/Марина Цветаева/
В начале августа на Южный Урал пришла настоящая жара, и, похоже, надолго. На увельские поля будто выплеснули ушат кипятка, и там стало градусов на десять хуже, чем в остальных районах области. Такое пекло, что ко мне в кабинет в открытое окно влетел голубь и пристроился на шкафу напротив настольного вентилятора. Я вхожу, а он смотрит на меня с этаким выражением – мол, я отсюда не двинусь. Наверное, решил – лучше получить веником по клюву, чем добровольно оказаться опять в уличном кошмаре. Впрочем, до прихода уборщицы еще почти целый день, а я – существо миролюбивое.
На следующий день застаю в кабинете у закрытого окна огромного слепня. Он бьется в стекло головой – бум, бум, бум – пока не падает на подоконник. И вертится на спине как сумасшедший.
Боже! Дни начинают гнить с утра – жара просачивается всюду. Жара превратила журналистов в самых ленивых трудящихся, а телефон стал единственным орудием общения и добычи информации. Во взглядах сотрудников на посетителей столько благодарности, что кому угодно разобьет сердце. Если оно есть.
Кончается первая декада августа, но лето все пританцовывает в ритме электросушилки. А вечерами, когда открываешь окно в сад и ждешь прохлады, проклятые москиты вылетают на свою кровавую охоту. Просто кошмар! Но вернемся к реальности….
В двенадцати километрах от Увелки на дороге в Петровку стоит село Марково – одна улица, один магазин, рядом большой дом. В доме живет единственный продавец единственного магазина и по совместительству его сторож. Это к тому, что на гвоздях матицы в его доме висело заряженное ружье, которое по классике жанра обязательно должно выстрелить. Фамилия хозяина – Семисынов. В оправдании ее все его дети – сыновья, а внуки – мужского пола. Собрались как-то вместе под одной крышей – может юбилей какой отметить? Об этом в сводке милицейской не сообщается. А говорится в ней, что семисынята третьего поколения разыгрались в войнушку в дебрях сельской усадьбы, и сынок нашего будущего редактора бабахнул из взаправдашнего ружья деда в двоюродного брата, убив его непонарошку. Со страху в лес убежал и скрывался несколько дней. Потом, голодный и заеденный кровососущей насекомией, вышел к людям согласный на все. Да кто ж его судить будет, несовершеннолетнего?
Разговоров в райцентре – не переслушать! Кому ж не хочется обсудить чужие неприятности? Но событие дало толчок движению в коллективе редакции – не хотим в редакторы человека, воспитавшего братоубийцу. Почему-то уверены были, что райком их поддержит. Петицию составили – мол, так и так: утверждайте нам Ольгу Александровну!
Принесли коллективный документ и мне – подписывай.
Но у меня флотское прошлое, коммунистическое настоящее и на каждый вопрос собственное мнение. Я горжусь своим прошлым и настоящим.
Говорю – привык со своими противниками разбираться сам и один на один, не могу с толпой пинать лежачего.
Не понимают – мол, в коллективе должно быть единодушие: вопрос очень важный, фактически судьбоносный.
В ответ – я во флоте служил, а по кораблю строем не ходят.
Мне – пустое философствование.
Я – есть границы, переступить которые не в силах.
Мне – ты говоришь о том, чего не существует.
Качаю головой – они не только существуют, эти границы, но вы не хуже меня знаете, где именно они проходят.
Мне – мы тоже так думали, а теперь в это не верим.
А я – знаю, что они есть, мне и верить не надо.
Мне – ты идешь против коллектива, однако.
Осталось только хмуро отвернуться к окну.
Мне до смерти надоела эта предсказуемая на безрезультатность возня.
Температура, если верить термометру за окном, где-то под сорок пять.
Обида на природу, досада на коллег, недоверие к затеваемому – все во мне перемешалось, как в мясном рулете. А эти радуются, будто изобрели лекарство от СПИДа. Ладно, в таком разе, я слишком занят, чтобы обращать на них внимание. И вообще, я им не психиатр, мне за это не платят.
Смотрю на себя в зеркало на двери, выкатываю глаза так, что становится видно – там, где положено мозгу быть, ничего нет. Но остается еще одно немаловажное занятие – поковыряться в носу….
