/Н. Резник/
Заведующего отделом сельского хозяйства Увельского райкома партии звали просто – Владимир Ильич. Да и фамилия таксебешная – Александров. К сему добавьте высокий рост, лейб-гвардейскую грудь и очки от Молотова. Это внешне. Внутри – не скандальный покладистый и малограмотный человек. Так что же приспичило о нем говорить? А вот….
Останавливает как-то:
- Анатолий, у тебя какое образование?
Тут он сделал эффектную паузу и ткнул меня пальцем в грудь.
- Верхнее, - говорю.
- А что ты кончал?
- ЧПИ.
- Жаль. Блин, лучше бы ты в ЧИЭМСХ отучился.
- Ну, и что было бы, закончи я «сельхоз-навоз»?
- Гарантированно работал бы в моем отделе райкома партии.
Меня заело.
- А то, что я сам почти заведующий отделом сельского хозяйства редакции – не блин? Или не очень блин?
Александров почесал затылок:
- А ведь верно. Я спрошу.
В райкоме, конечно, все идиоты, но не настолько глупы.
- А меня не хотите спросить – буду ли я работать в вашем отделе?
Тут он усмехнулся:
- А кто тебя спрашивать будет? Ты коммунист? – под козырек и в окопы!
Вот те раз! Подобное мне в новинку.
Сделав глубокий вдох, на несколько секунд прикрыл глаза….
Увельский район – земля моих предков, а значит и моя – во всяком случае, в последнее время сильно сдружился с этой мыслью. С большим удовольствием готов провести здесь оставшуюся жизнь, и не без пользы для процветания края. Но жизнь не так проста, как хотелось бы. Вот сейчас можно пожалеть, что по диплому я – ракетостроитель, а не специалист сельского хозяйства.
Кивком головы поблагодарил Александрова за предложение и хотел отправиться по своим делам. Но Владимир Ильич удержал меня. Мое возражение против его предложения явилось для него неожиданностью.
Поломав немного голову, он высказался:
- Где партия скажет, там и будешь работать. И не задумываясь.
- Как-то не привык работать не думая. Может, вам женщину лучше подыскать? – вот они умеют это делать виртуозно. А я в редакции почти полгода работаю и – без хвастовства – достаточно успешно. Приходится выполнять самые разные задания, но чаще всего пишу о том, что интересно. Что же касаемо работы в райкоме – я просто не представляю, что там может быть интересного. Хотя бы такой минус – там начальства полно.
Александров встрепенулся:
- Для очень многих и ты будешь начальником. Инструктор райкома партии! Это звучит непросто гордо, но и значительно. Впрочем, ты и сам прекрасно понимаешь, но ломаешься из скромности. А чтобы еще лучше узнать, возьми и напиши в газете о райкомовском работнике. Уверен, такой материал в корне изменит твое представление о нашей работе. И еще – ты ведь у родителей живешь в деревянном домике среди кустов сирени? В райком перейдешь, получишь квартиру.
Глупо спорить с человеком, который предлагает квартиру.
А впрочем, еще не предлагает. И это озадачило. В голову лезли грешные мысли. Например, такая – возможный начальник не отягощен интеллектом. А еще поговаривают, что у Александрова в ЦК сидит родственник, и «Ильич далеко пойдет».
Мне вдруг сделалось не по себе. И вовсе не потому, что предложение работы в райкоме внушило какие-то надежды. Просто надежды эти вдруг выросли до авантюрных масштабов. А от этого качества, то бишь амбициозности жизненных планов я пытался как раз избавиться. Да, мне действительно хотелось быть равнодушным к карьере, славе и достатку. Но не всегда получалось.
Какое-то время оба молчали. Наконец завотделом райкома партии отвел глаза и, взглянув на солнце, уже клонившееся к западу, произнес:
- Завтра к десяти подходи. Я пробью эту тему у куратора в обкоме, и у меня уже будет информация.
Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не ляпнуть чего-нибудь, о чем завтра буду жалеть. Только кивнул неопределенно – ни да, ни нет – как получится. Неловко переступил с ноги на ногу. Теперь я не знал, о чем говорить еще или как закончить встречу. Зато знал Александров.
