Роман в рассказах
Книга первая
ВОСХОЖДЕНИЕ
Рассказ пятый
Т о н ь к а
Соблазн
I
Она лежала на камне, подставив горному ультрафиолету совершенно белое пузо и такие же молочные ноги. В этом году она выбралась в горы в первый раз и сейчас, сбросив трико и лёгкую рубашонку, предоставила себя жарким солнечным лучам. Она лежала уже минут двадцать, почти не шевелясь, и наслаждалась.
– Эй, подруга, – не выдержал Вовчик, – Мы шашлык не заказывали!
– Аэросолярий – дело полезное, – возразил Виталька, – облагораживает кожу, убивает вредные бактерии, обновляет эпителий, избавляет от прыщей. И вообще! Чего привязался к девочке?!
– Ага! Обновит эпителий! Сначала обдерёт до мяса, а потом обновит. А может до рака кожи доведёт! Антонина! – Вовчик подобрал маленький камешек и бросил в неё, – Тонька, у тебя в роду раком кожи болели?
Тонька, не обращая на них внимания, перевернулась на живот и подставила солнцу спину, распустив завязки лифчика, чтобы не осталось незагорелых полосок.
– О! – восхитился Вовчик, – Стриптиз! – Он перестал пялить глаза на Тоньку и повернулся к Витальке.
– А от прыщей совсем другое избавляет! – заявил он, – Тонька! Давай мы тебя от прыщей избавим, а? Прямо сейчас!
Тонька всей своей белой спиной выражала презрение. Ребят она знала давно, бояться их было нечего, особенно Витальку. Так, потрепятся и успокоятся.
– Пошляк! – поморщился Виталька, – Чего к девочке-то привязался? Пусть обугливается! Нешто до палаток не донесём?!
Тонька лежала, в пол слуха прислушиваясь к их трепотне, и думая своё.
"Вовчик, конечно, пошляк, – лениво думала она, – А Виталька – ничего!" – С ним бы она с удовольствием поизбавлялась от прыщей! Только, как к нему подобраться? Кажется, такой неприступный. Файка говорит, пыталась, да не получилось ничего. Так, пососались немного в палатке, и то не в засос, даже щупать он её не стал. Хотя и вдвоём были, никто не мешал. А Лидка, Виталькина подруга, с которой он, бывало, и своими секретами делился, и которая даже не рассчитывала его охмурить, говорила, что у него большая любовь, на всех остальных он и не смотрит даже. А про Файку со смехом презрительно выдала: – Виталька мне рассказывал! Говорит, еле живой ушёл!
Хотя, смотрит он на неё сейчас, почти голую, плавки-ласточки и узенький лифчик купальника – не в счет, смотрит он очень даже выразительно. Да и ночью в палатке оказался рядом с ней и прижимался очень крепко, и обнимал её, можно сказать, даже нежно, или осторожно, как посмотреть.
Виталька в составе институтской тургруппы выбирался в горы чуть ли не каждую неделю. Для этого специально выделялся автобус, и человек тридцать пять – сорок вырывались на природу. Замдиректора по хозчасти, Ашот Акопыч, старый армянин, человек весьма осторожный, выделял автобус неохотно – как бы чего не вышло.
– Эти туристы отдыхают в выходные, – говорил он, – потом в понедельник отходят, во вторник делятся впечатлениями, в четверг начинают бегать, организовывать новый выезд, в пятницу уезжают, на работу остаётся только среда, да и в среду они работают через пень-колоду, башка другим занята! Так что от этих поездок пользы никакой, кроме вреда.
Но директор, сам степняк, человек подвижный и непоседливый, любитель рыбалки и охоты, смеялся и в ответ на его стенания приговаривал:
– Пусть ездят. Они после этих поездок за одну среду наработают больше, чем прочие домоседы-дармоеды за всю неделю.
И автобус регулярно выделялся.
Тонька в прошлом году приобщилась к этим вылазкам. В этом году она собралась впервые, как-то до этого не получалось. И надо же, поездка чуть не сорвалась. Ашот Акопыч уходил в отпуск и выделять автобус наотрез отказался.
– Ты кто такой? – спрашивал он, тыкая кривым указательным пальцем в Виталькин живот, когда тот, распалясь, начинал стучать по столу и предупреждал, что будет жаловаться. Вопрос был риторический – Витальку он знал с самого момента рождения, был начальником экспедиции, в которой работала мать, и когда той подошёл срок рожать, сопровождал её в город и, не довезя до роддома километров тридцать, принимал у неё роды прямо в кузове видавшей виды "полуторки" вместе с шофёром дядей Яшей, старым болгарином, и был, можно сказать, Виталькиным крёстным отцом.
– Ты кто такой? – спрашивал Ашот Акопыч и делал круглые глаза.
– Я старший техник Гнатюк! – возмущённо отвечал Виталька.
– Я со старшими техниками не разговариваю! – величественно ответствовал Ашот Акопыч и отворачивался.
– Я – заместитель секретаря комитета комсомола института по организационным вопросам, – существенно уточнял Виталька, – и требую, чтобы вы объяснились!
– А, это другое дело! Замсекретаря, это совсем другое дело! Не дам! Автобус не дам. С вами там случится чего, а мне отвечать! А я в отпуск ухожу, в круиз вокруг Европы. Как Семён Семёныч. Горбунков. Если такое дело сорвётся, моя Аревик мне яйца оторвёт!
Всё было бесполезно, Аревик Абрамовну Виталька знал хорошо, угроза была натуральная. Жаловаться директору было бесполезно, да и тот мог бы взять ответственность на себя, но был в командировке.
– Ты пойми, крестничек, – уже запросто, обняв Витальку за плечи, говорил Ашот Акопыч, – ведь такой круиз раз в жизни бывает. Сорвись это дело, как я Аревик в глаза смотреть буду?
Слава Богу, у Вовчика, Виталькиного помощника и председателя институтской туристической секции, были хорошие знакомства в соседнем институте, и поездка сорвалась не для всех, у соседей в автобусе оказалось шесть свободных мест.
Поехали, естественно, Виталька, Вовчик, их постоянный спутник по горному отдыху Герка, Виталькина подруга и душеприказчица Лидка и её подруги, Файка и она, Тонька.
Компания была чужая, ехали в автобусе молча, не то, что их институтские, которые начинали распевать "Бабку-Любку", как только автобус отваливал от институтских дверей, и заканчивали, когда доезжали да места, перебрав всё разухабистое, что было придумано бардами к тому времени, включая и знаменитое "Мы едем, едем, едем…".
Виталька ехал на одном сидении с Лидкой и что-то ей бурно рассказывал, отчаянно жестикулируя, та смеялась и уворачивалась от его рук, явно боясь попасть под эту мельницу. Вовчик с Геркой тоже сидели на одном сидении и о чём-то оживлённо беседовали. Файка с Тонькой садились последними, сесть вместе не получилось, и они отчаянно скучали.