Свершилось.
Райком посчитал, что два хищника в одной клетке – это зверинец, и отправил Ольгу Александровну на учебу в ВПШ (высшую партийную школу). А редактором таки стал Семисынов.
Клянусь, я кожей чувствовал, что так и будет – напрасно народ тешил себя надеждами, петиции сочинял, в райком на поклон ходил….
Отвратительная истина.
Весь день был в колхозе «Знамя Октября» - собирал материал о тамошних доярках. Из села прямо домой – в редакцию не заходил. Трудовая неделя закончилась.
Вечером разразилась страшная гроза. Гром грохочет, ветер завывает все сильней, а я сижу у раскрытого окна и млею от восторга.
Ночью долго не могу уснуть и все размышляю – почти ни о чем и обо всем сразу. Чем больше стараюсь уснуть, тем хуже получается. Я будто слышу гул голосов – люди по всему поселку обсуждают мои материалы. Как тут уснешь при таком шуме? Думаю о следующей кандидатуре в герои очерка. Заснуть удается лишь перед рассветом.
Забавно, но, поднявшись в шесть, чувствую себя бодрым. Дорога размыта – бегу выжженным солнцем полем, которое уже парит под его лучами.
Едва воротился с пробежки – звонит телефон. Рановато, однако.
Снимаю трубку, а там – Акулич.
- Ты дома?
Чудесный вопрос!
- Какие планы на сегодня?
- Есть предложения?
- На рыбалку едем с ночевкой, шеф приказал – у него день рождения.
- Что с собой брать – водку? закуску?
- Все будет взято! А завтра – коллективный пикник у реки. Гуляем, старик! …
В конце концов, он все-таки отпустил мою душу на покаяние.
Телефон зазвонил снова после полудня ближе к пяти.
- Ты готов? Дуй до мэня! – сказал Федор и положил трубку.
Я уже предупредил родителей, где проведу нынешнюю ночь. Подхватил рюкзак с вещами для сна под открытым небом и потопал к Акуличу. Возле его дома стояла редакционная «Нива». Семисынов вылез и пожал мне руку.
- Федор Николаевич сейчас придет – полезай в машину.
Сети, лодку и прочее уже загрузили. Вот и Акулич. Редактор за руль.
- Сначала в Кичигино, - говорит Федя.
Шеф был когда-то профессиональным водителем, а движение на магистрали совсем умеренно, так что доехали быстро и молча. Акулич показал, как проехать в нужную часть села, к нужному дому.
Инспектор рыбнадзора Садовой, судя по его приветственному возгласу, воспринял наш визит как приятную неожиданность.
- Вот это да! Какие люди! – воскликнул он с хмельным изумлением.
Акулич поздоровался с ним за руку.
- У шефа день рождения – собрались немного порыбачить. Знакомься – Александр Геннадьевич, Анатолий.
Садовой пожал нам руки и окинул оценивающим взглядом, потом рассмеялся:
- Рыбки захотелось?
Акулич:
- Брось шутки шутить, остряк. К тебе непростые люди приехали – какие еще ох как могут пригодиться.
Садовой выставил руки ладошками вверх:
- Ну, так пригождайтесь.
- Бутылку что ли тебе дать, бестолочь захолустная?
- И заметь, Федяка, таким останусь.
Акулич захватил одну ладонь его и, сжав своею пятерней, проговорил любовно:
- Ловок, бродяга. А хочешь, мы про тебя в газету черканем, как про Захарова – читал?
- В газету, стало быть? – переспросил инспектор с хитрым пьяным прищуром.
- Ага.
- Раз так – в гробу я видел вас.
От неожиданности Акулич рот раскрыл и онемел. Но Семисынов обстановку разрядил – достал из «Нивы» бутылку водки и сунул ее Садовому.
- А я тебя тоже в гробу видел, - сказал Федор ласково, и они оба дружно с рыбинспектором покатились со смеху.
Выбираясь из Кичигино, я думал, сидя в машине – если это и есть нужные связи, то мне их даром не надо.
Поставив сети в запрещенных для рыбалки такими снастями водах Южноуральского водохранилища, выпили водки у костра.
