…………………………………………………Из цикла: «Середина девяностых»
В спертом воздухе висела звенящая тишина. Через маленькое окно неспешно, с ленцой, внутрь камеры пробирался тусклый свет. Понятно, значит сегодня на улице пасмурно. Может даже и дождливо. Но не ветрено, потому что сквозняк в помещении сегодня отсутствовал. В тесном пространстве царила полная неподвижность. Неожиданно ее нарушила бледно-желтая мокрица, которая неспешно появилась из тени. Она забавно передвигалась по сырой бетонной стене. Слава богу, наконец-то мои глаза за что-то зацепились. Мокрица то останавливалась, то ускорялась, иногда вообще меняла направление своего плавного движения. Складывалось впечатление, что она ползет сама не зная куда. Ползет и все.
Так и я, подумал про себя Павел. «Живу и все. Зачем? Для чего? Философские вопросы. Чтобы не было скучно, ставлю себе по жизни разные цели. Казалось бы, еще вчера мне очень хотелось стать офицером. Два года готовился к поступлению в военно-морское училище. Потом пять лет учился. Окончил. Почти с отличием. Уже два года служу вторым штурманом десантного корабля. И что? Тоска. Сегодня придумал для себя новую цель: завершить карьеру военно-морского офицера и с упорством кадрового военного к ней иду.
У меня куча времени на разные воспоминания, потому что сижу я на гауптвахте очередные пять суток. Уже сбился который раз. По-моему шестнадцатый за полгода. Не слабо, да? Выхожу «на волю» всего на несколько дней и опять сюда. Прямо, как злостный рецидивист: украл, выпил, в тюрьму. Только я по-другому поводу сюда попадаю. За обычный мордобой. Не совсем обычный, конечно. За оскорбление офицера, который старше меня по званию, «усугубленное рукоприкладством». Это у меня такой способ уволиться из армии, вернее из ВМФ. Способ дурацкий, но уж, какой есть. Адмирал классифицировал его так: «Павел, это чистый блуд». Но моему приятелю, Володе Петухову только этот способ и помог. Володя меня, собственно, ему и научил».
По-простому уволиться не получилось. Раз восемь я писал рапорты. И столько же раз их заворачивали. Мол, служить некому и так далее. Сначала я отказывался повторно принимать присягу новой стране России. Аргумент простой: офицер военно-морского флота принимает присягу один раз в жизни. Увольняйте. Давайте, мне только это и нужно. Но аргументам не вняли. Сначала наказали - перевели с корабля на берег, а потом и приказ министра обороны вышел, что второй раз присягу можно не принимать. Мол, первая тоже легитимная. Я опять - рапорт. Они опять - отказом. Начал с горя пить. Все равно не увольняли. Даже когда пьяным на службе ловили.
Между запоями я получил от Петухова письмо. Уже не с Тихоокеанского Флота, а из Москвы. Оказывается, его тоже не опускали, пока он не напился и не набил морду офицеру, на звездочку старше его по званию. Володю на губу. Он вышел после пяти суток и, как был небритый, так и направился к начальству на порог с новым рапортом. Адмирал опять ответил отказом. Еще и взбучку устроил: «Мол, как выглядите? Как челобитную адмиралу подаете? Побрейтесь, помойтесь, отгладьте форму, а потом уже и с рапортом. А еще лучше, сначала хорошенько подумайте, товарищ офицер, а потом пишите всякую ерунду». Володя, не долго думая, по дороге домой напился и опять подрался. После второй губы рапорт Петухова удовлетворили.
«У него как-то быстро получилось уволиться, в отличии от меня», - вспоминал Павел. Примерно за месяц. Я же, с момента первого рапорта, уже восемь месяцев маюсь. Вынашиваю, вынашиваю коварный план и все мне никак им не разродиться. Видно срок еще не пришел. Старший мичман Коляныч, начальник гауптвахты, за полгода стал мне хорошим приятелем. Мало того, что земляк, так еще и человеком оказался приятным. Мы с ним даже спелись по поводу любви к Хулио Кортасару. Ну и пьем вместе, пока я у него в «гостях». Можно сказать, почти спились. У кого-то вычитал: «Кто начал пить, тот будет пить». Автора не помню, но очень точно, кстати, подмечено.
Коляныч мне недавно рассказал хохму, что жизнь в гарнизоне начинается только тогда, когда я пять суток на губе чалюсь. Во, как запугал всех. Особенно тех офицеров, которые на одну звездочку старше меня по званию. Иногда, они даже денег предлагали мичману, чтобы тот своей властью добавил мне срок ареста. Хотя бы на сутки, чтобы вечер им не испортил. В Балтийске у нас только один ресторан хороший, «Золотой якорь» называется. Столовые не в счет. Так вот, в этот ресторан они и опасаются ходить, когда я на свободе. Грубость, но одновременно и тонкость моего метода заключалась в том, чтобы оскорбление выглядело не просто хулиганкой, а обычным пьяным конфликтом. Если я к кому-нибудь, допустим, пристану на улице, мое противоправное действие можно классифицировать статьей уголовного кодекса, а в ресторане – простой разборкой двух нетрезвых офицеров.
