Удивительно, как вполне традиционная затея, составить – хоть мысленно – донжуанский список, обнаруживает странное. Там окажутся особы, которых и вспоминаешь-то с большим трудом, и будут отсутствовать многие, заметно присутствующие в жизненной картине.
Вот в девичьих терминах с ней у меня «ничего не было». А в моей жизни – так случилось – она долгое время занимала большое место, хотя виделись мы за много лет считанное число раз.
Драматизировать тот период моей жизни не хочется, как и ссылаться на то, что происходящее за окном сильно усугубляло ситуацию. Конечно, переход в 90-х в новую эпоху дался разным людям по-разному. Кто-то его просто не пережил, а некоторые счастливчики и не заметили.
Но вышло так, что собственный мой мирок осыпался еще накануне, потому внешние обстоятельства как бы наматывались поверх этого, и я далеко не сразу обнаружил, что из человека, смотрящего вдаль и ввысь, превратился в глядящего под ноги. Нищета поначалу переносилась легко, поскольку была еще в значительной мере всеобщей. Заботы были просты, и сводились к поиску средств существования. И даже некоторые проистекающие из этого следствия не воспринимались драматически. Тем не менее, от одного факта не уйти - сложилось так, что моя мужская невостребованность выжигала меня изнутри. Ну как помыслить о каком-то донжуанстве, если даже угостить даму чашечкой кофе - трата непосильная. Именно потому случайная встреча с давней знакомой на остановке у метро - оказалось, что мы живем неподалеку друг от друга - мной воспринималась, как подарок.
За прошедшее время еще похорошела; умница, ну, настоящая тургеневская девушка. Была уже замужем, растила дочку. После этой встречи она примерно раз в год позволяла мне сходить с нею на какую-нибудь выставку. «Его никуда не вытащишь», лаконично поясняла она. И почему-то случалось это всегда в холодный сезон, а она непременно в длинном и закрытом, что в моем чудовищном положении огорчало, но не смущало – все в ней отдавало такой убедительной элегантностью, что сомнений в полном совершенстве и того, что скрыто, не возникало.
Впрочем, летняя занятость ее не была загадкой. Работа преподавателем, с их длинным отпуском, делает лето немного парадоксальным сезоном, сочетающим расслабленную жизнь на даче с носящими лихорадочный характер приездами в город. А зимой все было понятно: семейные заботы; с работы бегом на оздоровительные процедуры с болезненным ребенком, и прочее.
Так длилось несколько лет. Она заполняла в моей жизни место чего-то высокого и светлого. И это по-прежнему воспринималось подарком, потому с заметной несимметрией моей роли в ее жизни, и ее в моей, я легко смирялся. Изредка мы перезванивались, и как-то, среди прочего, я как о чем-то совсем несбыточном, высказал желание послушать, как она играет на фортепиано. Поскольку было ясно, что у нее дома мне точно не оказаться, подразумевалось, что на моем пианино. На это она ответила, что ей будет не хватать двух верхних клавиш. Это следовало понимать так, что у нее-то дома стоит полноразмерный рояль. Снобизма в этом я не видел, и просто приплюсовал ко всем прочим моим восторгам.
А однажды летом как-то выяснилось, что она в городе, и одна. Редкий шанс увидеться с ней мне очень не хотелось упускать. Но она не могла покинуть дом из-за болезни собачки. Мы перезванивались весь день. Наверное, понятно, что заниматься чем-то я уже не мог. Отсчитав достойную временную паузу, я звонил, и интересовался самочувствием собачки. Сначала ожидали, что той полегчает, потом ждали ветеринара. День склонялся к вечеру. На звонки мои она отвечала благожелательно, и не лишала меня надежды увидеться, которую тоже понимала редкой. Врач пришел и сделал укол. Песику стало легче, он заснул, но оставить его она не решалась.
Конечно, целомудренность моих желаний диктовалась обстоятельствами, но события, сами собой закручивающиеся в тугую спираль, уже заставляли меня волноваться, поскольку выходило, что мне предстояло оказаться у нее почти ночью.
В очередной раз я набирал ее номер, уже дрожа. Осведомился о состоянии дел.
- Чего ты хочешь? – вдруг было сказано мне с совершенно неожиданной базарной интонацией.
Тоном этим совершенно скомканный, я ответил:
- Ничего.
На том и распрощались.
Успокоиться не мог долго. В голове все прокручивалась картина этой спирали, начавшейся мягко, незаметно ускорившей вращение до бешеного, и так больно меня откинувшей. И почему-то возникал образ изящного мизинца, тянущегося к самому краю клавиатуры.
Чего я хотел?
Счастью легко дать определение: это когда с женщиной хочешь все. Говорить и молчать, радоваться и скучать, заниматься любовью и уборкой, есть, пить, спать - и не спать, любуясь ею спящей.
Мне было нужно просто увидеть ее. Да, видно, пары душевных клавиш на меня не хватило.
