1
Неугомонный щебет опьяневших от весеннего воздуха птиц за окном разбудил меня. Мне не хотелось просыпаться. В памяти ещё жил незнакомый, но такой родной образ. Я медленно убрала спадавшие на лицо волосы и неохотно открыла глаза. Утренние лучи скупого весеннего солнца тут же ослепили меня. Я решительно откинула одеяло.
— С добрым утром! — поприветствовала я саму себя и села.
И вот тут пришло осознание холода. Студёная утренняя прохлада, заполнившая пространство моей комнаты, развеивала последние грёзы: «Отчего так холодно?» Я съёжилась, дрожа от озноба, и вновь спряталась под одеялом.
«Это был сон?! — я выглянула и снова огляделась, будто надеясь увидеть кого-то рядом, но на широкой кровати я лежала одна, укрывшись большим пуховым одеялом. Я увидела, что форточка оказалась настежь распахнута.
Множество солнечных зайчиков скользили и сверкали ярко-золотистым сиянием. От дуновения ветерка, ещё пахнущего ночной свежестью, легкие тюлевые занавески взвивались и завораживающе раздувались, словно паруса. И перед взором вновь путано пронеслись видения прошедшей ночи. Но игривые блики исчезли— видимо, большое облако закрыло солнце. В комнате сразу потемнело.
«Когда же я открыла окно?» — в раздумье я не сводила взгляда с открывшегося передо мной вида. Это холодное, сырое утро бесчувственно возвращало меня в реальность. Ночной мартовский мороз ещё давал о себе знать, и мне определённо не приходило в голову спать с открытым окном. Я резко выдохнула и быстро выскочила из тёплой постели. Подбежав к форточке, чтобы её захлопнуть, я поняла, почему она оказалась открытой. Крепления на старой защёлке, которые уже много лет ждали ремонта, этой ночью окончательно лопнули и сильному порыву ветра ничего не стоило распахнуть форточку настежь. Окончательно расстроившись, я наскоро закрепила её сложенным куском подвернувшейся газеты и стрелой понеслась в ванную комнату.
«Что за странное состояние? — я лежала в радужной пене и, согревшись, наконец-то смогла расслабиться и ещё раз углубиться в переживания ушедшей ночи. — Приснилось ли всё это мне или?.. Или Он всё-таки был со мной этой ночью? Почему Он ушёл, не разбудив меня? Какая-та чушь… Я ведь даже не знаю, кто Он такой. Я не помню ничего, кроме Его голоса и Его тепла… Он успокаивал, обнимал, целовал, но сам казался будто бестелесным … Я испытала негу и упоение, но не было безумных мексиканских страстей с охами и вздохами! И… никаких вопросов не возникало. Всё казалось естественным и то, что Он был здесь, со мной… Я не помню, как Он выглядел, но Он был…» Я провела рукою по мягкой пене и вдруг зло хлопнула ладонью по воде. Мыльные шарики испуганно взметнулись над головой. «Но больше я ничего не помню! Когда Он пришел, и когда Он ушёл — я всё проспала?» — с возмущением бросила я в пустоту и, горько усмехаясь, сама себе ответила: «Да, конечно, ведь это и был просто красивый сон».
Пелена воспоминаний всё быстрее сползала с глаз, и ночное явление обретало уже другие краски. Оно стало таким нелогичным, размытым.
Я вскочила, выплеснув воду на пол и, даже не ополоснувшись от пены, набросила на себя полотенце. «Помни главное, то, что для тебя важно. Остальное можно забыть... забыть… Что забыть?» На какое-то мгновение я застыла и тупо изучала свои босые, мокрые ноги в луже из воды и пены, а потом взглянула в запотевшее зеркало и провела по нему рукой. И когда я увидела своё собственное лицо с широко раскрытыми, растерянными глазами, нервно рассмеялась: «Ты очень красивая, Надежда!.. Но глупая. В сны веришь. Впрочем, надо попросить сонник у Верочки… Нет, лучше взять томик Фрейда у Любы… Да, этот сон нужно проанализировать». Придя к такому логическому завершению, я немного успокоилась.
Закутавшись в свой любимый тёплый халат, я зашла на кухню и, слегка нагрев воды в чайнике, выпила половину стакана маленькими глотками. Чувство лёгкой слабости ещё сковывало меня. Сегодня наступил второй день моего голодания. Не сказать, что я толстая, но… всегда есть к чему придраться, к тому же говорят, мол, голодать полезно. Обычно я это делаю, когда Дима бывает в отъезде, и я остаюсь дома одна.
Дима — это мой гражданский муж. Мы живем в моей двухкомнатной квартире, которая досталась мне после гибели родителей. Но об этом — позже. С Димой мы вместе уже почти четыре года, но все эти годы можно разделить ещё на четыре и в остатке мы получим один год нашей совместной, бурной жизни. Он частенько и подолгу уезжает в служебные командировки, которые специально выпрашивает у шефа, чтобы подзаработать, как он выражается, или чтобы просто смотаться из дома, как утверждаю я. Во время его отсутствия я, как все ревнивые дуры, начинаю придумывать страшные истории с любовными кознями и тому подобный бред… А, может, и не бред… Опять занесло… Но стоит ему вернуться и обнять меня, как я мякну. А его обещания вместе с одеждой из чемодана снова старательно разглаживаются и раскладываются по полкам, создавая атмосферу семейного счастья и стабильности. Все эти годы я ждала и надеялась, что мы поженимся, и я приобрету уникальный статус единственной и любимой жены. Но, со временем, и эта мечта была заперта на большой прочный замок, а ключ выброшен за ненадобностью.
Дима дал мне когда-то честное благородное слово, что при первых признаках моей беременности мы поженимся. «У ребёнка должны быть мама и папа, — воодушевлённо пел он. — Мы будем полноценной семьёй, Надюха. Но зачем же сейчас нужен этот театр? Суета с загсом и застольем стоит немалых денег. Я хочу, чтобы наша свадьба была сказочно роскошной! И ты не должна ни в чём нуждаться. А для этого надо ещё накопить… Кстати, на следующей неделе есть неплохой шанс подзаработать. Шеф отправляет меня…» Вот так, условия внебрачного контракта утверждены и пересмотру не подлежат. Да и с этим я бы в конце концов примирилась, если бы не узнала, что у меня… не может быть детей. Нет, Диме я ничего не сказала. В этом я не смела признаться даже себе. Надеялась, что это ошибка. Так ведь часто бывает…
«Да, я хочу быть счастливой. Я хочу иметь ребёнка! Не-ет, не просто мечтаю о малыше — я просто о нём уже брежу! Но, видно, в моей жизни много слов и страсти, нет лишь смысла», — перефразировала я великого Шекспира и, уткнувшись лбом в оконное стекло, самозабвенно наблюдала, как внизу, на детской площадке, две молодые мамы прогуливались с новенькими цветными колясками и оживлённо обменивались своим первым родительским опытом. Все эти годы я нуждалась не в деньгах, а в ребёнке. Но как я ни просила, как я ни молила — ни одна ангельская душа не хотела сделать меня своей мамой. «Да, просто несказанно хочется стать мамой!.. Господи, я тоже должна быть мамой!» Моя заветная мечта снова закружила и подняла меня вверх…
«Так, всё, хватит… пора взять себя в руки. Поиск смысла жизни откладывается… на неопределённый срок», — строго приказала я себе, со вздохом приземляясь у холодильника. Там было шаром покати. «Дима приедет только завтра, после обеда. Я успею закупить продукты и что-нибудь приготовить, — решила я. — А сегодня стоит, пожалуй, разморозить и помыть холодильник».
Жизнь вошла в свою колею, и этот весенний воскресный день не обещал быть особенным. Только я успела это подумать, как раздался протяжный звонок в дверь. Бросив озадаченный взгляд на часы, показавшие мне двадцать минут десятого, я направилась к входной двери.
2
На пороге стоял Дима собственной персоной и натянуто улыбался.
— Привет! Не ждала? А я решил пораньше…
— Что случилось? — вместо радостного приветствия тревожно спросила я.
Он растерялся.
— Ты что, не рада?
— Ой, прости. Просто так неожиданно... Заходи, холодно… А где твой ключ?
— А я хотел сделать приятный сюрприз…— обиженно продолжал он.
— Считай, что сделал. Да, конечно, я рада, Дим.
Я потянулась его поцеловать и коснулась мокрыми волосами его лица. Дима молча вытер лицо рукою и начал нервно снимать верхнюю одежду и обувь, пока я с недоумением наблюдала за ним.
— Что-то произошло?
Он махнул рукой.
— Да, ерунда. Мелкие неприятности по работе, — пространно ответил он, и, будто избегая моего сосредоточенного взгляда, обошёл сзади и обнял за плечи. — Меня кто-нибудь искал? Или никто не замечает моего отсутствия?
— Наверное, все привыкли…
— И ты тоже? — Дима заглянул в зеркальное отражение моих глаз. Они на секунду загипнотизировано застыли.
— Я замечаю, — честно ответила я.
Тут он сразу потеплел и рассмеялся в голос.
— Я знаю, ты не умеешь врать.
Меня опять бросило в жар, и я поспешила отвести глаза, успокаивая себя: «Господи, чего я боюсь, ведь это был только сон, а во сне не считается».
А Дима простодушно пропел, кивая в сторону кухни:
— А я тако-ой голо-одный!.. Надюха, что есть вкусного?
— Дим, я не ждала тебя сегодня и решила поголодать.
— А я-то думаю, отчего ты такая заторможенная! Брось ты эти глупости!.. Ладно, надо бы чем-то подкрепиться…
Он потёр ладони и отправился на кухню, а я растерянно повернула в спальню, чтобы привести себя в порядок.
На душе было неспокойно, но я упрямо решила поднять себе настроение и празднично одеться. «Будто эти тряпки способны сделать нас счастливыми…» — пронеслось в голове. И тут взгляд случайно упал на письменный стол. На нём лежал белый конверт. Я подошла ближе и в раздумье уставилась на него. Рядом оказалась и моя любимая чернильная ручка, которую я уже несколько месяцев безуспешно искала. К слову сказать, шариковые ручки я просто терпеть не могу. Так, замерев, я стояла и лихорадочно перебирала в памяти, что бы это значило. Сердце подскочило так, что у меня потемнело в глазах. «Письмо!» Я осторожно взяла конверт, ещё не веря в его реальность. Его не должно было быть!
— А кусок хлеба в этом доме есть?
Я вздрогнула. Позади меня стоял недовольный Дима. Он с нескрываемым удивлением осматривал спальню и конверт в моих руках.
— Что это? — спросил он.
— Это чужие бумаги… Потом расскажу… — я судорожно прижала к себе драгоценное письмо и быстро пронеслась мимо него.
«А что я объясню? Как объясню?» — мысли роем жалили и кусались. Забежав на кухню, я в панике огляделась, открыла верхний шкаф с кастрюлями и быстро бросила письмо в одну из них. Затем тихонько прикрыла шкаф и обернулась. Димы на кухне не было. Закрыв лицо руками, я с трепетом вспоминала слова ночного незнакомца: Утром на своём столе у зеркала ты найдёшь письмо… «Но этого не было, и быть не могло!.. Это был только сон!..» Я уже и не знала, что и думать, чем объяснить необъяснимое.
—Ты будешь пить чай или продолжишь голодовку в борьбе со своей совестью? — сухо спросил вошедший на кухню Дима. Он старательно сдерживал вскипающие в нём эмоции.
Я обессилено опустилась на табурет.
— Да... Я выпью немного чаю… Дим, я действительно себя плохо чувствую.
— Немудрено, — заключил он, набирая воду в чайник. — Голодовки не идут тебе на пользу. К тому же и я приехал совсем не вовремя…
— С чего ты взял?
Он начал медленно размышлять вслух:
— Как-то странно получается. Меня не было дома два дня. Накануне, перед моим отъездом, ты поменяла постель в спальне. А сегодня я вижу опять свежую. Обычно ты меняешь её раз в две недели.
«Действительно, когда же я успела её поменять?» — озадаченно подумала я и только открыла рот для бестолковых оправданий, но Дима невозмутимо продолжал:
— И обычно ты не стелешь на двоих, когда ночуешь без меня. Ты сама мне это говорила. Не так ли?
Я стояла, как побитая камнями и осуждённая на смертную казнь.
— А куда ты так стремительно упорхнула с письмом? Там было что-то такое, чего не дозволено читать мне?
— Я пока не могу тебе всего рассказать… Надо разобраться… — я краснела и задыхалась. Эта глупая ситуация напомнила мне анекдоты, украшенные различными сюжетами о супружеской измене. «А в жизни совсем не смешно», — промелькнуло в голове.
— О чём ты думаешь? — прервал мои мысли Дима. Сейчас он выглядел взбешённым, но старался ещё сдерживать себя. — Мы живём уже столько лет вместе. Практически как муж и жена! И накануне свадьбы ты завела себе…
— Накануне свадьбы? — я подняла брови. — Но ты не планировал никакой свадьбы!
— Вот! — он подпрыгнул с довольным видом охотника, удачно поймавшего меня в западню. — Тебя удивило именно это выражение! А моё подозрение было проглочено. Значит это — правда! Значит каждый раз, когда я уезжал в командировки с целью заработать деньги нам на свадьбу, ты в это время развлекалась с кем-то другим!
— Нет! Никогда! Ничего не было! — от обиды я не находила слов в своё оправдание.
— Тогда покажи мне это письмо! Что в нём? Если это чужие бумаги, как ты бессовестно утверждаешь, тогда у тебя ещё есть шанс!
— Шанс? — до меня уже не доходил смысл его слов.
— Принеси письмо! — настойчиво и громко продолжал он.
— Дим, пожалуйста, не кричи на меня… Мне и так плохо…
— Просто покажи письмо, Надя! — он хлопнул ладонью по столу.
«Я нарисую тебя, когда ты будешь спать» …Как бы не так, Дима! Не видать тебе этого письма!» Я мгновенно перестала слышать его крики и истошные причитания, сопровождаемые ударами по столу, и совершенно отрешённая вышла из кухни.
Я упала на постель, зарылась под одеяло и отвернулась лицом к стене. Слёзы медленно стекали на подушку. «Где же ты, мой мистер Икс? Если Ты был, то почему Ты ушёл? Ты ушёл навсегда? Разбередил душу и исчез. Какой толк в Твоем рисунке? Все мужики одинаковы!»
«Ничего не хочу слышать, никого не хочу видеть…» — повторяла я тихо под одеялом.
— Надя, я от тебя ухожу! — услышала я и обернулась.
Дима стоял возле кровати со своим походным чемоданом, вперив в меня свой негодующий взгляд. Он сердито хмыкнул и кивнул на чемодан:
— Даже распаковывать не пришлось. Я ухожу, — повторил он, будто сомневаясь, поняла ли я смысл его слов.
Я молча смотрела на него. Он явно не ожидал этой тишины в ответ и возмущённо продолжал:
— Я не хочу, чтобы моя жена… будущая…оказалась…
— Дим, а там, в командировках, ты мне ни разу не изменил? — задала я давно мучавший меня вопрос и не узнала свой голос. Он был тихим и хриплым от спазмов в горле.
Дима с негодованием отбросил в сторону свой чемодан.
— Ты ищешь себе оправдание?
— Нет, просто интересно…
— Я зарабатывал деньги! Я кормил тебя, пока ты… Я давно подозревал… Ничего, я не пропаду, а вот ты поищи себе другого дурака…
— Значит изменял?
