Ванька и музыка (Рассказ)

        Вдобавок ко всем недостаткам своим многочисленным был Ванька ещё и меломаном.
«Маном» не от слова «мания», а от слова «человек». То бишь, не «музыкальный маньяк», а «человек музыкальный».
        Музыкальность эта не была в Ваньке чем-то, вроде помешательства некоего, тихого и, возможно, не вполне здорового. Как бывает, порой, у некоторых меломанов. А являлась она значительной по объёму, и весьма важной, содержательной (а никак не развлекательной) – эстетической – частью его жизни. Одной из важнейших её частей. Да не просто содержательной, а частью, несомненно, имевшей свойства духовности. Достаточно высокой духовности. И уступала она только лишь духовности высшей, истинной, дарованной человеку Богом Духом Святым.
        То есть не была она тем, что в грубо-земном обывательском представлении воспринимается как примитивно-пошлое «пластиночки». Однажды в молодости Ванькиной отец, в простоте своей, упрекнул его: «Что это у тебя, взрослого уже человека, всё пластиночки, да пластиночки?!». Ванька попытался было объяснить отцу, что Музыка – это вовсе не то, что «пластиночки» для развесёлых, нетрезвых, пляшущих компаний, с азартом топчущих пол, как будто бы пытающихся расколотить его ногами, участником которых нередко бывал и сам его отец. Видимо, азартно-одержимое топтание пола, конвульсивные дёрганья телес и прочие подобного рода действия – есть единственно возможная реакция таковой публики на «пластиночки». Даже если с них звучит действительно настоящая музыка. Правда, Ванька так и остался в неуверенности: удалось ли ему это разъяснение. В слишком разных «системах координат», нередко и не пересекающихся вовсе, на разных совершенно уровнях мироощущения и мировосприятия живут на земле разные люди, даже и родственники кровные…

        Музыка у Ваньки всегда звучала в полной тишине. Если можно так выразиться. Поскольку сама она звучала громко, а порой – и очень громко. Но как бы громко она ни звучала, Ванька слушал только её и совершенно не переносил никаких других, посторонних звуков. Как случается в иных ситуациях, когда какой-либо слушатель-эстет тренирует вокал свой выдающийся (в повседневном бытии, почему-то, скрываемый), стараясь творчески переорать аккомпанирующую для него музыку. Или когда под неё, фактически, её не слушая, ведут умные свои беседы некие глубокомысленные собеседники, так же настойчиво пытающиеся переорать её, вместо того, чтобы просто выключить то, что мешает серьёзным твоим занятиям.
        Ванька же, с удовольствием неповторимым, (в полной тишине, напомним) воспринимал всё течение, в необъятной полноте его, всех произведений. Всё – до последних нотки, звука и паузы. Всю музыку, впитывая её в себя, словно губка, и даже, как бы, «подзаряжаясь», подпитываясь ею. Нередко, прослушивание это приносило ему прямо-таки физическое наслаждение. Не говоря уж о тонких эмоциональных высокого полёта колебаниях-движениях всех фибр благодарной его души. Музыка существенно возвышала внутреннее его состояние, возносила его в небеса. Душа его неизменно взмывала высоко-высоко над землёю, над тревогами и заботами, низкопробными и муторными, а также и над «ценностями» глубоко греховного этого мiра. Крылья её расправлялись во всю свою ширь, и парила она самозабвенно в безкрайне свободных светло-синих просторах, неповторимо свежий воздух которых ненасытно глотала, впитывала в себя и никак не могла надышаться им, светлым и чистым.
        Ну, а потом, с фатальной неизбежностью, всегда случалось возвращение. Возвращение из мира великолепно ясного и незапятнанного ничем в мутный омут мiра насущного: выползание «на люди», как на сцену супротив своей воли под любопытствующие взгляды холодно-безучастной толпы; выход на работу; поездки малорадостно-будничные на электричках с неизменным «спортом» электричненским (забегами вынужденными) и прочие мелкие радости. Это, примерно, как воодушевлённый стремительный бег по чисту полю навстречу ветру свежему, почти что полёт окрылённый над ним, не чувствуя ног. И вдруг, неловко как-то случившееся спотыкание о кочку, скромно притаившуюся в траве. Каковое обстоятельство совершенно безстрастно и равнодушно завершает вдохновенный «полёт» прозаическим приземлением прямо носом, со всего маху точно в свежую коровью «мину». Пожалуй, это достаточно точная (и даже «сочная») картинка неотвратимого возвращения в бренный мiр из совершенного мира Прекрасного…

