из меди — чуть потри ему бока —
зевая и потягиваясь, джин
неровным тенорком: "О Мамлака-а-ат! —
протянет. — Здравствуй, козочка моя!
Чего желаешь?" "Я? Желаю я
стать легче пуха, легче воробья,
чтоб пересечь и реки, и моря,
пустыни и леса, и города,
и сёла, где горячая вода
бьёт из земных глубин тебе в лицо,
и горы, что людей берут в кольцо;
желаю я, о добрый старый дух,
вернуть себя себе — и вместо двух
дрожащих лиц в неверных зеркалах
вдруг увидать одно!" Джин молвил: "Ах!
О Мамлакат, звезда моих седин,
солгу — позеленеет мой кувшин!
Но ты есть ты, и дома нынче нет,
который не святил бы твой портрет —
ты на руках Отца Большой Земли,
ту Землю охраняют корабли,
серебряные осы в два крыла
испепелят захватчика дотла,
уж коли он решится на захват.
Зачем тебе лететь, о Мамлакат,
из Шахмансура в дальние края,
скажи?" "О джин, но это же не я!"
"Начертано, что ты!" "Не я, не я!
Поверь, бобо, несчастлива семья,
чья дочь — под скромным именем моим —
с картины улыбается. Двоим
нам тесно в раме этой, душно нам —
и судьбы наши режет пополам
кинжал Отца Большой Земли. Смотри,
сегодня — две, о джин, а завтра — три?
Петлёй на горле хлопковая нить —
мне с ней не жить!" Ответил джин: "Судить
не в силах я — Аллах меня простит! —
лети, духтар!" ...И Мамлакат летит.