он мерцает некоторое время передо мной, а потом рассыпается
фальшивыми искрами, и я понимаю, что меня обманули, но уже
вижу новый маяк и иду к нему, надеясь, что в этот раз всё будет
иначе. А потом исчезает и он, и так без конца, без конца...
Как будто меня ударили в самое чувствительное место – в
нервный узел, про существование которого я даже не знал
Виктор Пелевин
«S.N.U.F.F.»
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Маленький серебристый «ситроен» мчал по городу.
Ирина Сергеевна опустила стекла. Ветер буйствовал в волосах. Ремень безопасности, перечеркнувший бюст, прорисовывал соски и от этого чуть заметно дрожал.
Инакенций ничего не видел. Он сидел как мышь под веником. Поток из окна хлестал – и это было прямо-таки приятное ощущение. Каменная шея, пустота в черепной коробке – и грузное послеобеденное бессилие.
Или желудок тут ни при чем?
Ветер жег глаза – и Инакенций открывал их еще шире. Клин клином вышибают.
– Что скрываете вы, сэр, за печалию очей? – промурлыкала Ирина Сергеевна.
На нее было исключительно приятно посмотреть. Румянец во всю щеку, искорки из-под солнцезащитных очков. Губы набухшие, как весенние почки. «Хороши также грудь и улыбка...»
Инакенций шевельнулся и посмотрел. Зрелище было столь жизнеутверждающе, что он крякнул и потер ладонями брови. Две вещи невозможны: изменить прошлое, угадать будущее... Внутри вдруг что-то провалилось – и стало легко и весело.
– Я однажды девочку обманул... – проговорил замогильным голосом.
– Какая низость... – пропела амазонка и вошла в поворот. Инакенция потянуло к ней, повлекло на нее... но озорное детище французского автопрома выровнялось и поднаддало. Пассажир зафиксировался в кресле.
– Как-то влачил я свою юность в общежитии...
– О, так вот откуда в вас, сударь, столько аристократизма!
– ...И вот выпили мы, чтобы скрасить студенческую жизнь нашу задрипанную, пошли на дискотеку. Приходим, а там – женщины! – Инакенций со страшными глазами повернулся к водительнице.
Ирина Сергеевна укусила себя за губу, чтобы не рассмеяться.
– ...А среди них одна незнакомая. Вы представляете, сударыня – новая девочка! – он ткнул пальцем в крышу салона.
– Нет, – очень серьезно сказала Ирина Сергеевна, – я себе этого представить не могу.
Инакенций подмигнул. Он чувствовал, как разворачивается душа – будто пружина: ее резко сжали, и вот теперь распрямляется со всей мощью, и прет дальше, по инерции, не остановить...
– ...Ну я, конечно, к ней – интересуюсь. Со всей энергией подрастающего поколения. Затанцевали... Только вот беда, – Инакенций шмыгнул носом, – пили мы тогда как аристократы и дегенераты одновременно. Шампанское с водкой. Коктейль называется «выключатель»...
Ирина Сергеевна не выдержала – ударила по тормозу и ткнулась лицом в руль. Ремень безопасности впился между грудями.
– ...В момент решительного штурма, – элегически продолжал Инакенций, – у меня обрыв пленки. Бац! – утро. Пиджак, как говорится, на люстре. Никого. И мельтешение в голове – какие-то сдираемые с джинсов ремни, захлопывание дверей чужой комнаты изнутри, подушкой лампу вдребезги... – он вздохнул. – Иду из столовки. Погоды стоят, природа там, солнушко... Супчик с пивком – а все ж таки до конца не отошедший... И – на крыльце она! Смотрит на меня. И вот, даже, как бы, вроде, типа, сейчас улыбнется. А я, блин, походу, нафик, не ожидал! И, такой, короче, не останавливаясь, морда кирпичом – шасть мимо в дверь...
– Почему?! – ахнула Ирина Сергеевна.
– Эх... – пригорюнился Инакенций. – Да как сказать?.. Чё-та я как-то... Поплыл, что ли – будто на экзамене... Я ж элементарно не помню – что у нас было, и вообще было ли что, и если было, то как, герой я или тюфяк, а остановись, и надо что-то говорить, а не чувствую тон, и надо вести себя естественно, а я насквозь неестественный, потому что ни хрена не помню! Где я... Кто здесь...