- Ты правильный малый, - Семисынов взял мою руку и стиснул ее своими волосатыми лапами. – Уважительный. А это в наше время – великое дело. И в редакции чего чуть – сразу ко мне приходи. Обязательно посодействую, если над чем задумаешься.
Обычно водка развязывает язык, а у меня в ту ночь вдруг обострился ум. Сам удивился тому, до чего четко работала мысль. Перебирал в уме все, что было известно о Семисынове. Вспомнил День Печати в «Лесниках», когда старослужащие редакции выставили его дураком. Вспомнил подслушанный наезд на Акулича. И вдруг ощутил уверенность, что нет у Семисынова никаких важных связей в райкоме, да и быть не могло. У такого-то! – который не гнушается шантажировать подчиненных? Который может проглотить обиду и утереться? Да никогда! Ни один уважающий себя руководитель не успокоился бы, не поставив на место зарвавшихся «стариков». Избавившись с помощью райкома от Ольги Александровны, он вспугнул остальных – тех, кто писали злополучную петицию. И сам теперь хочет их подкупить. Точно. Сегодняшняя рыбалка и завтрашняя уха на природе затеяны с целью привлечь коллектив на свою сторону. И, между прочим, я теперь вместе с Акуличем вхожу в круг особо приближенных редактора.
Выходило – райком райкомом, а положение его остается шатким. И сегодня мне предстояло решить – по какому руслу направить свою профессиональную жизнь.
Старался не упускать ни одного слова редактора. Семисынов все время делал намеки, но оставалось еще что-то важное, чего он не упоминал. Надо было разгадать.
С этого-то перепутья и вынес убеждение, что каждому человеку назначена судьбой единственная дорога. Ведь мог я, как и все, подписать ту петицию, и сейчас бы не пил водку в обществе шефа. А он бы усиделся в кресле редактора и, глядишь, через месяц-другой вышиб меня из редакции, как подозрительный элемент. Однако судьба решила быть мне с нашим шефом, дабы направить на уготованную жизнью тропу.
Когда опорожнили две бутылки водки, Семисынов предложил мне де юро возглавить сельхозотдел, оставив радио.
- С Татьяной Зюзиной я договорюсь. Ручаюсь, она примет мое предложение. А дальше положись на меня. Никаких затруднений – останешься довольный.
Акулич бросил на него быстрый подозрительный взгляд.
Семисынов холодно сказал:
- Я никогда не вру людям, которых считаю друзьями. Только не хвастайтесь. Говорить с народом буду я – нет смысла злить кого-нибудь.
На том и поладили.
Наутро еще до рассвета поплыли с Федором снимать сети.
Оставшись наедине со мной, Акулич резонно заметил:
- Похоже, в любимчики выбиваешься.
- А ты в нелюбимчиках?
- Это уж не твоя забота. Твое дело – запомнить, что я тебе оказал услугу.
Что-то неладное учуял Федя в предложении Семисынова стать мне заведующим – подозревал какой-то подвох и слегка был встревожен.
- С нашим редактором ухо надо держать востро, - предупредил. – Он коварный, как бес. Вот увидишь – очень скоро заставит нас следить друг за другом и стучать ему. Кого не сломает – выгонит.
Я покачал головой – даже не счел нужным ответить, только сказал:
- Ты же подписал петицию – и ничего?
Акулич замотал головой:
- Не надейся, что с тобой такой номер прокатит – Семисынов всегда и во всем ищет исключительно свою выгоду.
- Какая выгода ему от тебя?
На Федино молчание:
- Уж не засланный ли ты казачок, а?
Акулич, после паузы:
- Знаешь, старик, какая черта мне в тебе не нравится? Ты всегда говоришь то, что думаешь.
- А надо говорить….
- Надо говорить то, что надо говорить… иначе карьеры не сделаешь.
- А я ее делаю?
- Во все лопатки.
Надолго замолчали. Федор выбирал сети, я любовался природой.
Дивная ночь была на последнем дыхании. Перевернутое небо отражалось в воде.
- Ничего, разберемся – змея еще не гремит хвостом. Или ты, может быть, полагаешь, что с дурнем снимаешь сети?