Приехали до места уже затемно, наскоро поужинали, чужие разбрелись по палаткам, у костра остались всего человек десять-двенадцать, в том числе их шестёрка. Виталька с пол часа слушал, как не очень талантливый в этом направлении паренёк мучает гитару, потом не выдержал, отобрал, немного подстроил и часов до двух напевал из Окуджавы, Клячкина, Городницкого, Градского, Визбора, Высоцкого и всех остальных, в том числе и своё. Девчонки совсем разомлели, требовали ещё и ещё, и когда Вовчик часов в двенадцать высказал пожелание разойтись по палаткам и хоть немного выспаться, возмутились и не отпускали их ещё часа два.
У Вовчика палатка была маленькой, они разместились там с Геркой. Виталька возил свою новую – польскую! – просторную палатку, вчетвером в ней улечься можно было запросто. Сам он лёг с краю, и так получилось, что Тонька оказалась рядом с ним. Файку, рвавшуюся на это место, бесцеремонно отодвинула Лидка, сама рядом с Виталькой не легла по одной ей известным соображениям, вот и досталось это место Тоньке.
Она не знала, как себя вести. Виталька ей нравился, может, даже и очень нравился, но кидаться ему на шею она не собиралась. Тем более, зная от той же Лидки о его воздержанности. Но, когда они уже улеглись и успокоились, он просунул руку ей под плечи, привлёк её голову к себе и положил себе на грудь. Ей вдруг стало тепло и уютно, а внутри разлилось незнакомое и непонятное ещё блаженство.
II
Отец воспитывал Тоньку в строгости, что называется, держал в ежовых рукавицах. До окончания школы её не отпускали ни на какие вечеринки, ни на какие дни рождения одноклассников и других друзей, которых у Тоньки было не так уж и много. Мать отцу не перечила, за Тонькой следила, и той крепко доставалось, если она вдруг задерживалась где-то после окончания уроков. В школе организовался кружок художественной самодеятельности, Тонька неплохо декламировала, пела и с удовольствием начала ходить на него, но как-то они задержались очень уж допоздна, готовились к городскому конкурсу. Тогда в школу заявился её отец, объявил, что этот вертеп разгонит, забрал Тоньку домой и запретил ей ходить на кружок. Тонька подвела класс, школу, не помогла даже Вера Васильевна, их классная руководительница, которая бралась провожать Тоньку до дома после их занятий. Как она не уговаривала, отец был непреклонен.
Непонятно, откуда у него была такая патологическая боязнь за Тонькину нравственность, может быть, сам за жизнь испортил не одну девку, может, что ещё, только Тонька жила, как Василиса, похищенная Кощеем и запертая в глухом замке.
О том, что мальчики отличаются от девочек, и чем они отличаются, Тонька, конечно же, знала уже годам к семи, более освобождённые подруги просветили. В своих ночных мечтаниях она часто представляла, как она встречается с мальчиками, с тем же соседским Сёмкой, к тому же и её одноклассником, и что они могут с мальчиками делать. В натуре же до окончания школы это случилось всего один раз, летом после первого класса: Сёмка как-то поймал её в подъезде, они играли во дворе в пятнашки, он погнался за ней и загнал её в их подъезд, там догнал и не просто запятнал, а прижал к стенке и вдруг наклонился и стащил с неё трусы. Она стояла, ни жива, ни мертва, а он лазил пальчиками по её щелке, и ей это было далеко не противно.
За этим занятием их застала её мать. С руганью и оплеухами она загнала Тоньку домой, а вечером пришедший с работы отец первый и единственный раз в жизни вздул её ремнём по голой заднице. Было не столько больно, сколько обидно, она же была не виновата, это всё Сёмка!
Боль от порки быстро прошла, а вот ощущение Сёмкиных пальчиков в своей щёлочке ей запомнилось на всю жизнь.
А на выпускной вечер тот же Сёмка заманил её в свой класс и там, на своей же последней в ряду парте, за которой просидел два последних года, без особой романтики и переживаний лишил невинности.
Сёмка оказался подлецом и, попользовавшись ей несколько раз, бросил, изменив с её же подружкой Светкой. Тонька переживала целый месяц и успокоилась только тогда, когда узнала от ревущей Светки, что окаянный кобель и её тоже бросил. После этого Тонька как с цепи сорвалась.
Учиться дальше ей пока не пришлось, в институт она не поступила и отец устроил её в проектный институт, где шоферил сам, в отдел корректоров. В первые же дни после поступления их отправили на сельхозработы на месяц, и там она перезнакомилась со всей институтской молодёжью.
На Витальку она обратила внимание сразу. Днём он, правда, мало выделялся среди других ребят, средний и даже невысокий ростом, на добрых полголовы ниже её, в очках, одетый как попало, правда, приятной внешности и чем-то похожий на Чапаева в исполнении Бабушкина со своими пышными запорожскими усами. Зато по вечерам они ещё с двумя-тремя парнями брали гитары и по очереди пели душевные и смешные бардовские песни. Причем, за весь месяц Виталька повторялся, только когда его очень просили. А когда пели другие, он всегда подхватывал, слова он знал практически всегда. Пел он негромко, особого голоса у него не было, но выходило это очень чувственно и даже артистично, как будто он не просто пел, а играл песню, в лицах разыгрывал какую-то историю.
Сам Виталька, правда, Тоньку особо не выделял. Так, одна из многих девиц, тогда их окружавших. Ребят на тех сельхозработах было двенадцать человек, не считая шестерых шоферов, завхоза и трёх начальников. Всего двадцать два мужика. И то, завхоз и начальники, давно и прочно женатые – не в счёт! А девчонок, таких же, как она или чуть постарше, из институтских сотрудниц, что пока не замужем, кого ещё на сельхозработы послать можно, – без малого сотня, по пять с половиной на каждого. А если ещё и двух женатых шоферов отбросить, вообще по шесть получится. Выбирай, не хочу! По вечерам на танцульках, когда завхоз Максимыч заводил допотопный патефон и объявлял белый танец, дело чуть до драки не доходило!
Она тогда увлеклась Валькой Зелениным, Виталькиным другом и одним из вечерних певцов. Витальку в то время не отпускала от себя и никого к нему не допускала Надька, дама весьма в себе уверенная и самонадеянная. Из девчонок Тонька как-то сразу, ещё в отделе корректоров, подружилась с Лидкой и Файкой, как потом оказалось, Виталькиными подругами.
После танцев, когда выходил начальник, совершенно непробиваемый Степаныч, и объявлял отбой, Валька утаскивал её гулять за околицу, где среди поля черными великаньими головами высились стога прошлогоднего сена, и они кувыркались там до одурения. Возвращались они под утро, Валька с ходу, чуть не от порога их комнаты, прыгал на свою раскладушку, и та со страшным грохотом рушилась на пол: Виталька каждый раз подламывал ей ножки. Ребята просыпались и обещали подвесить Вальку за причиндалы, а всегда философски настроенный Гриня задумчиво тер подбородок, глядел на часы и успокаивал: – Ну что вы расшумелись, каждый имеет право возвращаться вовремя! Просто это вовремя у всякого разное. У кого – двенадцатое, у кого – второе, а у кого и вообще – пятое, – он показывал на часы и смотрел на Вальку укоризненно.