– Но ведь было бы, наверное, небезынтересно узнать, э-э... интимные подробности? – осторожно спросила Ирина Сергеевна.
– Да, но... Неудобняк – караул! – он сжал кулаки и вдруг хихикнул. – А еще глянул тогда, тк скть, при естественном освещении, и внутри как-то плеснуло – и чё я в ней нашел?
Ирина Сергеевна метнула взглядом и переключила передачу.
– ...Всё это вместе слепилось комом – и стукнуло в башку. И я прошел мимо... – Инакенций сглотнул. – А она даже дернулась было вслед, и глаза ее распахнулись – я затылком почуял. И затылок такой кричит мне: всё классно, всё было, она рада... И – остановись, повернись, приколись, оберни в шутку... Но я, – он добавил в голос торжественности, – прошествовал в дверь со строго перпендикулярным туловищу вытянутым вперед взглядом! И забыл.
– Что же напомнило вам эту душераздирающую историю? – сверкнула глазами Ирина Сергеевна.
Машина остановилась у ворот базы.
– Вы! – ляпнул Инакенций и почувствовал, как наливается краской.
– А что – вы во мне что-то нашли? – Ирина Сергеевна отстегнула сдавливающий ремень и повернулась всем анфасом.
Жаркая краска заливала Инакенция, но он мужественно открыл рот, не зная, что сейчас скажет, и скажет ли, и надо ли что-то говорить...
Оглушительно скрипнуло. Ворота поползли в сторону. С табуретки поднялась бабушка-божий одуванчик.
Ирина Сергеевна откинулась в кресле. Взгляд ее погас, но уголки губ приподнялись и мелко подрагивали.
* * *
– Оп-па, голубки! – первым делом заявила бабушка.
«Голубки» раскрыли рты.
Бабушка деловито обошла вокруг автомобиля и плюнула на ситроеновскую эмблему.
У «голубков» отвисли челюсти.
– Да... – бабушка остановилась у водительской двери и подбоченилась как самовар. Брови сдавили переносицу, крохотный лоб сморщился. – Понакупают... А наши машины им ужо не в дугу!
Ирина Сергеевна с Инакенцием завороженно молчали.
– А для кого наши заводы надрываюццо? – выцветшие бабушкины глазенки лихорадочно бегали. – Зачем мы страну с колен подымали? Штоп молодежь бусурманов кормила? Бирюльки у их покупала? А на какие-такие шиши?!
Ирина Сергеевна кашлянула, но бабушка ткнула вперед палец – как на плакате «Ты записался добровольцем?»
– Теперь... – она обшарила взглядом салон и остановилась почему-то на Инакенции. – Чего вдвоем приперлись? На производстве делов не хватает? Мы у станков ночевали! А вам тока п шуры-муры крутить в рабочее время! Вот я Чувствину докладную напишу...
– Ну вот что, – сказала Ирина Сергеевна.
Тон был такой, что Инакенций похолодел. Бабушка поперхнулась и сделала руки по швам.
– А ну-ка быстро оформить и отгрузить! – ткнула накладные и завела мотор. – Убрать с дороги вон тот ящик! Почему склад нараспашку?.. Ох, чувствую, поговорю я с Чувствиным про порядок на базе...
Бабушка сжала рот в куриную гузку и засеменила прочь.
* * *
Миссия выполнилась стремительно.
Бабушка с пыхтеньем выволакивала коробки с бумагами – Инакенций еле успевал подхватывать, упаковку же с резцами вынесла самолично на руках, как дитя. Старательно, помогая языком, расписалась в накладных, достала из-под кофты завязанный узелком платочек. Опростала – оказался штамп. Зачем-то понюхала, прикладывая к каждой ноздре по отдельности.
Штамп клацнул. «Ситроен» рванул с пробуксовкой, визгнули закрывающиеся ворота – не прошло и четверти часа.
Ирина Сергеевна заложила дугу, промчалась квартал – и затормозила. Промокнула ладошкой лоб и звонко расхохоталась.
– Жэсть... – неуверенно улыбнулся Инакенций. – Что это было?
– Знаешь, Кеша... – переход на «ты» прозвучал естественно. – В моем детстве были одно время в моде анкеты. Не помнишь? Ну, у каждого были такие красивые тетрадочки с умными вопросами. Типа например: «Какой твой любимый цвет?» Или: «Какое качество характера ты больше всего ценишь?» А еще: «Кто тебе больше нравится, кошка или собака?» И остальная подобная ахинея... Было у тебя такое?
