Поделиться хотя бы одной из своих луковок Бондарь и не помышлял! Отродясь завалящей осы не продал, у него фишка такая, его гарем, его луковая грядка!
Ловить ничейную осу – привлекать внимание. Редкость, чтоб на осу приходился единственный оселенец унюхавший выследивший её.
И тут он вспомнил про Шариру. Она мелкая, особенная, всегда готова, не надо ждать.
Презабавный расклад, оса отданная осе. На время, на несколько лет, сколько он там обещал?.. Всё равно обе – его! Хозяин – барин. Но распоряжаться не то же, что нарушить слово.
Боча вызвал Омелу, на колено усадил и начал проникновенную сбивчивую беседу...
– Вот, Луковая Стрелка, ты... Ты подстригаешь кустики? Они после того ещё лучше ветвятся, ещё гуще растут?
– Ой, не нравится мне твой заход, – сощурилась проницательная Омела.
Пропустив мимо ушей, Боча продолжал:
– Или вот, ты прививаешь яблоньку, да? Чужое на своё прививаешь, а как иначе? Или переносишь из непотребной, истощившейся земли росточек в подходящую...
– Что случилось, Боча Бондарь? Тебе понадобилось продать меня? Или отрезать голову и привить чужую покрасивей?
– Продать??? Чтобы кто-то после меня, пра-Тритона??? Думай, что говоришь! – возмутился хозяин. – Покрасивей??? Да я тебя, может, за мордашку и держу, барашек ты упрямый, крутолобый! В тебе проку-то как в луковке – шиш! Мелкая, неглубокая, как отмель в июне, только головку окунуть, даже не поелозить от души! Тьфу, я не об этом! Запудрила голову опять, упрямая луковка!
– Буду знать, – застенчиво опустила голову, и даже носик скрылся под густой чёлкой. – Ты никогда не говорил... Я хорошенькая? Так что тебе нужно, Боча?
– Твоё согласие. Твою Шариру.
Омела спрыгнула с колен, с виртуозностью осы развернувшись лбом к обидчику.
– Нет! Боча, нет-нет-нет!!! Ты обещал не трогать её!
– Не я и потрогаю.
Омела закрыла лицо руками.
«Ещё какие сюрпризы будут?»
Ну что, это дело – рыдать перед ним? Показывать, какой он плохой хозяин?
Боча смутился и вспылил:
– Не Дуднику же я её отдаю! И не навсегда! Послушай, вернётся, какой-нибудь, а вернётся! Скоро, притом! И слышишь, после этого – навсегда будет твоя. Я не прикоснусь.
– Я могу отказаться? – тихо спросила Омела, но испугавшись ответа, быстро залепетала: – Кто он? Зачем, почему?
– Надо, – пожав плечами, ответил Боча, затруднившись, очевидно же.
Омела пошатнулась.
– Но... Но... Но на Плюще... Я впервые слышу, чтобы кто-то кому-то? Ведь не здешний, Боча? Он нездешний? Я могу хотя бы увидеть его?.. Спросить?..
На этом пункте беседы Смайл отлип от дверного косяка и подал голос:
– Кому – это мне. Смотри.
Коснулся указательными пальцами уголков рта и потянул: смайл.
Страшный, как шайтан. Страшней шайтана. Всполохи от камина пляшут по изуродованному лицу.
«Эх, что сейчас будет... – подумал Боча. – А куда я уже заплыл? Оселенец интересуется мнением осы! Видели бы предки! Она и хозяйство забросила в последние дни. Вот, что значит нарушать заведённый порядок, осы – не служат. Свила себе гнездо из газет вокруг монитора. Как издревле повелось, так и должно идти: оселенец сам хозяйство ведёт! А нарушил, глянь с ней уже и советуешься! Оса, она зачем? Чтоб глубоко в неё окунуть, всласть поводить, и ни для чего больше!»
Боча ждал крика, обморока, бегства.
Вместо этого Омела бесшумно подошла к гостю, как пёрышко, гонимое сквозняком по каменным плитам, на цыпочки встав, долго смотрела в зрачки, на губы, на шрамы. Внимательно, не так, как пытаются безмолвно что-то сказать, но – что-то понять.