Когда Вальку отозвали с сельхозработ и прислали вместо него Славика, маленького, невзрачного, какого-то зачуханого малого, она тут же вечером в день его приезда, его и окрутила. Другие-то были все разобраны, воевать за них было бесполезно, а этот, свеженький, никем ещё не занятый, попался ей на удочку, как голодный малёк.
Когда, опять-таки под утро он пришёл в их комнату и присел на край раскладушки, (ножка была, естественно, подломлена, но грохота не было, Славик, в отличие от Вальки, на раскладушку не прыгал, а просто сел, и проснулся только Виталька), когда он, поправив раскладушку, сел и, совершенно счастливый, захлёбываясь, стал выкладывать Витальке, как Тонька сделала его мужчиной, и что она вообще с ним вытворяла, и как он её покорил, Виталька хмыкнул, вздохнул и произнёс:
– Да, парень, ты герой. А Вальку жалко.
– Почему Вальку, – не понял озадаченный Славик.
– Да там, где ты был сегодня, ещё от его сливок не высохло! – зло сказал Виталька и отвернулся досыпать. Валька был для него большим другом и то, что Тонька так просто, походя от него отказалась, было для него непонятно, неприятно и неприемлемо. Конечно, сам Валька был тот ещё бабник, но и он не стал бы в день отъезда своей пассии охмурять другую.
– Так она что, шлюха что ли? – растерянно спросил Славик.
– Ну, если это не шлюха, то какие же тогда вообще бывают шлюхи, – пробурчал Виталька, – Спи давай, через пару часов подъём!
О том, что про Вальку и Славика Виталька знает, Тонька была в курсе. Историю эту, практически слово в слово, передала ей Лидка, Виталька, естественно, не удержался и рассказал ей всё, как оно и было.
После Вальки и Славика были и другие институтские парни, слух о её перераскрепощённости распространился быстро. Особенно после того, как она начала ездить в горы. Там, по ночам, в горной тиши, как-то вроде сама природа способствовала не только духовному общению. Даже самые твёрдоустойчивые девчонки и, тем более, ребята охотно шли на контакт.
А как-то этим уже летом, озверев от однообразия рабочей своей жизни, она пошла в кино и там, в полупустом зале, в темноте к ней под юбку залез сосед по креслу, совсем незнакомый, что называется, взрослый мужчина, лет сорока, не меньше. Своей рукой он довёл её до состояния полного безумия, потом распустил ремень своих брюк, обнажил возбуждённый свой инструмент и заставил её ручкой доводить его до боевой готовности. И тут же, не сходя со своего кресла, несмотря на её сопротивление, совсем слабое, впрочем, овладел ею.
Тем же вечером, ещё не отошедшая от необычайности случившегося, она взахлёб, со всеми подробностями выложила эту историю Лидке. Та слушала и качала головой: – Ох, Тонька, и нарвёшься ты когда-нибудь!
И вот теперь Виталька сидел рядом и пялился на неё.
III
Виталька сидел и откровенно рассматривал Тонькины прелести.
"Ничего она, девка, – думал он, – всё на месте. И попка солидная, никуда не денешься, и бюст в наличии, не очень выдающийся, а есть. С Лидкиным, скажем, конечно, не сравнить, да и с Файкиным тоже, но всё же. Длинная немного. Но и в этом какая-то изюминка есть. Как там, в анекдоте? Пока от губ до пупка добрался, поезд от Нью-Йорка до Сан-Франциско дошёл! Какие уж тут дети! На них просто времени не хватило! Ха-ха… Шлюха, конечно. Но что в этом такого уж зазорного-то? Не проститутка же, за бабки себя не продаёт, а могла бы."
Он снова прошёлся глазами по её телу.
"Да уж, ещё как могла бы. На Бродвее-то и не такие фигуристые нарасхват. А подруга хорошая. Когда в прошлом году меня чуть из комсомола не попёрли, на заседании комитета набросилась на моих травилок и орала на них так, что Слава, тогдашний секретарь её долго успокаивал! Как это она там аргументировала? "Если Гнатюк не комсомолец, то кто тогда комсомолец? Эти шавки, что ли? Да их самих гнать надо из комсомола, к чертям собачьим. Правильно он этой заразе по щекам надавал! Нечего чужих подруг шлюхами обзывать! "
Он посмотрел на Тоньку почти нежно. Та из-под прищуренных век перехватила его взгляд и, не зная, о чём он думает, подмигнула. Виталька улыбнулся и сделал ручкой.
"Молодчина. И когда Файкина мать заболела серьёзно, первая об этом узнала и даже организовала дежурства в больнице.
Ну а то, что мозги ветром повынесло и на передок слабая – так тут уж природа такая, ничего не попишешь!"
Утром они, наспех позавтракав и искупнувшись в холоднючей горной воде – купался, впрочем, один Виталька, остальные просто умылись – собрались и пошли брать местную вершину. Пошли только Виталька с Вовчиком и Тонька, Герке с Лидкой и Файкой досталось дежурить на обед и они до обеда, естественно, никуда уйти не смогли и присоединились к матрасникам из соседнего института. Матрасниками Виталька, вслед за придумавшим это Геркой называл туристов, приезжающих только позагорать да покупаться и не отходивших от автобуса дальше местного сортира.
В поход за ними увязались трое ребят и девчонка из хозяев автобуса. Ребята хотели подвигов, а девчонка – потому что с вечера Виталька произвёл на неё очень сильное впечатление. Она обращалась к нему на "вы", хотя и была всего на год-другой младше него, и её хотелось подольше быть в его компании. Звали её Танечкой.
Но, пройдя по ущелью километра два, уже перед самым первым серьёзным подъёмом пристяжные заныли и остались отдыхать. Вовчик, отвечающий за весь их временный отряд, строго настрого приказал им ждать их возвращения, а если вдруг станет невмоготу – речушка тут была махонькая, особо не раскупаешься – то не ждать, а валить вниз к автобусу. Благо, по дороге вниз ущелье не разветвлялось, дорога была одна, не заблудишься.
Оставив половину сухого пайка остающимся (– Можно было бы и не оставлять, всё равно они ждать не будут и к обеду будут в лагере, – возмущался Вовчик, но Виталька настоял – таков порядок!), они двинули вверх.
Виталька и Вовчик, туристы со стажем, шли легко и свободно, Тонька шла между ними. Было видно, что к таким походам она, выбравшаяся в этом сезоне в первый раз, ещё не готова. Виталька, шедший первым, часто оглядывался и приноравливал свой шаг к её возможностям. Вовчик морщился, такой несвойственный ему темп изматывал, но терпел.
