Остановка (неотвратимость милосердия) (фантастика / гротеск)

  Внушительная толпа у автобусной остановки вела себя непривычно - не редела, когда подходили автобусы даже относительно редких маршрутов. Напротив - люди, высаживавшиеся из всех автобусов, без промедления примыкали к уже стоявшим, и тотчас же сливались в единое и неделимое с ними.
  Они, заворожённо покачиваясь в разные стороны, все, как один - одновременно и однонаправленно, будто повинуясь неодолимой власти гипнотического метронома, слушали грозный голос, громоподобно, словно из стадионного динамика, раздававшийся с крыши остановки, на которой лежал на животе прилично одетый в чёрный костюм человек с опрятной бородой и бордовым портфелем на спине, из которого торчала костяная ручка недешёвого, как, вероятно, и всё прочее его имущество, зонта. Человек этот яростно размахивал руками в брезентовых рукавицах и неторопливо вращал отчего-то босыми ногами. Все движения человека на крыше происходили как бы нарочно вразнобой с почти музыкальной размеренностью его пылкой речи.
  Ещё более непонятным, чем поведение того человека, да и всей откровенно нездоровой обстановки здесь, было то, какие слова разносились вокруг.
  
   - Милосердие - преступно, я требую запомнить это раз и навсегда, пожизненно! Вы все - никто! - не способны даже и отдалённо представить себе - сколь необъятное число самых поразительно чудовищных деяний были по сути своей - порождениями именно этого самого милосердия... Средневековые пытки упорно противившихся собственному изобличению алхимиков и колдунов - могли ли они быть ужаснее милосердия? Нет! А невыразимо жуткие творения тех самых алхимиков и колдунов, извлекавших свои отвратительные эликсиры из исключительно богомерзких составляющих, добытых столь непостижимо гнусными и безумно извращёнными средствами, что от одного упоминания оных даже самые опытные и бесстрастные палачи теряли порой своё грубое сознание, прозревая попутно и всю кустарную ущербность своего рукоприкладного ремесла в сравнении с виртуозно изуверской изощрённостью искусства своих подопытных - могли ли они хоть на волосок приблизиться к милосердию? Нет - повторяю вам! - и они не могли показаться даже бледною тенью самого наиничтожнейшего милосердия! Ибо милосердие - слушайте! - это - и есть - тот самый - подлинный дар, ...
  
  Внезапно раздался надолго оглушающий грохот.
  Человек на крыше остановки в одно мгновение хрипло смолк, слабо дёрнулся, смахнув при этом портфель со спины куда-то в сторону, и безвольно, как сиротливая туша на колоде сонного мясника, вышедшего куда-то с приятелем, замер.
  Это был выстрел.
  В кабине очередного автобуса беззвучно хохотал пожилой водитель в дырявой кепке с оторванным козырьком, крепко сжимая снайперскую винтовку в лоснящихся от масла руках. В боковом стекле справа от него виднелось отверстие с неровными краями. Окурок в редких зубах водителя и ствол винтовки неспешно дымились.
  Двери автобуса со скрежетом и лязгом раскрылись и через них чрезвычайно быстро вышли наружу странные люди, облачённые в белые скафандры с нанесёнными на груди и рукавах красными знаками, начертанием совершенно несопоставимыми ни с чем прежде виданным, и, вместе с тем, безусловно наполненными определённым значением - необъяснимым, но тем не менее - настораживающим.
  Все эти люди были одинаково малого роста - чуть более метра, но с широкими, примерно вчетверо больше обычного, ступнями. Впрочем, эта оценка могла быть и обманчивой из-за озадачивающе несуразных ботинок, сделанных почему-то из светлого лакированного дерева с неполностью удалёнными остатками сучков, в каждый из которых был не до конца вбит ржавый гвоздь с откушенной шляпкой.
  Помимо прочего, озабочивало также и то, что количество появившихся людей явно превышало вместимость даже десятка автобусов.
  В остальном же - телосложение, как и телодвижения тех людей свидетельствовали о том, что все они - вполне обычные взрослые, а не дети, карлики, или некие пришельцы или роботы.
  В их руках блестели небольшие, но весьма сложные металлические предметы с трубочками, зубцами, рукоятками, лопастями и щёточками. При этом предметы были мягкими и подрагивающими, отчего казались желатиновыми, хотя и отсвечивали бликами, как это свойственно металлу, а иногда и звонко полязгивали, когда с их частями производили какие-то действия.
  Толпа, тревожно загудев, колыхнулась и попыталась было рассеяться, но почти мгновенно оказалась окружена загадочными людьми в скафандрах, металлическими предметами выводивших в пространстве перед собой некие подобия квадратов, крестов и кругов в непрослеживаемой очерёдности.
  Все вдруг замерли и принялись усердно вслушиваться во что-то невидимое.
  Появился запах жжёного волоса и давно не вывозившегося мусора. Воздух редко, но очень упруго, с какой-то утробной силой стал волнообразно как бы надвигаться и отступать.
  Асфальт стал как бы разлагаться.
  Одна часть толпы начала с неприятным чавкающим звуком ступенчато проседать. Другая часть - слабо насвистывая, медленно потянулась вверх, мелко и часто дрожа. У тех, кто ничего не делал - из ушей и глаз потекла тонкими ручейками кровь необычно яркого цвета. По мере движения дальше кровь буквально вскипала и начинала пузыриться, увеличиваясь в объёме и становясь по сути шуршащей оранжеватой пеной. Было видно, что кожа, соприкасавшаяся с этой пеной, стала дымиться, обугливаться и расслаиваться на стружковатые струпья, после чего - с щелчками отваливаться.
  Внезапно в толпе пронзительно раздался телефонный звонок.
  
  - Алло? Нет, уже почти дома. Да. Cкоро. Ну мы тут, все. Да, вместе, как надо. Ага, только что приехали, сейчас начнут. Ну да, в первую очередь, иначе нельзя. С первого раза, чётко. Что? Плохо слышно... Нет, думаю, не снаружи. Ну, случайно может, или просто не готовы ещё... А, да, почти такой, как в том году, но только поплотнее и как бы расплавленный. Вот, как сырок, верно. Зубы? Сейчас потрогаю... Да-да, начали крошиться, уже. Хм..., так я и говорить-то уже не смогу, как старик шамкать буду. Ха-ха, точно, как тот сосед, да... Или так. Хорошо, договорились. Ну ладно, давай, до скорого!
  
  Телефон подбросили над толпой. Сразу раздался знакомый уже грохот. Корпус трубки разлетелся на куски.
  Водитель осторожно положил винтовку на колени, взял обмотанный изолентой микрофон и спокойным шёпотом объявил: "Деньги мы все сжигали полностью. Себе оставляли только сажу. Почему не пепел? Это просто - пепла всегда больше, а значит - он менее ценен".
  Вдалеке сверкнула молния и начал капать редкий дождь, ежесекундно усиливаясь и преображаясь в шумный и хлёсткий летний ливень.
  Стало холодно и скучно. Водитель милосердно заглушил мотор.