— А это не имеет сейчас никакого значения! — он запнулся, осознав, что сболтнул лишнее, и поспешно добавил: — Да нет!.. У меня такая работа, ты же знаешь! Приходится вечно мотаться по командировкам…
— А меня уверял, что тебе эта работа нравится. Новые места, новые люди…
— Надя, но как ты могла?.. И в нашем доме, на нашей супружеской кровати…
Дима продолжал распаляться, но теперь как-то наигранно, с истерикой. Он не был уверен, что хочет уйти, но самолюбие не позволяло остаться, и ждал, когда я раскаюсь и стану молить о пощаде. А мне вовсе не хотелось в чём-то оправдываться. К тому же он, мучая меня своей ревностью, уже не в первый раз устраивает скандальное представление, опускаясь до оскорблений, при этом точно зная, что для этого нет никакого повода. Я нырнула под одеяло с головой, чтобы не слышать его лживой патетики. Неизвестно, сколько бы длился этот фарс, и чем бы всё разрешилось, если бы в дверь не позвонили.
3
Дима неожиданно обрадовался этому повороту событий и побежал открывать. Я наспех вытерла на щеках следы от слёз и нехотя последовала за ним.
У двери стояла моя подруга Вера, которая была на год старше меня, но из-за своей миниатюрной внешности и детского выражения больших карих глаз выглядела как девочка-подросток. Она прижалась к дверям, опустив голову, застенчиво пряча глаза под большим красным беретом и неуклюже покачивая своей игрушечной сумочкой.
— Надюша, привет, — она глупо улыбнулась и искоса посмотрела на Диму. Затем, будто не замечая его в упор, спросила: — А Дима уже дома?
Дима нахмурился.
— Нет, меня нет дома, Вера. Это фантом перед тобой.
— Прости, я просто не ожидала… А когда ты приехал? — она продолжала по-дурацки улыбаться.
Дима метнул возмущённый взгляд.
— А какое это имеет значение? Меня, оказывается, здесь никто не ждал!.. Надя позволяет себе чёрт знает что в нашем доме! — он захлебнулся от негодования.
Тут Вера сильно побледнела и спросила:
— Так это вы из-за меня?..
— Что из-за тебя? — не понял Дима.
— Ну, — протянула она и многозначительно посмотрела на меня, ища поддержки и объяснений, но прикусила губу и не произнесла больше ни слова.
Я стояла и с изумлением смотрела на Веру, ровным счётом ничего не понимая из сказанного ею.
— Верочка, проходи, — Дима примирительно улыбнулся. — Расскажи спокойно в чём дело. Что вдруг стряслось у тебя?
Вера продолжала топтаться на пороге, ковыряя пуговицы на пальто.
— Я хотела тебя поблагодарить, Надюша… — она снова сконфузилась и умолкла.
Теряя терпение, я подошла к ней и, решительно расстегнув пальто, без труда стянула его с её маленьких плеч.
— Сапоги, надеюсь, снимешь сама? — бесцеремонно спросила я и устало вздохнула: — Ладно, Красная Шапочка, берет можешь оставить. Проходи и объясни всё толком. Я ничего не пойму, что ты бубнишь...
Вера послушно сняла сапоги и засеменила за мной на кухню. Там она шлёпнулась на придвинутый Димой табурет.
— Я только… я буквально коротко…забежала спросить… — кусая губы, лопотала она.
— Вера, сколько тебя знаю, ты всегда приходишь «только спросить». Перестань стесняться. Пора уже по-свойски… Может, чайку?
Вера встрепенулась и заёрзала на табурете.
— Нет, я действительно не могу засиживаться. Мама просила ещё в аптеку зайти… — она покрылась румянцем и смущённо отвела глаза в сторону, избегая встретиться с Димой взглядом. Я поняла, что он здесь лишний.
— Дим, — попросила я, — может, ты оставишь нас на пару минут? Нам надо посплетничать.
— Ну-ну, о мужиках? — недовольно хмыкнул он.
Лицо Веры покрылось багряными пятнами, но Дима, к счастью, этого не заметил. Он опять надел маску оскорблённого мужа и гордо удалился.
Когда мы с Верою остались на кухне одни, она слегка расслабилась, и её рот расплылся в широкой улыбке.
— Ах, какая это была сказка! Сказка, которую я себе так долго придумывала!
— О чём ты, Вера? — я непонимающе, но с искренним участием посмотрела ей в глаза.
— Надя! Да перестань же издеваться! — она открыто рассмеялась. — Короче, спасибо тебе за помощь. Ты меня очень поддержала.
Я не выдержала и раздражённо бросила:
— Скажи, в конце концов, в чём дело? Что такого особенного я для тебя сделала и не догадываюсь об этом?
Вера растерянно заморгала и вдруг обиженно произнесла:
— Дай мне письмо, и я уйду.
— Какое письмо?
— Письмо, которое он написал для меня. Надя! Он мне сказал, что оставит здесь для меня одно очень важное письмо, — она загадочно вздохнула. — Под утро я забылась таким глубоким сном, что даже не слышала, как он ушёл. Представляешь? Потом, совершенно забыв о письме, помчалась домой. Слава Богу, все ещё спали и не заметили моего отсутствия. Я тоже для виду прилегла, да и задремала. А потом вскочила как ошпаренная. Вот, глупая, думаю, письмо-то забрать забыла! В нём должен быть номер его телефона…— она запнулась, глядя на меня. По-видимому, на моём лице отразились все существующие эмоции. В процессе её тарабарщины я почувствовала, как у меня холодеют ноги, а сердечный ритм неумолимо ускоряется.
— Какое письмо? — повторила я обескуражено.
—Ты что, не находила письма? — она испуганно зашептала. — А когда приехал Дима? Слава Богу, он не застал здесь меня… нас…
— Кого нас? — я начинала выходить в открытый космос.
— Ты, что, подруга?! — вскочила встревоженная Вера и начала набирать обороты вслед за мной. — Ты же сама предложила мне… Ты же сама мне ключи от квартиры дала… Ты прямо скажи, что я сделала не так?! Или Дима нашёл письмо? Ты ему всё рассказала? Теперь хотите посмеяться надо мной? — её голос перешёл на крик, полный возмущения и разочарования. — Я никогда от тебя этого не ожидала, подруга называется!.. — она захлебнулась словами и заревела.
На её громкий вой примчался Дима. Быстро оценивая обстановку, он налил Вере стакан воды и дал выпить.
— Что у вас тут происходит, бабоньки?
Я сидела, будто проглотив язык, и не знала, что ему ответить. Вера, не справляясь с истерикой, продолжала стонать и заикаться:
— Надя, ты только мне письмо отдай, и я уйду. А вы можете надо мной смеяться, пока не надоест. Мне теперь уже всё равно!
Дима подпрыгнул на месте.
— Вера! Так это твоё письмо?
Вера прищурила глаза и спросила с вызовом:
—Ты его читал?
— Нет, конечно. Надюха наотрез отказалась что-либо объяснять. Но мне очень хочется узнать, что же происходит здесь в моё отсутствие!
Ко мне всё ещё не возвращался дар речи, а Дима продолжал выводить Веру на чистую воду:
— Вера, я тебя спрашиваю совершенно серьёзно, что это за письмо?
Вера посмотрела сначала на меня, потом на Диму и беспомощно выдохнула:
— Это письмо оставлено для меня, — и, не заметив на наших лицах ни намёка на усмешку, полная решимости она обратилась к Диме. — Дело в том, Дима, что я попросила свою лучшую подругу об… одной важной услуге. Ты же знаешь, у нас с мамой маленькая квартира… Ванюша рядом…— у Верочки ненадолго перехватило дыхание, но она тут же снова начала подвывать: — Я тоже имею право на свою личную жизнь… И так хочется, чтобы когда-нибудь моя маленькая мечта сбылась! Быть всегда одной — это очень трудно, тем более с маленьким ребёнком. После того, как ушёл Эдик, я… я разучилась доверять… Я зареклась раз и навсегда... Я знаю, Дима, ты не такой. Ты честный, порядочный…
У Димы неожиданно сильно зачесалось во всех местах. Я сделала вид, что этого не заметила. Вера доверительно продолжала:
— За все эти годы я не одарила взглядом ни одного мужчину. Я не верила ни одному их слову… Один обманул, а значит и другой может… Я благодарна только Богу, что у меня есть Ванюша… Но однажды, то есть недавно я встретила человека, которому мне очень захотелось поверить, и я… поверила. Мы провели эту ночь… в вашей квартире, — она опустила голову, словно была прилюдно опозорена и теперь готовилась к заслуженному осмеянию. — Дима, ты можешь потешаться, осуждать меня. Но не ругай Надю за это! Пойми, не могла же я пригласить его к себе! Дима, я не хочу, чтобы вы из-за меня ругались!.. Надя очень хотела мне помочь… Я чувствую себя так неудобно.
Дима растроганно посмотрел на Веру и произнёс нараспев:
— Во-от оно что-о! — он задумался и искренне огорчённый обратился ко мне: — Надюха, почему же ты мне сразу всё не объяснила? Конспирировалась… Ну, теперь-то мне всё ясно. Всё стало на свои места! — он виновато опустил голову и прижался ко мне, тихо мурлыча: — Выходит, я напрасно тебя обвинял! Что же ты молчала как партизанка? — затем, глядя на Веру, всё радостнее и радостнее заголосил: — Ну, Верунь, ты не такой сухарик, как я думал! И вовсе я не в обиде! А даже наоборот — очень-очень рад за тебя! И всё прекрасно понимаю!
«А я ничего не понимаю, — подумала я. — Как могла Вера провести эту ночь в моей спальне, да ещё и с мужчиной, если я ночевала дома и, кажется, тоже не одна?.. Это мне было обещано письмо!» Мне стало страшно. Вера никогда не отличалась богатой фантазией и сумасбродным юмором. По всей видимости, она говорила совершенно серьёзно, тем более разговоров на подобные темы она всегда избегала. «…Тогда где же находилась этой ночью я?» — мой застывший взгляд никто не замечал.
Вера, раскрасневшись, продолжала щебетать:
— Я сделала всё, как мы договаривались. Ключи оставила в прихожей. Дверь захлопнула… Так спешила домой, что забыла о письме. Настоящая растяпа… А там номер его телефона, понимаешь?.. Я бы ему как-нибудь позвонила, — она стала нервно грызть ногти. — Надя, найди это письмо, мне очень надо…
Дима совершенно счастливым голосом воскликнул:
— Верунь! Да получишь ты своё письмо и волноваться забудь! Надюха, отдай это злосчастное письмо и не мучай больше свою подругу. Видишь, как мается. Может, действительно, мужик стоящий. И получится у них…
— Надя, что с тобой? — Вера испуганно смотрела на меня.
В эту минуту я с остекленевшими как у зомби глазами, отстраняясь от рук Димы, обречённо встала. Два шага к шкафу с кастрюлями показались мне намного тяжелее подъёма на Голгофу. Время для меня остановилось.
4
Но… неожиданный звонок в дверь снова вернул меня к жизни. Я невольно вздрогнула и, резко повернувшись, понеслась в прихожую. Это мне показалось, что я понеслась, на самом деле моё состояние невменяемости не позволяло быстро перемещаться в пространстве, и поэтому Дима легко опередил меня. Он широко распахнул входную дверь и весело цокнул языком. На пороге стояла моя вторая лучшая подруга — Люба.
— А вот и наша Люба! Заходи, красавица! — засуетился Дима.
Люба была на два года младше меня и самой восхитительной из нас троих. Высокая, изящная блондинка с зелёными глазами. Слава Богу, характер у неё был на редкость добрый и отзывчивый, что и спасло её от самолюбования и эгоцентризма. Люба заходила к нам очень редко, и только необычные обстоятельства вынуждали её к этому. А если она приходила без предупреждения, то это означало — произошло что-то чрезвычайное. Хотя сейчас я уже ничему удивляться не могла.
Люба жеманно улыбнулась Диме и, не скрывая своего удивления и даже некоторого разочарования, сказала:
— Дмитрий! Я не ожидала сегодня тебя увидеть! Надежда мне сказала, что ты появишься…
— ...Завтра вечером, — обиженно продолжил Дима. — Тут никто меня не ждал! А я вот такой. Решил проверить, что здесь происходит в моё отсутствие. Сплошные интриги! — натянуто пошутил он и скрылся на кухне.
Но Люба рассмеялась в ответ на его жалобы.
— Волнуется… Как же тебе повезло с мужиком, дорогая, — сказала она, целуя меня. И, не отрываясь от щеки, прошептала. — Я у тебя кое-что забыла … — и, увидев выходящую из кухни Веру, бросилась к ней в объятья. — О, Вера, и ты здесь, вот удача! Привет, лапонька.
Нацеловавшись с Верой, Люба снова повернулась в мою сторону и скривилась.
— Что-то ты, Надежда, плохо выглядишь.
Люба работала врачом в больнице и поэтому к состоянию здоровья, как и к красоте, относилась очень серьёзно.
— Ты, случаем, не больна? — она встревожилась не на шутку, видя моё состояние невесомости.
Но я набрала воздуха и выдавила его наружу со словами:
— Нет, Люба, я просто вчера поголодала. Это слабость…
— Пожа-а-луйста, не увлекайся ты этой ерундой. Вообще, пора тебе заняться спортом, йогой... Да, честно говоря, я буквально на две минуты… Илья Григорьевич будет волноваться, ты же его знаешь… — её нетерпеливый взгляд снова был направлен в мою сторону. Она вопросительно подняла брови, но тут же обернулась к Вере и взяла её за руку. — Как давно не виделись! Как дела, дорогая? Ванюша здоров? Как мама? Мне что-то твоя бледность совсем не нравится. Ты-то сама здорова?
Вера рассеянно заморгала и поспешила достать платочек из сумочки.
— Всё хорошо, спасибо, — тихо произнесла она, — видимо, просто не выспалась.
— Ну, загляденье просто, видеть вас втроём! — оживлённо пропел вновь возникший Дима. — Но что же мы, так и будем в коридоре… Это не по-русски… Может, присядем, поговорим… Я чайник поставил, вот-вот закипит.
— Нет, нет, Дмитрий! — воскликнула Люба. — Мне у вас некогда засиживаться. Мало того, что всю ночь на дежурстве… — она неловким движением поправила волосы, переводя взгляд то на меня, то на Диму, — Мария Петровна заболела… Простите, я очень устала… И Илья Григорьевич должен вернуться к обеду… Представляешь, отправили за тридевять земель лекцию читать, будто больше некому. А он так не любит трястись в поездах.
Она перестала улыбаться и на её лице проявились признаки усталости и нетерпения.
— Надежда, можно тебя на пару секунд? — Люба подхватила меня под руку, отводя в сторону.
— У них секреты?! От кого? От нас с тобой?.. Тогда, Верочка, мы тоже пошушукаемся! — Дима демонстративно потянул Веру к себе. Она вежливо уклонилась и подошла к зеркалу, аккуратно вытирая платочком размазанную тушь вокруг глаз.
Входя со мною спальню, Люба проводила их боковым зрением и наклонилась к моему уху.
— Признаюсь, я потеряла покой. И, кажется, навсегда! — то ли с досадой, то ли вдохновлённо произнесла Люба. — Такого со мной ещё никогда не было. Наконец-то мне повстречался тот, о котором я всегда мечтала… Он носил меня на руках! Он повторял: «Ты моя прекрасная Любовь»!
— Тебе все об этом говорят, — я пожала плечами, но осеклась и спросила её: — Люба, а… это прямо во время дежурства? На тебя не похоже…
— Ты что, спятила? — Люба округлила глаза. — Какое дежурство? Я же о сегодняшней ночи говорю!