Пока вспоминал, мокрица куда-то уползла. За окном послышалась громкая ругань. Слушать, вернее, невольно подслушивать, тоже своего рода развлечение. Начальник отчитывал подчиненного. Боле или менее отчетливо удавалось разобрать только мат. Витиеватый поток нецензурных междометий изливался, как из рога изобилия. Несколько словосочетаний Павел до этого не слышал и, чтобы не забыть, даже записал. Начиналась ругань тривиально: «Какой ты, на хер, воин? А? Ёшъ твою меть». А следом - эксклюзивная матерная вязь: «Посмотри на себя! Ты же не матрос, а гнида (такая-то) противная… Падлина (зло трахающаяся)…. Смердящая ты (трамтарарам) блятина!». Да уж, смачно обматерил. Напихал, так напихал. По самые некуда. Бедный матросик.
Через минуту опять стало тихо и скучно. «Надо бы выучить эти матерные перлы», - глядя на свои каракули, подумал Паша. Коляныча вечером удивлю. Он тоже подобные выражения коллекционирует. Вспомнил школу, десятый класс. Физрука, слащавого бабника. Как в первый раз в жизни сознательно послал человека на три буквы. Всего то на три буквы. Специально, кстати, это сделал, чтобы спровоцировать конфликт. Учителя по физкультуре ненавистного, между прочим, и послал. Эх, если бы я тогда умел так выражаться, как сейчас. Имея такой большущий словарный запас нецензурных словосочетаний, можно и без рукоприкладства обходиться. Сказал, как по щекам надавал. И никаких вопросов. Все понятно, что человек сильнее. Это тебе не по-детски, на три буквы отправить.
Конфликт тогда состоялся. Физрук получил по морде, но драться почему-то не стал. Побежал директору кровь показывать. Слабак, блин. Бабник, но, тем не менее, не мужик. Меня естественно на ковер. За что, как и почему. Ответил. Мол, защищал честь невесты. Физрук ее на уроке гимнастики все время по попе рукой шлепал. За это и послал его нецензурно. А он на меня с кулаками. Я отмахнулся и прямо ему по носу, естественно случайно. Учитель к Вам побежал. Вот собственно и все. Ребята и девчонки выступили свидетелями. В итоге конфликт замяли. Физруку и мне сделали устное замечание. Директору я потом, уже после выданного свидетельства о среднем образовании честно сказал, что с удовольствием еще разочек по морде физруку бы съездил. Уже сознательно.
Перед глазами опять стояла школа. Последний десятый класс. Конец мая. Возле нашей парадной цветущая сирень. Одноклассники играют целыми днями в волейбол. Скоро выпускные экзамены. Меня, в отличие от одноклассников, они не волнуют. В прочем, как и выпускной вечер. Все это мелочи. Я готовлюсь к главному событию своей жизни, к поступлению в военно-морское училище. Готовлюсь в основном физически. Кручу головой по кругу. Сто раз по часовой стрелке и сто раз в другую сторону. Вестибулярный аппарат тренирую. Между кручениями головой еще отжимаюсь. По утрам и вечерам бегаю. Все одноклассники надо мной потешаются. Ну и фиг с ними, я все равно поступлю.
Из-под двери потянуло жареной картошкой. Понятно. Матросики стали готовить нам с Колянычем ужин. По официальной версии, я от еды отказываюсь. Не то, чтобы я публично объявил голодовку, просто командование знает, что матросскую бурду не жру. Не по чину мне секу хавать. Офицеру на флоте – это западло. Даже на губе. Черт, а кушать хочется. Особенно, когда запах жареного гарнира ноздри щекочет. Мичман обещал к жареной картошке сегодня из офицерской столовой принести штук десять котлет. У него там жена работает. Помню, в позапрошлый раз, котлеты были убойные. То есть, нестандартно-большие. В обеденный зал они лепят обычные, а на вынос – в два раза больше. Одним словом – общепит себя не обделит.
Больше чем есть, хотелось принять на грудь. У Коляныча отличная самогонка. Пьется она легко, даже в теплом состоянии. Быстро цепляет и кайф долго не проходит. Вкуснятина – одним словом. Еще один плюс у нее. После, даже обильного возлияния, утром не наблюдается побочных явлений. То, как сушняк после спирта или головная боль. Удивительно, да? Гонит ее мичман из облепихи, методом двойной перегонки. Может быть, в этом кроется причина? В чудодейственной силе этой ягоды. Не знаю, не знаю. Мичман, как я не просил, секретов изготовления не открывает. Вот партизан. Правда, пообещал примерно так: «Дорожкин, вот уволят тебя, тогда все и расскажу, как на духу. И не только расскажу, а даже весь несложный процесс покажу. И напоследок, пробу вместе снимем, отвальную твою отметим. По рукам?»