Подъем был совсем не трудный. И вершина, хотя и уходила за три тысячи метров, была покатая и на самом верху её была плоская площадка величиной в три футбольных поля. На этой вершине Виталька уже бывал, только поднимался он с альпинистами с другой стороны, по гораздо более серьёзному маршруту со скалами и пропастями, с верёвками и забиванием крючьев. Так что подъём для него, да и для Вовчика не составлял особого труда. Тонька же вымоталась окончательно. До самого верха она доползла на одном упрямстве и на Виталькином подбадривании. Вовчик такого рваного темпа не выдержал и метров за пятьсот до окончания подъёма убежал вперёд. Витальке деться было некуда, он помогал, как мог. Последние метры, где было довольно круто, он просто упёрся руками в её попу и буквально запихал наверх.
На верху, однако, она взбодрилась, орала троекратное "ура-а!!!" вместе с Виталькой и Вовчиком, с удовольствием фотографировалась, когда Вовчик, приладив фотоаппарат на здоровый камень, поставил их на фоне убегающих вниз склонов и, нажав на спуск с задержкой, успел пристроиться к ним. Потом они с удовольствием слопали сухой паёк, уничтожив почти весь наличный запас воды, положили в банку под триангуляционным знаком весть о себе, чтобы следующие официальные восходители заверили, что они здесь побывали, насмотрелись на открывающиеся под ними умопомрачительные виды, перефотографировали друг друга на фоне далёких гор на все шестнадцать румбов и с сожалением отправились назад.
IV
И вот теперь она растянулась на камне на том самом месте, где они оставили своих неудачных попутчиков, и где на утёсе напротив этого камня красовалась, выведенная красивым девичьим почерком, надпись: "Виталик, простите, вас слишком долго нет. Таня."
– Ага! – съехиднечал, увидев надпись, Вовчик, – Вот и ещё одно разбитое сердце! Сколько их у тебя?
– У меня – одно! – отпарировал Виталька, – И не очень-то разбитое! А ты на гитаре учись играть! И у тебя не меньше будет!
– Да! Искусство – великая сила! – не унимался Вовчик.
Виталька поднял небу указательный палец: – То-то!
Тонька тут же улеглась на этот самый камень и заявила, что дальше никуда не двинется.
– Можете соорудить носилки и тащить меня! Или бросить меня здесь!
– Размечталась! – возмутился Вовчик, и было непонятно, то ли он порицает её желание провести дальнейший путь на носилках, то ли саму возможность бросить её здесь. А Виталька присел на соседний камень, чуть повыше Тоньки и сказал: – Всё, привал! Вовчик, у тебя там сухарь какой-нибудь не завалялся, надо же бедную дивчину подзаправить, а то и правда не дойдёт.
– Коне-е-чно! – возмутился Вовчик почти всерьёз, – Сухарь ей! Сухарь я бы и сам сейчас сожрал! Не фига было этим пассажирам паёк отдавать! И эту тоже тащи!
– Ничего, дотащите! – Тонька с удовольствием сняла кеды и растерла уставшие ступни, потом сбросила трико и рубашку, всем своим видом показывая, что отдыхать будет долго и всерьёз. – Жрать захочете, ещё до ужина дотащите! Как миленькие! А на ужин кашу обещали. Гречневую. С тушёнкой! И с топлёным маслом.
Вот тогда Вовчик проглотил слюну, тихонько взвыл и заявил:
– Эй, подруга! Мы шашлык не заказывали!
Посидев минут пятнадцать и отдохнув немного, Виталька отобрал у Вовчика фляжку, подобрал валяющуюся рядом с одеждой Тонькину и сказал: – Я сейчас! Тут недалеко родник есть.
Минут через пятнадцать он вернулся, принёс свежую воду в трёх фляжках и каком-то битом-перебитом алюминиевом бидоне. Скептически глянув на снова перевернувшуюся на спину Тоньку и тут же развалившегося на соседнем камне Вовчика, он продекламировал экспромт:
"На поле битвы благодатном, в священном трепетном огне,
Не преуспевши в деле ратном, лежали мёртвые оне!"
Вовчик приподнялся на одном локте и воскликнул: – Не понял!
– Что ты не понял, почему мёртвые? – переспросил Виталька ехидно.
– Нет, почему благодатном? Ну, ратном – это понятно. Трепетном огне – тоже допустить можно. А почему благодатном?
– Да вот потому что ратном. И трепетном. Навозу там много остаётся, потому и благодатном, – тут же нашёлся Виталька. Собственно поле у него стало благодатным просто потому, что это было в рифму, и вообще, первое, что пришло ему в голову.
Тонька подняла голову: – А навоз – это мы, да?! – полувопросительно, полуутвердительно сказала она.
– Ну почему же только вы? – философски заметил Виталька и пристроился с бидоном в её ногах, – Будем реанимировать!
– Это как это? – спросила Тонька, села, прижав лифчик пальцем, чтобы не сполз и подозрительно уставилась на бидон.
– Тэ-эк! Будэм апир-рыр-ров-вать или пуст живот? – с сильным восточным акцентом спросил Вовчик и не тронулся с места.
– Не бойсь, не зарежем, – успокоил её Виталька, – сейчас ты у нас оживёшь.
Он толкнул её в грудь, чтобы снова легла – при этом она еле успела прижать руками развязанный лифчик – и полил на ноги воды. Потом, набирая в ладонь воду, стал растирать её ступни и лодыжки.
– Сма-атры! – с тем же восточным акцентом продолжал дурачиться Вовчик, – Он ей ноги моет! У нас на ва-астоке жэншына мушыне ноги моет!
– Сбегал бы к роднику, ещё воды принёс, мушына, – сказал Виталька, выливая остатки воды из бидона Тоньке на живот, Тонька дёрнулась, вода была ледяная, – Да свои не забудь там помыть! Воняют больно!
Вовчик нехотя поднялся.
– Тебе что, этой воды мало? – спросил он, однако бидон забрал и направился к роднику.
– Фляжку оставь, – крикнул ему вслед Виталька, – там налакаешься!
Вовчик отвязал фляжку от пояса, куда уже приладил её, отхлебав добрую четверть, сделал глоток на дорогу и растворился.
Виталька помассировал Тоньке икры и, согнув её правую ногу в колене, стал массировать бедро. Руки у него были влажные и горячие. Она приподняла голову и внимательно смотрела ему прямо в глаза.
– Ты меня так всю массировать будешь? – спросила она, явно выделяя слово всю.
– Может быть, может быть! – отшутился Виталька.
– А то давай, пока вдвоём-то, – сказала она очень тихо, снова откинула голову и закрыла глаза.
– Двадцать две минуты, – непонятно сказал Виталька и перешёл ко второму бедру. Она открыла глаза и уставилась на него в недоумении.
– Наши бабы в отделе заметили: когда шеф вызывает их в свой кабинет очередной фитиль вставить, всегда ровно двадцать две минуты проходит, – пояснил Виталька, – А Вовчик через двадцать придёт. Мы не успеем.
– Мерзавец ты, – сказала она как-то разочарованно, – Я же серьёзно.
– Я тоже, – сказал он непонятно и перевернул её на живот.