        Музыка, сама по себе, бывает хорошей, качественной, высоко-качественной, а то и просто – великолепной. Таковыми же бывают авторы и исполнители, нередко, в одном лице. А бывает – увы, в большинстве своём – другой: плохой, дешёвой поделкой профессиональных ремесленников тривиальных на музыкальном поприще. «Продукция» которых ориентирована на столь же невзыскательную массовую публику с примитивным внутренним содержанием и такого же сорта потребностями (пляшущую или «танцующую» по большей части). И, вот, бывает ещё нечто, вообще трудновообразимое для нормальной – трезвой, неизвращённой натуры. То, что безжалостно- бессмысленно долбит «творчески», словно кувалдой пудовой, по бедным головёнкам добровольных, но вполне довольных собою слушателей куряще-жующих. Иначе, как сеансы особого какого-то сорта извращенческого мазохизма, Ванька воспринимать таковую «меломанию» не мог.
        Впрочем, как удалось понять для себя Ваньке, у истоков её стоит абсолютная «глухота» (при функционально нормальных ушах) к Музыке. То есть, невосприимчивость, почти полная, к тому немногому из Прекрасного, что существует в жизни человеческой. И подмена Прекрасного этого (по-видимому, из соображений «престижа» некоего, весьма своеобразно понимаемого некоторой частью общества) отвратительными, отупляющими и оскотинивающими звуковыми суррогатами. Как сказал некогда по этому поводу некий академик интеллигентный, имени которого Ванька как-то не запомнил. Прозвучало это ещё в самом начале современной смуты рассеянской, круто замутившейся вполне определёнными силами, пробавляющимися многие десятилетия на теле Русского народа. Напомнив известную истину о том, что « Музыка – это отражение души», академик далее сказал примерно так: «Страшно даже и представить себе, что творится в душах тех, кто слушает это («новаторские» изыски музыкальных «творцов» последних времён – авт.)!»…

        Ванька любил, конечно же, музыку хорошую, настоящую. Которая была очень разной: как жанрово, так и по воплощению её в реальных произведениях. Он, в общем-то, так и разделял её всю на две большие группы: настоящую и прочую. Причём, в первой существовало немало и такой, которая личным вкусам его не очень соответствовала. Но он, несмотря на несоответствие это, никак не мог не признать, что это всё же музыка настоящая, достойная уважения.
        В профессиональной музыкальной среде твёрдо бытует мнение, что на вершине музыкального мира пребывает музыка классическая, то есть лучшие образцы музыки академической. Ванька не видел никаких оснований для возражений против авторитетного этого мнения. И относился к ней, если и не с пиететом, то всё же с большим уважением. И с удовольствием, время от времени, слушал некоторые её образцы. Но она, при всей содержательности её и, даже, величии, не была его музыкой. Ванька определил её для себя как музыку не для повседневного «потребления». То есть, прослушивание её требует по большей части определённого «ритуала», что ли. Вроде как чайная церемония японская. Или как театральное действо.
        Ванька же не был театралом. Хотя, в своё время, не будучи ещё человеком воцерковлённым, пытался было приобщиться к сему течению в общественной жизни. Поскольку воспринимал его, согласно стереотипам социальным, как некую принадлежность к «продвинутой» (говоря по-нынешнему), культурной части общества человеческого. Но достаточно быстро понял Ванька, что есть в этом – театральном искусстве – что-то неуловимо ненастоящее, выспреннее, с оттенком некоторой фальши лицедейской. И это вот – лицедейная изобразительность – совсем уж была не его. А вот кино-картинка, кстати говоря, в лучших произведениях талантливых и гениальных её авторов, классиков киноискусства, является вполне настоящим, в отличие от театральной, и натурально-правдивым отображением действительности, реальной или воображаемой. Возможно, это обусловлено чисто техническими факторами. Впрочем, то не суть важно…