Я имел в виду, что пока не чую подвоха – не знаю, понял ли Федя. Готовясь ответить на зов судьбы, примерял на себя личину будущего завотделом. Достаточно поздно – ведь мне уже почти тридцать – но зато с барабанным боем моих очерков.
Впрочем, не считал себя чем-то обязанным Семисынову. В редакции я работал, помалкивал и наблюдал – и убедился за эти месяцы, что против других мне отпущено с лихвой ума и смелости; просто не представлялось еще случая проявить их в экстремальной ситуации. Неподписка петиции не в счет.
На воде было свежо и тихо. Озноб пробирал. Крупноячеистые сети, вытягиваемые из темной воды, удивляли обилием рыбы.
- Э, старичок, тут и на пикничок хватит, и домой вернемся не с пустыми руками, - радовался Акулич.
Я вежливо наклонил голову, показывая, что слушаю с интересом. А мысли мои далеко. Ах, какие муки сожаления испытывал я теперь, что не подписал петицию против Семисынова. Мне не раз доводилось слышать народную поговорку – жабу готов проглотить, лишь бы другим насолить – но только теперь до меня полностью дошел смысл этих слов. И жабой в данном случае представлялась дружба с редактором. Потому что к отчаянному желанию снова стать свободным от эксклюзивного его внимания примешивалось мучительное сознание, что мне некого винить, кроме себя самого. Ведь все уговаривали, а я не послушался. А это, быть может, был глас Божий!
Вспомнил улыбку шефа и впечатление, какое она производила. Это не было ответом на удачную шутку – его улыбка обнажала его истинную сущность, которая мне не нравилась. Очень возможно, что свежеиспеченная дружба наша будет не самой искренней.
- Чему ты лыбишься? – в сердцах буркнул Федор. – О завотдельстве мечтаешь? А Зюзину куда – об этом ты думаешь?
Я посмотрел на него, натянув вежливую улыбку:
- Если сумею умереть со словами «жизнь так прекрасна», ничто другое не имеет значения. Если сумею умереть с верой в себя, ничто другое абсолютно не имеет значения.
На обратном пути в Увелку безрезультатно пытался уснуть. Сердцем чуял – приближается самый опасный в моей журналистской жизни период; период, чреватый, пожалуй, даже катастрофой. Семисынов недвусмысленно дал понять, что очень на меня рассчитывает – но в чем, интересно знать.
Высаживая меня возле дома, шеф спросил:
- Надеюсь, Анатолий, мы сегодня ночью обо всем с тобой договорились?
- Я в этом уверен, - ответил серьезным тоном.
На востоке уже всходило красное солнце. Утро сулило нам ясный солнечный день.
И он выдался поистине великолепный.
На берегу реки, где мы организовали пикник, стоял шум и гам.
- Да, только тут и можно расслабиться в полной мере, - сказал я и лег на кинутую в траву штормовку. – Дома-то рыбу заставили чистить.
Нина Михайловна улыбнулась в ответ, помешивая ложкой на палке уху в ведре. Поощряемый ее вниманием Акулич рассказывал о рыбалке. А я не принимал участия в беседе – с головой ушел в свои мысли.
Открыл глаза на голос подошедшего шефа.
Федя с заговорщицким видом подмигнул мне и хитро улыбнулся.
Ночное напряжение вернулось в душу. Разгадка была где-то рядом и, однако, все время ускользала. Чего-то не хватало – какой-то крошечной детали, которая подсказала бы нужное направление. Да Бог с ним – со всем этим!
С моего ложа открывался замечательный пейзаж – высокие тополя в темно зеленой дымке листвы, блистающая под лучами солнца вода реки, переживший засуху разноцветный ковер поймы. В природе текла своя жизнь – суетная, неразмышляющая, жадная до впечатлений. И на какое-то мгновение остро так ощутил свое одиночество. Как это странно – быть субъектом вселенной и при этом таким одиноким.
С самого начала пикника возникло подозрение, что Семисынов раскусил меня – что на самом деле я не в восторге ни от его покровительства, ни от предложенной должности. Он что-то подозревает. Настолько, что стоило почувствовать себя человеком, идущим по минному полю – одна ошибка, и все кончено.