Еще одни стимул уволиться. Чем не стимул? Отвальная, она всегда хорошо. Особенно, если выпивкой проставляешься не ты. С меня только закусь. Ко всему прочему стану обладателем особого рецепта облепиховой самогонки. Я уж не говорю, что хмель от нее просто изумительный. Пристрастился я к ней, а что поделаешь. Все знают, что пить плохо. Но не всегда. Мне, например, хорошо. Я полгода пью и мне это даже нравится. Особенно здесь, на губе. Утром, например, до обеда после вечернего принятия самогона, находишься в приятном ленивом анабиозе. И время пролетает в два раза быстрее. О вреде пьянства куча книг написано и брошюр, а о его пользе – нет ни одной заметки, даже в корабельной стенгазете. Несправедливо.
Иногда, на губе я сидел и думал, почему я все же увольняюсь. Денег мало? Или же наступило разочарование в службе, как таковой. Мечтал бороздить моря и океаны на крейсере, а летаю по мелководью на десантных кораблях, на воздушной подушке. Да и то не летаю. За год, четыре выхода в море. Это разве служба? Так и «сапогом» можно заделаться. Или же это решение пришло в голову из-за Дашки? Может быть из-за нее. Приезжала ко мне полгода тому назад. Красивая, молодая, вызывающе-задорная. Коллеги офицеры, облизывались. Говорили: «Ну и, Дорожкин, ну, и отхватил себе кралю». В тоже время иногда у них ненавязчиво проскакивало – хороша девка, конечно, но не для тебя. Куда тебе со своей ста пятидесяти рублевой зарплатой?
Действительно, куда? И вообще, что у меня тут есть? Койка с тумбочкой в комнате на втором этаже офицерского общежития. Комната на четверых представляла собой длинное узкое помещение с одним окном. Кровати стояли друг за другом. Разделяли их прикроватные тумбочки. При входе стояло два платяных шкафа. В первом от входа висела верхняя одежда, а во втором - хранилось нижнее белье. Оба шкафа, соответственно, на четверых офицеров. Возле окна имелся шаткий обеденный стол с электроплиткой и кипятильником. Стены над кроватями обклеены полуголыми красотками. Причем весьма однотипными: узкобедрыми, грудастыми, и довольно-таки блеклыми, потому что вырезали их, как правило, из дешевых польских журналов.
В такую комнату невесту не привести. Конечно, если я женюсь, то нам прямая дорога в семейную общагу. Но там тоже не сахар. Бывал я несколько раз в гостях у своего командира. Комната у них с женой метров восемь с половиной. Удобство в коридоре общее. Кухня тоже, одна на десять подобных комнат, вернее, на десять семей. В ней, аж две электроплиты. Есть, правда, и альтернативный вариант - съемные хаты. Но моего оклада, со всеми прибавками хватит только на их ежемесячную оплату. А ведь нужно еще и жену кормить, одевать? Не дай бог ребенок еще родится. Вообще труба. Одно дело жениться еще в училище, распределиться и приехать с женой. Деваться ей тогда некуда. Только если разводиться. Кстати, половина таких браков уже распалась. Нечего тут делать молодым, красивым девушкам. Не-че-го.
Дарья еще только на втором курсе медицинского института учится. Как она объясняла, всего ей обучаться шесть лет. Потом год в интернатуре и два года в ординатуре. Итого, ей еще «трубить» восемь годочков. Естественно, бросать институт, ради меня, чтобы вдвоем счастливо жить в этой дыре, она не собирается. Меня за восемь лет вряд ли повысят так, чтобы преподавать в Ленинграде, в каком-нибудь военном училище. Для этого нужно лет пятнадцать службу тащить где-нибудь на Северном Флоте, причем, год за два. И дослужиться, как минимум до капитана второго ранга. А Маринка за время обучения в институте найдет себе нормального мужа. И правильно сделает. Зачем я ей такой нужен? Подумаешь молодой, высокий, красивый. В Ленинграде таких, как я – миллион.
В дверях послышалось бряцанье ключей. Потом с грохотом отъехал в сторону массивный засов. На пороге появился сияющий мичман с граненым стаканом, на половину заполненным прозрачной жидкостью, со словами:
- Как тут мой узник поживает? – и не дождавшись от меня ответа, продолжавший тараторить, - Картошка еще не готова, минут через десять дойдет. На-ка пока, выпей. Сними пробу. Пока теплая ешо.
- Что я один буду пить?
- Пей, пей, я уже снял пробу, - сказал мичман, дыхнув мне в лицо свежим перегаром.
- Ну давай. За твое здоровье. Иссссссс –ааа, вкуснятина, даже можно не закусывать.