— Ты же сказала, что была на дежурстве… Мария Петровна заболела…
— Да хватит издеваться! Уже завидуешь? — она рассмеялась, но тут же глубоко вздохнула. — А завидовать нечему. Ведь он не обнимал меня, а просто прижимал к своей груди и нёс всякую чушь, типа того, что я забыла свои изначальные мечты. И только тогда, когда я, пройдя через боль и страдания, с горящей на лбу благословенной звездой обрету себя, то познаю и своё истинное счастье. А он будет ждать и любить меня целую вечность… Зачем меня ждать? Я вот она, живая, здоровая! И зачем мне эта звезда, разве я без неё недостаточно красива? Такая получается хиромантия! А мне плохо… Мне уже плохо без него! Он чудесный! Таких просто не бывает! Главное, он любит! Он по-настоящему любит! Это непередаваемое ощущение счастья… — она в отчаянии взмахнула руками и закрыла лицо. — Я чувствую, что влюбилась как девчонка! Мне ужасно стыдно, ведь Илья Григорьевич так доверяет мне… Боже мой, какой позор… Это невыносимо…
Илья Григорьевич, муж Любы, был на пятнадцать лет старше её. Они познакомились, когда она училась в медицинском институте. Люба была юной и ангельски очаровательной студенткой, а он работал преподавателем и куратором её группы. Необыкновенно уважаемый и добрый человек, Илья Григорьевич слыл большим интеллектуалом, за что и получил прозвище среди студентов «Илья премудрый». И вот этот кладезь премудрости достался ей. Он был очарован, буквально сражён её красотой и, к своему несчастью, влюбившись в неё, был обречён. Любе очень льстило такое внимание, но кроме чувства уважения к нему она ничего не испытывала. Нет, я забыла, ещё было чувство большой благодарности. Благодаря помощи мужа и своей недюжинной работоспособности, она окончила институт с красным дипломом и через год защитила кандидатскую диссертацию.
По прошествии десяти лет семейной жизни она продолжала почитать Илью Григорьевича как своего наставника и учителя, называя его прилюдно полным именем. Но видела в нём так же, как и в других мужчинах, расчётливого и честолюбивого человека, женившегося на ней исключительно из-за её привлекательной наружности. Люба была совершенно уверена, что именно её красота играет с ней злую шутку. Внешний облик — красивое лицо и великолепная фигура, а не умственные способности или душевные качества — вызывал к ней интерес у мужского пола. И поэтому, из врожденного чувства упрямства, Люба упорно пыталась доказать, что она способна на большее и не хочет довольствоваться лишь тем, чем наградила матушка-природа.
И всё же она довольно часто пользовалась своей «красивостью» и с лёгким пренебрежением рассказывала нам об этом. Вероятно, и муж знал о множестве её воздыхателей, которые как пчелиный рой носились за ней в ожидании полакомиться сладким. Но, насколько мне было известно, дальше многообещающих взглядов и кокетливых поцелуев «в щёчку» дело не доходило. Просто потому, что ей было «не до этого». Она слыла карьеристкой до мозга костей. Несмотря на своё кокетство и жеманность, она была, по сути, очень деловым и трудолюбивым человеком. И всё, что касалось здоровья её пациентов, воспринимала предельно серьёзно и ответственно. Я бы даже уточнила: болезненно. Ничего личного. Она постоянно пропадала то на круглосуточных дежурствах, то в городской библиотеке, собирая материал для новой диссертации. Её неистовость в обучении и предельная сосредоточенность на своей работе заглушали в ней все другие чувства. Она никого никогда не любила.
И вот, что я слышу: «Мне плохо без него… Влюбилась как девчонка…»
— Кто же этот несчастный счастливчик? — спросила я.
— Тот, с которым я была этой ночью здесь, — смущённо ответила Люба.
У меня потемнело в глазах.
— Этой ночью?.. Здесь?
— Да. Ты же позволила мне… Прости, что-то не так? Я, в принципе, поэтому и пришла. Он меня очень просил, чтобы я не забыла о его письме, а если так и не вспомню, то уповать придётся только на Надежду. А кто у нас Надежда? — она рассмеялась и чмокнула меня в щёчку, — Я так полагаю, что ты уже нашла конвертик. Отдай его мне, пожалуйста… Надя, что с тобой?
Стены поплыли у меня перед глазами, и я окончательно потеряла равновесие и желание жить.
...Когда я пришла в себя, то снова лежала в своей постели под одеялом, но уже с мокрым полотенцем на голове и, не открывая глаз, замерев, внимала происходящей вокруг меня суете.
— Не могла же она ни с того ни с сего упасть в обморок! — причитала Вера. — Что же такого ты ей сказала, Люба?
— Ничего особенного! — парировала раздосадованная Люба. — Она и до нашего разговора выглядела странно. Я сразу это определила— что-то с неё не то. Голодала? — спросила она и сама же ответила: — Голодала.
Она наклонилась ко мне, взяла за запястье и ощупала пульс.
— Руки-то какие холодные! Дорогая моя, выпей капли. Я знаю твоё низкое давление. При таком давлении ещё и голодать…
Она приподняла мою голову и поднесла к губам ложку с лекарством, которое всегда носила с собой. Горькая жидкость защипала язык, и мне пришлось её глотнуть.
— Вот и умничка, — вздохнула Люба и вновь окинула меня своим опытным взглядом. — Похоже на нервный обморок. Что же произошло?
— Сегодня у неё было много потрясений, — тихо согласился Дима. — Странная история произошла… — начал он, но Вера решительно прервала его речь.
— Это не имеет никакого отношения к её состоянию!
— Нет, именно имеет! — упрямо произнёс Дима.
— Расскажите же, — заинтересовалось Люба.
— Это моя личная жизнь и я не хочу, чтобы мы её обсуждали! — продолжала протестовать Вера.
— Твоя личная жизнь совсем ни при чём! — не унимался Дима.
— Прекратите базар! Человеку нужен покой! — рассердилась Люба. — Идите-ка вы оба на кухню и там разбирайтесь, а я пока побуду рядом.
Дима беззвучно выругался и пошёл на кухню. Вера обиженно отвернулась к стенке.
Люба деловито взяла мою руку и ещё раз проверила пульс.
— Что за день сегодня выдался? — спросила она саму себя.
5
На кухне засвистел закипевший чайник.
— Что за день сегодня выдался? — сетовал Дима. — С этими бабами одна нервотрёпка! Да ну их всех! Чёрт меня дёрнул приехать сегодня домой! И… жрать совсем нечего.
Он оглядел полку с остатками стратегического запаса и недовольно пробубнил:
— Придётся давиться макаронами.
Он достал одну из кастрюль, стоящих на полках, и, прервав свое ворчание, оглянулся на вошедшую Веру. Она ещё обиженно кусала губки, но уже активно искала тему для разговора, чтобы замять ссору.
Поставив на плиту кастрюлю, Дима молча влил закипевшую воду из чайника, прикрывая её крышкой, чтобы пар не ударил в глаза.
— Тебе помочь? — тихо спросила Вера.
— Чем ты можешь мне помочь? Разве что советом, как жить — не тужить?
— Этого я и сама не знаю, — вздохнула она.
— А я знаю! — наигранно запел Дима. — Для начала надо что-нибудь съесть. И я даже знаю, что! Макароны — лучшие друзья человека!
— А ты подсолил воду? — меланхолично спросила Вера.
— Ах, да! Точно, забыл совсем, — Дима взял солонку, приподнял крышку кастрюли и замер как вкопанный. — Что это? — в его глазах мелькнул ужас.
— Где? — Вера подскочила к нему и с интересом заглянула в кастрюлю. — Что это? — невольно повторила она.
В кастрюле, заполненной тёмно-фиолетовой водой, плавал размякший конверт.
— Вместо макарон на обед будет чернильный суп!
Дима громко хлопнул крышкой по кастрюле.
— Вот, дура! — выругался он зло.
Вера непонимающе замигала.
— Кто?
— Надя, подруга твоя любимая! Дура, положила твоё письмо в кастрюлю! А я не видел и сварил его!
— Моё письмо? — повторила Вера и, закатив глаза, повалилась на пол. Дима бросился к ней на помощь.
На грохот падающей Веры и громкие крики о помощи прибежала Люба. Она помогла Диме донести свою подругу до спальни. Веру положили на кровать рядом со мной, предварительно отодвинув меня к стене. Второе мокрое полотенце легло на лоб Веры.
Люба возбуждённо голосила:
— Это уже слишком! Что у вас там произошло? Верочка, очнись! Сговорились вы обе, что ли?
Вера, медленно приподнимая веки, беззвучно шевелила губами.
— Что ты стоишь? — обратилась Люба к Диме. — Неси стакан с водой и ложку для капель. И у этой тоже — нервный шок. Надеюсь, я не окажусь третьей среди них.
Она деловито взяла ложку из дрожащей руки Димы и накапала в неё положенное количество лекарства, которое тут же влила в раскрытый рот обездвиженной подруги. Вера, поперхнувшись, закашляла и застонала. По комнате распространился едкий запах валерьянки.
Дима с жалостью посмотрел на неё и вздохнул.
— Ну, с ней всё понятно: несчастная любовь.
— Ой, не смешите меня, какая ещё у Веруси несчастная любовь? — иронически усмехнулась Люба.
После этих слов Вера открыла глаза, и слёзы крокодильими ручьями потекли по её щекам.
— Дорогая, тебе уже лучше? А почему ревёшь как белуга? — спросила Люба, подавая ей стакан с водой. — Давай, за здоровье глотни водички.
— Письмо-о, — отворачиваясь, заныла Вера.
— Какое письмо? — участливо спросила Люба.
— Это был последний шанс. Последний! — обречённо выдохнула Вера и, больше не сдерживаясь, заревела в голос.
— Ну, не заметил я этого письма! — истерично заорал Дима. Нервы его тоже не выдержали, и он из обороны перешёл в наступление. — Бумага белая и кастрюля белая! Да как я мог подумать, что кое-кто, — тут он презрительно хмыкнул, — кое-кто прячет любовные письма в кастрюлях! Я хотел сварить макароны, а получился бумажный суп!
До этого момента я лежала, не шевелясь и стараясь отстраниться от внешнего мира, но при последних словах Димы мои глаза открылись сами собой. Я медленно повернула голову в сторону недоуменно застывших взглядов, одновременно вопросительно обращённых ко мне, и села на кровати, сложа руки на груди, чтобы никто не услышал, насколько истошно и громко забилось моё сердце.
— Чьё письмо? — произнесла я хриплым голосом.
— Веры, конечно! — уверенно ответил Дима.
Я замерла с открытыми, ничего не видящими глазами. Люба окинула меня оценивающим взглядом психиатра и приподняла брови. Теперь наступил её черёд задавать вопросы.
— Я чего-то не понимаю, или «в маленькой такой компании есть огромный такой секрет»?
Она переглянулась с Димой, тот было открыл рот, чтобы выдать всю подноготную историю с письмом, но я резко и твёрдо сказала:
— Дим, сходи в какое-нибудь кафе и купи себе горяченького, а макароны поешь в другой раз.
Дима замялся.
— Да, действительно, разбирайтесь сами. Верунь, не расстраивайся. Найдётся он... или сам тебя найдёт, если захочет.
Я просверлила его взглядом, а Вера ещё громче завыла.
— Я понял. Меня уже нет, — Дима попятился и уже из прихожей крикнул. — Наемся от пуза за всех голодающих!
Хлопнула дверь, и в комнате воцарилось временное затишье, только слышно было, как шмыгает носом несчастная Вера. Я не выдержала и, перемахнув через неё, понеслась на кухню.
— Ты гляди, — ожила! — только и успела произнести Люба.
На кухонном столе стояла та самая белая кастрюля, в которой я спрятала драгоценное письмо. Я осторожно приподняла горячую крышку, и пар ударил мне в лицо. За спиной уже стояли Вера и Люба. Три пары широко раскрытых женских глаз уставились на бумажный конверт, мирно покачивающийся на поверхности воды, окрашенной в сиренево-синий цвет.
— Почему у воды такой цвет? — тихо спросила Вера.
— Это от чернильной ручки. Всё растворилось. Растворилось как сон, — ответила я.
— Господи, зачем ты бросила письмо в кастрюлю, Надя? — продолжала расспрашивать Вера.
— Я прятала его от Димы.
— Зачем же прятать? Сказала бы ему, что оно для меня.
— В том-то и дело, что я этого не знала, вернее я была уверена... — я осеклась.
— Надежда! — воскликнула тут Люба. — А где моё письмо?
Я вымученно улыбнулась и закрыла лицо руками. «Когда закончится этот кошмар? — подумала я. — Эта явь ещё более нереальна, чем мой сон!»
— Девочки, нам надо серьёзно поговорить, — предложила я. — Но для начала приготовим по чашке крепкого чая. Да, у меня должно быть немного мёда. Необходимо предотвратить негативные последствия стрессовой ситуации, если саму ситуацию уже не предотвратить.
Вера и Люба переглянулись.
— Ты что-то поняла? — спросила Люба Веру.
6
...Прошло уже больше часа с тех пор, как мои близкие подруги, напившись чая с мёдом, затаив дыхание, внимали рассказу о моём ночном свидании и о том, что за этим последовало. Теперь мы смотрели друг на друга совершенно другими глазами. Никто никому не верил.
— Если вы обе меня не разыгрываете, — сказала я, — значит, я сошла с ума. Лучше бросьте ломать комедию и во всём сознайтесь!
По тому, как Вера и Люба погрузились в глубокий транс, я поняла, что всё было предельно серьёзно. Первой очнулась обладательница более крепкой нервной системы — Люба.
— Ты утверждаешь, что ты проснулась у себя дома? — спросила она, напоминая мне следователя на очной ставке.
— Именно, — не моргнув, ответила я.— В своей собственной постели!
— А я же точно знаю, что этой ночью я была здесь и не одна! Перед своим уходом я повесила ключи на вешалку и захлопнула дверь! — истерично воскликнула Вера. Она подскочила и скрылась в коридоре. Оттуда раздался звон ключей и её победоносный крик:
— Вот же они, здесь и висят!
Когда она довольная собой вернулась к нашему столу, я спокойно сказала:
— Вера, они висят там всегда!
— Странно, Вера, — вставила задумчиво Люба, — моя история с ключами в точности совпадает с твоей.
— Это гипноз? Массовый гипноз? — заикаясь, спросила Вера.
— Или массовый психоз, — серьёзно ответила Люба.
— А письмо? — осторожно спросила я.— Я же нашла конверт!
— Ты хотя бы заметила, было ли что-то на нём написано? — принимаясь опять нервно грызть ногти, спросила Вера.
— Нет. Ничего не было, наверно... Я хотела его быстрей унести и спрятать, чтобы потом прочесть.
— И не нашла более надёжного тайника, чем кастрюля?! — не унималась Вера.
— У меня не было другого выхода! И кто же мог подумать, что всё так сложится!
— Боже, о чём вы говорите?! — вскипела Люба. — Почему ни у одной из вас не возникла мысль, кто же этот чудесный незнакомец, с которым мы так невероятно интересно провели ночь?
Мы с Верой уставились на Любу.
— У тебя есть версия? — спросила я её.
Люба вздохнула и покачала головой:
— Это было так реально. Так великолепно и... таинственно. Да, очень странно, ведь и я отчётливо помню лишь короткий период времени, проведённый с ним. Но наша встреча и расставание мне являются как в тумане. Я могу только догадываться, но не могу понять, откуда я его знаю. Как я вообще могла решиться на такое? Провести целую ночь с неизвестным мне мужчиной в квартире у подруги? Обмануть мужа? — у Любы всё больше и больше расширялись глаза. — Это было наваждение какое-то! Он не выходит у меня из головы! Он общался словно не со мной, вернее со мной, но… Не знаю! — она сильно зажмурилась. — Никто и никогда в моей жизни не был таким близким, родным и милым моему сердцу. Он подарил мне такое умиротворение, такое неземное счастье! Никто и ничто не может убедить меня в его нереальности. Он был, я точно помню. Я знаю! — её голос, обычно такой уравновешенный, сейчас сорвался на крик. — Я люблю его!