– Вроде... – пожал плечами Инакенций. Он слушал внимательно, со спокойным лицом, и пульс нормальный, но при этом через все существо водяными знаками проступало: «Мы теперь на «ты»!..»
– Ну вот... И, значит, каждый совал другому каждому эту тетрадку – чтоб отвечали. А самым непременнейшим вопросом во всех анкетах был про счастье. И я, умненькая девочка, всегда писала: «Счастье – это когда тебя понимают», – Ирина Сергеевна поёжила плечами. – Философ с бантиком!.. Но однажды это попалось на глаза моей маме. И она – представляешь! – фыркнула и говорит: «Счастье – это вкусно поесть и рано лечь спать!»
– Оп-па, голубка! – деревянным голосом сказал Инакенций.
– Я была здорово пристыжена... – она глядела вдаль. Потом стукнула кулачком по рулю. – И с тех пор ненавижу пафос!
– Гхм... – осторожно кашлянул Инакенций. – Что же напомнило... тебе... эту душераздирающую историю?
Ирина Сергеевна повернулась и некоторое время строго смотрела пассажиру в глаза. И когда тот начал чувствовать жжение, вдруг улыбнулась:
– А поехали купаться!
* * *
Инакенций думал, что знает городские окрестности. Но когда Ирина Сергеевна пролетела мимо пляжа, взяла левее и через время свернула на неприметную грунтовую дорожку, озадачился.
Впрочем, несильно. Давала себя знать эмоциональная выхолощенность. Денек получался нескучный – а вечером-то и не пахнет...
Ирина Сергеевна между тем уверенно рулила по тропинке – иначе не назовешь, – и вдруг зелень расступилась. Полянка с песчаной кромкой, искрящие в солнце волны. На горизонте, далеко, дрожащий в стеклянном воздухе кусок городского пляжа...
И тишина.
– Ого, – выговорил Инакенций, – прям рекламная открытка...
Ирина Сергеевна сняла очки и откинула голову. Молчание наполнило машину...
Она встряхнула волосами. Рыжее пламя метнулось по салону.
– Ну что? Вперед!
Хлопнула дверца. Руки растопырились в небо. Блузка облепила тело. Щелкнула крышка багажника. Шелестнула ткань...
Инакенций продолжал сидеть. Взгляд сквозь опущенные ресницы. Зеркало заднего вида...
Прыгнули мячики грудей. Двухцветные соски – коричневые пимпочки с розовой опушкой – похожие на ягодки облепихи и дерзкие до визгу...
Жжение поднималось из груди, высушивало горло. Язык стал большим и шершавым, как с похмелья. Инакенций натужно сглотнул...
Ирина Сергеевна в ярком, смелом, минимальном купальнике обтанцевала машину и нахмурилась.
– Ну! Чего сидишь?
Инакенций открыл дверцу, выпустил ноги, встал, закрыл дверцу – как робот. И вдруг с огромным облегчением подумал, что на нем сегодня любимые трусы – черные атласные с резвящимися белыми красноглазыми китами.
* * *
– Давай до острова! – махнула Ирина Сергеевна и ринулась в воду.
– Да ну?! – крикнул Инакенций и нырнул следом.
Плыли сосредоточенно. У нее был техничный брасс, он еле поспевал кролем. Две оранжевые ниточки – с бантиком между лопаток и буквой «Т» среди двух глянцевых полушарий – взмывали и тонули, взмывали и тонули... Белые киты подмигивали красными глазами и резвились, резвились...
Мелкий песок нежно облепил ноги. Мрак укутывал остров, будто одеялом. По краю поляны торчали факелы, отсекая враждебный мир. Ветерок, как массажист, огладил спину. Он повернул ее за плечи. Капельки воды дрожали на коже в жарком отсвете. Просунул ладони под оранжевые шлейки и сдвинул в стороны. Мячики брызнули наружу, торча сосками...
...Инакенций глотнул воды, судорожно вынырнул, погрузился и замолотил по-собачьи на месте. Ирина Сергеевна оглянулась, сделала кувырок и легла на спину.