Когда с водой пришёл Вовчик, Виталька сидел у неё на ногах и усиленно, с каким-то даже остервенением массировал её спину. Бретельки лифчика были развязаны и разметались далеко в стороны.
V
Они сидели в кружок возле своих палаток и неторопливо ужинали. Прочий народ тоже разбился на группки, такого в их институтской компании даже представить нельзя было. Хорошо, хоть готовили в общем казане!
На ужин действительно была гречневая каша с тушёнкой и топлёным маслом, только, как сказал Герка, "слегка не очень пересоленная". Заказывая второе д/п, Виталька задумчиво сказал:
– Фаина! А ты, вроде бы, дежурная на обед была!
– А что? – спросила та, не чувствуя подвоха.
– Она тут одному дежурному Валере помогала, – выдала подругу Лидка, – На ужин. Ты ешь, ешь! Вкусная каша, правда?
– Н-да, – Виталька задумчиво почесал подбородок, – судя по тому, сколько мне чая пить придётся, у дежурного Валеры две помощницы было, не меньше, а? Или я ошибаюсь?
Тонька прыснула в кулак. Как ей ни хотелось есть, а она смогла осилить только несколько ложек.
– Да они обе соль подавать кинулись и банку в казан опрокинули! – Герка давился от смеха, – Валерка еле вытащить успел. А то совсем жрать невозможно было бы! Он потом их чуть не до посёлка гнал. Дубиной! Помощницы!
– Можно подумать, сейчас жрать можно, – пробурчал Вовчик, уминая вторую порцию.
– То-то по тебе видно, как нельзя! – возмутилась Лидка.
– Да мы-то что! – Вовчик махнул ложкой в Тонькину сторону, – Тонька, вон, сегодня совсем без сил была, а вы её без подкрепления оставили. Виталька там старался, старался, крем ей какой-то сперматический втирал, ни фига не помогло.
– Дурак! – Тонька обиделась и ушла в палатку.
– Действительно, ты уж того, слишком! – Виталька покрутил пальцем у виска, встал и пошёл вслед за ней.
– Я, что ли, у неё на заднице сидел, массаж делал?! – надулся Вовчик.
– А ты иззавидовался, что ли? – ответил Виталька, остановившись у палатки, – тебе-то кто мешал? Надо же было её в чувство привести!
Герка отвесил Вовчику подзатыльник и крикнул: – Антонина, возвращайся! Мы его наказали! Он больше не будет. А сперматический крем, между прочим, очень полезный. Такой Азазелло Маргарите подарил, она потом на метле летала!
– Какой Азазелло? – Спросила, появляясь, Тонька, – На какой метле? Как ведьма? – терять вечер из-за шуточек Вовчика она не собиралась.
– Есть такой писатель – Булгаков. Михаил, – пояснил Виталька, – не очень известный, у него есть роман про чертовщину, "Мастер и Маргарита" называется. Я тебе потом дам почитать, его не перескажешь.
– Даже ты? – удивилась Лидка, способности Витальки, как рассказчика, она хорошо знала.
– Даже я. – Виталька сел и снова почесал подбородок.
– Слушайте! – он посмотрел на Файку и Лидку, – а что, этот Валера действительно стоит того, чтобы две такие принцессы из-за него банку не поделили?
Герка засмеялся: – Так это тот, у которого ты гитару давеча отобрал!
Виталька глянул на подруг удивлённо.
– Да, Герка! Любовь зла! – воскликнул он, – что значит свежатинка! Мы-то, старьё, уже не котируемся.
– Много ты понимаешь! – возмутилась Файка. – Он знаешь, какой веселый? А сколько анекдотов знает!
– И обходительный! – Лидка откинулась к палатке и посмотрела вверх, – Луна! – она показала на высокий горизонт хребта, откуда вылезала огромная, как колесо от велосипеда и жёлтая, как яичный желток, луна, – Герка, расскажи про луну!
– Во-во, герой! – хмыкнул Виталька, – Учи матчасть, дурень, учись, как Валера, девочек завоёвывать! Пытают шибко!
– Да он уже завоевал! – подал голос пришедший в себя Вовчик, – а потянет других завоёвывать – Валюха ему завоюет! Оборвёт, все, что можно, мало не покажется!
– Ты Валюху не тронь! – засмеялся Виталька, – она – женщина святая! Такому кобелю поверить и потом на цепь посадить только богиня олимпийская может! Герка, что ты молчишь? Подтверждай!
– Богиня, богиня! – улыбаясь, подтвердил Герка, – осенью на свадьбе гулять будем, вот и будет вам богиня.
Девчонки как-то дружно вздохнули.
– О! Разбитое сердце! – воскликнул Вовчик и показал в сторону очага. Оттуда к ним направлялась целая делегация девиц, во главе шла Танечка.
– Виталик, а вы сегодня петь будете? – спросила она, когда они подошли, – вчера вот не все девочки слышали.
– Петь? А что же ваш Валерик? – Виталька веселился.
– Ну, он… – Танечка не нашлась, как продолжить.
– Да надоел он нам! – бойко встряла другая, – Петь толком не умеет, играет – бренчит только, да и песен не знает, поёт одно и то же!
– Да-а-а?! А вот тут не-е-которые… – начал, было, он, но Файка пребольно ткнула его в бок, а Лидка поднялась и распорядилась:
– Хватит выкобениваться! Не видишь – девочки ждут?!
Виталька поднялся, подхватил Танечку под руку и направился к очагу, где темнела ожидающая их людская масса. Тонька, набычившись, посмотрела им вслед, но Герка с Вовчиком подхватили её и повели туда же. Вслед за ними двинулись Лидка с Файкой и чужие девчонки.
VI
Дежурить на завтрак досталось Тоньке с Виталькой, две девчонки из чужих должны были помогать им. Вставать им было нужно ни свет, ни заря, а они не спали практически всю ночь.
Пел Виталька почти до часа ночи – девочки никак не хотели отпускать его. Наконец, Герка скомандовал: – Всё, бабьё! Достаточно. Иначе мы без завтрака останемся. Файкину кашу второй раз пусть рыбы едят! Пошли!
– А мы с Лидкой здесь спать будем, – сказала Файка. Они сидели, облепив счастливого Валеру с двух сторон. Тонька вскинула глаза и замерла.
Она ещё крепче прижалась к Виталькиному боку, и он прямо почувствовал, как замерло её сердце.
– Ого! Свежатинка-то… – начал Виталька, но Лидка не дала ему развить тему.
– Сам-то не лучше! – она кивнула на прильнувшую к нему с другой стороны Танечку.
– А правда, Виталик – Танечка даже отодвинулась от него, – оставайтесь, а? У нас места хватит!