        Ванькиной была музыка, более приближенная к обычному, простому человеку. Музыка, не требующая особых, «павлиньих» ритуалов (отметить надобно, что обозначенное качество ритуалов отнюдь не относится к самой музыке). Говоря обще – это мелодии, рождающиеся и звучащие в этом мире, и оформленные более или менее талантливо. Кто-то догадался назвать таковую музыку «лёгкой». Однако, по мере возрастания эмпирических музыкальных познаний своих Ванька пришёл к тому выводу, что возникает весьма ба-алшой вопрос относительно реальной «лёгкости» поименованной снобистским разумом лёгкой музыки. Ведь неожиданность, свежесть и, даже, гениальность отдельных возникающих вдруг мелодий (как и образов неповторимых в Поэзии) никак не зависят от «каноничности» или классичности их «воплощения». То же самое вполне можно сказать и об их аранжировках, то есть о формах, средствах и рисунке воспроизведения мелодий.
        Сами по себе цельные мелодии абсолютно самоценны, поскольку витают превыше всего жанрового разнообразия. И они-то, в сущности, и есть сама Музыка – разной степени драгоценности музыкальные самородки. Которые, благодаря ювелирной «огранке» (мастерскому композиционному построению и аранжировке), могут не просто поразить ярким своим великолепием, а и вообще – стать шедеврами. Теми, что способны украсить, как драгоценные камни, непростое бытие текущей мiровой истории. Правда, в отличие от камней, за которыми непрестанно охотятся все сребролюбцы злочестивые мiра сего, эти драгоценности – нематериальные и нетленные, – безусловно, принадлежат всем.
        Надо только увидеть, точнее – услышать, эту красоту. А уж услышанная, она никогда не покинет горячо любящего сердца, и всегда поможет пережить нелёгкие скорби и горести мiрские. И является она значительной и важной частью той самой Красоты непреходящей, которой суждено, по слову гениального классика словесности Русской, спасти мiр. Той Красоты, которая заставляет ненасильно сжиматься трепетное от благоговения сердце человеческое и порождает слёзы – светлые, чистые и спасительные, – независимо от пола творения Божия.
        Ванька, испытавший всю эту логику на себе самом, на собственной «шкуре», осмеливался подозревать дерзновенно, что Музыка – это дар Божий человечеству. Той его части, которая в состоянии услышать и понять этот дар, способный возвысить человека до уровня небес. Она, как Дух Святый, приходит откуда-то свыше в слух того, кто станет её автором в людском мiре. Конечно, кем и каким должно быть человеку в этой жизни, а соответственно, и в будущей, зависит от воли и решения самого его. Но дар Божий, принятый этим человеком, способен сделать его существенно лучше: выше, чище, светлее, сильнее. И человека, ставшего таковым, вряд ли хоть что-нибудь – никакие кандалы или иные какие-либо страдания, телесные и душевные, насылаемые силами зла вселенского – сможет сломить и уничижить безсмертную его душу. Таково влияние – великое и благотворное – на душу человеческую, неповреждённую изощрёнными и извращёнными мiрскими соблазнами, Музыки настоящей…

        Ну, а в рамках широко понимаемой «лёгкой» музыки вполне Ванькиной стала рок-музыка, сформировавшаяся, даже и не как жанр, а как обширное направление, в годы его отрочества-юности. Она стала его любовью (как бы, первой) на всю жизнь. Само это течение в общем потоке музыки настолько широко, что даже просто классификация многочисленных её составляющих – дело не только непростое, но, в значительной степени, и условное. А уж о «лёгкости» какой-либо, вообще, и говорить-то было бы смешно (особенно, в отношении стиля рока «хард-н-хеви», само название которого гласит «жёсткий-и-тяжёлый»). Хотя и в ней тоже, как в неограниченно открывшемся поле деятельности для любого толка и уровня музыкантов, простоты излишней, примитивизма, а то и извращённого мировосприятия, отражённого в произведениях, вполне хватало, и хватает. Но это уже, скорее, вопрос внутреннего содержания (и профессионализма, конечно же, тоже), творцов музыки. Так же, впрочем, как и её «потребителей».
        Потому Ванька не особо-то и «грузился» по этому поводу. Его интересовали, прежде всего, качество и новизна появлявшихся, словно грибы после дождя, всё новых и новых (во всех отношениях) произведений. То есть, истинная ценность их. А эстетическое его чувство безошибочно определяло, на внутренних «весах», уровень и место в музыкальной картине мира творцов и их творений. Стоит заметить, что в 70-80-е годы прошлого столетия направление это весьма бурно развивалось, начав развитие своё с 60-х. И в развитии своём значительно обогатило многочисленными своими открытиями (как множеством найденных драгоценных камней) всю мiровую музыкальную культуру. Оттого, пожалуй, рок вполне можно считать неким «Клондайком» музыкальным, обширной россыпью камней драгоценных, подарившим мiру множество свежих, нефальшивых, неподдельных, сияющих волшебным светом ценностей…