Они находились на полпути между берегом и островом. Солнце лупило с оттяжкой, лучи разбивались на миллион осколков...
Инакенций отхаркнулся, восстановил дыхание, проморгал слипшиеся ресницы и тоже улегся в дрейф. Ирина Сергеевна перевернулась на живот, оттолкнулась по-лягушачьи. Они оказались лицом к лицу.
– Кеша, а у тебя есть кто-нибудь?
Вопрос прозвучал деловито. Даже как-то буднично. Наверное, по-другому и не получится в чужой стихии, вися над глубиной.
– Нет, – так же просто ответил Инакенций.
– Почему?
– А... – он взболтнул ногами. – Потому что я щедрый... И самоотверженный!
– Как это?
– Ну как... Была у меня... Прям по классике: «Варенька, Манечка... еще платье полосатое... впрочем, я не помню». Встречались по выходным... И вот после такого викэнда чувствуешь себя... вымотанным. Вроде ничего такого – ну, секс там, алкоголя немножко, разговоры... Недосып, потому что спишь не один... Ерунда. А ощущения – будто вагоны разгружал!
– Не понимаю... – Ирина Сергеевна окунула лицо и выпустила китовую струю.
– Да я и сам... – Инакенций открыл прищуренные от солнца глаза. – Психика у меня добрая. Я весь такой... раскрытый. Такой... подстраивающийся под чужую дудку. Хочу создать комфорт, угадать-предупредить желания... Трачу на это весь пламень душевный. До самоотречения практически. Энергию выплескиваю горстями... – он шлепнул ладошкой по воде. – Живу, короче, не для себя!
Ирина Сергеевна сделала круг, как акула.
– Как-то это... тяжело, – Инакенций опять зажмурился. – Поэтому я один.
– И дальше что?
– И буду один, пока не почувствую в себе запас энергии. Так, чтоб на кого-то – и себе осталось. Только такой – серьезный запас. Надолго... Потому что бывают же мелкие всплески-взбрыки – ну, тогда напился, зашел на дискотеку...
– Или по-другому...
– По-другому?
– Да. Совсем. Нужно встретить кого-то, кто перевернет привычный уклад, обрушит систему ценностей... Кто заставит понять, что жить для себя менее интересно, чем для другого!
Инакенций даже кувыркнулся.
– Это кто мне тут недавно про пафос задвигал? – заорал он на всю округу.
– Прынцессы существуют! – хохотала Ирина Сергеевна.
Она зачерпнула полную ладошку и метнула, как из катапульты.
– Клоака существует! – Инакенций метко залепил пригоршню в ответ. – Женский омут! Ныряешь в него, отрываешься, дуреешь, барахтаешься как в водовороте – а потом неделю отдышаться не можешь!
Он развернулся и помчал к берегу бешеным кролем. Она пошла за ним мощным брассом.
* * *
Они бросились на песок, хватая воздух как рыбы на этом самом горячем песке.
– Я про таких как ты читала... – Ирина Сергеевна высоко вздымала грудь, успокаивая дыхание. – Про бессмертных.
– В смысле? – Инакенций следил за движением груди, поэтому вопрос прозвучал вяло.
– Люди стремятся к стабильности. К такому – устойчивому существованию. Потому что в таком мире и чувствуешь себя – именно бессмертным. Ну, то есть – день за днем, из года в год ничего не меняется, и ты не меняешься, не стареешь и никогда не умрешь... – Ирина Сергеевна раскинула ручки-ножки морской звездой. – Но ведь мир нестабилен! И ты это знаешь. Ты понимаешь, что можешь заболеть, или там в аварию попасть, или кирпич на голову...
– Кирпич ни с того ни с сего никогда и никому на голову не свалится, – значительно сказал Инакенций.
– Ха-ха. А кто говорит, что ни с того ни с сего? – она подмигнула. – Да можно ж руку запихнуть в эту вашу доисторическую разрывную машину...
Инакенций вдруг представил себе лаборантку Розу. Такая вся юная и дерзкая – и вдруг: хрусть, пополам!
Аж передернулся.
– ...Короче говоря, возможны случайности. Нехорошие. И они происходят время от времени. А ты этого не хочешь!
– И что тогда?
