Я иду следом, босой, в красной рубахе. Путь мой легок, цель необычайно ясна, мозг напряжен, ногам тепло и скользко. И я радостно думаю, стегая хворостинкой коровий круп: «Куда идешь ты, корова?- думаю я. – Ты сыта, ухожена, дебела, твой зад еще найдет своего рогатого принца, вечерняя дойка – не за горой. Ой, не я ли обмывал твое мягкое вымя ключевою водой, чесал чесалкой твой заскорузлый мех, подвязывал к рогам сиреневую марлю?! Иль ты и вправду – олень, или варан, или даже барс?! Уж ты гой еси, моя корова, разноцветный друг! Да не я ли поил тебя газировкой, выгонял пастись в ароматный клевер, подковал мохнатую лапу серебристой подковой, выписал заграничные темные очки?! Не я ли учил тебя плавать в ластах, боксировать, прыгать с шестом, стрелять из лука, метать диск? Ведь ты теперь – суперкорова, аномалия, куда ж ты понуро бредешь? Зачем уходишь от меня на закат, в неизвестные дали? Что принесет тебе твой путь кроме горечи, потерь и разочарований?
Вот так и мы – свиноводы – думаю я. – Бредем от сытой жизни в неизвестные миры, чтобы понять, измениться, чтобы впустили. Уходим утром, с улыбкой, полные надежд, привыкшие побеждать. Смело стучимся в незнакомые двери, потом еще раз, еще, и еще, обедаем, ожидая ответа, удивляемся, ступаем дальше. Всё больше дверей и все закрыты, и к вечеру понимаем, что стучать бесполезно и даже наивно. А навстречу люди, в основном, в очках. Они идут туда, откуда мы родом, думают, глупые, что найдут в тех краях то, что мы пришли искать к ним. Мы отворачиваемся, смотрим вбок, а они воротят от нас свои грустные лица. Всё в движении, в вечном пути, и негде отдохнуть, приклонить голову, не на что водрузить усталые чресла. Мелочность, снобизм и лицемерие царят в тех невзрачных землях. Не туда ль и ты идешь, моя корова – кареглазая лань?!»
- Куда ж ты ее гонишь, кретин?! – спрашивает мягко скотник Егор. – Ведь там овраг, дурень!
«И правда, овраг – думаю я. – Как символично! И нас ждет овраг, боль и забвение. И вряд ли встретится столь умелый скотник, что заметит опасность, остановит, укажет верный путь. Где ты, скотник Егор? Или Петр, или даже Остап? Одиночество и неизвестность – вот наши верные попутчики. И надо бы остановиться, а мы всё бредем к своему обрыву под унылый свист бича.
Но кто тот кто-то, кто стегает нас хворостинкой по округлым задам, кто прячется в тени за левым плечом, кто поет в вечерней пустоте однообразную песню? Знает ли он конечную цель, то святое место, куда гонит нас его высохший прутик? И если он, всесильный, понукает меня, нет ли и за его спиной пастуха, а если есть, можно ли уверенно сказать, что тот, неизвестный пастух, истинно свободен? Может, и его спина изодрана плетью? И кто мы все тогда после этого? – вереница слепцов-садистов в пересеченной оврагами вечности…»
- Да стой же, придурок! – доносится издалека голос Егора. – Стой! Овраг…
Но, поздно. Крутой обрыв открывается нам, далеко внизу река и камни. Корова прядет ушами, роет копытами землю, не хочет идти. На ее морде, обращенной ко мне, застыло недоумение, карие глаза смотрят с укором. Она мычит и блеет, срываясь на вой, и я, вдруг, понимаю, что это вовсе не корова, а степной волк, только большой и с рогами, а вместо яиц – вымя. Я стегаю его хворостинкой, тыкаю в попу, чтобы шел, даже напираю плечом, и корова падает вниз, и с криком разбивается о прибрежные камни, ломая шею и передние лапы.
Подбегает Егор, молча смотрит в овраг, тяжело дышит. Ему жаль корову, и мне ее жаль, но я одухотворен, неподвижен. Ведь она нашла свой овраг, а мне мой пока только снится. В этих снах, переливаясь и кружась, он, ослепительно яркий, так призывно влечет меня черной бездной, усыпанной бриллиантами звезд. Рваные края его скрыты полынью, а над всем этим, пока хватает глаз, бирюзовое небо и солнечные лучи. И, как бы нехотя, медленно сдуваясь, падает в мрачную пасть оврага предельно малиновый метеозонд.
Такие дела.