Подбоченившись, он взглянул мне прямо в глаза и заявил:
- И мы можем воспользоваться тем обстоятельством, что ты пока журналист, с выгодой для нас обоих. Ты напишешь обо мне и получишь гонорар. А я переправлю газетку в обком. Оба окажемся на виду. Нам будет взаимная польза.
Я захлопал глазами. И на сей раз, не знал, как реагировать. Владимир Ильич хоть и правильно вроде говорил, но излагал как-то тупо. Но раздражала ли его примитивность? На этот вопрос я не знал ответа.
Немного помедлив, сказал:
- Хорошие материалы не в одночасье рождаются. Может, поговорите об этом с редактором? Он откомандирует меня на несколько дней к вам – я посмотрю, все обдумаю и, наверное, смогу выдать качественный материал.
Александров поджал губы и едва заметно нахмурился. Было очевидно, что он колеблется. Может, ему неприятно просить Семисынова? Но почему, собственно? Ведь Александр Геннадьевич - сам бывший райкомовский работник.
Двойной тезка Ленина, явно не желая этого делать, таки кивнул утвердительно:
- Хорошо, я с ним поговорю.
Я попытался улыбнуться:
- Ну, вот и отлично, Владимир Ильич.
Заходящее солнце еще согревало щеки, однако тепло это было обманчивым. По-прежнему дул холодный ветер, и я, подтянув на уши спортивную шапочку, подумал – да, зимы у нас суровые, но в кабинетике райкома партии, пожалуй, никакие морозы не страшны.
Александров, наконец, отправился по своим делам, а я еще колебался в выборе направления, переживая в уме его предложение. Вообще-то не ожидал от себя подобной реакции. Когда Владимир Ильич исчез из поля моего зрения, тяжко вздохнул и нахмурился. Злился, что вел себя в разговоре непоследовательно. Ну, что ж, завтра у меня будет возможность исправить неверно сложившееся обо мне впечатление. Мне почему-то нестерпимо захотелось работать в райкоме под началом Александрова. Можно было подумать, что предложение Владимира Ильича есть не что иное, как Судьбы Указующий Перст.
Захотелось взглянуть на респектабельное здание Увельского РК КПСС – примерить, так сказать, на себя. Высокие окна, высокие двери, крыльцо в две ступени – как говорится, со вкусом и просто, без колонн с криво налепленной плиткой, что так убожит соседний райисполком. В левом крыле первого этажа квартирует райком комсомола, и здесь же кабинет отдела сельского хозяйства, в котором возможно мне предстоит работать. Хотелось заглянуть, но я колебался, хотя прекрасно понимал, что никакого приглашения журналисту не требуется.
С некоторых пор в райкоме партии у меня появился… ну, приятелем назвать ответственного работника аппарата довольно амбициозно… скажем, задушевный собеседник. Ощущая некоторую неловкость и надеясь, что ее никто не замечает, поднялся на второй этаж и постучал в дверь с табличкой «Заведующий отделом пропаганды и агитации П. И. Кожевников».
- Входи-входи, - Пал Иваныч не усматривал в моих визитах ничего предосудительного.
Бросив ручку на недописанный листок, он потянулся и с благодушным видом предложил:
- Присаживайся. Хочешь чаю? А я попью.
Я сел на предложенный стул, сделал глубокий вдох и попытался собраться с мыслями. Но это оказалось не так-то просто – поднимаясь на второй этаж, я еще не решил, стоит ли делиться своими сомнениями по поводу предложения Александрова. Молча размышлял, пока хозяин кабинета гремел посудой.
- Может, кофе? У меня есть растворимый.
На кофе я согласился.
Внимательно посмотрев на меня, Кожевников спросил:
- Что-то случилось?
Я кивнул:
- Да, разумеется – не люблю без толку шляться. Сейчас пришел обсудить проблему.
Какое-то время помолчали, отдавая дань горячему питию.
Наконец, Кожевников поставил пустую чашку на подоконник и кивнул на оставленную писанину:
- Выкладывай: время - деньги.
