надеждой
На свеченье воспаряющей души.
А вокруг ни выдоха, ни вдоха.
Сумерки растаяли во тьме.
Знал бы ты, ничейный пёс, как плохо
Было мне в пожизненной тюрьме.
Знал бы ты, – без имени, без рода, –
Что без имени, без рода был и я;
Что прекраснейшая в мире непогода
Стать погожей предпочла не для меня!
Ты же понимаешь всё, дворняга.
Он один для всех – собачий мир.
Ляг со мною рядом, бедолага,
Ляг со мной, добрейший из задир.
Не смотри же так, как на поминках.
Мне обидно, а не больно умереть.
И не думай, что в одежде и ботинках
Человечней и теплее чья-то смерть.
Я почти не жил – я жить учился,
Хотя стоило учиться выживать.
Для чего спешил, куда стремился?
Чтобы к смерти вдруг не опоздать?
Вот успел. И место своё занял.
Слышишь? Поезда уже гудят.
И во тьму уходят от вокзала
Две пути-дороги: в рай и в ад.
Глупо выбирать уже и поздно,
И билет ни сдать, ни поменять.
Дождь прошёл. Наверно, в небе звёздно!..
Жаль, что ты не можешь рассказать.
Извини, что при тебе заплакал,
И прости людей, как я простил,
Если скажут: «Сдохнешь, как собака!»
Я ведь это тоже говорил.
Ну, иди себе, а я останусь.
Почешись, как водится, зевни.
Мне не страшно, я смогу, я справлюсь.
На прощанье щёку мне лизни.