- Пашенька, слушай, очередная хохма. Твою «куклу» (более слабый спарринг-партнер) сегодня в командировку отправили. Недели на две, в славный город Псков, за новым призывом. Тебе откидываться завтра, а его нет. Кого пи*дить-то будешь?
- Действительно, беда. Просто беда.
- А еще чего узнал, послезавтра учения совместные. Морпехи сказали. На косу под Калининградом нужно десант высадить. Так что в море пойдешь, давно хотел.
- Слушай, Коляныч, а Серега же в отпуске, первый штурман мой. Получается, только я остался?
- Получается, только ты. Сдрейфил?
- Да собственно, нет, но потренироваться разочек не помешает. Я же полгода в море не ходил. Пущу пузыря в тумане, вот будет хохма (на жаргоне – потерять ориентацию).
- Не ссы, осенью туманы только по утрам, а высаживаться нужно, вроде бы ночью.
- Еще не легче.
- Ладно, пошли хавать. Я думаю все уже готово.
- Ну, пошли.
Стол оказался уже сервирован. Большущая сковородка, накрытая самодельной деревянной крышкой, стояла на краю. В центре стола объемной доминантой возвышалась трехлитровая банка, на две трети заполненная еще теплой самогонкой. С двух сторон сковородки лежали две ложки. Рядом с банкой стояли два затертых, граненых стакана. Натюрморт дополняли: буханка черного хлеба и толстый пучок зеленого лука. От такой картинки, я уже не говорю про запах, у меня потекли слюнки. Да, жизнь хороша, когда пьешь не спеша. А нам с мичманом, спешить, собственно говоря, и некуда. Он на сутки заступил, а мне завтра в полдень откидываться. Так что бухнем сейчас не по-детски.
- Ну что, поехали? - сказал мичман, доставая из кармана головку чеснока.
- Наливай, - ответил я.
- По полной, чтобы зацепило?
- Давай по две трети. Теплая и так зацепит.
- Хорошо, как скажешь, только первую без закуски.
- Умеешь ты уговаривать.
- Ну, Паш, за что?
- За тех, кто на киче.
- Поехали…
- Поехали.
- Эх, хороша!
- Исссссссс-ааа, не говори. Удалась родимая.
- Класс, Пашенька, он завсегда…
- Наливай по второй, а то жрать уже охота, сил никаких нету.
- Секундочку…
- Теперь твой тост, Коляныч, не тяни..
- А теперь, за тех, кто в море.
- Согласен.
- Поехали…
- Поехали.
Пора закусывать. Открыли деревянную крышку и обалдели. Сверху жареной картошки лежали шесть огромных котлет. Не просто огромных, а огроменных. Каждая размером с ладонь, а по объему, так вообще, в граненый стакан не запихаешь. Картошки нажарено видимо-невидимо, персон на десять, если взять за основу ресторанную порцию. Мичман посмотрев на эту гору, даже присвистнул:
- Пашенька, боюсь самогонки мало будет..
- Коляныч, похоже, ты прав, ребята хорошо постарались. От души начистили и нажарили.
- Паша, давай еще по одной?
- Зачем мы частим так, дай котлету сожрать.
- Давай, давай…. Кушай на здоровье Павлуша, кушай. Тебе силы нужны будут. Скоро «кукла» приедет. И ты его, как отоваришь опять, и снова отъедаться ко мне на кичу попадешь. А я тебе опять котлеток принесу. А ты их с жареной картошкой, как навернешь..
- Прекрати издеваться. Что же мне, всю жизнь у тебя на киче париться? – перебил я его.
- А то, поди, тебе плохо?
- Ничего хорошего. Нары на день пристегиваешь к стене? Пристегиваешь. Не ты конечно, матросики твои. Хоть бы раз командование проверило, как я тут сижу. Так ни разу, ни кто не пришел. А если даже и проверят, что будет?
- Да очень просто, начальника смены, самого на губу посадят, а тебе за неподчинение режиму добавят пять суток. Ну и мне, конечно, выговор.
- Жаль, именно тебе пакости делать и неохота. Давай еще по одной.
- Давай.
Хоть мы и не спешили, время текло по обыкновению быстро. Не успели мы оглянуться, как стрелки показывали уже за полночь. Самогонка шла хорошо. Картошка тоже. Закусь подходила к концу. Но еще меньше оставалось огненной жидкости. Огненной, это почти в прямом смысле этого слова. Если ее поджечь, то она довольно-таки долго горит. Не хуже спирта. Тем не менее, выпивка с таким обилием закуски почти не цепляла. Тепло, приятно, но не более. Пьяного дурмана, как такового, не наблюдалось. А хотелось. Именно напиться, чтоб забыться. Причем так, чтобы еще и вырубиться до утра. Мне не хватило, а уж что говорить о железном мичмане. Ему в два раза больше чем мне алкоголя нужно.