- Такое дело…, - я рассказал о предложении Александрова.
- А ведь у нас тоже намечается расширение штатов, - сказал неожиданно Пал Иваныч.
Я заставил себя взглянуть ему в глаза:
- Надеюсь, ты не будешь сватать меня в райком?
Кожевников откинулся на спинку стула и заложил ладони за голову:
- А ты откажешься? Серьезно?
Вдруг почувствовал, что у меня вспотели ладони. Отправив пустую чашку на подоконник, пробормотал:
- А чем идеологический отдел лучше сельскохозяйственного? Там хоть работа практическая, а у вас?
В какой-то момент мне показалось, что Кожевников улыбнулся. Но улыбнулся ли?
- Анатолий Егорыч, уверен, знай ты поближе нашу работу, никогда бы так не сказал. У нас-то как раз все гораздо интереснее. – Помолчав, он добавил. – Мне бы очень хотелось поработать с тобой плечом к плечу.
Пал Иваныч смотрел мне в глаза, а я, не выдержав его взгляда, потупился.
- Может, поговорим о нашем отделе? – спросил его зав.
- А как же…? – я кивнул на бумаги.
Кожевников махнул рукой:
- Нескончаемо.
- Тогда, конечно, давай поговорим.
Теперь уже не торопясь, хозяин снова заварил чай, размешал сахар и, отхлебнув:
- Для начала скажу – я прошел комсомол, газету и партийную работу в селе; теперь здесь и ничуть не жалею. А инструктор в райкоме – основа всего. Ты не правильно думаешь, что районом правит секретарь. Первый только подписывает документы, которые ему готовит аппарат – в том числе и инструкторы. А, готовя документы, всегда можно представить дело так, как тебе выгодно … ну, или как ты его понимаешь. Уяснил?
Мне еще ужаснее захотелось работать инструктором райкома партии и именно в отделе пропаганды и агитации.
- У вас уже кто-то есть на примете?
Снова откинувшись на спинку стула, Пал Иваныч внимательно посмотрел на меня.
- Демина решает этот вопрос.
И тут я почувствовал себя свободно – впервые с той минуты, как вошел в этот кабинет обсудить свою проблему.
- И что посоветуешь, Пал Иваныч – согласиться на предложение Александрова?
Кожевников немного помедлил с ответом:
- Видишь ли, Анатолий Егорыч, сейчас ты неверно истолковываешь ситуацию: бумаги готовишь не ты, бумаги готовятся на тебя. Во всяком случае, от тебя ничего не зависит – как решат в обкоме, так и будет.
Хозяин кабинета ненадолго задумался, потом добавил:
- И твоя амбициозность здесь не к месту: не пойдешь работать в райком, тебя выгонят из газеты.
- За что? Просто возьмут и уволят?
- Трудно сказать, как будет в твоем случае…. Хотя не исключено, что с херовой характеристикой.
Эти слова Кожевников произнес так насмешливо, что я даже немного удивился. Вскинув подбородок, заявил:
- И ты считаешь это в порядке вещей?
Он внимательно посмотрел на меня и пожал плечами. Несколько секунд спустя снова заговорил:
- Ты можешь работать хорошо или плохо – твое дело. Но работать будешь там, куда направят. Других вариантов нет. Полагаю, если обком не утвердит твою кандидатуру в сельхозотдел, то в идеологию препон не будет: нам не требуется специального образования – достаточно, чтобы оно было высшим.
- Значит, завтра все решится?
Кожевников кивнул.
Меня раззадорило.
- Такой вопрос, Пал Иваныч – вот если я был инструктором твоего отдела, какое поручение ты бы мне дал прямо сейчас?
Кожевников взглянул на меня с удивлением.
- Так, какое же?
Теперь он насмешливо улыбнулся:
- Написать партийно-производственную характеристику на коммуниста Семисынова.
- О, це дело!
Я понятие не имел, что навело моего собеседника на эту мысль. Он, похоже, тоже.
Впрочем, Кожевников вновь заговорил:
- И представь, что после утверждения на бюро, она приобретет силу закона.