Люба устыдилась своего признания и заплакала. Вера зарыдала в унисон.
— Я тоже... Я верю, что Он был, — вставила она. — Он мне такие вещи говорил... Я больше не могу жить без Него!
Я смотрела на них, пытаясь держать себя в состоянии стабильности и анализировать ситуацию.
— Да, говорить они умеют… Только умирать нам ещё рановато, сначала надо докопаться до истины, то есть вывести их на чистую воду, — я налила себе очередную порцию чая. — Кстати, этот таинственный любовник был один на всех или их было тоже трое? — направляя разговор в другое русло, спросила я.
Снова воцарилась тишина.
— Вера, как выглядел твой? — продолжила я свою мысль.
Вера нахмурилась и набрала с шумом воздух.
— Э-э...— выдохнула она. — Было темно.
— Темно, — повторила Люба.
— Темно, — подтвердила я. — А в темноте все кошки чёрные.
— Надя, как ты умудряешься ещё шутить? — возмутилась Вера.
— А она права, — согласилась Люба. — Но хотелось бы надеяться, что это были разные... — она замолчала, подбирая точное слово. Но так и не смогла дать точного определения, вздохнула и затем продолжила. — И мой… всё время нёс какую-то нелепицу: «В сиянии горячей звезды всё преобразится, и откроется сердечный путь» … Какой ещё горячей звезды? Какой путь? Ничего не понятно. Да, говорил о письме… Оно может потеряться навсегда… Без надежды… Точно, оно теперь, получается, утеряно.
Мы молчали, задумавшись над окутанными тайной словами.
— A если вы встретитесь, как же ты узнаешь Его? — поинтересовалась я.
— Он говорил о каком-то чуде. Он постоянно говорил странно и загадками.
— Вспомни, Люба!
— Он сказал: «Не удивляйся, если при свете дня я покажусь тебе другим. Важно не явное, а — скрытое. Когда случится чудо, ты узнаешь меня, моя прекрасная Любовь».
В воздухе повисло напряжение, наполненное суеверным страхом.
— Ну и мистика, девочки. Я уже боюсь, — Вера сжалась в комок и оттого стала ещё меньше.
— Вера, а как Он представился тебе? — нарочито задорно поинтересовалась я, прижимая к себе объятую трепетом Веру.
Вера закрыла глаза и напряглась. Потом взглянула на потолок и улыбнулась.
— Он сказал: «Я — тот, который любит небо, но мне необходимо возвращаться на Землю!»
— Час от часу не легче! — я наигранно рассмеялась. — У меня есть подозрение, что скучно нам с ними не будет!
— Надя, а что же твой незнакомец? — спросила меня Люба.
Погружаясь в воспоминания, я вновь услышала музыку его далёкого голоса.
— И мне Он упомянул о письме… И ещё: Он хотел написать мой портрет, пока я буду спать.
— В темноте? — усмехнулась Люба.
— Я задала ему тот же вопрос.
— И что Он сказал? — напряглась Вера.
— «Эта тьма только для глаз», ответил Он.
— И где же портрет? — чуть дыша, продолжала расспрашивать Вера.
— Не знаю, — я пожала плечами. — Я не нашла его.
Мне вдруг стало очень обидно и горько сознаваться в том, что меня обманул именно тот, которому я откровенно распахнула душу, доверив заветные тайны своего сердца. Что я ожидала от него? Поддержки? Утешения? От незнакомца? Да, ибо в тот момент он был самым близким и преданным другом в моей жизни!
Я обречённо поникла головой.
— Я не нашла портрета и не прочла письма.
— Надюша, ты же сама сказала, что скучно нам с ними не будет. А это значит… — Люба загадочно улыбнулась и продолжила: — А это значит, они ещё не раз дадут о себе знать. Верно?
— Верно! — воскликнула Вера и хлопнула в ладоши.
— И мы обязательно узнаем, кто же были эти загадочные незнакомцы, и поймём, что же с нами произошло, — подытожила Люба. — ...и где мы ночевали.
Мы дружно переглянулись и рассмеялись. Сначала очень неуверенно, потом в полный голос, от всей души. И через мгновение бермудский треугольник из трёх женщин, крепко обнявшихся и слившихся в едином приступе смеха, поглотил всю окружавшую их вселенную.
7
Земля всё так же продолжала нестись по своей орбите, и время не изменило свой ход, но будни обрели какой-то иной смысл. Я ничего не рассказала Диме об истинном возникновении письма. Впрочем, я и сама не знала истины. Порой ко мне приходила печальная мысль о том, что мы с подругами, утомлённые прозой жизни, стали воспринимать плоды своей фантазии как некую высшую реальность. А эта реальность не поддавалась никакой логике. К тому же совершенно схожей фантасмагорией были поражены одновременно три человека. И чем нелогичней и безумней она проявлялась, тем тоскливей и безрадостней становилось на душе. Мы не нашли ответов на наши вопросы, но продолжали размышлять над этим явлением. А будни затягивали нас обратно в свои сети, порождая сомнения и двойственное состояние бытия. Так или иначе, но случившийся с нами феномен повлиял на нашу жизнь.
Я поняла, что обманываться мечтами о будущем семейном счастье с Димой я больше не могу. Было непомерно больно признать, что замок, в котором я рисовала себя не иначе как королевой, разбалованной любовью своего короля, оказался на самом деле шахматной доской, где я была всего-навсего одной из многих пешек, в ожидании своего коронования. А король был слаб и малодушен. В моём случае бездействие было равносильно поражению. И тогда я сделала решающий шаг, соглашаясь на ничью.
— Дим, ты хотел уходить, уходи сейчас, — через несколько дней сказала я.
— Но ведь мы разобрались. Мои обвинения были ошибочны. Давай просто всё забудем, — промурлыкал он.
— Прости, но я не могу... Я уже давно не могла так дальше жить, но не хотела себе в этом признаться. Когда лодка даёт течь, один должен грести изо всех сил к берегу, а второй черпать воду без остановки. За общее спасение борются оба. Но видно, ты решил не испытывать судьбу, а просто поменять лодку…
Не успела я закончить свою мысль, как на меня обрушился новый шквал обвинений, подозрений, оскорблений... Я смотрела на Диму и не узнавала, он предстал мне чужим, совершенно незнакомым человеком. Испуганным и уязвимым.
Сначала мне казалось, что будет очень трудно признаться в неполноценности нашего семейного счастья, а потеря будет нестерпимо болезненной. Ведь все эти годы я любила его... Или это было лишь бегством от одиночества?.. Надеждой на любовь?..
Мы все боимся одиночества, но каждый по-своему строит укрепления и защиту на шахматной доске жизни. Кто-то отважно подставляет своё плечо для совместной обороны на поле битвы и спасает в трудной ситуации, а кто-то уже наметил свои пути к отступлению, надеясь на безболезненный исход, а может и на более выигрышную партию. У Димы был готов такой тайный ход. Я оказалась права в своих подозрениях. Уже позже я узнала, что у него была как минимум ещё одна верно ожидавшая его гражданская жена. Да, именно в том городе, куда так часто его «отправляли» в командировку. Они, по-видимому, хорошо повздорили накануне того рокового дня и Диме пришлось вернуться домой раньше запланированного срока.
И теперь воспоминания о нём вызывали только грусть и сочувствие. Для меня начиналась другая, новая жизнь. И в душе я благодарила судьбу за фантастические явления и не считала их проявлением переутомлением. Напротив, сбросив груз мнимых обязательств и чувства вины, я облегчённо вздохнула: «не бойся потерять то, что не принадлежит тебе».
Мои подруги тоже преображались на глазах. Их поведение и отношение к жизни стали ощутимо меняться.
Люба из прагматичной, целеустремлённой карьеристки превратилась в мечтательницу с грустными глазами. Она стала такой рассеянной и сентиментальной, что, воспаряя, не заметила, как «завистливые конкурентки» (именно так она называла своих коллег) взяли реванш, и она безвозвратно упустила свой шанс получить место в управлении больницы. Мечту о назначении на пост заведующей больницы Люба лелеяла уже много лет. Ради этого она жертвовала даже своей личной жизнью, откладывая на потом рождение детей, о которых так долго мечтал её муж, Илья Григорьевич. Теперь она с готовностью соглашалась на внеочередные дежурства и ещё дольше засиживалась в библиотеке, тщетно пытаясь сконцентрироваться. Но постоянное душевное томление не покидало её. И Илья Григорьевич ещё больше обеспокоился состоянием её здоровья.
Вера, работая в бюро путешествий вот уже много лет, сама ни разу не воспользовалась своим положением и не поехала в какое-нибудь турне или на отдых к морю. Проводя все отпуска по уходу за «хронически болеющими» членами семьи, она просто боялась свободы, которая сразу же привлечёт внимание мужчин. А тут вдруг она решила развеяться и начала ходить по магазинам в поисках обновок к предстоящему летнему отпуску. При этом, расправив свои маленькие изящные плечи, она уверенно смотрела перед собой и чему-то загадочно улыбалась.
С тех пор прошло ровно две недели. Снова наступило долгожданное воскресенье, не обещавшее никаких сюрпризов. «Долгожданное воскресенье» являлось единственным моим выходным днём, так как мне приходилось работать и по субботам тоже.
Присев в кресле у телевизора, я слушала утренние новости. Как и ожидалось, и эта ранняя весна наступившего 1994 года, по-видимому, ничего хорошего нашей новоиспечённой стране не обещает. По первому каналу, как обычно, транслировалось выступление хронически подвыпившего президента. По другому каналу рассказывали о продолжающейся гражданской войне в Югославии. Диктор хорошо поставленным голосом бесстрастно читал с листка о количестве погибших и пострадавших на данный момент времени. Бегло пронеслись кадры боевых действий, толпы беженцев, умирающих от голода детей… В одном костре войны горели и купола православных храмов, и многочисленные мусульманские минареты. «Каждый из них считал себя праведным и правосудным. Но каждый ли из них вполне понимал, за что убивает и за кого умирает?»
Я раздраженно выключила телевизор, не в силах наблюдать, как верующие в Бога, заповедующего — не убий, в полном забвении убивали своих вчерашних соседей — тех, кого ещё недавно приглашали к своему столу… «Воздвигнув храмы и обвешавшись иконами с измученным ликом Спасителя, люди продолжают стрелять друг в друга. Не понимая, как по-фарисейски лжива их вера, они предают Его снова и снова».
Я подошла к окну и взглянула на высокое облачное небо, словно искала там кого-то. «Господи! Ты же где-то есть. Так хочется верить, а иначе какой смысл… Одна безысходность» …
Неожиданно мои мысли прервал телефонный звонок.
— Здравствуйте, — произнёс приятный мужской голос. — А Веру можно?
— А Вера здесь не живёт. Вы ошиблись, молодой человек...— устало ответила я и тут же заорала не своим голосом. — Подождите! Не бросайте трубку... Да, Вера действительно здесь не проживает, но она ждала Вашего звонка. По-видимому, она дала Вам мой номер телефона... Она и сама хотела Вам позвонить, но так получилось, что… Это замечательно, что Вы позвонили! Вы скажите, как с Вами связаться, и Верочка Вам обязательно перезвонит.
В трубке воцарилась тишина. Потом послышалось шуршание бумаг и громкое неровное дыхание.
— Алло! — я забеспокоилась. — Честное слово, Вера Вам непременно перезвонит. Алло! Вы меня слышите?
— Да, — нерешительно ответил мне голос в трубке. — Хорошо, запишите мой телефон.
Он продиктовал номер.
— Только Вы знаете, я в этом городе ненадолго. Мне придётся скоро уехать. Я долго ждал её звонка. Решил, что она и вовсе забыла... Может она и не захочет встречаться...
— Я Вас уверяю, Вера будет очень-очень рада вновь увидеться с Вами! Она перезвонит Вам уже сегодня! — меня переполняли эмоции. — Простите, я не знаю, как Вас зовут...
— Николай. Простите, а Вас?
— Надежда.
— Надежда, Вы передайте, пожалуйста, Вере, что я… жду её звонка. Очень жду.
— Передам, обязательно ей передам, Николай.
— Большое спасибо. Извините. До свидания, — сказал он и повесил трубку.
„Он объявился, это непостижимо! Неужели началось?» — пронеслось у меня в голове. Я безумно обрадовалась, не понимая, что собственно началось.
В мыслях господствовал полный хаос. Сердце забилось быстро и ликующе. Я представила, как обрадуется Вера. «Это был один из них!.. Рано или поздно они все появятся. Надо срочно звонить Вере... Она иногда и по воскресеньям работает, а вдруг всё же случится ещё одно чудо...»
И чудо случилось. Я услышала голос Веры.
— Алло, — она громко прокашлялась в трубку.
Я поморщилась, но не стала укорять её.
— Вера, привет. Ты сегодня не работаешь?
— Нет, Надюша, я очень простужена, — она разразилась приступом чиханья и, с трудом остановившись, продолжила: — Я буду ещё несколько дней на больничном, это как всегда — надолго. А что ты хотела?
— Вера, ты...— я запнулась, — ты должна сейчас же выздороветь!
— Надя, это не смешно. Я серьёзно больна. Наверное, бронхит, — и в подтверждение своих слов она хрипло закашляла.
— Верочка! Он мне позвонил! — не выдержав, заорала я в трубку.
— Кто? — испуганно просипела Вера.
— Николай!
— Какой Николай?
— Как какой? Тот самый, который оставил для тебя письмо! Он сказал мне, что ждал долго твоего звонка, но, по-видимому, потерял терпение и позвонил сам. Ты дала ему мой номер?.. Ладно, я понимаю и не обижаюсь.
— М-м, — послышались в трубке нечленораздельные звуки.
— Да, хватит мычать! — я начала сердиться. — Он оставил свой номер телефона. Записывай... Позвони прямо сию же минуту! Он будет ждать. Ты поняла меня?
— Нет, — сказала Вера дрожащим голосом.
— Верочка, дорогая моя, это он! Это твой шанс! Звони. Он ждёт!
— Я не могу-у, — простонала Вера, переходя на плач. — Я так больна... Я говорить не могу-у.
— Выпей горячего молока с маслом и мёдом и звони, не откладывай на потом. Он скоро уедет, Вера! Ты должна поговорить именно сегодня, иначе...— я остановилась и повторила умоляюще, как будто от их разговора зависела и моя личная жизнь. — Вера, пожалуйста, позвони.
Я бросила трубку, не дожидаясь ответа, и не в силах слышать хриплых всхлипываний Веры. Мне было искренне жаль так некстати заболевшую Веру, и всё же я безумно ей завидовала.
О дальнейшем воскресном отдыхе не могло быть и речи. Я не могла найти себе покоя и дошло до того, что накапала себе валерьянки и выпила, даже не ощутив её горечи. Затем, заварив зелёного чая, позвонила Любе.
Трубку поднял муж Любы, Илья Григорьевич. Мрачным тоном он сообщил:
— Люба в больнице.
— До какого часа она будет на работе? — спросила я, кладя чайной ложечкой мёд себе в пиалу.
— Она не дежурит. Она лежит в травматологии, — всё тем же подавленным голосом ответил он.
— Илья Григорьевич, а что с ней случилось? — воскликнула я, роняя ложку из рук.
— А я, Надежда, давно хотел Вас спросить, что с ней случилось, — плохо скрывая раздражение, ответил он. — Не думал, что всё так закончится.