Развернулась к Бондарю:
– Я согласна.
Лица на ней не было. Попятилась и бегом прочь.
– Вы были знакомы? – ревниво поинтересовался хозяин.
Гость призадумался, не рисуясь:
– Не припомню... Я врач, через меня толпы прошли, но на Факториале... девок не имелось! Она летела с шайтанами? Если нет, то нет.
В своей комнатке на осиной колокольне «в гнезде из газет» Омела водила пальцами по монитору, по «шайтаньему» лицу на нём. Знакомые не вдруг признали бы за человека, шрамы, клочки шерсти. Вместо брови – шрам. Рот неоднократно разорван и зашит. Стрижка ровная. Она сразу обратила внимание.
Про места, где её юность прошла Омела старалась не вспоминать, новостей оттуда не искала, слишком больно. Зато про Анакондовые Долины, про место, где родилась, собирала всё по крупицам. Как сложилась бы её жизнь там, если бы?..
Сейчас в максимальном разрешении портрет сопровождал новость из криминального раздела.
«Зверская расправа... Над благотворителями... Усыновители детей-манчкинов пострадали от рук шайтаньего племени... Сколько ещё правительство фемин будет терпеть высадки шайтанов на периферийные планеты?!»
Волна пошла, когда обнародовали, что шайтаны не только крадут людей с Анакондовых Долин, но и на месте активно осеменяют. Феминам это – плевок в лицо. Партия, допускающее такое на планетах, долго не продержится. И вот очередная крупная атака.
«Погибла супружеская пара давнишних благотворителей – Меденжеров. Опознать удалось лишь по одежде и генетическому материалу. Камера видеонаблюдения зафиксировал лицо одного из шайтанов... Какая жуткая рожа! Ничего человеческого! Не пора ли потеснить Амазонкам мягкотелых, нерешительных фемин? Или вы хотите, чтобы такие монстры прилетели за вашими дочерьми?!»
Патетика... Но не подтасовка.
Новость однозначная для всех, кроме Омелы.
Ещё когда тихоходный паром-станция только приближался к Хвощу, все возможные маскировки, антирадары включены были на полную, и он становился за дальним спутником, прикнувшись шлаком, Смайл спросил:
– Дрон, ку-ку? Понимаешь ли ты, что фемины тебя похоронили? Никто-никтошеньки не ищет. А понимаешь, какая хорошая ты приманка, сколько нежного мяса достанется шайтанам, когда твоя тёлочка рванёт за тобой? Феминского мяса и пожёстче – с Фактории? Не пытайся бежать. Не прощу. Ты пойми, Дрон, шайтан, он коротко мыслит, ему завтра выжить не так интересно, как сегодня покушать и елдак почесать, думай сам...
Дрон подумал и был обменян на Шариру на два, три дня. Разумеется, не под честное слово! На привязи, на ошейнике, как оса!
Смайл порядком удивил его, забирая Шариру.
Возникли вопросы по процедуре. Боча на костылях не хотел ловить и пугать осу. Кто тогда? Кастраты всей толпой?.. Омела – предательски?
Раньше, чем обсуждение свернуло в глубокие дебри, гость предложил Омеле:
– Познакомь нас, как там, – указал взглядом в небо, – не на Хвоще.
Что ж... Отправились в оранжерею.
Там Бочар, Дрон и Омела поодаль дегустировали самайлово шайтанье вино, и прислушивались. Смайл беседовал с девушкой.
Шарира не испугалась гостя. Дочь дикой осы и какого-то залётного шайтана, она слушала его и отвечала на языке, которому не училась. Как бы произнося шайтаньи взвизги с акцентом грудного осиного жужжания. Обыкновенная отрывочная речь тоже имела место, но не большое среди промежутков гудения.
Поразило Дрона не то, что Смайл языками владеет, а обращение этого дьявола к дикой совке, большеглазой, с каштановым снопом на голове. Мог просто защелкнуть ошейник и увести...
«Выдуманное чудо...»
Над глазищами манчкина спадают медово-каштановые пряди, кудрявятся. Совка наматывает их на палец, слушает, ворчит, жужжит чего-то...