Впрочем, это не имело никакого значения – я решил пустить все на самотек.
- Есть проблемы? – проводив шефа взглядом, склонился ко мне Акулич.
- Ничего такого, с чем бы я ни смог справиться.
Это было сказано, скорее, для собственного успокоения.
- Для того, кто понимал, что вчера говорили вечером, не составляет труда сложить два и два. А нам лучше успокоиться и посмотреть, что будет дальше. Никакой политики – я просто хочу плыть по течению.
Не знаю, понял ли меня Акулич. Впрочем, он превосходно играл роль всезнающего и вездесущего фаворита шефа. Отличная игра – браво, Федя! Не забудь выйти на авансцену, раскланяться перед восхищенной публикой и получить цветы за безупречно сыгранную роль.
Уха готова! А еще гора дома жареной рыбы, салаты, хлеб, водка. Но….
Сидящие вокруг накрытой скатерти чувствовали себя скованно, несмотря на выпитое и кажущуюся непринужденность беседы. Шеф принялся всех развлекать, рассказывая разные истории из студенческого быта в ВПШ.
- Вот это жизнь! Литры кофе, никакой еды и постоянные споры, как сделать мир лучше….
Без труда преодолев в себе желание предаться ностальгии о своих студенческих похождениях, отдал должное жареным налимам. Занятие более приятное и вдохновляющее, чем полупьяный треп. А настрой глубоко философский – чему суждено случиться, произойдет: не мне это отменять. Короче, я старался казаться невозмутимым и, кажется, преуспел, но сам-то знал, что сильно нервничаю. Случись в компании наблюдательный глаз, уж он бы заметил, как пульсирует жилка на шее и напряжена мимика, и то, как я тщательно пережевываю каждый кусок.
Как-то незаметно оказалась у меня в собеседницах Зиночка Попова.
- Сколько вам было лет, когда вы уехали из Увелки?
- Поиграем в интервью? – как-то невежливо ответил я.
Завотделом промышленности крутила в пальцах стаканчик с водкой и через стекло рассматривала мое лицо.
- Я знаю о вас только по слухам.
- Если я расскажу о себе, это что-то изменит? – продолжил дерзко.
- Скорее всего, нет.
- И все-таки вы хотите выяснить, каким это ветром меня занесло в районную газету? Для чего? Чтобы лучше меня узнать?
- Чтобы отличить правду от вымысла.
- Превосходно!
- Неужели?
- Так много обо мне болтают?
- По слухам, вы бросили жену с маленьким ребенком и не платите алиментов.
- И вы верите этому?
- Возможно, была причина.
- Я бросил семью, чтобы стать свободным.
- Значит, все, что о вас говорят, правда?
- Не знаю всего, что обо мне говорят, но кое-что верно.
Погрузился в воспоминания. Институт, завод – крушение семьи и амбициозных планов сделать карьеру. С этим вернулся домой. Здесь выпал шанс, и я надеюсь им воспользоваться – остальное дело истории.
- Скажем просто, однажды мы поняли с женой, что не нужны друг другу, и решили расстаться.
- И это все, что вы можете рассказать о себе?
- Пока да.
- Вы не ответили на мой первый вопрос, - продолжала настаивать Зина.
Я притворился, что не понял, но потом нехотя сказал:
- Уехал поступать в институт сразу после окончания школы. Привычная жизнь навсегда изменилась. С первого захода ВУЗ осилить не удалось, вернулся в студенчество после службы в погранфлоте. По залету женился, но сумел убедить себя, что жена – единственная и неповторимая. Да так, что потом вырывал это чувство с кровью….
- Вырвали?
- Девушка одна помогла.
- Увельская?
- Нет. Она погибла.
- Печально. Но вы не отчаивайтесь – где-то на свете и ваше есть счастье.
После продолжительного молчания, в ходе которого Зина проанализировала мои ответы, вновь заговорила:
- Маленькая нестыковка в ответах. Сначала вы сказали, что расстались с женой, поняв, что не нужны друг другу – причем же здесь кровь из сердца и погибшая девушка?
- В моем прошлом множество таких неувязок и нестыковок.
- Что вы хотите этим сказать? Оценка поступка зависит от настроения?
- Вас, в самом деле, это интересует?