— Господи, да скажите же, что с Любой?
— Позавчера вечером она, возвращаясь домой, невнимательно переходила дорогу и её сбила машина. У неё закрытые переломы левой руки и левой ноги. На голове и на лице… наложили швы, —Илья Григорьевич на секунду запнулся, но его медицинское образование позволяло правильно оценить ситуацию. Он быстро овладел собой и спокойно продолжил: —К счастью, черепно-мозговую травму не диагностировали, а это самое главное. Просто сильнейший шок.
— О, Господи!
— Не волнуйтесь, Надежда. Её состояние не тяжёлое и не критическое.
«Ничего себе «не критическое», — подумала я с возмущением.
— Последние две недели она была очень рассеянной. Говорила о каких-то странных знамениях, о предстоящем чуде... — он тяжело вздохнул и добавил: — Она очень переменилась. Я хотел с ней пойти к психологу, но она наотрез отказалась. Надежда, возможно, Вы сможете мне что-то объяснить?
Во рту у меня пересохло, и я с трудом сглотнула. Мне было невыносимо трудно его обманывать.
— Илья Григорьевич, понятия не имею, что с ней... Я... Я бы хотела её навестить. В какой больнице она лежит? В своей?
— Нет, нет. Её увезли в больницу скорой помощи. Там обследовали, наложили гипс. В свою клинику она ни за что не хотела. Оказаться в таком беспомощном положении перед своими коллегами?.. Это не в её характере. Впрочем, о её характере мне уже трудно судить. С ней происходит что-то невероятное…
— Вот поэтому я и поеду к ней сегодня же! Это очень важно!
— Надежда! — он всё же не смог больше сдерживать себя и нервно закричал в ответ: — Может Вы научитесь слушать до конца! Я не успел Вам сообщить, что эта больница уже несколько дней как закрыта на карантин! Вы понимаете, что это значит? И Ваши причитания ей не помогут! К тому же она сейчас в таком состоянии, что лучше будет, если Вы навестите её уже у нас дома. Я думаю, что к следующим выходным её выпишут.
— А кто за ней будет ухаживать дома? Я могу приходить...
— Спасибо! Не надо, Надежда. Я уже договорился об отпуске, у меня накопилось достаточно недель. И я ещё сам в силах поухаживать за своей женой! — вызывающе произнес он.
— Илья Григорьевич, я просто предложила свою помощь, ведь это моя близкая подруга. Я не буду Вас больше беспокоить, но очень Вас прошу, позвоните мне, когда Любаша будет дома.
— Непременно, — ответил он и положил трубку.
Я знала его вспыльчивый, но быстро отходчивый характер. Илья Григорьевич (а именно так я называла его, чувствуя рядом с ним не только возрастной барьер, но и неприступную стену отчуждения) будет позже нещадно казнить себя за горячность. Обычно замкнутый и даже немного застенчивый, он всё же умел удивительно легко находить общий язык с самыми разными людьми, подкупая своей искренностью и надёжностью. А жена была для него центром если не вселенной, то солнечной системы, которым он очень дорожил и безопасность которого боялся нарушить, неумело маскируя свои переживания.
«Что происходит? — с ужасом подумала я. — Что же нам делать? Нам надо обязательно повидаться».
Я сидела за столом и неосознанно размазывала растекшийся по скатерти мёд, пока не пришла в себя. Тогда я вспомнила о разговоре с Верой и снова позвонила ей.
Трубку подняла её мама, Камилла Харитоновна.
— Здравствуй, Надя, — сказала она протяжно. — А Верочка прилегла. Она такая простуженная. Ночью была температура. Мы с Ванечкой держимся на расстоянии, чтобы не заразиться.
— Камилла Харитоновна, а Вы можете дать ей трубочку? Нам очень надо поговорить.
— Нет, Надя. Не обижайся. Но она сейчас сама не своя. Только что поговорила по телефону и ревёт. Говорит, что сильно разболелась голова. Я как раз собиралась дать ей таблеточку и приготовить компресс на голову. Верочка, укройся потеплее, дорогая, я проветрю свою комнату! — услышала я зычный голос Камиллы Харитоновны, направленный куда-то в сторону.
— Камилла Харитоновна! — только и успела я произнести, как в трубке послышались короткие гудки. «Санитарный надзор», как называла я Камиллу Харитоновну за глаза, оправдывал своё прозвище.
Я схватилась за голову. «Происходит что-то непонятное. Это случайное совпадение или продолжение мистических явлений? Необходимо в этом разобраться». Я приняла твёрдое решение поехать к Вере, пока Люба была временно изолирована.
8
Щёки у Веры пылали, глаза слезились. Она хрипло дышала, но дурацкая улыбка не сходила с её лица. Я присела на край старого скрипучего стула. Камилла Харитоновна недовольно суетилась рядом. Её лицо закрывал по-ковбойски, назад завязанный платок — «фундаментальная защита от микробов».
— В воздухе столько бактерий, — сетовала она. — Столько потенциальной опасности для здоровья в наш век! Надо предохраняться. Я сама недавно переболела. Вот Верочка меня не слушалась, меня выходила, а сама заразилась. Хорошо, что Ванечка в продлёнке был. Ох, что это за времена такие? — она заглянула в чашку с остатками остывшего чая и томно спросила: — Дорогая, тебе ещё сделать чаю с малиной?
Вера молча покачала головой. Я смотрела на неё и не знала, рассказать ей о том несчастье, которое постигло Любу или нет. Решив всё-таки пока не говорить, я заговорщически подмигнула ей.
Камилла Харитоновна между тем скрупулёзно поправляла у окна старую и уже пожелтевшую тюль, между делом ткнув пальцем в горшок с цветком непонятного сорта, жившим в постоянном ожидании нескольких капель драгоценной влаги и от того выглядевшим таким же болезненным, как и моя бедная подруга. Вот и сейчас сухая, изрядно потрескавшаяся земля сковала его изнурённые корни. «Заботливая рука» Камиллы Харитоновны вылила в горшок остатки недопитого Верою, уже остывшего чая, легохонько оросив обезвоженную землю.
— Ты звонила Николаю? — спросила я, понизив голос, когда Камилла Харитоновна в конце концов, не спеша, скрылась за дверным проёмом. Вполне возможно, что она ещё на некоторое время задержалась у приоткрытой двери, прислушиваясь к нашему разговору.
— Да, — из её глаз новым потоком потекли слёзы.
— Так отчего же ты плачешь, Веруся? Ты чем-то расстроена, дорогая? Я что-то сделала неправильно?
— Всё правильно, — она размазала слёзы по лицу и прохрипела. — Спасибо тебе. Всё просто замечательно. Если, конечно, не принимать во внимание моё болезненное состояние.
— Так не томи же меня, пожалуйста, расскажи мне о нём, — я встала и плотнее закрыла дверь в коридор, откуда донеслось недовольное ворчание.
— Странная ты, Надя, — голос Веры переменился. — Ведь это такое личное...
— Какое-такое «личное»? — взорвалась я. — Будто я здесь совсем ни при чём! Я не прошу тебя рассказывать мне все интимные подробности. Тоже мне, Красная Шапочка в берете!
Я знала характер Веры. Он работал как погода, которую ни один синоптик предсказать не мог. Вот и теперь, дождевые облака и грозовые осадки под моим напором сменились на временное потепление. Вера прокашлялась и улыбнулась.
— Он сказал, что очень скучает и жалеет, что не сказал всего во время первой встречи. Хочет снова увидеться. Но как я могу предстать перед ним в таком виде? Как жаль, что он скоро уезжает. Он приехал сюда в отпуск навестить отца. Представляешь, его отец...
— Вера, не переводи стрелки. Это был «он»?
— По-видимому...
— По-видимому? — я всплеснула руками. — Ты сама не знаешь?
— Но как же я могла его спросить об этом?
— Наводящими вопросами.
— По его разговору было ясно, что мы познакомились две недели назад. Именно в ту ночь мы были с ним вместе. Он сказал, что это была романтическая и незабываемая ночь. В подробности я не вдавалась. Сама посуди, на кого я буду похожа, если стану расспрашивать, где и как я провела с ним ночь?! Но его голос я сразу узнала. Это он, точно. Это он! — повторяла она, будто убеждая саму себя.
Её взгляд был устремлён мимо меня, куда-то вдаль, куда-то в прошлое.
— Я просто не могу поверить в то, что наконец-то встретила его. Я верю ему, он порядочный, добрый. Это человек чести. Остальное мне уже не важно.
Глаза Веры блуждали, и она всё улыбалась своим мыслям, летая на уровне потолка. Состояние здоровья не позволяло ей подняться ещё выше.
— А о письме говорили? — я притянула её на землю, а именно: обратно в кровать.
— Да, он уверял, что записал для меня свой номер, вернее, номер телефона его отца. Правда, он говорил не о письме, а о записке. Так и спросил, не потеряла ли я его записку c телефоном?
— Вполне возможно, что в конверте была всего-навсего короткая записка, — с горечью ответила я.
Вера пожала плечами и сигнально закашляла, когда за моей спиною появилась Камилла Харитоновна и начальственно вплыла в комнату. Перед собой она несла маленький поднос с чашкой горячего, свежезаваренного чая и пиалу с малиновым вареньем.
— Верочке пора выпить чайку, — прогундосила она надменно, и я поняла, что мне пора отчаливать.
Я демонстративно поцеловала Веру в пылающую щёчку, чем в очередной раз шокировала Камиллу Харитоновну несоблюдением санитарно-гигиенических норм и правил, обязательных для сохранения здоровья в жилищно-бытовой сфере жизнедеятельности человека.
Направляясь к двери и по пути заглядывая в чашку с чаем, мне очень хотелось задать вопрос Камилле Харитоновне, не превышаются ли предельно допустимая концентрация химических веществ в их водопроводе.
9
Наступил понедельник, и я с трудом дождалась окончания рабочего дня. К слову сказать, я работаю в школе учительницей по изобразительному искусству, в простонародье «училкой по рисованию».
Свою работу я очень люблю. Меня чрезмерно радует, когда я замечаю у ребёнка проблески ещё скрытого таланта. Он способный, говорят родители. Это неправильно, он талантливый. Но талант — маленькое зёрнышко, которое ему подарил Бог, а то, что он с ним сделает, выбирать ему самому. Закопать и забыть, или поливать и лелеять его, не покладая рук, пока оно не приживётся и не прорастёт, радуя глаз. Легко осуждать других, которые недооценивают себя или просто теряют интерес к творчеству. Я и сама, окончив институт искусств, строила планы по созданию бессмертных шедевров, а оказавшись у школьной доски с мелом в руках, погрязла в теории и геометрических пропорциях. «Ну, что же, — сказала я себе, — значит это кому-нибудь нужно? Значит, это необходимо?..»
...Прозвенел последний звонок, и мои ученики, наскоро заталкивая краски, карандаши и альбомы в свои портфели, ничуть не заботясь о сохранности своих творений, выбежали из класса. Я вытерла с доски нанесённые мелом эскизы, и только собралась идти домой, как в класс вошёл заместитель директора по учебной части нашей школы Лаврентий Карлович.
— Надежда Романовна, — обратился он ко мне радостно. — Как хорошо, что я успел Вас застать!
— Что-нибудь важное? — удивилась я.
— В школьной программе важно всё, Надежда Романовна, даже изобразительное искусство. Это — часть нашей культуры, которая является сложнейшей системой накопления человеческого опыта. А овладеть искусством, значит при этом личностно развиться и достигнуть более высокого уровня культурного наследия.
Я согласно кивала головой, выслушивая уже в сотый раз выдержки из его знаменитого реферата «Концепция и технология обучения изобразительному искусству». Закончив свой монолог, завуч поправил галстук на шее и пригладил и без того неподвижно приклеенные к затылку черные как смоль лоснящиеся волосы. Он снова открыл рот, собираясь что-то сказать, но, видимо, передумав, прокашлялся и молча оглядел ряд портретов знаменитых художников, украшающих стены моего кабинета.
— Вот, например, эти портреты...
— С ними что-то не так? Я недавно лично протирала с них пыль.
— Нет, я не в том смысле. Не пора ли их заменить на новые?
Я удивилась его внезапному предложению.
— Зачем же, Лаврентий Карлович? Это вовсе ни к чему. Эти портреты великих старых художников ещё в отличном состоянии. Но от новых реквизитов для натюрмортов я бы не отказалась. У нас не хватает подходящего материала, — добавила я оживлённо.
— Неужели, Надежда Романовна, подбор реквизита является такой проблемой? — многозначительно улыбнулся он. — Для начала хорошенько поищите у себя дома, на чердаке или в чулане!
— Что? — не поняла я.
Он нелепо рассмеялся, подходя ближе.
— Это не шутка, отнюдь. Главное, подобрать подходящие предметы и красиво их скомпоновать в радующую взор композицию. А эти предметы есть в любом доме или на даче. У вас есть дача? — он уже стоял совсем рядом и сверлил меня своими круглыми маслиновыми глазами.
— У меня нет дачи, Лаврентий Карлович.
Я отступила на шаг назад и натянуто улыбнулась.
— А у меня есть, Надежда Романовна. Я могу Вам помочь.
— Чем?
— Мы поедем ко мне на дачу и выберем всё, что вам понадобится для натюрмортов.
— Спасибо, Лаврентий Карлович, не стоит. Я принесу из дома.
Он подошёл почти вплотную и взял меня за плечи. Я застыла от неожиданности и изумления. Его глаза ещё больше округлились и увеличились, а огромный нос с горбинкой так и жаждал клюнуть меня в лицо.
— Лаврентий Карлович, что Вы делаете?
— Надежда Романовна, Вы меня неправильно поняли. Я могу посодействовать в модернизации вашего кабинета… Вас не интересует авангард? А я чувствую его, этот вкус… Пусть он резок и контрастен, но тем и привлекателен. Модернизм — это же всегда поиск нового, это бунт против установившихся традиций и канонов! Это творение новых форм, которых ещё не существует в природе! Вам стоит пересмотреть прежние представления о красоте, цвете и пространстве.
— Я не люблю разрушительной деформации! — парировала я, еле сдерживая его неожиданный натиск.
— Хорошо, но кое в чём наши интересы всё же совпадают: например, я тоже люблю натюрморты.
Он миролюбиво поднял руки, будто сдаваясь, и рассмеялся. Я тут же поспешила отступить от него подальше.
— А кто Вам сказал, что я люблю натюрморты? Я люблю пейзажную живопись! И мне нравится не модернизм, а классицизм эпохи Возрождения, — с вызовом выпалила я.
— А Вы знаете, по какому поводу я к Вам зашёл? — как ни в чём не бывало, дружелюбно спросил он.
— Понятия не имею, — грубо ответила я. — Но предупреждаю, что спонсоры мне не нужны.
Он надменно улыбнулся.
— Я не так богат, как французская монархия, дорогая Надежда Романовна, но обладаю значительной властью во вверенном мне государственном учреждении! — он вытянулся и стал серьёзен. — Надежда Романовна, у меня есть предложение относительно моей концепции обучения изобразительному искусству. Надо проводить расширенное ознакомление не только с классицизмом, но и с современным художественным творчеством. Организуйте экскурсии по художественным галереям и выставкам. И прошу Вас подготовить план для проведения открытого урока. Вы же знаете, что в этом году наша школа стала участником проекта «Будущее России» благодаря поддержке Департамента Образования и Науки. Уже через две-три недели нас посетят люди из министерства культуры. Мне бы не хотелось ударить в грязь лицом.
— Я поняла, Лаврентий Карлович. Я сделаю всё, зависящее от меня. Но за Ваше лицо не ручаюсь!