- Тогда возникнут проблемы с утверждением на бюро.
- А ты постарайся написать так, чтобы комар носа не подточил. Разве это не интересно?
Я улыбнулся во весь рот:
- Да, конечно.
Кожевников протянул мне руку через стол. Я с чувством пожал ее.
- На такие темы готов работать по собственному убеждению, не считаясь со временем.
И в этом я был абсолютно уверен.
Замечательный человек Пал Иваныч!
На следующее утро Семисынов вызвал к себе.
- Что за марьяж у тебя с Александровым?
А ситуация складывалась следующая: не смотря на два предложения из райкома, я все еще остаюсь сотрудником редакции, и редактор вправе требовать с меня исполнения служебных обязанностей. Волен создавать в голове из себя что угодно и мнить, кем пожелаю, но работа есть работа, и начальство ждет ответа. А все остальное не имеет значения.
Я не стал запираться и рассказал все по порядку – о случайной встрече с Владимиром Ильичом, его интересе к моему образованию, его предложении перейти на работу в сельхозотдел райкома партии и написать о нем очерк в газету.
Редактор слушал, не перебивая.
Закончив рассказ, помолчал и добавил, что мое мнение в этом вопросе Александрова не интересовало.
- И каково же оно? – Семисынов уперся в меня тяжелым взглядом.
- На черта мне сдался этот райком, - солгал я и тотчас же устыдился своей лжи. Почувствовав себя крайне неловко, откинулся на спинку стула и пробормотал. – Вообще-то, шеф, я хотел просить у вас направление в УрГУ на заочное отделение журфака.
На лице редактора появилось насмешливое выражение.
- Дам, конечно, если у тебя это серьезно. Такому мастеру пера и кулака надо становиться профессионалом.
Не знаю, что там наплел про меня Виктор Иванович, но про «мастера кулака» шеф уже не первый раз поминает.
- И ты, Анатолий, вот что – не бойся их, райкомовских работников: ни черта они тебе не сделают, пусть не пугают. Ведь пугают?
Клен за окном совсем сбросил листву. Природа приспосабливается. И человек….
Почувствовал на себе пристальный взгляд редактора, хотя старался не смотреть в его сторону.
- Я принял от твоего имени приглашение Александрова поторчать несколько дней в сельхозотделе райкома партии для написания очерка.
- Значит, эти несколько дней я могу не появляться в редакции?
Семисынов кивнул:
- Да, разумеется. У тебя есть подходящий для этого случая костюм? Ведь не пойдешь же ты в белый дом без галстука.
- До сих пор ходил.
- А мне за тебя выговаривали.
- Правда что ли?
- Одеваться надо строго и поскромней – костюм, рубашка, галстук. Никаких джинсов, толстовок и кожаных пиджаков. И уж тем более – цепей и печаток!
- Понятно. Надеюсь, они не заставят меня делать их райкомовские дела?
- А я надеюсь, что у тебя не возникнет желания остаться там насовсем.
Уловив в этих словах что-то похожее на догадку, я покраснел до корней волос.
- Журналистика для меня слишком много значит, - возразил с некоторой запальчивостью. – Она всегда для меня будет на первом месте.
Семисынов откинулся на спинку кресла и, закинув ногу на ногу, проговорил:
- И я тебя прекрасно понимаю: сам такой же закваски. Газета – это дело, а райком – школа, продолжение образования; и еще – проверка на лояльность существующей власти.
Шеф давал понять – этой каши он нахлебался досыта.
Но ведь он попал туда из газеты!
Что ж, у меня с райкомовскими и в самом деле нет ничего общего; не стоит и заморачиваться. Я улыбнулся – причем, улыбка на этот раз была вполне искренней. Представил себя в джинсах, с цепой вместо галстука и печаткой среди этой публики и улыбнулся.
Шеф усмехнулся:
- Да-да, человеку неглупому там не в кайф.
И продолжил рассказ о тенетах райкомовской жизни. Я внимательно слушал, но время от времени вставлял собственные замечания, хотя на них редактор не обращал внимания – было очевидно, что он моим мнением не интересуется.