Она стояла на своем:
- Мне хотелось бы это услышать.
Да, в моей личной жизни были те еще факты, но рассказывать об этом никому не собирался.
- Профессионализм заедает?
- Понятно. Не настаиваю.
Ну, и прекрасно! Мои отношения с моими женщинами – это моя тайна, о которой не хотелось говорить с посторонним человеком. А теперь особенно – ведь я стал стратегом, рассчитывающим свои действия только на победу. И еще – хочу сделаться человеком, который умеет играть обстоятельствами по своему усмотрению. В моей натуре, похоже, это было заложено природой во имя выживания и защиты. Я собирался много работать, тратя минимум времени на отдых. Но, даже отдыхая, надо продолжать думать о делах, так как древняя самурайская мудрость гласит – если отрываешь взгляд от меча, битву начинаешь проигрывать.
- Извините, не знал, что после бессонной ночи и выпитой водки от меня потребуется быть искрометным собеседником.
В глазах у Зины промелькнуло лукавство.
А я смотрел вдаль за реку, восхищаясь спокойным умиротворенным видом окружающей природы. Лазурное небо, зеленый простор поливного поля, уборочный комбайн и машины, снующие за ним. Непроизвольно отыскал глазами Семисынова и стал изучать его профиль. Даже отсюда было видно, что человек себе на уме. Неискренняя улыбка, бесконечные поклоны, речи полные заискивающего хвастовства….
Само очарование – подумал и подавил неожиданный приступ презрения.
Словно почувствовав мою внутреннюю борьбу, шеф повернул голову и бросил на меня долгий изучающий взгляд.
Демонстративным движением я сделал большой глоток из стакана и с серьезным видом продолжил игру в интервью с Зиной Поповой.
- Откровение за откровение: каково себя чувствовать на дне рождения шефа, против которого вы подписали петицию?
- Что вы хотите этим сказать?
- По логике вещей – коллектив был против назначения Семисынова; райком не прислушался к мнению журналистов; естественная реакция – все подают в отставку.
- А что же вы не подали?
- Я не подписывал.
- Предусмотрительны?
- Мне больше нравится – дальновиден.
Зина насупилась, размышляя.
В это время всем разом дружно захотелось поиграть в волейбол в кругу. Торопиться некуда, а спиртное таки ударило в голову. Масса закуски и выпивки еще оставались на «достархане». Все шло отлично. Но меня не отпускало нервное напряжение.
Акулич заметил это и сказал:
- Все будет хорошо! – не переживай.
- Может, скрестить пальцы на удачу?
Соблазн сделать это был почти непреодолим.
Погода стояла отличная. На нежно голубом небе без единого облачка сияло огромное, проникающее во все уголки солнце. Настроение у народа стало вполне созвучно царящему вокруг торжеству радости и света. Извозившись в песке и соке травы, мы полезли купаться, прогоняя как назойливую муху неприятную мысль о раскаленном воздухе и палящих лучах. И пусть небеса пышут зноем, настроение коллектива теперь искрилось, подобно бликам солнца на воде.
И снова Зина оказалась рядом.
- Признайтесь – вы готовитесь взорвать мир своими очерками?
- Если удастся. И не весь мир, конечно, а его маленькую частичку – Увельский район.
- Невероятная скромность!
- Кажется, вы недооцениваете мои способности.
Солнечные зайчики весело играли на глади воды. И я озорно улыбнулся Зине:
- Скромность – препротивнейшая привычка моя, сознаюсь. В моем списке дурных привычек, от которых надлежит избавиться, она стоит третьей после курения и влюбчивости. Но, отвечая на ваш вопрос – как я оказался в районной газете? – без ложной скромности расскажу. Закончив ЧПИ (челябинский политехнический институт), два года тщетно пытался сделать карьеру инженера на станкостроительном заводе.
- А просто инженерная должность вас не устраивала?
- Плох тот солдат…. Даже дворник мечтает стать управдомом.
Зина сокрушенно покачала головой:
- Это мужское все – карьера, лидерство…. Есть много таких профессий, где совсем не хочется продвижения по служебной лестнице.
- Журналистика, например? Согласен.
- Или театр, где можно быть популярнее главрежа. Да мало ли.