Он сделал вид, что не уловил моего сарказма, окидывая долгим взглядом стены с портретами старых мастеров.
— Не забывайте, что мы стоим на пороге нового века! Ах, в какое интересное время мы живём! На дворе девяносто четвёртый год! Уже через каких-нибудь шесть лет наши выпускники начнут строить будущее своего отечества! И мы с Вами в ответе за них, а значит и за страну!..
Я терпеливо дослушала его шаблонное пустозвонство и громко повторила:
— Я поняла, Лаврентий Карлович. Я всё сделаю.
Завуч пристально посмотрел мне в глаза.
— Да. Очень хорошо, потому что я не из тех, кто любит повторять дважды, — он вновь окинул взглядом портреты на стенах. — И я на ветер своих слов не бросаю. Я закажу пару новых... из современных... — он резко развернулся и быстро вышел из кабинета, громко хлопнув дверью.
Я с грустью взглянула на портрет Микеланджело, и он печально улыбнулся мне в ответ.
10
Наконец-то наступил день, когда я смогла увидеться с Любой. В белой шапочке из туго наложенных бинтов она смотрела на меня опухшими от слёз глазами. Правой рукою она откинула одеяло, и я увидела, что тяжёлый гипсовый панцирь окутал её левую руку и ногу, не давая пошевелиться.
Мы долго молчали, глядя друг на друга и не находя слов для разговора. Мне было до такой степени её жаль, что я не могла произнести необходимых в таких случаях слов утешения. По дороге к ней я собиралась только улыбаться и ободряюще мигать. В действительности же это оказалось тяжким трудом, к тому же никчёмным и притворным.
Нас расшевелил Илья Григорьевич. Он, как всегда, правильно оценил обстановку. Непринуждённо чмокнув Любу и заботливо поправив откинутое одеяло, он спросил:
— Девчонки, вам включить музыку?
— Нет, спасибо, танцплощадка — на ремонте, — недовольно ответила Люба.
— А я подготовился к Вашему приходу, Надежда! — весело сказал он, словно не обращая никакого внимания на грубость жены, и исчез за дверью.
И не успела я осмыслить значение его слов, как Илья Григорьевич уже подкатывал к нам небольшой столик на колёсиках, красиво сервированный чашечками с зелёным чаем и свежими булочками с маком и корицей. Он был искренне рад моему приходу и вел себя так, будто нашего неприятного разговора не было вовсе.
— Боже! Мои любимые! —восхитилась я, одурманенная ароматом выпечки. — Я не позволяла себе такого пиршества уже больше года! Спасибо большое, Илья Григорьевич! Вот этого я от Вас точно не ожидала!
Я многозначительно посмотрела на Любу, та с грустью опустила взгляд на угощение. Илья Григорьевич помог жене приподняться, подложив за спину ещё одну маленькую подушечку, и предложил ей чашечку с чаем.
— Спасибо, Илья… Пусть немного остынет, — устало произнесла она, не глядя на него.
Илья Григорьевич выпрямился и взглянул на часы.
— Вы извините меня, что придётся вас оставить. Завтра у меня доклад в институте. Будут люди из министерства здравоохранения…
— И ко мне собираются из министерства культуры! Им что, на своих местах дел мало? — воскликнула я, откусывая булку. — Сами не работают, только контролируют…
Илья Григорьевич неожиданно восторженно произнес:
— Кстати, мы недавно компьютер купили. Вот, осваиваю. Я решил, что надо шагать в ногу со временем. Ещё несколько лет — и мы в двадцать первом веке! Даже не верится! А технологии развиваются так молниеносно! Надо быть готовым! Приходится учиться, даже на старости лет.
Он все время улыбался, но глаза смотрели с грустью и тоской. Немного помолчав, он исчез из комнаты, плотно притворив за собой дверь.
— «Надо шагать в ногу со временем», — забавно передразнила я и натянуто хихикнула. — Он даже не замечает, как отстаёт от времени! Такой редкостный антиквариат как он надо хранить в музеях с охранной сигнализацией!
— Врёт он всё, — тихо сказала Люба.
— Что врёт? — не поняла я.
— Не надо ему никакой доклад писать.
— Откуда тебе известно?
— Известно, — грубо оборвала она. — Нашёл новую затею. Такие деньги на этот ящик потратил! Копается в нём, копается…
Я растерянно отодвинула чашку с чаем в сторону и наклонилась к ней.
— Люба, что с тобой, родная моя? Всё будет хорошо, поверь. Ты обязательно выздоровеешь.
— Ах, — она горько усмехнулась, — побыла красавицей и хватит.
— Ну, что ты несёшь? Подумать только, какая блажь пришла тебе в голову!
— Это вовсе не блажь! Погляди, лежу, словно поломанная кукла! Ты не представляешь, каково быть такой изувеченной и жалкой! А Илья сюсюкается со мной и радуется будто ребёнок.
— Да, ведь он любит тебя!
— Может и любил ту красавицу, а не это уродище.
— Нет, Люба, ты заблуждаешься…
— Жизнь покажет. Когда снимут швы, я…— она наигранно рассмеялась, — я предстану во всей своей обновлённой красе. А пока пусть бегает вокруг меня и суетится.
— Как же ты несправедлива к нему!
— Ну, конечно, по-твоему — он святой человек, а я — законченная эгоистка.
— Успокойся, Люба. Прошу тебя, расскажи мне, как это случилось с тобой.
Она вздохнула.
— Всё последнее время я была сама не своя, и нервной, и рассеянной. А в эту пятницу случилось то, что стало последней каплей и довело меня до нескрываемой истерики, — она замолчала и опустила голову.
— Что же случилось, Люба?
— Мой больной во время плановой, рутиной операции впал в глубокую кому. Ничто не предвещало этого! — она закрыла глаза, стыдясь своих слов. — Но вдруг у него неожиданно развился анафилактический шок. Реанимация была очень трудной… Я боролась за его жизнь пять часов и была выжата до предела. В таком невменяемом состоянии вечером я пошла домой и, переходя дорогу, не заметила выезжавшей из-за угла машины. Моё счастье, что водитель вёл её на малой скорости и успел затормозить. И, слава Богу, что никто другой не пострадал из-за меня! Во всём виновата только я… только я…
— Твой пациент... умер?
— Нет, нет! Мне сегодня утром сообщили, что он вышел из комы. Его состояние стабилизировалось. Опасность миновала. Никаких явных последствий. Поэтому я так спокойно могу тебе об этом рассказывать.
— Ничего себе — «спокойно»!
— Ты ничего не понимаешь! Пол-лица и головы будут покрыты шрамами, перелом руки и ноги, — не глядя в мою сторону, сказала она. — Ты же знаешь, я — не из слабонервных. Но это выше моих сил! Я оказалась у разбитого корыта: моя внешность — изуродована, мои труды — безуспешны. Это полный крах! Место главврача больницы я не получила! Ты знаешь, что это означает для меня? И что теперь? Я даже не закончила свою докторскую диссертацию, которую планировала через месяц защитить.
— Я знаю, работа всегда имела для тебя очень большое значение.
— Это было смыслом моей жизни!
Я не выдержала и перешла в наступление:
— Ты отдаёшь все свои силы работе, изматываешься до предела. Чего ты добиваешься? Богатства? Почёта? Власти?
Люба вздрогнула и непонимающе переспросила:
— Власти?
— Очень легко манипулировать человеком, измученным болью и страданиями! Это ли не власть?
Люба оцепеневшим взглядом уставилась на меня, пытаясь прочесть по моим глазам, говорю ли я это всерьёз или же со свойственным мне злым сарказмом.
— Надя, как ты могла такое подумать обо мне?
— Ради чего же это необузданное желание получить место главврача? Зачем тебе эти многотомные диссертации? Ты сдвинута на идее фикс что-то всем доказать! А разве без всего этого ты не чувствуешь себя человеком? И приносит ли это тебе самой радость?
— А как же иначе? Разве не благородная цель — спасать людей от страданий?
— Но для этого вовсе не нужно быть главврачом, Люба. Для этого не нужно титуловать себя и верховенствовать! Гордость и тщеславие не должны руководить тобою, если ты хочешь спасти жизнь человека! Если ты этого действительно хочешь! Не надо лицемерить себе самой.
Я представила, что творится в её душе. Её рассчитанная и спланированная жизнь дала трещину. Её привычные представления и ориентиры утеряны. Отныне ей придётся искать новую точку опоры. Люба смотрела прямо мне в глаза испуганно и растерянно. И я снова с досадой посетовала на свой отвратительный характер и решила, что уже непоправимо обидела свою близкую подругу.
Но Люба вдруг перестала протестовать. Она закрыла лицо рукою, словно устыдилась своего взгляда, и надолго замолчала.
— Жизнь вовсе не окончена, и… ты вернёшься к своим пациентам. Ты сможешь ещё многого добиться и… — я начала несуразно успокаивать её.
— А ведь ты права, — неожиданно смиренно произнесла она, — Бессмысленная суета... Самообман. Я убегаю от самой себя. И Он тоже говорил об этом.
— Кто?
— Незнакомец. Он не выходит у меня из головы. Он говорил мне, что, познав свою боль и страдания, я познаю своё истинное счастье. Я почему-то верю Ему. Я смогу многое вынести, лишь бы знать, ради чего это нужно.
Она тихо заплакала.
— Что вообще происходит, Надя? Иногда мне всё же кажется, что Он мне приснился. Кто Он такой? Пришёл ниоткуда, исчез в никуда! Минутный восторг сменился мучительным состоянием невосполнимой утраты… О, если б ты знала, как мне не хватает Его!
— А Илья Григорьевич?..
— Мне Илью очень жаль! Очень! Очень! Я мучаю и себя, и его, но не знаю, как вырваться из этого круга и как жить с этим дальше. И мне, действительно, стыдно смотреть ему в глаза! Ведь я изменила ему! Я очень благодарна ему, но моя душа по-прежнему рвется к тому незнакомцу! Я разрываюсь между ними. Такая невыносимая тоска заполняет меня до краёв! Но тут же понимаю, что и без Ильи буду страдать! Беспокойство и смятение сдавили в тиски моё сердце. Оно постоянно болит.
— Это переутомление. Тебе нужен отдых.
— Что ты! Какое переутомление? Моей работоспособности завидует весь медперсонал нашей больницы! Я не страдаю бессонницей и физически полностью здорова…Ха! Была! На прошлой неделе сдала анализ крови — всё идеально. Электрокардиограмма и давление — как у космонавта. А сердце болит.
Люба говорила о себе, а я слушала её и понимала, что подобное томительное состояние и беспокойное сердцебиение так же часто одолевают и меня. Такая же мучительная тоска, будто меня располовинили, и я бесплодно ищу свою утерянную часть самой себя. Все вокруг замечали во мне невероятную склонность к авантюрам и случившуюся, неожиданную перемену в моей судьбе приписали этой же стороне характера. Я, действительно, не была раздавлена одиночеством, хотя раньше оно казалось мне жутким и безутешным. Когда мне стал понятен смысл загадочного слова «самосозерцание», одиночество предстало чем-то осмысленным и необходимым. Но чувство потери, словно пугливый ребёнок, затаилось в тёмных глубинах души и ждало проблеска света, чтобы суметь найти выход или того, кто жизненно-необходим, кто придёт и спасёт. Кто зажжёт звезду? Пусть не на небе, это далеко, а внутри, где одиноко и страшно…
— Прислушайся к своему сердцу. Возможно, ты держишь его взаперти, — ответила я, то ли самой себе, то ли лучшей своей подруге.
На ресницах её прекрасных зелёных глаз, словно капельки росы на рассвете, блестели слёзы. В белых бинтах она была похожа на грустного ангела, не обиженного, а, напротив, преисполненного чувства благодарности.
— А чай совсем остыл, — сказала она и улыбнулась, вытирая глаза, — Ешь булочки, Надя. Твои любимые.
…Я долго не могла заснуть в эту ночь. Разглядывая в ночном небе сверкающие, подобно алмазам, далёкие звёзды, я в который раз восхитилась этой бесконечной громадиной и сверхъестественной силой сущего мира. Земное притяжение удерживало меня на Земле, а неуловимый зов космоса призывал в свою беспредельность, обещая поделиться неведомой тайной бытия. Там наносная мишура и суетность вмиг обратятся в пыль, которую легко удалить влажной тряпочкой.
И, глядя в звёздное небо, я повторяла:
— А иначе какой смысл?.. Если никому нужны эти звёзды?
11
На второй день после работы я решила вновь навестить закрытую на карантин Веру. Не успела я перешагнуть порог квартиры, как Камилла Харитоновна с нескрываемым подозрением уставилась на меня, не произнося ни звука.
— Здравствуйте, Камилла Харитоновна. Как дела у Верочки? Она дома?
— А где же ей ещё быть? — ответила она, пожимая плечами. — А ты чего зачастила к ней? Только давеча заходила…
— Одной дома не сидится. Хотела навестить подругу. Что в этом плохого?
— А в том, что ослабленному организму нужен душевный и физический покой. Не хватало ей ещё новой инфекции.
— Я здорова, Камилла Харитоновна!
— Здорова, — хмыкнула она, пробегая по мне оценивающим взглядом сверху вниз. — Это тебе так кажется. Просто твоя иммунная система на данный период времени легко справляется с возбудителями.
— С кем? — сделав испуганное лицо, переспросила я.
— Вот, видишь, Надя, какая ты…— она напряглась, подбирая подходящее слово, точно и ёмко формулирующее мою умственную неполноценность.
На моё спасение в прихожую из комнаты вышла Вера. Её тонкую маленькую шею в три ряда обвивал широкий шерстяной шарф. Поверх тёплого вязаного свитера был надет старенький жилет из цигейки. От неё резко несло йодом, горчицей и уксусом. «Адская смесь», — подумала я. Несмотря на мою «умственную несостоятельность», я сразу догадалась, что это был коронный рецепт согревающего компресса Камиллы Харитоновны, действие которого она каждый раз с удовольствием проверяла на своей терпеливой дочери.
В отличие от Камиллы Харитоновны, Вера несказанно обрадовалась моему приходу.
— Надюша, что же ты стоишь в прихожей, заходи в комнату. Вместе чайку попьём, — сиплым голосом произнесла она.
Камилла Харитоновна, уже благополучно забывшая, какую гадость хотела мне сказать, с шумом выдохнула и громко сомкнула челюсти. Я, сделав невинные глаза, всунула свой кулёк ей в руки.
— Это — фрукты. Верочке нужны витамины, — вставила я, быстро снимая с себя плащ и туфли.
— Тапочки! — поджав губы и критично оценив размеры полученного подарка, буркнула Камилла Харитоновна.
Мне пришлось послушно влезть в широко растоптанные старые «шаркалки» и, благодарно улыбаясь, прошаркать мимо грозной Вериной мамаши. «Санитарный надзор» не смыкал глаз.
Даже представить себе не могу, в кого удалась маленькая, хрупкая Верочка. Камилла Харитоновна была выше среднего роста с выдающимися во все стороны, но потерявшими изначальную привлекательность формами. Она возвышалась над нами как неприступная гора. Но особую огромность ей придавала неимоверным способом начесанная и уложенная груда волос на голове. К тому же в отличие от Веры, её мама обладала здоровьем спортсмена-единоборца в тяжёлом весе и считала своим святым долгом ревностно оберегать здоровье своих близких, то бишь, дочери и маленького внука, так как взрослые мужчины в этом доме явно не задерживались.
— Мамочка, сделай, пожалуйста, ещё одну чашечку чая для Надюши, — прокашлявшись, Вера жалостно взглянула на застывшую в позе сфинкса Камиллу Харитоновну. Та, медленно подняв густые брови, но при этом сохраняя плотно сжатые челюсти, грациозно развернулась и понесла себя на кухню.
