на манер замершей первой беременности,
Марфа рыдает и не выскабливает.
Убоится и записной смельчак переписывать набело,
где придется ворочать почившее прошлое.
Что бы там ни осталось - грош ему.
Как бы грудь ни щемило - не трожь его.
Плетешь кружево, а получается крошево.
Марфа идет на пустырь, леденея не пятится,
по заре растекается кровью Страстная Пятница.
Неуязвимая, верой, что Пасхе - быть,
она с четкостью циркуля окантовывает кульбит,
среди сорных соцветий осота руки колет
и нет-нет да отыщет цветущий мирт
или связку колосьев - греет их, видя, как колосилось поле.
Вот внутри шевельнулся кто-то,
хотя, может, это аж до тряски знобит.