Коляныч долго, пристально смотрел на остатки самогона, а потом взял и допил его в несколько больших глотков, прямо из широкого горла. Пустая банка полетела в стенку. Стекла посыпались на пол. Его нос шумно занюхал потную широкую ладонь. Остатки котлеты исчезли за железным частоколом вставленных зубов. Наконец, после долгой отрыжки, мичман смог донести до меня свою мысль. Идея не нова. Нужно бежать за добавкой. Кто бы спорил. Вопрос, кому бежать? Мичману по сроку службы не положено. Мне по статусу. Я же под арестом нахожусь. Коляныч сначала тупо курил, смотря в никуда, а потом резко оживился и закричал:
- Начальник караула! Ко мне!
- Разрешите войти? – ответил рыжий матрос второй статьи.
- Автомат на предохранителе?
- Так точно, товарищ мичман.
- Честно? Дай посмотреть.
- Пожалуйста, - ответил рыжий, доверчиво протягивая заряженное оружие.
- Вот что, воин, автомат побудет у меня, а ты пока слетай по одному адресу, кое-что принести нужно.
- Не имею права, товарищ мичман.
- Ты оружие не имел права выпускать из рук. Понял?
- Так точно, понял.
- Вот и валяй. Оденешь противогазную сумку, чтобы не останавливал патруль. В ней самогонку и принесешь. Запоминай адрес.
- Попробую запомнить.
- Что? Мы, можно сказать, умираем тут от алкогольной недостаточности, а он издевается.
- Так точно, запомню.
- Улица разведчика Нефедова, дом десять. Одноэтажный такой домик, с низким заборчиком. Вход справа. Жену зовут Ольга. Разбудишь, скажешь, Николай приказал доставить ему литровую баку говна.
- Так и сказать, говна?
- Так и сказать. Чего не понятного. Говно, это пароль.
- А если она откажет?
- Тогда скажешь ей второй пароль, мол, утром приду и упизжу. Так ей и скажи суке, утром твой муж придет и упиздит на хер.
- Все понял, товарищ мичман.
- Если понял, так дуй, время уже пошло. Полчаса тебе на все про все.
Матросик улетел мухой, а я отправился на внутренний дворик гауптвахты, подышать свежим октябрьским воздухом. К вечеру поднялся ветер. Изредка, темное небо расступалось и от этого в облаках образовывались рваные дыры. Через них, словно воронкой смерча, звезды явственно начинали притягивать к себе все живое. В том числе и меня. Создавалось ощущение частичной невесомости. Мое тело все больше принадлежало им, этим далеким светилам, нежели мне. Оно уже парило отдельно от меня в моей же оболочке. Все это было похоже на частичное раздвоение сознания.
Как только тучи закрывали звезды, я приходил в норму. Расступались и я опять улетал в космическую невесомость. Забавное состояние. Чем дольше я смотрел на скопление ярких точек, тем эта невесомость усиливалась. Иногда казалось, будто я стою на дне глубокого озера с прозрачной водой, в которой можно спокойно дышать. Но в тоже время это не вода, а что-то другое. Я все сильней и сильней ощущал, как становлюсь намного легче этой прозрачной субстанции. Она меня выталкивает, как пробку наружу. К этим манящим светилам. Вроде, достаточно только оттолкнуться ногами и я полечу со скоростью света навстречу Млечному Пути.
Из оцепенения меня вывело облако табачного дыма. Рядом со мной курил, нервно поглядывая на часы, Коляныч. В руках он держал автомат матросика со снятым рожком. Молодец, предусмотрительно. Мало ли что. После очередной затяжки мичман обратился ко мне:
- Проснулся?
- Да я и не спал, на звезды смотрел.
- Ладно тебе, я с тобой пытался говорить, а ты был там. На небесах, понимаешь?
- Такое состояние пережил, как будто улетал к звездам.
- Понятное дело, это от недоперепоя. Кстати, двадцать восемь уже минут прошло. Скоро гонец с бурдой должен прибежать. Две минуты ему осталось. Не дай бог опоздает.
- Коляныч, дай автомат, я тебе покажу упражнения с карабином. Как на параде.
- Что за упражнения?
- Как на параде. На плечо. И так далее. Я же в восемьдесят пятом году, будучи курсантом участвовал в параде на Красной площади, в честь сорокалетия Победы.
- Честно?
- В первой шеренге шел. Нас тогда полгода по плацу гоняли. Ну, дай автомат, он без рожка на карабин похож.
- Ну, на, - ответил мичман.
В это время открылась калитка, и на территорию гауптвахты вбежал запыхавшийся матрос. Отсутствовал он ровно тридцать одну минуту. Короче успел, молодец. Я показал мичману и матросу свои навыки владения карабином. Даже вокруг кисти несколько раз прокрутил и ни разу не уронил. Потом произошел торжественный акт обмена. Матрос получил автомат, а мы литровую банку самогонки. Стороны остались довольны, особенно мы. Матросик тоже радовался, что мы не израсходовали ни одного патрона. Чтобы было легче считать, мичман их выщелкнул из рожка и поставил строем в шесть шеренг по пять патронов. Пьянка продолжилась.