- Что, по-вашему мнению, преследует шеф, собрав на свой день рождения людей, еще вчера дружно его отвергавших?
Не поднимая глаз, Зина нервно хмыкнула и пожала плечами.
- Вы поступаете благоразумно, не спеша с ответом. Лично я подожду, чем это закончится. Может случиться так, что подзавязку пикника всех подписантов известного документа шеф собственноручно будет топить в мутных водах реки Увельки.
На эти слова Зина хихикнула и отыскала глазами Семисынова. Тот играл в водное поло так увлеченно и рискованно, что скорее о его безопасности стоило думать.
- Пойдемте, грибы поищем, - предложила Зина, указав на ближайший лесок.
День был жаркий; солнце, стоявшее высоко в мареве пустого неба, безжалостно жгло деревья и редкую сухую траву. Все замерло в березовом колке. И странные мысли рождались при виде этого запустения. Мне вдруг стало казаться, что на реке Коелге в пещере Титичных гор вот-вот откроется заветная дверь в странный и неведомый мир. Она зовет меня. Мне пора. Престранная идея, ничего не скажешь. Наверное, стоило написать об этом книгу, чтобы избавиться от навязчивых видений. Теперь я уже не тот сумасбродный юноша, которого многое озадачивало и смущало. Я стал старше и умнее. Все глупое детское осталось позади – розовые долины возле Падающей Воды, радуга без дождя над плато. Все эти естественные стадии взросления уже в прошлом. С тропы Познания я перешел на тропу Созидания – и решил: надо что-то делать в жизни и для себя.
Солнце жгло немилосердно. Вытирая с лица паутину и пот, мы выбрались из пустого колка – без грибов, без ягод. Хотелось пить. Вернулись к оставленному «достархану». И тут я вдруг сообразил, зачем мы здесь.
- Скажите, а на подарок шефу ко дню рождения в редакции скидывались?
- С этим в порядке все. Так вы мне скажите, наконец – как вы попали в редакцию? и что вас в ней удерживает? карьера? другие цели?
- Направила Демина, принял Кукаркин – это по поводу как попал. А вот что удерживает…. Есть кабинет, стол, стул, свет; с земным притяжением все в порядке – что еще надо человеку с высокоразвитым абстрактным мышлением?
- В чем же оно выражается, абстрактность вашего мышления?
- В понимании фундаментальной связи всего сущего.
- Где-то я это уже слышала.
- Вряд ли. Уверяю вас, уважаемая коллега, эта связь – плод моих размышлений. Вы живете и работаете в ожидании зарплаты; шеф наш – головокружительной карьеры из шоферов в секретари обкома партии; а я живу в ожидании интересного, загадочного, судьбоносного явления – ну, к примеру, контакта с инопланетянами. И в этом черпаю свой жизненный оптимизм. Есть ли на свете хоть одно стоящее дело – как то приобретение дачи, машины, квартиры – в котором я мог бы проявить хоть сотую долю моих умственных способностей? Нет, таких дел нет. Отчаиваюсь ли я по этому поводу? Угнетен? Разочарован? Нет. Я спокоен и жду своего часа.
- Что ж, я очень рада, - поспешила сказать Зина Попова. – Но при чем здесь районная газетенка? Вы могли бы ждать своего часа… ну, я не знаю… в пещере отшельника – ничто не отвлекает от ожидания.
Я вздохнул и ловким движением скрутил пробку с бутылки минералки.
- Пейте, - протянул ее Зине.
Она поискала глазами чистый стакан и, сокрушенно покачав головой, припала губами к горлышку. Утолив жажду, протянула бутылку мне.
- Попробуйте объяснить связь всего сущего.
- Ну, это как бы иллюстрация принципа социализма – от каждого по способности, каждому по труду. Скажем, карьерист бьется над своей карьерой, а, по сути, двигает прогресс.
- Ага! А вы в это время отлеживаетесь в пещере, поджидая инопланетян?
- Я в это время работаю в районной газете.
- И это позволило вам преуспеть в карьере?
- Но заметьте – без всякого на то моего желания.
Зина посмотрела на меня со странным вниманием.
- Вы так считаете?