– И тогда ты создаешь стабильный устойчивый мир – в своем воображении. И вдыхаешь жизнь в этот ненастоящий мир. Тратишь энергию. И от этого устаешь – очень сильно, сильней чем от всего! Потому что пытаешься на изменчивый, текучий мир натянуть свою застывшую маску из иллюзий... – Ирина Сергеевна приподнялась, колыхнув оранжевыми чашками. – И не чувствуешь из-под маски настоящего мира.
Солнце жгло.
Голос гипнотизировал.
Соски протыкали влажную ткань, притягивая с неумолимостью гравитации.
Инакенций слушал нарастающий внутри набат – будто на колокольне звонили: тревога! к бою!!. Глохнущий, полуослепший, он оттолкнулся и ринулся, как прорванная плотина – в эту нежную, трепещущую, сочащуюся, призывную до онемения плоть...
...И наткнулся на выставленную ладонь.
Рухнул на песок как подстреленный.
Перекатился, вскочил, идиотски гикнул, в два шага разбежался и прыгнул. Вода хлестнула по лицу, облапила, повлекла в себя, гася колокола...
...и разливая по всему существу невыразимое облегчение...
Ирина Сергеевна сидела на песке, обняв себя. Инакенций плюхнулся рядом и конвульсивно задергался, вытряхивая воду из уха.
– Кеш, ты не обижайся, – тихо сказала она. – Я... Я же... Ведь знаешь, история с девочкой, которая сама себя обманула, показала, что ты не бесчувственный мужлан. Как многие... Как большинство! А глупости – все совершали. Я и сама... – пальцы сжали плечи. – Но не сегодня...
Инакенций сдул с носа капельку воды.
– «Не сегодня» – утешительная форма слова «никогда».
Она неопределенно качнула головой.
– Кстати, – продолжила через длинную паузу. – Меня вот мучает отчего-то... Как ту девочку звали?
Инакенций улыбнулся. Он чувствовал себя стабильно и уравновешенно.
– Ира.
* * *
Они ехали по городу. День подустал от переживаний и хлопот, подзапылился, поблек красками и от этого слегка истерил. Машины шли тесно, как рыба на нерест.
Инакенций чувствовал себя вынырнувшим из омута. Плечи, бедра еще чуть заметно вибрируют, но, в целом, уже обсох и успокоился. Воронка, затягивающая в бездну, рассосалась; гроза, оглушив, прошла стороной и канула за горизонт... Он, в общем, был горазд на метафоры, можно было б еще чего поэкзотичней сочинить – но лень. Да и... перебор. Чо было-то?
Ай...
Затылок удобно вмял подголовник. Периферия взгляда зафиксировала спокойный, уверенный профиль водительницы...
– Меня тоже мучает один вопрос... – вдруг выговорили губы как-то сами собой.
Профиль шевельнулся.
– ...А у тебя есть кто-нибудь?
– 1:1! – ухмыльнулась Ирина Сергеевна. – Ладно... Раз мы сегодня притчами общаемся – вот тебе еще одна. Опять из милого пепсикольного детства – до кока-колонизации... Я рисовать любила. У меня была куча тетрадок – ну, таких тонких, ученических, за три копейки. Вот я в них и самовыражалась. Девичьи грезы, красивенькие платьица-цветочки... Синее небо, домик в полоску, короче. Карандаши-фломастеры грудами... А однажды мне подарили толстую общую тетрадь. Шикарную! На такой пружинке железной, странички глянцевые! Отпад... И вот я ее как куклу баюкала, всё придумывала, что в ней нарисую... А в ящике у меня стопка тех, тонких, серо-зеленых... И вот я подумала хорошенько и решила – я сначала должна их изрисовать, а уж потом вот это счастье... – она шмыгнула носом и покрепче ухватила руль. – И принялась, значит, малевать. Не отрываясь. Но только – ёечки мои! – рисую-рисую, а они всё не кончаются! Вот никак! И я тогда сначала с цветных перешла на простые, а потом, чтобы совсем скорей – стала ручкой тупо буквы с цифрами чертить. По одной на странице...
– А... Кхм... – почесался Инакенций.
– Да! – выпалила Ирина Сергеевна. – Вот такая я с детства девочка – ответственная и исполнительная. Если уж чего решила – легче убить!
Она замолчала. Инакенций глядел с опаской. Даже какая-то не придуманная еще метафора зашевелилась в мозгу...