Закуска кончилась. Самогонка оказалась первачом. Коляныч все сокрушался, что жена специально не ту банку подсунула. Мол, на зло, в отместку, что мы ее разбудили. После каждой стопки он беззлобно грозился утренними разборками, придумывая на ходу разные сценарии. А впрочем, ни одного законченного сценария я так и не услышал. Начинались они все одинаково:
- Ой, какая гадина, ты даже не представляешь, Паша, что я с ней сделаю. Просто не представляешь. Надо же так перепутать, а?
- А что ты с ней сделаешь, - спрашивал я, подогревая ситуацию.
- Ты даже не представляешь, представляешь. Приду и скажу: «Ну, тварь, зачем ты так со мной поступила? Поступила. А? А? А? Я, сука, знаю, знаю, почему ты так поступила. Ты меня не уважаешь. Почему ты меня не уважаешь? Ты мать моих детей! Ты дочь моей тещи! Тещи. Ты даже не представляешь, что я с тобой сейчас сделаю». Сделаю.
- Ну что ты с ней можешь сделать, а, Коль, ну что?
- Ты даже не представляешь, Паш, что я могу с ней сделать. Просто не представляешь. Представляешь.
- Хочу представить, но не могу…
Коляныч разнервничался и последние слова в предложениях начал повторять по два раза. Сказка про белого бычка продолжалась. Фантазии мичмана хватало только на то, чтобы сказать эту грозную фразу. В итоге, все его силы ушли на обещание разобраться утром с женой. Когда мы все допили часам к четырем утра, он мирно уснул за столом у себя на локте. Я же пошел спать к себе в одноместный номер. Нары оказались уже приготовлены. То есть, их на ночь, как обычно, отстегнули от стены и они гостеприимно находились в горизонтальном положении. Вместо подушки – сложенное одеяло. Второе одеяло лежало на раскатанном по доскам матрасе. Чем не Англетер?
Спал без сновидений. Комары не мешали. Они, наверное, все умерли от моего перегара. Утром пришли матросы. С трудом разбудили. Забрали два одеяла с матрасом и пристегнули нары к стене. Не гуманно. Очень не гуманно. Вот так взять и разбудить еще пьяного человека. Мало того, разбудить, так еще и кровати лишить. Сатрапы, душегубы. Ненавижу. Башка не варит. Ноги не держат. Сейчас пробежка, километров на пять, совсем не помешала бы, а в конце – купание в слегка-соленой воде. Сразу бы протрезвел. Черт, остается об этом лишь мечтать. В углу воняла параша, густо присыпанная хлоркой.
Через полчаса от этого запаха начали течь слезы. Вот гады, вот уроды. Три дня в камере не убирались, и не сыпали эту гадость. А сегодня. На тебе. Правда, я им и не давал этого делать. Матросики, придурки, воспользовались тем, что я крепко спал, и высыпали трехсуточную норму хлорки. Правильно говорят, научи дурака богу молиться, он себе и лоб разобьет. Злоба все больше и больше накапливалась в моей истерзанной алкоголем душе. Минут через пятнадцать я уже не мог себя больше сдерживать и моя злоба вырвалась наружу. Весьма своеобразно вырвалась. Я тремя сильными ударами ногой по металлической скобе сбил навесной замок и откинул нары. Боже, с каким я облегчением улегся на жесткие доски. Так уютно и сладко мне давно не спалось.
В полдень объявили учения. В двенадцать десять за мной приехал кап-три (капитан третьего ранга). Командир нашего корабля, вернее судна, на воздушной подушке, мой непосредственный начальник. Состоялся разговор. Начал его естественно не я:
- У, Ваше благородие, да Вы, я вижу, нажрались. Даже хлорка перегар не отбивает.
- Здравия желаю товарищ капитан третьего ранга, - приветствовал его я лежа.
- Смотрю, лютуете тут на киче, нары из стены вырвали, не по уставу наказание отбываете, не по уставу. Ну да ладно, не за этим я пришел. За тобой горемычным. Догадываешься, зачем забираю?
- Морпехов на косу высаживать.
- Откуда знаешь?
- Военная тайна.
- Да какая на хер военная, ты же уже без пяти минут пиджак (не военный специалист).
- Эти пять минут на полгода растянулись.
- Упорство и труд все перетрут.
- Я бы сказал так, что упорство и БЛУД все перетрут.
- Можно и так сказать, короче вставай и пошли.
- Есть, товарищ капитан третьего ранга.