Тонька напряглась и, не давая событиям повернуть в нежелательную сторону, вскочила и потащила Витальку за собой. Он посмотрел на Танечку, как на маленького ребёнка, поцеловал её в лоб и произнёс: – Не торопи время, золотце. Твоя жизнь впереди! – приобнял Тоньку за плечи и собрался, было, уходить, потом опомнился, что уносит гитару, вернулся, и, передавая инструмент Валере, весьма двусмысленно, поглядывая на Файку с Лидкой, изрёк:
– Ну, друг Валера! Оставляю тебе настоящее богатство, нежное, трепетное, хрупкое! Не испорть его, не поломай. И не увлекайся очень! Играть-то ты пока толком не умеешь!
Файка с Лидкой как-то сжались, а Танечка смотрела на него с благоговейным ужасом, почти как Кира на Румату в известной повести Стругацких.
У своих палаток они остановились, докуривая. Герка отбросил окурок в сторону очага, хлопнул Витальку по плечу: – Ну, не подкачай, гусар! – и потащил Вовчика в палатку. Тот подмигнул Витальке и полез вслед за ним.
Со стороны очага явственно слышались негромкие всхлипывания Танечки.
– Жалко девочку, – сказал Виталька, – может быть, позвать? Пусть отойдёт немного, а?
Тонька засопела, схватила Витальку за шею, согнула его пополам и чуть ли не пинком под зад загнала в палатку.
"Да, – подумал Виталька, – это тебе не Файка! От такой так просто не отбрыкаешься!" – Собственно, он и не собирался.
В палатке было довольно светло. Луна светила прямо в открытый вентиляционный клапан, и почти осязаемый луч её пересекал всю палатку насквозь, и, отражаясь от сетчатого белого накомарника у входа, рассыпался по шатру тысячами блёсток.
Тонька расположилась посреди приготовленной уже постели из развернутых спальников и сказала: – Отвернись!
– Зачем? – вроде бы не понял Виталька.
– Отвернись, бесстыдник, я переоденусь!
Виталька повернулся к входу. Тонька зашуршала шмотками. Над входом на передней стойке висело большое Файкино зеркало, без него она не обходилась нигде и таскала его во все вылазки.
Виталька отлично видел все Тонькины манипуляции. Он засмотрелся, очарованный. В лунном свете она казалась какой-то волшебной феей, спустившейся сюда с небес. Бархатная кожа её будто светилась, отражая бесчисленные блики. Льняные волосы её струились по обнажённым плечам, как струи водопада по блестящим, отполированным водой скалам. Глаза сверкали двумя звёздочками на затёмнённом лице.
Она тоже видела, что он видит её, но не приказала зеркало убрать, ей было достаточно, что он не смотрит на неё прямо. А может хотела раззадорить его посильнее. Она сняла с себя всё, накинула какой-то халатик и юркнула под Виталькин широченный спальник. Прошлую ночь они тоже спали под ним, только одежды на ней было гораздо больше.
Виталька вздохнул, махнул рукой и оставил на себе только плавки.
Он так же, как и в прошлую ночь, просунул руку под её плечи и прижал её к себе, положив её голову на свою грудь. Только в эту ночь его грудь была не закрыта шмотками, и довольно густые кучерявые волосики смешно щекотали ей нос. Она поцеловала эти волосики и зарылась в них рукой.
"Господи! – думала она, – какой же он терпеливый! Валька, конь огнедышащий, скажем, не дал бы даже переодеться, разложил бы, как это неоднократно бывало, прямо в шмотках, отмахался бы раз, и на этом всё бы и кончилось. Тот же Славка, может быть, и позволил бы раздеться, но уж, видя её в зеркале, халат бы одеть никак не дал бы и хорошо, если бы кончил с ней, а не гораздо раньше, от перевозбуждения. Да и другие были не лучше! Кобели, одним словом!"
Она не понимала. Виталька был, по природе своей, охотник. Не потребитель, совсем не потребитель. Завоевать девушку было для него гораздо важнее, чем получить её в готовом, так сказать, виде. И здесь, даже видя её готовность принадлежать ему уже со вчерашнего вечера, а может быть и ещё раньше, он не торопился и разыгрывал свою партию. Кроме того, для него было очень важно, чтобы удовольствие, настоящее удовольствие, а не обычные органистические пароксизмы, получила партнёрша, а уж потом и он сам. Несмотря на свой всего лишь двадцатилетний возраст, он имел не такой уж малый опыт в этом деле, и, может быть, чисто интуитивно, знал, что может больше всего завести ту или иную женщину. Кроме того, он отлично знал, что у Тоньки в этом деле опыт тоже немалый, ей есть, с чем сравнивать, и надеялся предстать в её глазах партнёром, совершенно непохожим на других.
Он не торопился. Но и ей не давал перегореть, остыть, и только усиливал её жар, её желание. Он тихо поглаживал её льняные волосы, осторожно целовал её щёчки, касался губами её губ, не отвечая на её попытки всосаться в него, теребил зубами её ушко, гладил и целовал шею. Потом осторожно и так же медленно провёл пальчиком от подбородка до низа живота, убедившись, что халатик её не завязан поясом, и кроме него на ней действительно ничего нет.
Она изнывала от желания и хотела его скорей, пару раз даже пыталась затащить его на себя, но он не поддался и продолжал разыгрывать свою партию. "Господи, да не импотент ли он?" – подумала она и осторожно провела ладошкой по его плавкам. Какое там! Его инструмент торчал, как стальная арматурина из железобетонного основания, но он так же осторожно отвёл её руку: – Рано! – и продолжил свои изыски.
До её груди он добрался только минут через пять, обведя пальчиком вокруг каждой грудки, потом вокруг каждого сосочка и только потом нежно поцеловал их, по очереди, сначала быстро, только чуть коснувшись их губами, а потом подолгу каждый, посасывая и дразня их языком. Потом он очень долго, бесконечно долго опускался губами от её груди вниз, к животу, к ногам, к главному её естеству, доводя её до бешенства, до потери контроля над собой. А когда он в засос поцеловал её в ямочку между бедром и животом, она не выдержала и провалилась в какой-то бред, в какой-то сизо-розовый туман, из которого выныривали его нежные руки, его мягкие усы, его горящие глаза с каким-то дьявольски изощрённым прищуром, и пропадали снова в лунных блёстках, чтобы через несколько мгновений опять появиться перед ей.
И когда он, наконец, сжалился над ней и вошёл в неё, она, уже совсем ничего не соображая, металась под ним как игрушечная лягушка-попрыгушка, стонала во весь голос, совершенно не думая, что может перебудить весь лагерь, и содрогалась в бесчисленных оргазмах.
Около пяти утра он, измочаленный на нет, скомандовал: – Всё, брэк! Через час подниматься! Давай поспим хотя бы час.
До этого он довел её ещё два раза, а уже под самое утро – она его. В общем-то, её заводить особого труда не было, она была готова любиться беспрестанно и не давала ему ни минуты покоя.
Когда всё успокоилось, и он снова лёг на спину и, пропустив руку под её плечи, прижал к себе и положил её голову себе на грудь, она снова поцеловала кудряшки на его груди, потеребила их рукой и воскликнула:
– Ты колдун, Виталька! Настоящий колдун! Что ты наделал?! Я же теперь ни с кем, кроме тебя, никогда ничего не смогу!
