день остынет от летнего зноя,
воздух станет прозрачнее льда,
в час, когда запоют козодои.
Приходи! Я тебя буду ждать!
Занавески задёрну плотнее,
покрывалом покрою кровать —
всё в цветах — васильками синеет!
Приходи! Даже если роса
в поле выпадет, или туманы —
у меня золотая коса!
И на кофточке новой — карманы!
Сумасшедшая...
Что с неё взять,
говорят, ей уже девяносто —
то смеётся, то станет кричать —
для сельчан наказание просто.
За околицу выйдет, и ну,
причитать станет, будто молиться —
муж её, как ушёл на войну,
да с тех пор так и не воротится.
Ей бы, старой, сидеть на печи,
так вот нет, она за околицей,
то ли раненой птицей кричит ,
то ли богу какому молится.
Как посмотришь, туда, на закат,
где край неба, как кровью окрашен,
на пригорке, где ждали солдат,
всё руками, как крыльями машет.
О заката калёную медь
бьёт руками, как крыльями птица —
то ли на небо хочет взлететь,
то ли, насмерть, о небо разбиться.
И над скорбною Русью, в полях,
в птичьи крики вплетаются вдовьи...
Смотрят женщины, смотрят на шлях,
на закат истекающий кровью...
******
Остывает багровая даль,
небо светится ранней звездою,
и висит над полями печаль,
в час, когда запоют козодои...