Возле ворот гауптвахты стоял УАЗик с шофером. Мы сели и поехали. Перед воротами, вместо того, чтобы ехать на причал мы почему-то свернули в сторону пляжа. Подъехав почти к урезу воды кап-три вышел первым, потом открыл мою дверцу и покручивая ус сказал:
- Вылезай, герой. У тебя есть пятнадцать минут чтобы протрезветь. Как ты это будешь делать, меня не гребет. Время пошло.
Бегать расхотелось. Я просто разделся до трусов и начал интенсивно отжиматься головой к воде, на плотном мокром песке. После пятидесяти отжиманий столько же раз присел и пошел плавать. Вода приятно обожгла октябрьским холодком. Тем не менее я окунулся и поплыл брассом. Движения я делал сильные, но в тоже время неторопливые, надолго погружая голову в воду. Проплыв метров сто, повернул к берегу. Не хотелось, а что делать. Не тонуть же по глупому. Если бы я из плена бежал, другое дело, а так бегу сам от себя. От своей судьбы, к своей судьбе. На берегу кап-три сказал:
- Чего так далеко заплыл? Я уже начал волноваться.
- Рожденный быть повешенным – не утонет, - ответил я. – Да и делать лично Вам гадость, своим трупом – не намерен.
- Спасибо.
- Да не за что.
- Кстати Павел, знаешь, почему старший мичман, твой друган, водку не пьет, а только самогонку?
- Нет, не знаю, почему?
- Ему цыганка нагадала, давно еще, мол, в воде не утонешь морячок, и в огне не сгоришь, а убьет тебя молодого, водка проклятая. Вот он и перешел на самогон. Говорит, что пока он самогонку пьет, водка его не достанет.
- Да, забавно.
- Ничего забавного, одна дрянь.
- Не скажите, товарищ капитан третьего ранга, не скажите…
- Ладно, хватит об этом, ну-ка дыхни…
- Фуууу, – сделал я долгий выдох ему в лицо.
- Отлично, почти не пахнет. В багажнике УАЗика лежит отглаженная форма. Твоя, кстати форма. Нас уже ждут. Через 10 минут выход в море. Десант уже заканчивает погрузку. Не забыл еще, как маршрут прокладывать?
- Никак нет, не забыл. Помню еще.
- Ну, давай, марш одеваться.
- Есть.
Мы приехали, когда последний морской пехотинец скрылся в утробе нашего судна. Турбовинтовые двигатели уже прогревались. Нас ждали. Старпом сделал мне комплемент, мол розовый, как поросеночек. В кают-компании командир поставил задачу. Нам надлежало: в составе четырех «Джейранов» (корабль на воздушной подушке) выдвинуться на девяносто миль в море. Там соединиться с двумя большими десантными кораблями. Пришвартоваться к ним и на буксире следовать до точки развертывания. После, наша группа из четырех кораблей первая высаживает десант и поддерживает его своими орудиями до подхода основных сил. Все просто. По местам.
Мы шли четвертыми. Я прокладывал курс уже постфактум. То есть, тот маршрут, который мы уже прошли. Девяносто миль пролетели за два часа. Выключили турбины. От непривычки в ушах продолжало свистеть. Нас взяли на буксир. Я продолжал рисовать курс. Часа через четыре легли в дрейф. Адмирал всем командирам кораблей приказал доложить свое местоположение. Штурманы выдали расклад. В итоге, все оказались в разных квадратах, хотя должны были находиться в одном. Приличная нестыковка. Забавно то, что ближе всех к истинному местоположению (за основу взят адмиральский корабль) координаты оказались у меня. Адмирал похвалил по рации наш экипаж и поставил нас в авангард. Наш командир, похоже, расстроился. Он тут же громко выматерился и сделал мне наказ:
- Дорожкин, обосраться нельзя, никак нельзя. Ты меня понял?
- Так точно, понял, - ответил ему я.
- Если налетим на скалы весь десант угробим на хер.
- Там что, скалистый берег?
- Да нет, коса песчаная.
- Ну и отлично.
- Отлично то, отлично, лес там близко к воде стоит, понял?
- Понял, товарищ капитан третьего ранга.
- Если понял, то тогда все от тебя зависит. Не только наш корабль, но и три других, которые за нами веером пойдут. Если все в порядке будет, с меня сто грамм.
Время «Ч» пять минут. Я уже вспотел. Нас отцепили, мы уже идем сами, под своими винтами. Пока без глиссера. Двадцать миль до высадки. Изучаю карту. Коса узкая, далеко в залив выходит. Мы к ней должны подойти под углом сорок пять градусов. У нас есть эхолот. Но он низкий берег, плохо читает. Только если высокие сопки. Черт. Во попал. С корабля на бал. Вернее с кичи на корабль. Взвыли турбореактивные двигатели. Ну, с богом! Скорость двадцать узлов, тридцать, сорок, сорок пять узлов. Так держать кричит командир. Пора вводить поправку на левый боковой ветер, который, как мне доложили, семьсот футов в минуту. Если ее не учитывать, отклонение на милю составит двадцать секунд по курсу. Умножим милю на котангенс и получим катет нестыковки, равный одной пятой кабельтова. Можно подрабатывать каждую милю, а можно один раз на десять миль. Лучше двадцать раз подработать. Говорю командиру:
- Лево руля, на тридцать секунд.