– Короче, трагическая развязка! Приканчиваю последние странички-замухрышки. Заходит мама. И говорит. Спокойненько так. Ирочка, говорит. А дай мне свою красивую тетрадку, говорит. Мне, говорит, надо для образцов вязания, а я тебе потом другую, еще лучше, куплю!
Инакенций сочувственно зажмурился.
– Вот так я и не стала великой художницей и гениальным дизайнером... От изобразительного искусства меня с этого мгновения отвернуло напрочь!
Машина свернула к заводским воротам и встала, чуть не врезавшись.
Открывать не торопились. Господин мужественный милицейский дежурный через бойницу прощупывал обстановку тщательными глазами.
Водитель и пассажир сидели неподвижно.
Наконец, створка шевельнулась и поехала. Инакенций тоже пошевелился.
– А-а... Что же заставило...
– ...меня вспомнить эту душераздирающую историю? – рассмеялась Ирина Сергеевна и тут же смахнула улыбку, как крошку со стола. – Твой вопрос. Я с тех пор беру всё сразу. То есть – у меня всегда кто-нибудь есть. Неужели непонятно?
* * *
Хлопнула дверь лаборатории. Инакенций привалился к косяку.
Мирный хаос.
Милое разгильдяйство.
Душный запах чая с лимоном.
Роза напоказ разложила по всем столам крупповскую документацию, оседлала стул и придирчиво рассматривала маникюр. Другая тонкая ручка с нежным пушком на коже была по локоть засунута в пасть разрывного чудовища.
Инакенций содрогнулся.
Розовая с утра Клара подрисовывала глазик, бодая зеркало.
Инакенций закипел.
И – расслабился.
И – сдулся.
Всё повторяется, как узор на обоях.
Вздохнул, точно рукой махнул. Шмякнул на документы упаковку с резцами.
Опустил глаза долу и прошел к себе.
Откинулся, заложил руки за голову, посмотрел на сейф. Потом на часы.
«Э-ге... Как времечко-то пролетело! Так и жисть пройдет...»
Встал, позвенел ключами. Толстая дверца крякнула.
«Когда руки-то дойдут смазать...» – поморщился.
Приподнял стопку бумаг.
Диск лежал. Смирно, но одновременно как бы с чувством внутреннего достоинства.
Инакенций смотрел на него без эмоций. «Во-первых, некогда. А во-вторых...»
Зазвонил телефон.
Он быстренько запер сейф.
– Алё... Да, Виссарион Иосифович. Да... Получили. Что? Да нет, нормально... Что вы, никто ее не обижал... Знаете, вы с Ириной Сергеевной переговорите... Хорошо... Что? Клара?..
Инакенций опустил трубку и повернулся. Лаборантка, распаковывавшая резцы, окаменела, будто пораженная Медузой Горгоной.
– Мм... Да? Вы что?.. Вот так-таки и сказала?! Ах-ха... Ой, простите... Не, ну конечно!.. Не сумлевайтесь, дорогой товарищ Чувствин! По всей строгости!.. Да... Всего вам исключительного.
Инакенций положил трубку и воззрился на Клару.
Та пунцовела щеками, руки, воткнутые в карманы, натягивали халатик – но взгляд был карь и дерзок.
– Да ты... – он прокашлялся. – Ну ты... Самого Чувствина... старым козлом! Ну... – развел руки и выдохнул. – Хто ш из вас вырастет-то, ёпп...
Роза вытащила руку из разрывной машины и подбоченилась.
Клара вскинула подбородок.
У обеих под халатами вызывающе бугрилось.
– Горжусь! – отчеканил Инакенций. – Так им... нам... и надо!
Лаборантки прыснули.
– А теперь – марш! – рявкнул начальник. – Порядок навести! Оборудование обесточить! И чтоб духу вашего...
* * *
Ударил гонг.
В центре завода, посреди копченых окон и стен бурого кирпича, помнящих еще революционную самодеятельность масс, на шлаковой горе стоял товарищ Чувствин и дубасил кувалдой в рельс.
– По домам! – орал он надтреснутым голосом. – Вон с территории, алкоголики, хулиганы, тунеядцы!..
Всё замерло. Работники кипящей смолой прокатились по двору и исчезли как ящерицы, побросав хвосты-спецовки. Тьма окутывала предприятие. Где-то в тишине пустых коридоров оглушительно икал немой.