        И тут самое время, похоже, вновь обратиться к пресловутой «лёгкости» рока. А заодно – и к другой (противоположной, наверное) его стороне: «шумности», или «забойности», основанной на громкости изрядной и мощности звучания немалого ряда групп. Кстати говоря, именно в роке исполнители – коллективы музыкантов – являются, как правило, и авторами той музыки, которую играют и поют. Что делает, нередко, таковые коллективы вполне оригинальными, а особо одарённые и талантливые из них – и вовсе уникальными. Ну, и название для всех них прижилось общее, вполне демократичное – «группа», вместо академичного и несколько архаичного «ансамбль».
        Что до «лёгкости», то в массе своей талантливые группы однозначно опровергли таковое определение по отношению к року. Многие из них в ходе развития своего ударялись в музыкальное экспериментаторство со звуком и общим, «фирменным» звучанием группы, применяя самые разные инструменты и аранжировки. Музыка ряда групп (“Yes”, “ELP”, “Genesis” и пр.) буквально переплелась в разнообразных сочетаниях с музыкой классической (о какой уж «лёгкости» тут вообще может идти речь?), что давало порой удивительный по качеству результат. Ну, и многие иные талантливые музыканты просто сочиняли и играли свою музыку – серьёзную и красивую.
        А что касается мощи звучания рокового. То это, как бы, наиболее общий характерный элемент рок-музыки, который в разной степени используют едва ли не все исполнители. Даже, порой, и вне рамок рока уже. Группы же «громкие», для которых этот элемент стал, практически, основным, выделились в отдельные, широко уже разветвившиеся теперь, направления и течения. Заметить должно, что именно эти – «шумные» – направления и составили «группу риска», в которой возникают и существуют те самые «творцы» инфернальной направленности, по которым множественные критики и борцы с сатанизмом судят, ничтоже сумняшеся, обо всём роке в целом.
        И ещё одно небольшое (или существенное?) замечание, по поводу «забоя». Ведь он у разного уровня музыкантов может носить совершенно разный характер. У классиков рока, таких великих групп, как “Pink Floyd”, “Deep purple”, “Queen”, “Led Zeppelin”, “Nazareth”, “Scorpions” и ряда других даже «забой», при всей его мощи ураганной, является осмысленным, что ли, и вполне вписывается в логику звучания произведения. А вот у множества иных групп, гораздо менее мастеровитых, и, прежде всего, именно у инфернальных – это просто безсмысленное грохотание ради него самого (ну, и, видимо, во «славу» князя мiра сего, с соответствующими текстами).
        А вообще-то, в конце концов, респектабельный и чопорный мир музыки академическо-классической никак не мог не признать мира рок-музыки. Поскольку немало уже лучших образцов рока стали вполне вровень, совершенно ни у кого не спрашивая об этом разрешения, с музыкой классической. И сам рок в лучшей, наиболее содержательной и талантливой своей части значительно окреп, обрёл презентабельность, почти академическую, и заметно подтянулся к авангарду и красе музыкального мира – классике. А иные музыканты из мира классического, относившиеся прежде к «люмпенам» из рока не только пренебрежительно, но даже и презрительно, давно уже стали с готовностью и увлечённостью взаимодействовать с изгоями бывшими в разных формах сотрудничества. И результаты этого сотрудничества получались и получаются весьма неплохими.
       Самым замечательным примером такового сотрудничества явилось многократное участие великого оперного тенора Лучано Паваротти в совместных концертах со своими выдающимися друзьями из мира рок- и поп-музыки.
        Ведь многие композиции весьма большого ряда великих рок-групп звучали и продолжают звучать совершенно симфонически. Эта их музыка – симфония. Не симфония как жанр. А именно симфония: оригинальная и свежая своею новизной гармония звуков, череда великолепных созвучий, выстроенных в определённых последовательностях, недалёких от академических симфоний. А это уже классика. Классика, как рока, так и мiровой музыки в целом.
        Так то. Такой вот поворот, странноватый и, казалось бы, алогичный, случился в развитии мира Музыки за время жизни Ванькиной. Можно сказать, на его глазах…