Наконец, я решился направить беседу в нужное мне русло:
- Давно вас хотел спросить… Мои очерковые материалы…. Демина потребовала их к себе на стол до публикации. Как это вяжется с журналистской этикой? Я и очерки перестал писать по этой причине.
Воцарилось молчание. Я сделал вид, будто не замечаю, что шеф оторопел от такого откровения. А может, возмущение его было наигранным – ему просто не хотелось осуждать третьего секретаря? Наконец, нахмурившись, шеф проговорил:
- Очаровательная школьная леди, а всюду сует свой нос, как техничка. Я поговорю с ней об этом. Она не имеет права переставлять нам ноги….
- Это нескромно, - поддакнул я.
Семисынов бросил на меня недовольный взгляд и закончил:
- Партийный контроль и личный надзор – не одно и то же.
Он обвел взглядом кабинет и понизил голос:
- Это же надо! – бывшая учихалка чего-то там будет указывать нам, журналистам, как надо работать.
Воцарилась тишина. Мы размышляли над только что прозвучавшими словами. Семисынов понял, что переборщил. А я не понял его откровения – к чему?
Наконец редактор нарушил молчание:
- Надеюсь, ты сам сообразишь, что можно выносить из этого кабинета, а что нельзя.
Решив не возражать, я утвердительно кивнул головой. Мы молча переглянулись. Однако Семисынов почему-то решил продолжить скользкую тему:
- Я даже не знаю, найдется ли в райкоме человек, который мог бы профессионально написать в газету о своей работе. Ведь невозможно читать без улыбки документы, которые они готовят на бюро. Конечно, при большом желании может Кожевников, но он весь в интригах – пытается запихнуть Демину обратно в школу, а сам в ее кабинет норовит.
- Мне кажется, Пал Иваныч – совсем неглупый человек.
- Настолько неглупый, что это вызывает сомнения, - Семисынов с насмешкой взглянул на меня. – Он рассказывал, как мы пили однажды в чистом поле ночью, а потом один бабу трахал, а другой наехал на них машиной? И за рулем, конечно, был он? Ну-ну…
Воцарилось тягостное молчание. Все ясно! Если Семисынов – игрок, то весьма посредственный. Многое в нем от желания брякнуть. И не сказать, что он – скрытный человек. Такие, как правило, карьеру делают подхалимажем.
- Значит, с завтрашнего дня я у Александрова, а после него могу свободно распоряжаться своим временем?
Редактор пожал плечами – ему было нечего добавить.
- А ты не боишься его, Анатолий? – неожиданно спросил он.
- Кого – Кожевникова или Александрова? А почему я их должен бояться? – искренне удивился.
- Ну, видишь ли… - Семисынов замялся. – Комплекс перед начальством.
Я был потрясен. И не потому, что редактор через чур разоткровенничался со мною сегодня, а потому что вот сейчас явно трясло в нем поджилками его шоферское прошлое.
Я плечами пожал:
- Хорошо об этом попы сказали – не сотвори себе кумира.
И снова в кабинете редактора тишина. Я прекрасно понимал, что завладел вниманием шефа, и он слова теперь не проронит, пока не услышит пример из моей жизни в подтверждение этому библейскому изречению.
Решив, что выдержал достаточно долгую паузу и как следует, помучил высокопоставленного собеседника, я вздохнул и вновь заговорил:
- Видите ли, Александр Геннадьевич – откровенность за откровенность – я не совсем тот, за кого себя выдаю. Служба моя, учеба, завод… гм… некоторым образом связаны с определенными органами, обеспечивающими безопасность страны. Ну и… вобщем… я могу работать в газете или райкоме, но настоящее начальство мое в Челябинске, а если добытая информация достаточно интересная, то и в Москве… Вы понимаете меня?
Шеф затаил дыхание. Он смотрел на меня во все глаза, и в этом не было ничего удивительного: ведь я сообщил ему поразительную новость. Сверхсекретную информацию. Никакое другое известие не произвело бы такого эффекта, даже если бы я вдруг заявил, что вступил в контакт с инопланетянами.
