Фантомы (Fantômes) - 1828
Перевод с французского – Михаил Козловский, 2015
I
О горе! Вижу вновь я гибель юной девы!
Смерть вечно жаждет жертв. Как ты, судьба, слепа!
Ведь надо, чтоб воды лишились вдруг посевы
И чтоб легла трава под лезвие серпа,
Топтали на балу игривые кадрили
Танцора каблуком невинность белых роз...
И чтобы коротки сверканья молний были,
Обрушил чтоб апрель ревнивый свой мороз
На яблоню, что столь горда цветками звёзд,
В которых пахнет снег весенний, нежно тая.
Жизнь такова, увы. И мертвенная ночь,
Сменяя день, несет сон ада или рая.
Из-за стола бегут пирующие прочь:
Пустеют их места, пусть и нескромно это,
Задолго до конца роскошного банкета.
II
Я видел сто смертей! Кто в розовом и белом;
А кто – внимая звукам ангельских кимвал,
Одна склонила лоб, поникла, ослабела -
Взлетающим дроздом, что ветку раскачал,
Её душа своё же взламывала тело.
Бледна другая, вся во власти черных снов –
Лишь имя назвала (его никто не вспомнит);
Еще одна – как лиры пение, без слов,
И та, на выдохе, с улыбкой доброй, скромной,
Подобна ангелу, что в рай вернулся вновь.
О хрупкие цветы, рожденные для смерти!
О зимородки, чьё гнездо идет ко дну!
Голубки - дар небес в извечной круговерти,
Изящество, любовь и молодость, поверьте -
Вы каждый новый год считали за весну!
И что ж, мертвы? Лежат под гробовой доской,
Без взгляда, голоса, лишь факелом остывшим?
Растоптанным цветком, увядшей красотой?
Ах нет! Сминать ногой иссушенные листья
И в глубине лесов свой обрести покой!
Два призрака! Когда дремлю среди теней,
Неясной чередой приходят, - блажь такая, -
Молчать и говорить. И непонятно мне,
Ни сколько их сокрыто меж ветвей во тьме,
Ни кто они. И лишь глаза сверкают.
Душа моя! Ведь ты тем миражам сестра,
И жизнь, и смерть – они нам не указ уж боле,
Я вторю их шагам, послушен их крылам -
О невозможный сон, где с ними мертв я сам,
Они же живы, неподвластны боли!
Я им обязан формой мысли и мечты,
Я вижу их! "Приди!", - они ко мне взывают,
И в танце сплетены, прекрасны, молоды,
Потом уходят вниз, и тают их следы.
Тут просыпаюсь я и вспоминаю.
III
И прежде всех – одну, испанку молодую!
Грудь полнит нежный вздох, бела как мел рука,
Чернеет жгучий глаз креольский. Но пока
Ещё, в пятнадцать лет, невинность коронует
Ее чело, румяное слегка!
Ах нет, не для любви сейчас она мертва,
Не знала ни побед любовь, ни поражений
В мятежном сердце, лишь разбуженном едва;
Хотя, узрев ее, любой из нас шептал:
"Красива, как весна – здесь нет сомнений!"
- Ты обожала бал, и бал тебя сгубил.
Прекрасный дивный бал! Там красота, свобода!
Еще трепещет прах, который не остыл,
Когда танцует дух бесплотный меж светил -
Ночной туман на фоне небосвода.
- Ты обожала бал! – Она ждала три дня,
Три полных дня ждала и три бессонных ночи,
А танцовщицы, ожерельями звеня,
Кружились в голове, и ночь была короче...
Ах, музыка, ты в сердце у меня!
Потом каменья, мишура и чудеса,
И пояса – сплошной муар в волнистом блеске;
Кружится ткань в полете, словно стрекоза,
Фестоны, ленты, тюль. И рукоплещет зал
Цветам ценой дороже королевства.
Начало праздника! Она в кругу сестёр
Вбегала в бальный зал, сминая веер в пальцах,
Усаживалась там меж шелковых шарфов,
И вместо сердца ей пылающий костёр
Многоголосым хором откликался.
Как хороша, юна! Когда она кружилась,
Басконской юбкой ввысь летел лазури блеск;
А черные глаза под черною мантильей.
Двойной звезой в ночи мерцали и манили,
Под складкой облаков среди небес.
Все было танцем в ней, весельем, смехом, детством.
Ребенок! – Как не восхититься в час тоски.
Не на балу, увы, распахивалось сердце -
Там прах витает средь нарядов женских ,
Там скука смертная в кругу услад мирских.
Она же, дева, в плен захваченная танцем,
Летела ввысь и вдаль, и возвращалась вновь,
Её пьянили бриллианты, звуки вальса,
Цветы, златые канделябры, дивный праздник,
Шум голосов, шуршание шагов.
Какое счастье дух терять среди толпы,
О волшебство, стократ усиленное балом!
Скажи мне, в облаках сейчас кружишься ты,
Ступаешь ли в поток, бурлящий пенным валом
Или охотишься в лесах густых?!
Увы! Умчаться прочь, забрезжит лишь рассвет,
Ждать на пороге теплую накидку
И ощутить плечом, что не прикрыто, нет! -
Холодный ветер, дрожь, невинность юных лет
И расставанья медленную пытку.
Какую дарит грусть вчерашний дивный бал!
Адьё, наряды, смех и танцы золотые!
Сменяет песни хрип, синюшным цветом лба
Клеймит былую свежесть мрачная судьба,
На смену блеску глаз – глаза пустые.
IV
В пятнадцать лет – мертва, красивая как счастье!
Мертва, покинув бал, что поминальным стал.
Из материнских рук, безумных и дрожащих
Смерть приняла ее в холодные объятья,
Чтоб упокоить навсегда. Финал.
Ей танцевать теперь уж на иных балах.
Взять поспешила смерть прекраснейшее тело.
Те розы, что цвели в чернёных волосах
На празднестве любви, уже – увы и ах! -
Увяли, и душа осиротела.
V
Рыдающая мать! – Не ведом путь ничей:
Вложила столько сил в тростник младой и хрупкий,
Над девочкой больной не спала сто ночей
И утешала плач малышки на плече,
Поцеловав в горячечные губки!
Зачем, скажи, зачем? – Юна и холодна,
Поживой червякам лежит теперь в могиле,
И если кто и ждал ввести ее на бал,
На праздник мертвецов, от спячки пробуждал
Однажды зимней ночью, в час постылый -
То призрак был, не мать. Он ей помог одеться:
Коснулся поцелуем мертвым синих губ,
"Пора твоя пришла!" – от смеха стынет сердце,
Костлявою рукой он завершает действо:
Волну волос разгладил, душегуб.
Потом её ведет на пляски мертвецов он
В воздушный хоровод, где тени в полутьме,
Над серым горизонтом месяц затушёван,
И радуга в ночи опалом красит новым
Две тучи в серебристой бахроме.
VI
Все вы, что в этот мир на бал приглашены,
Задумайтесь о ней, угасшей столь печально,
Веселой шла она в сиянии весны,
Срывая розы жизни, радости любви,
И молодость, и красоту и тайну!