        Возник рок, понятное дело, на Западе. И именно там было создано немалое количество шедевров неувядающих. Наиболее всего, именно в мелодично-музыкальном, композиционном и исполнительском аспектах. Вскоре же он пришёл и на нашу землю. И обрёл в лучших своих образцах Русские черты. Даже и у не вполне русских авторов (как нередко случалось и вообще во всей культуре в Русской стране). Прежде всего – это смысл, глубокий социальный смысл и звучание произведений, основанные на высокой духовности Русской культуры в целом, а также и на творческой самоотдаче лучших из её авторов.
        В этой связи Ваньку умиляли своей безкомпромиссной однозначностью прочитанные им статьи и слышанные неоднократно публичные рассуждения (как правило, в церковной среде) писателей и ораторов в священнослужительском сане о злобесии рок-музыки как таковой. Ораторы сии с писателями таковыми вкупе обличали, громили и осуждали беззастенчиво и огульно (то бишь, без разбору) всё направление рока, со всеми его многочисленными составляющими, порой прямо противоположными и, даже, взаимоисключающими, в сознательном служении князю мiра сего. То есть, взяв за основу для суждений своих умозрительных худшую из многочисленных частей целого, действительно существующую, действительно богоборческую, античеловечную и бесчинствующую, выводы свои анафематствующие они, ничтоже сумняшеся, распространяли на всё целое. О чём и было уже упомянуто выше.
        Ванька был уже воцерковлённым человеком и понимал в христианстве в общих и главных чертах его, как минимум, ничуть не меньше сих облачённых ораторов и писателей. Но вот влюблённым в рок (в лучшие образцы его, несомненно, являющиеся Музыкой) был он, пожалуй, задолго ещё до того, как иные из обличителей сих облачены были в рясы свои и подрясники.
        В одном случае, к примеру, работал Ванька за компъютером в интернет-кафе (дома интернета у него тогда ещё не было), когда возник рядом какой-то, достаточно молодой и вальяжный, батюшка с попутчиком. И стал громко, мало обращая внимание на присутствующих посетителей, разглагольствовать о зловредности рока. Поначалу Ванька пропускал его патетику мимо ушей. Но оракульством своим громогласным тот всё же «достал» его. Ванька уже не выдержал, отвлёкся от своего компъютера и, встряв в разговор, задал простенький, почти что риторический, но с подтекстом, вопрос: «А вы, видимо, много рок-музыки слышали?». «Нет!» – почти с негодованием отвечал обличитель безкомпромиссный, как бы возмутившись тем, что его посмели заподозрить в таковом «кощунстве», и, как бы, отмахиваясь руками и приговаривая: «Чур, чур меня!». Именно такой ответ и ожидал услышать Ванька. «Вот так и всегда, – ответствовал в свою очередь он, – вы — начётчики — судить да рядить берётесь о том, о чём представление имеете самое смутное». Опешивший несколько от такой неожиданности оратор ответить, как-то смято и стушевавшись, нашёлся только то, что Ванька оч-чень плохо относится к священнослужителям.
        В другой раз на работу к Ванькиному сослуживцу (кстати говоря, большому почитателю знаменитой британской «тяжёлой» рок-группы “Deep purple”, как и его тёзка – премьер рассеянский Д. Медведев) пришёл его друг детства, тоже иерей. И тоже затеял, почему-то, обличительные речи, вразумляя, видимо, приятеля своего. Ванька вынужден был не только вступить в разговор, но и включил оратору для иллюстрации один из образцов действительно музыки, хотя и рок-. Батюшка поначалу был несколько обескуражен. Но затем, признав всё же, что данная музыка, в общем-то, и неплохая, сообщил, однако, что воздействует она – вот сюда. И показал куда-то вниз живота. Тут уж и Ванька оказался обескураженным столь глубокими познаниями оппонента.
        Конечно, если считать полноценным представителем рассеянского рока некоего широко известного теперь деятеля «музыкального», в своём «творчестве» публично орущего несусветно матом, одновременно лупя по струнам гитары, и бестрепетно снимающего прямо на сцене штаны вместе с трусами, для демонстрации, видимо, своим поклонницам визжащим не то «достоинства» своего самецкого, не то остатков стыда (долженствующего быть у нормальных людей), то да. Если почитать такового оригинала не клиентом полноправным каталажки, а заодно и пациентом психушки, то да, повторюсь ещё раз. Представителя такого «рока», безусловно, ожидает в конечном итоге геенна огненная. То есть, участь не столько немилосердная, сколько абсолютно справедливая. В отличие от рассеянской действительности. Поскольку в зазеркальных реалиях эРэФии «благословенной» сего деятеля популярного всячески рекламируют на ТВ, и даже, как проскользнула недавно где-то информация, проталкивают усиленно в какие-то телеведущие (?!!). В назидание, видимо, подрастающему поколению, и в «поучители» для него «авторитетные» (как у Маяковского: что такое хорошо и что такое плохо?).
        Вот оно – истинное мурло. Да только не рок-музыки. А путинской эРэФии…
        Оттрясши же от ног прах реалий сих омерзительных, вернёмся к Музыке.