Мы с Верою наперебой несли всякую ерунду, сменяя тему погоды на причинные факторы финансового кризиса в стране и проблему глобализации в мире. И вот, наконец-то, после долгих прелюдий и многозначительных нетерпеливых вздохов, мы с Верой остались в комнате одни.
— Что у тебя нового, Верунь? — дуя на слегка окрашенный кипяток, спросила я.
— Как видишь… Ты, действительно, держись от меня подальше, а то схватишь эту заразу.
— Не волнуйся. Как утверждает твоя мама, тёплое местечко в моем организме уже прочно занято другой заразой.
— Я столько дней уже болею, — продолжала жаловаться Вера. — Все силы на исходе.
Она поправила свой шарф, оттягивая его книзу, чтобы попасть чашкой в рот. Но неожиданный приступ грудного кашля застал её врасплох, и дрогнувшая рука залила злосчастный шарф горячим чаем. Через мгновение шерстяной шарф вместе с дурно пахнувшим компрессом валялся в дальнем конце комнаты.
— Надоела эта удавка! — сказала она рассерженно.
В душе я очень порадовалась этому героическому поступку, но вслух строго предупредила Веру:
— Мама будет ругаться!
— Она и так вечно ругается, — махнула она рукою. — Не знаю, от кого больше болею: от микробов или от её лечения.
— Это что-то новенькое! — воскликнула я. — Подобного революционного направления в мышлении ты себе раньше не позволяла.
— Тебе смешно, а я уже на эти стены смотреть не могу. Даже к окну не подпускает!
— Ты сама позволила ей установить прочную диктатуру.
— Надя, но ведь она — моя мама! Я не в силах противостоять, когда она умоляет меня… Она так старается ради нас. Она хочет, как лучше!
— Кому лучше? Она помыкает тобой, как ей вздумается. Разве ты сама не понимаешь, что Эдик ушёл не от тебя, а от твоей мамы, которая летала в метре над вашими головами как трёхглавый дракон с аптечкой на шее!
Я завелась, но при этом старалась говорить вполголоса, чтобы ни одно слово подпольной организации, требующей свобод и свержения укоренившейся власти родительской диктатуры, не достигло ушей Камиллы Харитоновны.
— Надя!!! — хрипела обессиленная Вера.
— Дай мне сказать, подружка! Я прекрасно помню, как Эдуард смотрел на тебя на вашей свадьбе. Он любил тебя, Вера, и он бы никогда не ушёл, если бы твоя мама не указывала вам, как жить, что есть и чем лучше предохраняться! Она отобрала у вас ребёнка, опутав его своей опекой как паутиной. Эти постоянные примочки и клизмы не спасают вас от болезней! Кому стало лучше?
Вера заплакала и отчаянно замахала руками, указывая на дверь. Я с жалостью посмотрела на свою бедную подругу — маленькую, пугливую, взрослую женщину.
Где-то в глубине прихожей раздался зычный голос Камиллы Харитоновны:
— Верочка, я — в магазин и обратно. Не волнуйся, — скоро вернусь.
«Не волнуйся» — не то слово. Когда «санитарный надзор» утратил бдительность, мы расслабились и даже открыли форточку.
Меня так и подмывало расспросить Веру о переговорах с Николаем, но я умышленно избегала темы, имеющей для меня первостепенное значение. Всё надеялась, что Вера сама начнёт рассказывать. Но Вера будто забыла о его существовании.
— А где же Ванюша? — спросила я, допивая свой кипяток.
— Он у соседского мальчика играет в настольный футбол.
— Ему не настольный футбол нужен, он должен сам на спортплощадке гонять мяч, бегать, прыгать. Он же ребёнок, полный энергии. А не позволишь ему активно заниматься спортом, вырастет такой же рохля, как и ты, — сердито добавила я.
Вера обиженно шмыгала носом, но не протестовала.
Наконец, я не выдержала и спросила её в упор:
— Ты говорила с Николаем ещё раз?
Вера покраснела и закашлялась.
— Кончай придуриваться, ты позвонила ему или нет?
— Нет, — тихо сказала она. Её кашель прекратился так же быстро, как и начался.
— Почему? — я задохнулась от возмущения. — Ты забыла, как убивалась, как ревела над промокшим письмом? Молила о последнем шансе! И получив этот волшебный шанс, ты… ты… как…
— Как идиотка, — согласилась Вера. — Не кричи, пожалуйста. Я знаю… Вернее, я не знаю, почему я боюсь. Я боюсь ему звонить.
— Почему? — уже тихо и обречённо повторила я.
— Я боюсь разочароваться в нём. Я не перенесу этого.
— Приехали, — устало сказала я. — Вера, у тебя действительно большие проблемы с психикой. Надо что-то делать. Надеюсь, что ещё не поздно.
— Надя! — она посмотрела на меня умоляюще и тоскливо.
— Да, тебя надо лечить, — совершенно серьёзно сказала я. — Но в отличие от твоей сердобольной маман, вместо таблеток и микстуры я предпочитаю хирургическое вмешательство.
Я встала и подошла к телефону, быстро набрала его номер, который не забуду уже никогда. В ответ раздались длинные гудки. Не дав Вере опомниться, я протянула ей трубку.
— Говори!
В трубке послышался мужской голос:
— Алло?
Лицо Веры стало пунцовым. От волнения её глаза округлились, и она была готова разразиться очередным приступом позорного кашля. Я с силой впихнула трубку в её дрожащие ладони.
— Го-во-ри! — я угрожающе покачала головой. — Вера, он ждёт!
— Ал-лё, — заикаясь, сказала Вера, удерживая телефонную трубку двумя пальцами как стебелёк цветка.
Температура воздуха в квартире начала подниматься, и, опасаясь, что от теплового удара Вера выронит трубку из рук, я подстраховывала её.
— Да, Ни-николай, это я. Я… я не могла позвонить. Я очень простужена. Да, кашель…
Я больно сдавила ей пальцы и отрицательно покачала головой: «Что ты несёшь?»
— Но я уже выздоравливаю, — выкрутилась она. — Да. А как у… Вас дела? Как здоровье?.. Это хорошо. А Ваш папа? Гуляет с собакой? Какая прелесть! Всю жизнь мечтала!.. Нет, просто моя мама…— она запнулась. — Она… не понимает собак.
Я закрыла глаза, мои уши начали медленно вянуть.
— Что ты несёшь, Вера? — простонала я.
Но она уже не обращала на меня никакого внимания. Её глаза заблестели, а счастливая улыбка размазалась по всему лицу.
—… У них такие коротенькие хвостики! И название породы такое смешное — Бур-Буль! — она засмеялась. — Не может быть... Да?.. Очень дружелюбные?.. Служебные?.. Ваш папа служил в армии?.. Полковник?.. — она подпрыгнула от восхищения.
Я пыталась ей шепнуть, чтобы она сменила тему. У нас началась возня за обладание телефонной трубкой, и Вера решительно выдернула её из моих рук, повернувшись ко мне спиной. Мне осталось примириться и безропотно слушать всю ту чушь, которую несла моя любимая подруга. Она кружилась с трубкой в руке, то звонко смеясь, то вздыхая. Я не узнавала её лица, оно светилось. Глаза сияли. Куда-то пропали хрипы и сопение. Казалось, воодушевлённая Вера сейчас даже запоёт.
А она умела и любила петь. Когда-то Верочка мечтала поступить в консерваторию, стать певицей и путешествовать по всему миру с концертами... С её идеальным слухом и великолепным голосом ей пророчили большой успех на сцене. Но разве могла Камилла Харитоновна допустить, чтобы её единственная любимая принцесса стала «трубадурочкой»? «Разве это уважаемая профессия?» — задавала она вопрос своей наивной дочери, и сама отвечала: «Нет, Верочка. Важная и очень востребованная профессия в наши дни — это архитектор. Когда ты вырастешь и выучишься на архитектора, по твоему проекту построят роскошный, многоэтажный дом с просторными комнатами и с большими окнами на бульвар. И мы с тобою, Верочка, будем жить в таком чудесном доме, а не в этой тесной, непригодной для нормальной жизни халупе!» — Камилла Харитоновна брезгливо окидывала взглядом свою тесную квартиру и Вера, заразившись чужой мечтой, поверила ей.
Она послушно поступила в архитектурный институт и прилежно, хотя и без всякого желания чертила и готовила проекты, клеила бесконечное количество макетов домов с просторными комнатами и с большими окнами, пока на третьем курсе не встретила четверокурсника Эдуарда. Ошеломляющий роман, свадьба, рождение сына закружили маленькую хрупкую Веру, и моя подруга с нескрываемой радостью окунулась в тихую семейную жизнь. Она без сожаления бросила надоевший ей институт, навсегда лишив Камиллу Харитоновну её многоэтажного дома с просторными комнатами и с большими окнами на бульвар. Через полгода после рождения сына её любимый муж Эдик, уставший от чрезмерных забот Камиллы Харитоновны и пользуясь предлогом получения «перспективного» распределения, оставил маленькую Веру с разбитым сердцем и без всяких средств к достойному существованию. Наскоро окончив компьютерные курсы и овладев азами интернета, Вера устроилась в туристическое агентство, всё ещё захваченная мечтой своей юности — путешествовать по миру. Но её странствия ограничивались только виртуальными турне…
— Что Вы говорите? Да, как я Вас понимаю. И что было потом? А-а, Вы уже об этом рассказывали?.. Ах, да, да, возможно…— она напряглась и тут же облегчённо вздохнула. — Я? А я… — она снова задрожала. — Я, наверное, говорила Вам, о том, что была однажды замужем?.. Да, да, мальчик. В этом году пойдёт в школу…— она снова радостно рассмеялась. — Хорошо было бы иметь двоих-троих. Это наша надежда и опора.
Она перестала кружиться и неожиданно обмякла, глаза потускнели, улыбка померкла, и лицо стало привычно-тряпичным.
— Нет-нет. Я не могу. К сожалению, я ещё очень больна. Уже уезжаете?.. Ко-когда? — заикаясь, спросила Вера и обернулась ко мне с испуганным взглядом.
Она заметалась и беспокойно замотала головой, пожимая плечами, будто её собеседник мог увидеть её жесты. И уже вновь охрипшим голосом добавила:
— У меня нет компьютера, только на работе… Ещё не скоро.
В коридоре послышался шум захлопывающейся входной двери и шарканье ног, надвигающихся, как грозные шаги Командора, как фатальная неизбежность. Мы были застигнуты врасплох, но я среагировала молниеносно и, подскочив к окну, наспех захлопнула смертоносную форточку. В том смысле, что за неё Камилла Харитоновна убила бы нас, не задумываясь о последствиях.
— Я не могу, — Вера нервно бросила трубку. Тут дверь распахнулась, и в комнату вошла Камилла Харитоновна.
Быстро оценив обстановку и не обнаружив шарфа на шее Веры, Камилла Харитоновна сдвинула брови. Вера виновато захлопала своими карими глазами.
— Доченька, ты некрасиво себя ведёшь, — набирая воздух для обычно выбранной стратегии обиженной и разочарованной в своём чаде родительницы, Камилла Харитоновна понеслась. — Ты пренебрегаешь советами своей матери? Я стараюсь для тебя, стараюсь, а ты не ценишь! Ни капли не жалеешь меня, доченька! А может, ты так легко попадаешь под влияние Нади? Как только она переступает наш порог, ты меняешься на глазах! Мои старания ни во что уже не ставишь. Ну, это уже выше всякого…— её глаза расширились до невероятных размеров, когда она подняла с пола шарф со зловонным компрессом и как святыню понесла перед собой.
Камилла Харитоновна исчезла из комнаты, не успев договорить свою мысль и оставив нас в вечных догадках, чего «выше всякого», был достоин этот поступок.
Вера упала на стул.
— Вот так мы и живём, — произнесла она отчаянно. Слёзы выступили у неё на глазах. — Как же я могу привести его сюда? Ничего у нас не получится. Ни-че-го.
Температура в комнате стала снова необратимо падать. Влажность воздуха повысилась. Стало темно, как перед грозой. Но вместо бури выпала привычная морось. Вера дрожала всем телом, возвращаясь в свою реальность.
Мне стало безумно жаль её, такую хлипкую и бесхребетную, но я умышленно капнула последнюю каплю дегтя, обратившись к ней с наболевшим вопросом.
— Верочка, что же он тебе сказал?
Она отрешённо посмотрела на меня и вытерла рукавом свои нечаянные слёзы.
— Он улетает завтра утром домой. А мог уехать ещё прошлой ночью на поезде, но сдал свой билет. Надеялся, что мы сможем сегодня увидеться… Спасибо, Надюша, что позвонила ему. Хоть поговорить смогли… А теперь-то что? Зачем ему голову морочить? Какой смысл? Одна безысходность…
— Ты что несёшь, Вера?
Вера уже не дрожала. Она молча сняла с себя старенький жилет из цигейки и повесила его на спинку стула.
— Вера! — я была в ужасе. — Что ты делаешь? Зачем ты раздеваешься?
— Жарко. Больше не могу выносить эту сауну.
— Одень сейчас же обратно! Когда я уйду, делай что хочешь. Иначе твоя мама скажет, что это я тебя подговорила. Мне с Камиллой Харитоновной войны не надо. И так, вон какой зуб на меня имеет. Скоро вообще к тебе не подпустит.
— Да не бойся ты её. На самом деле она добрая. Просто очень несчастная.
Я согласно покачала головой в ответ:
— А ты учись быть счастливой. Перестань жить иллюзиями и самообманом.
12
«Никто не знает, как правильно жить… Особенно те, кто любит давать советы… Пора начинать самой следовать своим советам, Надежда!» — так рассуждала я, возвращаясь от Веры уже поздним вечером домой. Мне вдруг стало очень стыдно за себя. «Зачем же я была так жестока со своей бедной Верой? — укоряла я саму себя. — Это в моём мире Камилла Харитоновна получила роль дракона-санитара, это в моём мире она — диктатор и самодур. А в мире Веры — это страдающая женщина и обожающая мать, которая переполнена запасами нерастраченной любви, которая живет с гипертрофированной потребностью быть нужной и важной, и в то же время легко обижается, ощущая нехватку любви и благодарности в ответ. Её есть за что пожалеть.
А есть ли третий мир? Мир, в котором Камилла Харитоновна — щедрый и добродушный человек с ласковым взглядом, которая никогда не обижается и не обижает? Или, возможно, там она, поджарая, по-боевому настроенная и целеустремлённая мчится по футбольному полю со свистком во рту и флажком в руке? Там она не чувствует себя лишней, там она — самодостаточна и счастлива. В том мире её руководящая и направляющая сила находит своё благородное и полноценное применение. Как же, должно быть, прекрасен тот мир! Мир, где каждый может реализовать свой внутренний, бесценный, жизненный потенциал, а не растрачивает его бестолково по мелочам, в суете, в страхе, в самообмане. Мир, в котором нет условий и условностей, в котором любовь не порабощает и не ограничивает, ибо она независима ни от чего и ни от кого».
Я уже подходила к своему дому, когда огромные капли дождя весьма болезненно ударили мне в лицо. Через минуту вся дорога, ожившая под потоком воды, заблестела в свете ночных фонарей. Чёрное покрывало туч затмило всё небо, скрыв бледную луну и искристые звезды. Природа не поддавалась никаким условностям и желаниям. Она жила по своим законам.