Он заливисто рассмеялся, поцеловал её глаза и прошептал ей в ухо:
– А и не надо! Не надо никогда, ни с кем ничего. Разве меня тебе мало? Признавайся, ненасытная, мало?!
Она тоже счастливо засмеялась, подтянулась вверх и поцеловала его в губы.
VII
Утром Вовчик, подойдя к очагу за своей порцией сгущёнковой рисовой каши, хотел было пройтись по поводу шибко громкого Тонькиного темперамента, который не услышать мог разве что мёртвый, но увидев её абсолютно счастливую физиономию и проплаканные насквозь глаза Танечки, сдержался и только покачал головой. А Герка, тоже покачав головой, легко шлёпнул Тоньку по заду (постеснялась бы!), подошел к Танечке и, как Виталька давеча, погладил её по голове и мягко сказал: – Не плачь, девонька! У тебя вся жизнь впереди. Ты ещё этих Виталек миллион найдёшь и потеряешь, и снова найдёшь. Думаешь, по нему другие девки не сохнут? О-го-го! Даже и подруги твои! Только вида не показывают. А то, что ты сегодня проиграла, и приз не твой, так это, может, и лучше даже! Ещё лучше его найдёшь!
Танечка диковато на него взглянула, забрала свою миску с кашей и с полными слёз глазами ушла доплакивать в свою палатку.
Витальки у очага не было, он ушёл с пристяжными заготавливать дрова к обеду, это входило в обязанности утренних дежурных.
Подошли Файка с Лидкой. Файка была злая и не выспавшаяся. Лидка тоже не спала почти всю ночь, но держалась уверенней.
Оставшись с ними двумя, Валера оказался не таким уж смелым. Файка утащила их с Лидкой гулять вдоль тропы. Луна сияла всю ночь и было светло, они расположились под орешиной, уселись прямо на траву, обе прижались к нему, но он скис. То ли на него Виталькино напутствие подействовало, то ли потому что их было две, и он совершенно не представлял, как можно было охмурять двух девиц одновременно, только он часов до четырёх читал им стихи, рассказывал про луну, пытался что-то напевать, но после Витальки, да ещё и без гитары это не звучало совсем. Наконец Файка не выдержала, взбеленилась и утащила Лидку спать на отведённое им место. Что там представляет себе и как переживает это Валера, её больше не интересовало. Лидка же просто устала и хотела спать.
Файка уставилась на сияющую Тоньку и пробурчала: – А ты, подруга, я вижу, не очень по нас соскучилась! Как рыцарь?
Тонька попыталась сделать кислую физиономию, у неё не очень получилось.
– Да, прождала до утра, – махнула рукой Тонька, – А он продрых! Утром что-то пытался, да я не захотела, – она со значением посмотрела в сторону сидящей у своей палатки и слышащей её Танечки: не переживай, мол, ты так, видишь, даже у меня ничего не получилось, куда уж тебе-то!
Файка фыркнула, а Лидка усмехнулась.
– Ты медный таз видела когда-нибудь? – спросила она ехидно.
– А что? – насторожилась Тонька.
– Да сияешь ты, как медный таз, который драили всю ночь! Каши давай, дежурная! – Лидка кивнула в сторону тропы, – Вон твой рыцарь идёт.
По тропе к очагу шествовала гора хвороста, из которой торчали Виталькины ноги. Помощницы несли жиденькие охапочки.
– Вот, хозяйка, получай! – Виталька стряхнул хворост в сторону. Помощницы бросили вслед свои кучки и принялись отряхивать Витальку от мусора.
– Эй, вы там поосторожнее! – Файку понесло, – не отбейте ему там, что не следует! Может, подруге ещё пригодится!
– О! Инфанта! – Виталька отодвинул девочек и обнял её за плечи: – Как ваш принц, как лунные бдения? – он огляделся. Валеры видно не было, после ночи, обиженный, отсыпался в палатке.
– Твоими молитвами – фыркнула Файка, – Лезешь со своими наставлениями…
– Фаина, подруга! Помниться, господину д′Артаньяну матушка тоже наставления давала, как то: не пить, не курить, с девками не барахтаться! Ну и что? Разве настоящий мушкетёр наставлений каких-то прислушивается?! Да и вам, мадемуазель, наверное, поактивнее, понастойчивее надо быть, а?
– Ага! – встряла Лидка, – чувствуется, кое-кто был нынче ночью очень настойчивым! Вернее, настойчивой!
– Согласие есть непротивление сторон, – туманно сказал Виталька.
– Во, во! – Лидка глянула на цветущую Тоньку и усмехнулась.
Тонька потупила глаза.
– А вы что, ничего не слышали? – подал голос доевший кашу Вовчик.
– Ну, мы, вообще-то, гуляли, – Лидка уставилась на него, – а что?
– Наушничество во все времена каралось! – быстро перехватил инициативу Виталька, – отрубанием уш! Всех!
– И языка, – добавила не встревавшая до этого Тонька.
К очагу подошла Танечка, чувствовалось, она благодарна Тоньке хоть за такую поддержку.
– Вы очень вкусно готовите, Тоня, – она подала Тоньке миску для добавки, – я хотела бы у вас научиться.
– О! У неё не только готовить научиться можно! – никак не мог угомониться Вовчик.
– Слушай, Гера, – Виталька оглядел Вовчика плотоядным взглядом, – давай его укоротим немного, – он направился к Вовчику, играя бицепсами.
– В длину? – спросил Герка, не трогаясь с места.
– В ширину! – заявила Тонька, поедая Вовчика взглядом голодного каннибала, – Вернее, в толщину. Ну, местами, в общем.
– Эй, эй! Какими ещё местами?! – Вовчик сдёрнулся с места и переместился от Витальки по другую сторону очага.
– Да что ты волнуешься? – Герка доел свою порцию и задумчиво смотрел на ведро – не попросить ли добавки, пока не проснулись и не сожрали всё матрасники, – Ну укоротят. Местами! Да какими там местами?! Одним-то местом и укоротят всего. В толщину. Жалко тебе, что ли? А знаешь, Тонька, подбрось-ка ты мне добавочки. И Вальку так готовить научи! Ну и всему остальному тоже. Уж больно ты ночью пела хорошо.
– И этот туда же! – Тонька шлёпнула ему полный черпак.
Танечка и пристяжные, Верка и Светланка, бойко приглашавшая вчера Витальку вместе с Танечкой, слушали и вертели головами, как теннисные болельщицы, переводя взгляды с одного на другого. К таким перепалкам они явно не привыкли.
Виталька и Вовчик, слегка пригнувшись, в позе готовых схватиться борцов двигались по кругу.
– Эй, вы, Гераклы! Ведро опрокинете! Чем матрасников кормить будем? – Тонька замахнулась на них черпаком.
– А вот мы вас сейчас! – заорал Виталька и, перепрыгнув через очаг, схватился с Вовчиком немного в стороне.