        К Русскому року Ванька относился несколько иначе, чем к мiровому. Тот покорил его разнообразно-множественным великолепием своего звучания, высокопрофессионально и творчески исполненного. Русский же рок, как и было уже сказано, был, прежде всего, смысловым. И потому, наверное, в начале становления своего заметно уступал «внешнему» в чисто звуковом, музыкальном своём оформлении.
        Конечно, Ваньке было известно о том, что и в западном роке во множестве случаев, у наиболее выдающихся его представителей тексты песен были социально значимыми. Но для иноязычного слушателя это было неочевидно, то есть, никак не ощутимо в сознании. А посему Ванька не шибко и «запаривался» по поводу переводов, осмысления и т.п. Это сейчас вполне возможно залезть в интернет, найти нужный текст и попытаться разобраться в нём. А вот ранее, во времена запретов всеобщих советских, не то что переводы осмысленные, но даже и просто тексты оригинальные обрясть было весьма затруднительно. Ведь, в те времена, бравурные и безинтернетные, под официальный запрет идеологический (а скорее – идиотически-маразматический) запросто могли попасть – и попадали – совершенно безобидные (по здравому разумению) песни грандов мiрового рока. Потому Ванька и довольствовался исключительно самой музыкой. Благо, была она, безусловно, самоценной.
        Со временем же и Русский рок (а также и просто популярная музыка полегче, но с тем же инструментарием), совершенно не утратив смыслового своего содержания, обрёл вполне подобающее и достойное звучание. Если под воздействием гармонической красоты звучания или громовой мощи музыки «внешней» у Ваньки неоднократно сжималось трепетное сердце и влажнели глаза, то уж Русские-то песенные откровения производили на него неоднократно воздействие куда большее.

        Ванька упустил как-то, силою обстоятельств, великое патриотическое творчество Игоря Талькова при жизни того. Поскольку, не зная главных достижений его в этом мiре, относился к нему с прохладцей и, даже, с некоторым пренебрежением, и творчеством его совсем не интересовался. И только после ухода его в мир иной, со временем ознакомившись с наследием Игоря, понял масштаб личности Талькова, а также роль и место его в Русском мире. Однажды, слушая его песню «Родина моя», Ванька буквально разрыдался под звучавшие в ней такие слова:

                Родина моя,
                Скорбна и нема.
                Родина моя,
                Ты сошла с ума.
                        Родина моя,
                        Нищая сума.
                        Родина моя,
                        Ты сошла с ума!

