Жил-был стакан обычный
граненый из стекла.
Размеренно привычно
судьба его текла.
Неделя трудовая:
он ездил на завод,
в столовой подавая
то чай, а то компот.
А в выходные, щеткой
надраивши свой бок,
он наливался водкой
по самый ободок.
Со стопками порою
романами грешил,
но было все игрою,
он с браком не спешил.
Но как-то средь фуршета
он чашку повстречал.
и как из пистолета,
сражен был наповал.
К ней подкатился смело,
успех себе суля,
душа его звенела
не хуже хрусталя.
- Давай, плесну до края!
завел он разговор:
- Сухою, заверяю, -
не будешь с этих пор!
От кофе до портвейна
напиток дам любой.
Мы б натюрморт семейный
составили б с тобой!
- Катись-ка ты отсюда, -
она ему в ответ, -
У нас, стеклопосуда,
совсем иной буфет!
Тарелка есть в столице
с сервиза моего.
Тебе ж и не приснится
подобное родство.
Звался бы нареченным,
коль был бы, например,
графином золоченным
иль строен, как фужер
Про рай в корыте с милым,
слова слыхать невмочь...
И вот стакан унылый
наш покатился прочь.
Все вниз и вниз, со звоном,
судьба его пошла.
Не брезговал лосьоном
и средством для стекла.
Немыт – сплошные пьянки…
И чокался, бог мой,
то с майонезной банкой,
то с кружкой жестяной.
Но был финал печальный,
Фортуны злой каприз:
в шалмане привокзальном
стакан свалился вниз.
Разбился на кусочки…
Взволнован общепит:
во всех окрестных точках
судачат – суицид.
А пьянки соучастник
шепнул, - его, со зла,
мол, банка «мелкий частик»
спихнула со стола.
Но смолкли кривотолки.
Средь прочего старья,
закопаны осколки
на свалке вторсырья.
Итог у нас – помойка, -
безжалостный закон, -
во всех посудомойках
печальный перезвон.
А на поминках было
немало горьких слов, -
мол, жизнь его сгубило
"неравенство столов"…
А чашка? Впал в немилость
судьбе – жди бед гуртом:
вдруг ручка отломилась,
сначала, а потом:
облезла вся снаружи,
потрескались бока,
и пепельницей служит
в задрипанном ДК…
От перечницы старой,
услышав сей рассказ
из жизни стеклотары,
его пою для вас…