- Анатолий Егорович, - пробормотал Семисынов. – А вы за меня там не могли бы замолвить слово?
Я понимающе улыбнулся:
- Хотите поработать на органы? Так работайте. Во-первых, это ваш гражданский долг, а во-вторых, за полезную информацию там прилично платят.
Семисынов совсем перестал дышать:
- Информацию вам передавать?
- Можете мне, можете…. В Южноуральске же есть комитетчики?
- Намек понят.
- Ну и все! Какие к черту секретари с заведующими? Вот они где все, - я сжал кулак, будто губку выжал.
- А с Деминой я поговорю, - пообещал редактор.
Было очевидно, что он непротив вернуться к более безопасным темам.
Весьма довольный неожиданным поворотом событий я молча слушал. Итак, Семисынова, судя по всему, крепко зацепило. Поглядывая на вновь разговорившегося редактора, мысленно улыбался. Нисколько не сомневался – мой шеф глубоко заглотил наживку: вон как засияли глаза. В мыслях он уже, наверное, вздернул на дыбу первого секретаря.
Утром следующего дня, уютно устроившись за свободным столиком отдела сельского хозяйства Увельского райкома партии, я думал о заказанном очерке. Когда шел сюда, снежинки только начали пронзать пространство, падая на стылую землю и не тая. Теперь снегопад за окном вовсю обещал наступление зимы.
Долгое отсутствие Александрова удивляло и даже немного настораживало. Минут уже двадцать созерцал первый снег, размышляя, что же за фрукт Владимир Ильич. Впрочем, сбивала мысль – почему у всех заведующих РК КПСС отдельные кабинеты, а мой герой ютится вместе с инструктором? Может, поговорить с ним на эту тему? Однако подозревал, что подобное объяснение усложнит наши отношения.
Наконец закончилось аппаратное совещание, и вернулись обитатели кабинета.
- Анатолий, - сказал Владимир Ильич, - твой вопрос у куратора еще не решен. Завтра мы едем в Челябинск на партийно-политическую учебу, возьмем и тебя с собой – там поговорим.
- То есть сегодня нам не придется посидеть поработать?
Александров вздохнул и покачал головой.
- Завтра не опоздай к автобусу, - он назвал время. – Весь день будем вместе, наговоримся.
С мыслью – облом по всем позициям! – потопал домой.
Наутро снегопад усилился, и снег уже лежал толстым слоем. У райкома стоял большущий «Икарус». Кто-то уже загрузился, но я решил дождаться Александрова.
И тут Демина:
- Анатолий Егорович?! Как? Вы здесь? Впрочем, отлично! Проходите, садитесь, поговорим. Я искала вас – вчера в редакцию звонила несколько раз, но никто ничего вразумительного не ответил. Где же вы запропастились?
- Здесь, в райкоме – собираю материал для очерка о Владимире Ильиче.
- Об Александрове? Что за чушь?!
- Задание редактора.
- Я освобождаю вас от него.
- Но Семисынов….
- Он больше вам не начальник.
- Его уволили?
- Нет. Вас перевели работать в райком партии, в идеологический отдел.
Я не знал, как реагировать на это заявление – Демина меня ошарашила.
- А как же мои планы получить журналистское образование? – спросил неизвестно кого.
Демина облизала губы и выдала:
- Да учитесь вы, где хотите! В райкоме это только приветствуется. Но работать будете у нас. Павел Иванович мне говорил о вашем настрое, предупреждал, что возможны эксцессы. Так вот, я предупреждаю вас – чтоб никаких эксцессов! С партией такие номера не проходят. Вам ясно?
Демина усмехнулась, а потом прикусила нижнюю губу, и лицо ее стало непроницаемым.
Меж тем, народ загрузился, дверь захлопнулась, и автобус покатил в Челябинск.
Момент для демарша был упущен. Мне хотелось встать, сказать: «Да пошли вы!» и выйти вон. Ненавижу наезды! Мне свобода дороже. Свобода выбора, а тут….