- Думаешь, так сносит?
- На десять миль, около кабельтова, а на двадцать, соответственно на два, три кабельтова снесет. Если вспомнить, что рандеву с косой у нас под сорок пять градусов, то можем промахнуться больше чем на полмили. А это прилично.
- Согласен. Есть лево руля на тридцать секунд.
Восемнадцать миль уже пролетели. Плечи и спина затекли. Через милю поворот на сорок пять градусов и расходимся веером, перпендикулярно берегу. Передаю команду тридцатисекундной готовности. Так, еще чуть-чуть. Пора. Кричу:
- Командир, скоро вираж. Скорость сбросить до сорока узлов. Лево руля на пятнадцать градусов.
- Есть скорость сорок узлов, лево руля.
- Так держать! По моей команде, после цифры тридцать пять обратного отсчета, выравниваем руль.
- Есть, выравниваем руль.
- …тридцать четыре, тридцать пять, выравнивай на хер……, быстрее. Так держать.
- Есть, так держать.
- Право руля на три градуса.
- Есть, на три градуса.
- В створе идем, командир. До берега пять кабельтовых (чуть меньше километра).
- Точно?
- Плюс минус кабельтовый, - после секундной заминки сказал я.
- Скорость двадцать узлов, - дал команду командир. Турбины табань (на реверс).
Выстрелили осветительными ракетами. Лес вырос прямо перед нами. Затормозили. Повисли над пляжем. Снизили обороты турбин воздушной подушки и мягко плюхнулись на песок. Открыли «райские врата» для морпехов и они устремились врассыпную в сторону леса. Если бы не командир со старпомом, я бы от усталости упал в обморок. Они гуртом бросились радостно меня обнимать, не давая даже подняться со штурманского стула. Потом командир всем налил по сто грамм. Для меня это было не самым главным ориентиром в этом походе. Главное то, что я смог собраться и доказать самому себе, что: «Если я чего решил, то выпью обязательно».
Обратно шли уже днем. На берегу Адмирал перед строем объявил нашему кораблю благодарность и мне, как штурману, лично. Затем он в полголоса на ушко мне сказал:
- Дорожкин, в пятнадцать ноль, ноль у меня. Постарайся полтора часа не пить. Разговор серьезный будет.
- Не опоздаю, товарищ адмирал.
Через полтора часа состоялся разговор:
- Ну что Павел, не передумал? – спросил, прищурясь, адмирал
- Никак нет, Александр Петрович.
- Хохма тут такая, Павел. Я чуть не умер от смеха. Придурок, ну «кукла», которого ты все время пи*дишь, рапорт написал. С просьбой перевести его на Северный Флот.
- Да ладно. Приссал морпех?
- Выходит да. Слабоват в коленках «сапог» оказался.
- Как ты там говорил: «Упорство и блуд все перетрут»?
- Кап-три уже ляпнул? – спросил я.
- Не ляпнул, а доложил. Ладно, Павел, пиши новый рапорт, я подумаю
- Есть, товарищ адмирал. Разрешите идти?
- Идите, товарищ старший лейтенант… Только, пока я думаю не пейте. А то старшего мичмана мне в конец споите. Кто будет губой командовать?
- Вопрос, товарищ адмирал, а сколько вы думать будете?
- Твой штурман через неделю вернется, да и «кукла» тоже. Понятно? Тогда и приму окончательное решение, кому рапорт подписывать, тебе или морпеху. Шагом марш. Да, и еще, объявляю Вам благодарность за отличную высадку десанта.
- Служу Советскому Союзу, тфу ты, служу России..
Эпилог.
Старший мичман не обманул. Дал все же мне рецепт облепиховой самогонки и рассказал подробно весь процесс. Ох и напились мы тогда с ним на мою отвальную – в усмерть. А самогон, так до сих пор ни разу и не сварил. Даже аппарат не приобрел. Да и зачем. Водка теперь в свободной продаже. Выйду на пенсию, тогда и сварю. Когда сварю, первым делом Коляныча помяну. Вышел он на пенсию несколько лет тому назад. Пить на гражданке бросил. Все бы хорошо. Только вот, сбила его недавно машина в Питере, на смерть. Выходил Коляныч из трамвая и не дошел до спасительного тротуара. По злой иронии судьбы за рулем машины-убийцы находился пьяный курсант военно-морского училища, опившийся водкой.
От судьбы не уйдешь. Пил бы себе и дальше самогоночку, долго-долго. А так, достала его водка, не так, так эдак. Зря бросил.
Ну что, пьянству бой???
Санкт-Петербург, 04 октября 2007 года Станислав Кутехов