Дождь лил мощной, густой стеной. Бесстрастно-холодная вода мгновенно пропитала одежду, устремляясь к теплу моего тела. В небесах блеснула белая молния, на мгновение явив взору потонувший в ночном полумраке город. Подчинившись яростной силе стихии, всё ниже и ниже сгибались к земле беззащитные ветви деревьев. Под ногами вода пенилась и шумела, заливая асфальтовую дорожку размокшей грязью, стекавшей из наспех построенной клумбы.
Доставать из сумочки зонт уже не было никакого смысла и я, не обращая внимания на образовавшиеся впереди глубокие лужи, помчалась к своему подъезду. Мне хотелось спрятаться в нём раньше, чем грянет гром. Он застал меня в вестибюле, когда за мною захлопнулась тяжёлая парадная дверь.
…Дома меня ждала приятная тишина. Ливень безуспешно бился в стеклянные квадраты окон. «Зря стараешься, друг. Но за то, что смыл грязь с моих окон, особое спасибо». Услышав слова благодарности, он успокоился и полил умиротворённо.
Я ещё не успела вытереть мокрое от дождя лицо, как вдруг зазвонил телефон.
«Довольно позднее время для праздных разговоров», — подумала я и осторожно ответила:
— Я слушаю.
— Добрый вечер, Надежда! Извините меня, пожалуйста, за поздний звонок, — это был голос Николая. — Я звонил Вам уже несколько раз, но, по-видимому, Вас не было дома…
— Да, Николай, добрый вечер, впрочем, уже наступила ночь. Я только что вернулась от Веры. Я знаю, что Вы с ней говорили...
— Она неожиданно бросила трубку, и я не успел произнести ни слова… А мне нужно было ей столько сказать.
«А время для обсуждения собачьих хвостов всё же нашлось. Два сапога пара!» — со злостью подумала я.
— Я улетаю завтра, на рассвете… Я до последней минуты надеялся, что увижусь с Верочкой, — он запнулся, смутившись. — Но она отказалась. Я не понимаю, почему... Если ей не хочется встречаться... Так бы и сказала.
— Хочется! Николай, ей очень хочется Вас видеть, но, к сожалению, её нынешние обстоятельства никак этого не позволяют. Только поймите верно, у неё нет другого мужчины. Вы действительно затронули её сердце. Я давно не видела такого блеска в её глазах. Но что же теперь делать, Николай?
Он заговорил быстро и возбуждённо:
— Я всё понял, Надежда. Для меня было очень важно знать только это. Никакие обстоятельства мне не помешают. Я решил, что делать.
Мне понравился его уверенный тон. В нём определённо чувствовалась дерзновенность характера.
— Что же Вы решили?
— Я написал ей письмо и хотел бы передать его через Вас. Не будет поздно, если я сейчас приеду?
"Ещё одно письмо? — перед глазами возникла кастрюля и плавающий в чернильной воде конверт. — А разве?.." Я открыла рот, чтобы отказаться играть роль посредника, но сердце вдруг участило свой ритм, заставив меня задохнуться. И я, глубоко вздохнув, выпалила:
— Привозите своё письмо!
— Благодарю Вас... Скажите мне Ваш адрес.
"Ну, конечно же, он не мог знать моего точного адреса, если Вера привела его сама..." Моё дедуктивное мышление не подводило меня никогда, но прокравшееся сомнение вселило смутное беспокойство.
Не прошло и получаса, как в дверь позвонили. К приходу Николая я всё же успела привести себя в порядок, заварить чаю и наполнить пиалы мёдом. Я не представляла, как долго продлится наш разговор, и пожалела, что не припасла кофе. А, впрочем, непрерывно нарастающее волнение вполне его заменило.
Передо мной стоял мужчина чуть выше среднего роста, коренастый и широкий в плечах. Коротко подстриженные под «ёжик» русые волосы уже были тронуты сединой, хотя на вид мой гость казался немногим старше меня. Светло-голубые глаза смотрели открыто и взволнованно. От его мокрого зонта и туфель на пороге образовалась целая лужа, и он виновато улыбнулся, понимая, что выглядит смешным. На супермена и тем более на мистического незнакомца, он явно не смахивал. Но это нисколько не разочаровало меня.
— Добрый вечер. Извините за позднее вторжение, но...
— Да, Вы, я вижу, абсолютно продрогли. Проходите, Николай. Поговорим на кухне, за чашкой чая, — прервала я его. Мне не терпелось спросить о главном.
Он сдержанно усмехнулся.
— Мне не холодно. Я дрожу по другой причине.
Наши взгляды встретились, и я рассмеялась:
— Вы не поверите, я тоже вся дрожу и вовсе не от холода.
Он ответил мне искренним смехом, окончательно разогнав первую обоюдную неловкость.
Николай, присев к столу, вытащил письмо и протянул его мне.
— Я всё здесь написал, — он вздохнул. — И буду ждать ответного письма.
— Не волнуйтесь, передам в целости и сохранности, — я перебирала пальцами конверт, лихорадочно обдумывая, в какое надёжное место его положить, но, так и не придумав, прилепила магнитом к холодильнику.
Я подала Николаю чашечку чая и придвинула к нему пиалу с мёдом. Чтобы начать наш разговор, я не нашла ничего умнее, чем спросить о его четвероногом друге.
— Я слышала, у вашего отца есть замечательная собака.
— Да. Лет десять назад отец принёс больного щенка домой. Мы вместе выходили его.
— Кажется, Ваш отец был военным?
— Он был военным лётчиком и много рассказывал о своей службе. Вот тогда-то я и полюбил небо.
— Вы любите небо? — я не верила своим ушам.
— Очень люблю. Я с детства мечтал летать, но исключительно в мирных целях. Я — летчик-испытатель.
Мне вспомнились слова Веры: «Я тот, который любит небо, но мне необходимо возвращаться на землю!» Сердце ликующе забилось: "А как же иначе, испытатель, каждый раз рискуя своей жизнью, должен вернуться живым! Не это ли он имел в виду в разговоре с Верой?"
— Вы давно дружите с Верою? — спросил он.
— Со школьной поры. Мы с нею уже как сёстры.
Я решила воспользоваться удачным моментом и добавила:
— У нас друг от друга нет никаких секретов. Но Вера не успела мне рассказать, когда же она познакомилась с Вами.
Николай отпил немного горячего чая и сдержанно улыбнулся.
— Мы виделись с Верочкой всего однажды. Это случилось не так давно. Около трёх недель назад.
«Точно!» — я обрадовалась в предвкушении развязки нашей тайны.
Николай продолжал:
— Именно тогда, когда я ехал ночным поездом, чтобы навестить своего отца.
— Поездом?!
— Да, по воле случая мы с Верочкой оказались в одном купе. Она зашла на какой-то станции, когда за окном уже стояла поздняя ночь, но я не спал. Кажется, читал…
Я слушала Николая и боялась шелохнуться. В одно мгновение сердце остановило свой полёт и начало неотвратимо падать вниз, покорно ожидая конца. А Николай воодушевлённо продолжал свою историю:
— С нами в купе ехали ещё два человека, пожилая пара. Они уже крепко спали, и нам пришлось разговаривать шёпотом. Слабый, почти сумеречный свет ночника придал нашему тихому разговору особую таинственность. Мы проговорили всю ночь напролёт, не отрывая взглядов друг от друга. Я был просто околдован красивыми глазами Верочки. И сейчас сознаюсь Вам, что это была самая сказочная ночь в моей жизни. Она пролетела как одно мгновение, хотя мы ехали очень долго. Я помню, какое-то время шёл такой же дождь. Он бился о стёкла, сливаясь со стуком колёс… — Николай задумался и улыбнулся, но тут же смущённо кивнул и продолжал: — Рано утром мы успели наспех обменяться телефонами и расстались на вокзале. Её встречали родители, и мне было неудобно подходить к ним.
Я медленно встала и, вытянув из-под магнита письмо, положила его на стол возле Николая.
— Возьмите Ваше письмо, — разбитым голосом сказала я. — Оно не для моей подруги Веры.
Николай резко подался назад.
— Как это понимать?
— Моя подруга Вера уже лет десять никуда не ездит, тем более поездами. И живёт она со своей одинокой матерью, без отца. Это была не она, Николай.
— Но она сказала, что помнит меня...
— Не Вас, к сожалению, а другого. Она ждала его, но позвонил не он, а Вы. Она настолько потеряла голову от счастья, что сама не заметила, как ошиблась. Она приняла Вас за другого.
— Я не верю в такие совпадения! Мне Верочка дала Ваш телефон.
— Видимо, ваша знакомая была другого мнения о той ночи и, не желая продолжать знакомство, записала придуманный ею номер, который по нелепой случайности оказался моим. Мне очень жаль, но обстоятельства сложились именно так, — я стыдливо отвела глаза.
Николай долго молчал, застывшими взором уставившись на конверт, и неосознанно гладил его дрожащими пальцами.
— Этого не может быть, — выдавил он. — По телефону я узнал её голос. Я должен увидеться с ней.
— Николай, я не позволю Вам подвергать мою несчастную подругу такому испытанию. С нею нельзя играть, она всё воспринимает всерьёз. Вы убьёте её, ввергая в кромешный ад.
— Каким образом?
— Вы разобьёте ей сердце. Ей нельзя знать о нашем разговоре. Пусть она сохранит в своей памяти только доброе и светлое чувство, которое Вы вызвали у неё. Надо дать окрепнуть её возрождённой вере в себя и в людей. Пройдёт время, и она обязательно будет счастлива с другим.
— С другим...— повторил он тихо и отвернулся.
И тут же он, этот взрослый, бесстрашный мужчина с проседью волос на висках, поднял глаза и, глядя на меня в упор, неожиданно вдохновенно и горячо, словно юнец, воскликнул:
— Я хочу, чтобы не кто-то другой, а я, я был рядом с ней!
В считанные секунды он разительно изменился. От его смущения и след простыл. Плечи расправились и напряглись, отчего Николай стал ещё крупнее, точно свинцом налитый. Говорил он тем же мягким, грудным голосом, но звучавшим непреклонно и решительно.
— Поверьте, у меня к ней самые серьёзные намерения! Чтобы объяснить моё отношение к Верочке, позвольте мне рассказать Вам о своём друге.
Я уклончиво пожала плечами.
— Мой друг, учитель и напарник, лётчик-испытатель с многолетним стажем, был лет на десять старше меня и считался лучшим в нашем братстве. Он был пилотом, как говорится, от Бога… У него не было семьи. И на эту тему он любил повторять, что ничего важнее самолётов в его жизни не было и не будет. Никакие житейские хлопоты и суета не мешали его рассудку, никто на Земле не держал его на верёвочке, поэтому и летал он так легко и свободно, сполна отдаваясь своей единственной страсти — небу. Но однажды в день своего рождения он, впервые жутко напившись, признался мне, что часто во сне видит свою первую любовь — девочку из параллельного класса, такую необыкновенно красивую, словно из параллельного мира. Он боится к ней подойти и стоит, замерев, счастливый уже от того, что видит её. Волшебный сон бесследно улетучивается, когда он просыпается и вспоминает, что она уже давным-давно замужем за другим. И ничего изменить нельзя, — взгляд Николая стал задумчивым и тяжёлым. — Это был последний его день рождения. Полгода назад моего друга не стало. Он погиб в небе. И дело было вовсе не в машине. Как определили эксперты, всё работало исправно. Просто у него в полёте остановилось сердце. И я понял, что, в сущности, он был очень несчастным человеком, пытавшимся со скоростью света умчаться от самого себя. Но сердце не обманешь. Оно не выдерживает одиночества.
— Но ведь это просто совпадение! Это не та Вера! — я была готова кричать от досады. Как же мне хотелось ошибиться!
Николай не унимался.
— Поймите же, Надежда! Мне нужна Вера! — отвечал он непоколебимо, но вдруг ударил себя по лбу и, будто озарённый, воскликнул: — Столько совпадений не бывает случайно! А может быть, судьбе было угодно так случиться, что всё переплелось? А иначе как бы мы встретились? А если именно Ваша подруга и есть та, одна единственная, которую я искал, а той попутчице я вовсе не был нужен?.. А для меня так важно, чтобы кто-то на Земле ждал и верил, что я вернусь.
— Но Вы общались-то с Верою по телефону всего пару раз! Вы её не знаете!
— Какое это имеет значение? Она была счастлива, и я тоже! Если у меня есть хотя бы один шанс, я не намерен отказываться от него!
— Шанс?
Как же были знакомы мне эти слова! Моё сердце дрогнуло.
— Подождите минутку.
Я принесла фотоальбом и выбрала фотографию двухлетней давности, запечатлевшую мой день рождения. И, передав снимок Николаю, спросила его:
— Вы видите здесь Веру?
Он облегчённо улыбнулся и ткнул указательным пальцем. Среди шести изображённых на снимке женщин незнакомец, не задумываясь, указал на Веру, сидящую немного в стороне. Она, словно, в последнюю секунду тоже решила попасть в кадр и подалась вперёд, изображая озорную улыбку на лице. Я удивлённо рассматривала её, будто впервые увидела такой: открытой и бесшабашной.
— Ведь это Вера? Это она? — повторил Николай, не сдерживая своих эмоций.
— Да, — неуверенно ответила я.— Я не знаю, как найти этому объяснение, но «всегда есть смысл надеяться и не упускать свой шанс». Давайте Ваше письмо. Я передам его моей подруге Вере.
…Николай ушёл поздно за полночь. Я долго и неподвижно стояла у окна. Дождь продолжал моросить, то усиливаясь, то утихая, и словно слезами стекая по стеклу.
— Мы ехали долго. Нам дождь повстречался
И долго в оконные стекла стучался,
Угрюмо пророча печаль… — неосознанно бормотала я стихи Брюсова.
Я вернулась к столу и взглянула на конверт. Читать чужое письмо я не собиралась. В моей голове сумбурно носились мысли, но я была не в состоянии понять их смысл. Приходилось напрягаться, чтобы вспомнить, что же такого важного связано с этим письмом? Это состояние длилось до тех пор, пока я не взяла конверт двумя руками и вдруг… круг замкнулся. «Письмо, которое ночной гость обещал оставить у меня для Веры. Вот оно! Он говорил именно об этом письме, а не о том, которое утонуло в кастрюле. Он же не сказал, когда оставит его у меня и при каких обстоятельствах».
Дождевые капли неожиданно громко ударили по стёклам, и я вздрогнула, невольно повторяя слова: «Угрюмо пророча… Он всё напророчил… Но такого переплетения событий предвидеть невозможно! Разве только, если этот незнакомец…» Мысли опять вихрем закружились в голове, нарушая ход логической цепочки. «О чём это я? Что же я забыла? Ах, да, надо подписать письмо!» Продолжая держать конверт, я зашла в спальню и присела у своего столика. Я снова вернулась мыслями к странному ночному свиданию. «С кем же я была той ночью? С кем были Вера и Люба? Нет, конечно же, Вера была с другим. А Николай — это всего лишь случайное совпадение. Простой самообман. Они оба хотят выдать желаемое за действительное… И Люба… Ах, несчастная моя Любаша! Не только её тело обезображено шрамами, но и душа безнадёжно искалечена… Безнадёжно? Я ничего не понимаю… Но Он обещал… Где мой портрет?..»
Мысли вновь сбились в клубок, не позволяя сосредоточиться. Как только мне казалось, что я близка к разгадке какой-то великой тайны, моя память, словно видеоплёнка, обрывалась, экран видений гас, и я, уставившись на конверт затуманенным взором, ощущала дезориентацию в пространстве и во времени. Окончательно измучившись, я написала непослушною рукой на конверте: «Письмо для Веры!» и положила в ящик своего письменного стола. После этого, сонная и изнурённая обрушившимися на меня за день событиями, я повалилась в постель и мгновенно уснула.
Продолжение следует...