- Что ж, понятно..., - протянул, потом откашлялся и сказал. – Родителей жалко.
- А что с ними?
- Старенькие.
- Ну…. А к чему вы это?
Собравшись с духом:
- Простите, Людмила Александровна, я в Приморье уеду, на флот, мичманом на ПСКР служить. Давно зовут.
- Та-ак…. – Демина в изумлении уставилась на меня; казалось, она лишилась дара речи. Она явно нервничала, хотя и пыталась это скрыть.
Я невольно усмехнулся и развел руками:
- У меня трагедия на личном фронте, и во все времена бегство на край света от сердечных мук было единственным средством от петли. Так что….
Моя собеседница откашлялась и пробормотала:
- Я понимаю, что это очень личное… и вовсе не мое дело, но… могу я чем-нибудь помочь?
- Нет, это действительно очень личное.
Она взглянула на меня с удивлением.
- У нас хороший коллектив…. И, может быть, в работе…. Или в редакции вам комфортнее?
- Теперь уже нет.
За окном автобуса замаячил рассвет.
Демина сказала:
- Ваш перевод уже озвучен…. Я подумаю, что можно сделать. Только пообещайте мне не торопиться с отъездом.
- Письмо я уже отправил – жду приглашения.
Сцена была доиграна до конца.
Теперь скажите, ну не дурак ли я?
Ведь хотел работать в райкоме – и в сельхоз отделе, и у Кожевникова – а когда вопрос решился самым благоприятным образом, взад пятки. Хуже всего было то, что заврался безбожно – Семисынову наплел, что являюсь сотрудником КГБ, а Деминой, что подумываю о петле из-за разрыва с женой. Точно придется уезжать!
Что интересно, Александров даже не подошел ко мне, пока были в Челябинске – точно процесс с переводом запущен. Ох, быть скандалу!
На следующее утро притопал в редакцию и все рассказал редактору. Упустил только подробности разговора с Деминой – мол, отказался и баста.
- Ну и правильно! – обрадовался Семисынов. – И к Ильичу не ходи. Раз Демина запретила, то и не надо. Будем делать из тебя образованного журналиста. Ты уже списывался с универом? Тогда прямо сейчас садись и пиши – адрес возьми у Галины.
Я так бы и сделал, но зазвонил телефон на столе у редактора.
- Да-да, - с улыбкою на лице поднял трубку Александр Геннадьевич.
В следующую минуту улыбка стекла, и лицо шефа отчаянно поглупело.
Голос Деминой:
- … Я знаю, кто за этим стоит. А кандидатура Агаркова утверждена первым и согласована в обкоме. Вы готовы держать ответ за свое интриганство?
Семисынов ни слова. Он словно окаменел – очевидно, не ожидал ничего подобного.
Голос Деминой:
- Так вот, я сейчас к первому - доложу о вашем поведении. И милости просим – на ковер.
Голос на том конце провода умолк, а Семисынов все стоял окаменевшим истуканом, вперив взгляд в никуда.
- Я пошел писать письмо в универ?
Голос мой вернул хозяина кабинета к действительности.
- Иди ты на хер!
Глаза его гневно сверкнули, лицо исказилось от ярости. Он забыл, что вместе со мной работает на КГБ, и все секретари райкома – вот у нас где.
- Мне не нужны из-за тебя проблемы. Ты уволен.
- За что?
- За прогулы.
- Это как?
- Пошел вон!
Ну, тварь! Этого я тебе никогда не прощу.
Оделся в своем кабинете, из ящиков стола собрал в дипломат личные вещи, взглянул на себя в зеркало на двери – все! прости, прощай, журналистика! любовь наша недолгой была!
Ни с кем не прощаясь, покинул редакцию.
Куда идти? Кому пожаловаться? Может, действительно махнуть на Ханку? А что? Написать письмо в часть – наверное, еще помнят? А, может…. самому себе заделаться хозяином? Какое-то дело заиметь…. Например, писать очерки для центральных газет или стать кладоискателем. Помню, в школе на уроках внеклассного чтения нам читали книгу «В дебрях Центральной Азии. Записки кладоискателя». Не помню автора, но прекрасно помню сюжеты – и про нападение волков, и про двор, залитый битумом. Мне и ехать не надо в Центральную Азию – под боком пещера Титичных гор, где зарыт клад Пугачева. Жив ли ее хранитель?
