Но мальчишкой был любознательным.
Своим «Зорким» отец дорожил, мне в руки не давал, а купил мне «Смену», с которой у меня как-то не заладилось. То резкость не так выставлю, то крышечку снять забуду или затвор взвести.
Но однажды, на вокзале, чтобы я не крутился под ногами и не приставал к нему, отец повесил фотокамеру мне на шею, строго предупредив, чтоб был осторожнее. И это было признаком, что счел меня достаточно взрослым.
До отправления нашего поезда я успел сделать два-три снимка.
И первым стал тот, лучше которого, наверное, уже и не сделаю.
У снимка три плана.
На заднем – взаправдашний паровоз. (Фон – куда уж лучше)
На среднем - обычная суета на перроне, практически жанровая сцена.
А на переднем моя бабушка. Она не смотрит в кадр. И вообще ни на кого.
Это не безразличие. И не сосредоточенность. Это то, когда в описании ощущаю свое словесное бессилие.
Ей чуть за 70. Возраст, к которому я стремительно приближаюсь.
* * *
Надо сказать, отец мой, человек сам по себе примечательный, тоже был фотографом не слишком умелым. (Сколько деревьев я переобнимал в детстве по его указанию!)
Но еще в юности ему удалось сделать снимок, который, по моему мнению, достойно смотрелся бы на любой фотовыставке. Портрет двоюродного брата, с которым был очень дружен.
Год, наверное, 1939-й. Не могу сказать, особенности ли это тогдашних фотоматериалов или оптики, но время угадывается безошибочно без всяких подписей.
Кадр прост. Юноша в спокойной позе сидит в солнечный день на вынесенном на улицу стуле.
Случайно разбившуюся стеклянную фотопластинку отец хранил много лет среди прочих в отдельном конверте. Я аккуратно разложил осколки на сканере, и потом убрал следы трещин.
Он погиб в десанте где-то под Можайском.
Запись «пропал без вести» давала напрасную надежду его матери до самой смерти. Лишь через полвека упорством сестер была найдена его могила.