– Ну вот! – Тонька склонилась над ведром, доставая и выбрасывая попавший от Витальки мусор, – сами налопались, а для остальных можно и с грязью смешать?!
– Тонька, не ворчи! – философски заметил Герка, – в горах всё стерильно! Танечка, а ты за кого болеешь?
За кого болеет Танечка, было видно за версту. Вовчик был одного роста с Виталькой, но плотнее и явно сильнее его. Она очень переживала, уж очень хотелось, чтобы её герой выиграл.
Сначала, как настоящие борцы, они топтались по кругу, стараясь ухватить друг друга покрепче и при этом не очень повредить шмотки, потом Вовчик попытался, опять-таки по-борцовски поднять Витальку и завалить на лопатки, но Виталька не дался. А потом Виталька неуловимым движением сделал подсечку, схватил не удержавшегося на ногах Вовчика за отвороты куртки и перекинул через себя – когда-то он занимался самбо и кое-какие приёмы ещё не забыл. В следующую секунду он уселся на низложенного Вовчика верхом и заорал: – Тонька, инструмент давай! Укорачивать будем!
Девчонки дружно зааплодировали, включая Файку и Лидку, а Герка сказал: – Всё, брэк! А то действительно ведро перевернёте.
– Так нечестно! – заявил, поднимаясь, поверженный Вовчик, – Мы так не договаривались, ты самбой победил!
– Что-то я не помню, когда это чтобы мы договаривались! – Виталька поправил его куртку и отряхнул с неё грязь.
Разбуженные их шумной вознёй, из палаток начали высовываться заспанные физиономии.
– Всё, народ! – воскликнул Герка, – Кончилась лафа, матрасники проснулись!
– А почему матрасники? – спросила у Герки Танечка.
– А кто же они ещё? Приехали, развалились на пляже, пузо небу подставили и от лагеря ни на шаг! Вот ты-то за Виталькой в поход увязалась, лежать не стала. До верха, правда, не дошла, но это ерунда. С Виталькой ходить будешь – ещё и на Эверест залезешь! Покоритель он! Победитель.
– А что, вы с нами ещё ездить будете? – глаза её загорелись.
– Ну почему же мы с вами? Уж лучше вы к нам. Ты, вот что, ты в четверг к нам загляни, в двести шестую комнату. Там по четвергам сидит такой очень строгий товарищ, Владимир Алексеич его зовут, – он кивнул в сторону Вовчика, – постарайся ему понравиться. А уж я за тебя словечко замолвлю.
– Правда? – она заметно ожила.
– Слушай, – спросил он вместо ответа, – а сегодня каша не пересоленная была?
– Нет, вкусная каша, а что?
– Ага! А кто кашу готовил? – он посмотрел на Тоньку, потом на Танечку. Та стояла, открыв рот.
– О-о-о! – он поднял палец вверх, – А кашу когда пересаливают? А-а? А-а-а! – он потряс пальцем, – Так что не всё потеряно, девочка, не всё потеряно! Мотай на ус. Или куда там женщины на что мотают. Как там твой Виталька сказал? Твоя любовь впереди, так кажется!? Ну а что он сегодня с Тонькой, так не сотрётся. На тебя хватит! Так-то, девонька.
VIII
На обратном пути они взяли ситуацию в свои руки. Танечка со Светланкой ворвались в автобус первыми, заняли задние сидения, и они ехали там вдевятером: посередине Виталька и снова прижавшиеся к нему с двух сторон Тонька и Танечка. По краям – Вовчик и Герка. На сидениях перед ними ближе к проходу – Файка и Лидка, рядом – уже не отстававшие от их кампании пристяжные Верочка и Светланка. Гитару у Валеры отобрали сразу и – не успели отъехать, Лидка затянула:
"А когда ж умрёшь ты
Милый мой дедочек,
А когда умрёшь ты,
Сизый голубочек?"
Виталька тут же подхватил:
"Во середу, бабка,
Во середу, Любка,
Во середу, ты моя
Сизая голубка!"
"Бабку-Любку" они горланили не меньше получаса. Когда закончились общеизвестные куплеты, они на ходу сочиняли новые, Лидка – за бабку, Виталька – за деда. Потом пошли частушки, тут уж изощрялась вся компания. Непривычные к такому хозяева сначала в полголоса, а потом и вовсю втянулись и "Славное море – священный Байкал" дружно рванули все, даже те, кто и слов толком не знал, не хуже, чем у того же Булгакова.
Прощались у дверей соседского института очень трогательно. Чужие девчонки облепили Витальку с Геркой и Вовчиком и уговаривали ездить с ними почаще, своих таких заводных ребят у них просто не было. Тонька на прощанье его расцеловала и пообещала завтра же навестить в его отделе. Они с Файкой ехали в одну сторону. Файка даже не посмотрела в сторону ожидавшего её, чтобы попрощаться Валеру. Лидка тоже с Валерой попрощалась очень сухо. Ей было по дороге с Геркой и Вовчиком. Виталька совсем, было, собирался ехать один, но оказалось, что Танечка живёт в его стороне, всего на пару остановок до него. Узнав это, она аж запрыгала от радости.
Хорошо, что это выяснилось, когда Тонька с Файкой уже отвалили – было бы ей на орехи от Тоньки!
По дороге Танечка вцепилась в Витальку, как клещ. Пассажиров было немного, они сидели на заднем сидении, свалив рядом рюкзаки и она всю дорогу щебетала ему что-то, держа его за руку, а он, даже не очень прислушиваясь, согласно кивал ей, что-то отвечал, а сам всю дорогу думал о своём.
"Липнут девки, как мотыльки на огонь, – думал он, поглаживая Танечкины волосы, – а чего собственно? Ведь ничего серьёзного у него с ними нет и быть не может. С той же Тонькой. Ну, отдалась она ему. Страстно отдалась, ничего не скажешь. А ведь долго продолжаться это не будет. Поймёт она, что за эту одну ночь он выложил всё, что умеет и ничего лучше этого никогда уже не будет. Сколько уже так бывало! И уйдёт она от него. И правильно сделает. Да и не нужна она ему совсем. И неинтересно ему с ней. Это же как в муках, отдавая себя, покорять вершину, на которую другие с другой стороны заезжают на мотоцикле! Хорошо с ней было, а не нужна, и всё тут. На одну ночь хорошо. Вот и эта, – он чуть-чуть отодвинул Танечку от себя и снисходительно посмотрел на неё. Она мило улыбнулась и продолжала щебетать, – Вот и эта, прильнула, счастливая. А почему? Зачем? Кто она такая? Ведь она его и не знает совсем. Увидела яркий свет и полетела. А ведь жизнь идёт и хочется чего-то настоящего. Как с Анкой было. Или, ещё раньше, с Тошкой. Не найдёт он никогда таких уже. Какой же коркой должно сердце покрыться, чтобы всю эту пустоту перетерпеть?!"
Он погладил Танечкины волосы, повернул её к себе, и совсем не по-мужски поцеловал её в лоб.
Ноябрь 2010 г.