Я вспомнил старого Абузара.
Вот человек! Живет со своею старухой и своим хозяйством – ни колхоз ему не нужен, ни совхоз, ни советская власть. Правда, телевизора тоже нет, но есть, кажется, радио на батарейках.
Жив ли? Сходить, проверить?
Почему-то решил, что путь к Титичным горам должен быть пешим – как паломничество. Приду, огляжусь, в работники попрошусь – и на досуге пещеру всю ошмонаю.
Подумав о Абузаре, сам себе усмехнулся – примет ли? Нотный старик! А вдруг и в самом деле – Хранитель? Самые большие сюрпризы жизнь преподносит там, где меньше всего их ожидаешь. Если он – Хранитель, то мое дело швах: не примет, не пустит, а то и убьет – там он хозяин и закон.
Черт! Что же мне дома-то не сидится? Чего не работается на одном месте? Куда меня манит все? Что же я за тип такой? Морская душа! или судьба такая?
Если мыслями был где-то там, в гротах пещеры Титичных гор, то ноги конкретно принесли в столовую, которая и забегаловка – в ней подавали в рюмках спиртное.
После первой почувствовал укор – ну зачем же так много врал!
После второй досаду – ломался-то нафик? Семисыну подмахивал?
После третьей обиду – редактор козел; почему же он так со мной?
…..
После пятой поплелся домой.
Но ноги опять принесли не туда – под окна дома соседки Любаши.
Постучался тихонько, без всякой надежды.
Но – чудо Великого Маниту! – ее силуэт в темном окне:
- Ты чего?
- Ничего. Тебя хочу видеть.
Она махнула рукой:
- Заходи. Только тихо.
- Садись, - она пригласила к столу на веранде; достала бутылку, налила в стакан. – Не хватило?
- Ты думаешь, я за этим? Впрочем, давай выпьем за мое изгнание из газеты.
Любаша и себе плеснула на донышко – чокнулись, выпили:
- Что случилось?
Я рассказал.
Немного помедлив, Любаша спросила:
- И какие у тебя планы по трудоустройству? Чем думаешь заниматься? Слушай, поступай к нам на завод. Он оборонный, платят прилично. Ты – инженер по диплому?
- Ракетных двигателей. А впрочем, нас называли факультетом директоров широкого профиля. Директор ресторана «Арктика», директор Успенского кладбища – наши выпускники…. Вам директор не требуется?
Болтал черте че, а ведь в эти мгновения больше всего на свете хотелось обнять ее, прижаться губами к ее губам и… соблазнить прямо здесь, на холодном полу.
Без перехода сказал:
- Мне надоела роль друга. Сколько можно! Хочу стать любовником. Ты как?
Она прижала палец к губам:
- Тс-с-с…. Не сейчас и не здесь.
- Где и когда?
- Я скажу.
Лежа в постели без сна, напряженно размышлял о том, что же произошло вчера. Я-то, конечно, посмеялся над Деминой – ну и балбес! Но поняла ли она? – вот в чем вопрос! Судя по наезду на редактора, нет. Значит, не все потеряно, и не стоит зря портить нервы – вроде зебры жизнь, вроде зебры… эх! Это Семисыну лишь будет на руку, если я куда-нибудь умотаюсь. А я дураком не буду и пойду завтра в райком.
Что сказать Деминой? Мне очень жаль, что я так поступил, простите…. Нет, не годится. Может, так? – я подумал и понял, что в коллективе мне проще забыть личное горе. Это уже лучше. Она ведь как бы сострадала вчера.
И тут меня осенило. Ну, зачем в милицию? – пойду сразу к прокурору! То бишь, зачем мне к Деминой идти? – пойду лучше к Пал Иванычу. Уж он-то сумеет все уладить!
Почти успокоившись, начал сочинять партийно-производственную характеристику на комму�%B