        Это произошло, примерно, так же, как тогда, когда пришёл Ванька на могилу к отцу, недавно похороненному, чтобы наедине с ним помянуть его. Сами похороны прошли для Ваньки, замотавшегося в скорбной суете, да ещё и отвлекаемого уже в самой процессии какими-то разговорами посторонними, эмоционально спокойно. И на поминках – тоже. Но вот когда пришёл он, немногие дни спустя, к отцу тет-а-тет, его словно прорвало.
        Ванька присел на корточки, положил руку на свежую могилу и хотел было поздороваться с отцом, но вдруг …разрыдался так, как никогда ещё в своей жизни. Разрыдался надолго и безутешно. Над головой громко бушевали кроны деревьев, терзаемые шквалистым штормовым ветром, хлестал неласковый дождь. А Ванька, присев у могилы и не обращая никакого внимания на всё окружающее его внешнее буйство, рыдал, и никак не мог остановиться и ничего сказать. Единственное, что удавалось ему всё время произносить сквозь сплошной поток рыданий, когда он пытался что-то вымолвить, это множество раз повторенное: «Пап, пап, пап…». Ванька даже и не помнил, как закончился у него этот приступ скорбных чувств. Пришёл в себя он уже сидящим умиротворённо у деревца рядом с последним пристанищем отца. Там его и застали пришедшие позже сестра со своим знакомым.
        Примерно то же приключилось с Ванькой и под песню Талькова. Через некоторое время в комнату вбежала испуганная жена Ванькина и кинулась к нему. «Вань, Вань, что с тобой?! Что случилось?! У тебя что-то болит? Что ты плачешь?». «Над Родиной моей», – выдавил из себя Ванька, понемногу успокаиваясь…

        Хотя Ванька любил весь рок в целом: и мелодику его, и мощь звучания, – всё же более всего нравились ему именно мелодичные песни и пьесы. Но, тем не менее, когда он слышал, как Константин Кинчев, безусловно яркий лидер не только группы «Алиса», но, пожалуй, и всего непродажного Русского рока, вместе с известными своими товарищами-коллегами из разных групп, под тяжёлые и мощные гитарные риффы поёт с надрывом свою песню «Рок-н-ролл – это мы», горло его сдавливал стальной обруч, кожа стыла и становилась «гусиной», зубы сжимались, а сердце трепетало, как мотылёк. И когда звучало:

                Мы движемся по струнам сердец,
                Считая ночи днём.
                Нас мало, но пока мы в пути,
                В нас горит открытым огнём — рок-н-ролл.

– Ванька молча скрипел зубами и, глотая слёзы, уверенно чувствовал себя – вместе с ними, среди них, хотя и жил всегда сам по себе. Он всегда, духом своим и сердцем, ощущал себя вместе с этой средой, средой непродажного (повторюсь) Русского рока, разделяющим если и не образ жизни её, то взгляды на мiр и пассионарное мировоззрение в целом. Недаром же в молодости когда-то приятель Ванькин предположил вполне серьёзно: «Ты мог бы быть идеологом у этих ребят». Ванька сразу же и возразил: «Да ну, куда там! Зачем им идеолог? Само творчество их идеологично насквозь». И, ведь, прав был Ванька. В самом деле: ну какой для творчества Кости Кинчева нужен идеолог? Когда он сам таковой: талантливый лидер-пассионарий, пишущий яркие, проникающие до глубины души, песни и ведущий за собой огромное множество неравнодушных людей. Главным идеологом рок-творцов являются созданные ими же песни.
        На Руси (хотя и является она ныне, временно, путинской эРэФией-многонационалией) немало хороших, талантливых творческих музыкантов. И не только в роке, но и в более широкой, просто популярной музыке. Это и Сергей Трофимов с его ярким творчеством и очень разнообразными жанрово песнями, и Юрий Шевчук со своей группой «ДДТ», которого Ванька долгое время почитал номером 1 в Русском роке, и многие другие. Например, Андрей Макаревич или Борис Гребенщиков. Которые написали и спели со своими группами «Машина времени» и «Аквариум» множество хороших, и даже – прекрасных песен. В общем, оставили после себя богатое и великолепное наследие. Вот, только со взглядами их что-то произошло: «непонятки» какие-то…
        Но всё же Кинчев, пожалуй, стоит особняком. Примерно, как Тальков. Или, как великий Русский современный Поэт-патриот Николай Боголюбов. Константин выделился для Ваньки особенно после того, как Шевчука понесло, почему-то, по трибунам в одной компании с навальными-немцовыми (что общего может быть?!..) на белоленточно-оранжевых митингах. Увидев фото его в такой вот компании, Ванька не на шутку был озадачен, а также и разочарован…