- А почему нет? Смысл в том, что все происходит помимо нашего желания – жизнь, как водная стихия, выталкивает на поверхность то, что пригодно к плаванию.
- Например, нашего редактора.
- Как кусок дерьма.
- Я думала, вы друзья.
- Он почему-то тоже так думает.
- Так откройте ему глаза.
- Спросит – скажу, не спросит – к чему?
- Это ваш принцип?
- Это мой принцип – не противиться воле случая.
- Как у Толстого. Но ведь Ленин доказал, что это – самообман.
- Кому доказал? Мне – нет.
- Что ж, с точки зрения вашей аргументации вы возможно правы. Но как же быть остальным?
По-моему, Зина была в растерянности – более не знала, чему верить в этих пьяных бреднях. В течение сегодняшнего пикника ей пришлось пройти через такую сумятицу моих откровений, что ее психика не была в состоянии остановиться на чем-то стабильном, что обеспечило бы относительно приемлемое чувство веры и душевный покой. Или посчитать меня шизонутым – что проще всего. И ее затуманенные алкоголем мозги отказывались далее анализировать – она устала и была подавлена. Возможно, не нашла в моих рассуждениях ничего интересного, чему бы можно было поверить, и снова погрузилась в самоанализ. Подошла к пониманию, что своим любопытством испортила мне праздничное настроение. И все же успокоила себя мыслью – если делать то, во что веришь, то все будет хорошо. Далее она поверила, что, испортив человеку пикник, следует хотя бы извиниться.
Конечно, самым правильным, отрезвляющим и разумным было бы прекратить эту дискуссию и что-нибудь съесть или выпить. Она покажет Судьбе, кто здесь хозяин.
Но Судьба тоже решала этот вопрос.
К нам подрулил Семисынов, который старался держать все под контролем.
- Если у вас интимные темы, меня здесь нет.
- Как же вы услышите наш ответ, если вас здесь нет? – фыркнула Зина.
- А почему бы мне самому не предложить тему? – спросил шеф.
И предложил. И они с Зиной принялись ее обсуждать, а я молча наблюдал за происходящим, чувствуя себя отсутствующим.
Семисынов тронул меня за плечо.
На миг показалось, что я вернулся из далекого путешествия на другую планету, где царили мир и спокойствие, было светло, и играла музыка. Теперь чувствовал себя таким расслабленным, что даже лень было дышать.
А шеф:
- Ведь ты не дурак – надо отдать должное – однако повторяешь ошибки всех умных людей: считаешь всех остальных дураками.
Я спрятал раздражение за улыбкой:
- С чего вы решили?
- С твоих материалов. К чему эти очерки? Вся мировая пресса делает тиражи на репортажах, а мы занимаемся топографией чужих пупков.
Слова Семисынова вызвали профессиональный протест выпускницы журфака, а меня заставили призадуматься. Его слова обидели и одновременно раззадорили. Медленно расправил плечи, испытывая странный холодок, словно сунулся головой в холодильник. Этот покусывающий кожу холодок предчувствия был знаком. Тихо и яростно прошептал:
- Если вам что-то нужно от меня, дайте знать, но не смейте упрекать меня за мои поступки: за всем, что я делаю, моя ответственность.
Я весь дрожал от напряжения и ярости. Однако холод медленно и как-то виновато начал отступать. Попытался своими чувствами проследить его уход, как внезапно был остановлен голосом шефа, скрипучим и печальным, как завывание ветра:
- Мне очень жаль; мне очень жаль, но истина гласит моими устами.
Я догадывался, что Зина просто так не сдастся, но сам предпочел выждать, не вмешиваясь. Когда их спор закончился вничью, и Зина отошла на зов подруг, я спросил шефа напрямую:
- Не знаю, что вы затеваете, но догадываюсь. Если вам нужна моя помощь, не озадачивайте меня так.
Шеф повернулся ко мне:
- Я сделаю вид, что ничего не слышал, чтобы не задавать тебе вопросов, ибо знаю, твои ответы только взбесят меня.
И проворчал что-то еще, чего я не расслышал.
Последовавшую затем тишину нарушал лишь шум веселящейся компании.
А. Агарков
февраль 2016 г
http://anagarkov.ru