        Приведу несколько цитат из песен Кинчева, которые производили на Ваньку, примерно, одинаковое впечатление. Костя, кстати говоря, является православным христианином. Куда более православным, насколько мог видеть и понимать Ванька, нежели папа рим.., прошу прощения, московский, конечно же, папа. Который, с подручными-соперниками своими иларионами-кураевыми-чаплиными, все вместе – облачённые с головы до ног и увешанные до ушей всяческими регалиями, возомнили себя (и уверовали в это, вместо веры в Бога ) «полнотой» некоей. Единственное, что приходит на ум по этому поводу: это, видимо, полнота «сотрудничества», «самоотверженного» и лукавого, со своими «партнёрами» – антивластью рассеянской, беспредельно лживой и уничтожительной для Руси как таковой.
        Вернёмся, впрочем, к делам творческим. Конечно, всё это – песни Константина и группы «Алиса» – куда лучше слышать, чем читать. Но, если кому-то это незнакомо, может, даст Бог, и послушает. Вреда не будет, а польза может быть и многой.
        Из песни «Небо Славян» (столь же тяжёлый рок):

                На-ас точит семя орды,
                На-ас гнёт ярмо басурман,
                Но-о в наших венах кипит
                Не-ебо Славя-ан.
                        И-и от Чудских берегов
                        До-о ледяной Колымы.
                        Всё-ё это наша земля!
                        Всё это – мы!

        И ещё маленький фрагментик:

                …Но инородцам кольчугой звенит
                Русская речь…

        Ну что тут скажешь?! Реалии рассеянские. И дух Русский!

        Из песни «Душа» (роковая баллада-раздумье). Часть куплета, а за нею припев:

                Сколько лет, а всё одно:
                заливаем смуту смутой,
                За морями ищем свет
                медного гроша…

                Сме-ертью смят, жизнью бит,
                Ру-усской ду-ури табун,
                Вдо-оль обры-ыва летит,
                То ли наугад, то ли наобум.

        Лучше и не скажешь.

        Из песни «Дым» (примерно такая же баллада). Части куплетов:

                Светлая память останется лишь на словах,
                Дух суеты истребит эту чудную блажь…

                Чистого сердца по случаю не обрести.
                Ясное Царство берется усилием жить…

                Сколько беспечных осталось клубиться в золе,
                Сколько раскованных перелопатила смерть…

        Каковы образы!

        Слушая это и многое другое у иных авторов, подобное этому, безусловно верное и точное, Ванька впадал в состояние не то что безысходности, но горькой печали и возмущения души от вопиющей несправедливости и извращённости окружающего мiра. А оттого, что столько мерзости всяческой сознательно и безнаказанно творится на родной, Русской земле, в Отечестве своём любимом, заполонённом паразитами многочисленными, для которых земля Русская – не более чем колония презренная, а народ коренной, словно индейцы, воспринимаемые как недолюди, достоин только растоптания презрительного и уничтожения, у Ваньки неизменно наворачивались на глаза слёзы, скрипели зубы и сжимались кулаки.
        Пытаясь одолеть подступивший к горлу ком, он начинал, как бы, задыхаться, плечи его начинали мелко сотрясаться, и из груди раздавался приглушённый протяжный внутренний звук. Происходил он оттого, что Ванька, испытывая тяжкую горечь и острую боль душевную, изо всех сил старался удержаться от того, чтобы совсем уж не расплакаться. И напоминал этот звук какой-то внутренний вой, горький и тоскливый, который он пытался сдерживать и подавлять, когда слёзы катились по щекам. Конечно, никто ничего этого ни видеть, ни слышать не мог. Только жена, заходившая иногда в комнату, что-то улавливала, хотя Ванька и старался в такие моменты отворачиваться и выглядеть нейтрально.
        Ну, а потом, как и было рассказано выше, всегда случалось возвращение назад, в мiр хлеба и зрелищ…

        Владимир Путник                                               Август 2016 года от Р.Х., Успенский пост