Как разговаривают с ребёнком, опустившись на корточки, только не телом, а голосом, так Смайл обращался к совёнку. И всякий раз, когда в тоне Шариры начинала проявляться тревога, его тон отступал шаг назад, не настаивая, а спрашивая, переспрашивая, меняя нотки.
Мишель подумал, что вообще-то он впервые подглядывает за Смайлом, общающимся не с парнем и не с шайтаном, не представлялось такого случая! Чему удивляться? К тому же маньяки, садисты лживы и артистичны, Смайл вдобавок опытен, однако, картину мира Дрону он поломал.
А затем они ушли. Быстро, почти бегом. Смайл на ходу за руку попрощался с Бочей.
Полоса удивлений не закончилась на этом для Дрона. Оказалось, что кукольная рабыня, оса-манчкин и про шайтанов знаем больше него!
Спросив у хозяина, про язык ос и получив недоумённое подёргивание плечами, какая разница, что они там, промеж собой гудят?
– Мне от ос требуется лишь одно место и это не язык. Иди рядом не дрыгайся, не гляди что я на костылях. Попытаешься драпануть, усмирю, как принято у нас. Кратче, откушу и всё. Я твоё наличие и жизнь обещал, а не полную комплектность.
Омела же по возвращении рассказала Дрону немножко про язык ос. Разговор перешел на шайтанов, на то, как Смайл овладел их языком, а Дрону представляется это немыслимым...
Она воскликнула:
– Что ты, у шайтанов нет какого-то своего языка! Вернее есть, все человеческие наречия. Они ведь люди, мутировавшие люди.
– Омела, – возразил Дрон, я имел неудовольствие слышать их разговоры в течение некоторого времени!
– Я понимаю, я не об этом. Речь это слова, ну, понятия обобщающие. То, что ты слышал, и я в записи слушала многократно, это междометия! Ахи, охи, одобрительные, осуждающие. Контекст очевиден, вот он и перекликаются: «Ты хороший, ты плохой, всё хорошо идёт, надоело, хочу ещё...» Понимаешь? Объединяющий момент такой.
«Похоже на правду!»
– Ты надеешься сбежать? – без перехода просила Омела.
Что тут ответишь, и да, и нет. Дрон не только на ошейнике, он на радарах у шайтанов. Им до него добраться – минуты, ему до фемин – часы.
– А ты хочешь помочь мне, как мышка в сказке?
Не успела ответить. Приковылял на костылях Боча, намотал цепь на руку и потащил заложника в нижнюю конуру, ворча:
– Развелось тут, наприлетало сюда, умных, а сами ос развели по всему космосу шляться, распустили своих ос... Кто-то вас звал сюда, мало тут ваших пансионов... Люди такие люди, в соседях такого оселенца терпеть – да ни в жизнь! В кастраты разве сгодитесь...
Вернулся... Омелу не отпустил, но ласково с неё затребовал... Вот уж никогда не знаешь в неволе, как повернётся следующий день! Затребовал...
– Сладкая Луковка, осы ведь тебя прясть научили? Тут они мастерицы...
– Да, Боча.
– А плести? – спросил он, подразумевая вязание.
– Немного.
Выпростал пест из портов, уложил ей на колени и сказал:
– Обвяжи. Ну, сплети чулок, носок какой по форме. Зима скоро, я старый, мёрзну.
Омела сделала фейспалм и глянула между пальцев:
– Ты шутишь?
– Это сложно? Даже я по молодости умел шерсть и пух плести, теперь – одну траву да лыко на циновки. Толстые, грубые пальцы стали. Луковая Стрелка, Дудник тебя забери, почему ты до сих пор, увидев пест, пугаешься?! Я знаю, о чём ты думаешь, о чём вы шептались!.. Чтоб озеро и весь Хвощ инопланетным осам достались, а шкура от Бочи Бондаря тут на полу лежала у них под ногами. Этот оселенец, в погребе – осиный кастрат! А тот, шайтаний, он – настоящий, толк в нём чувствуется сразу. Кратче, у вас ничего не выйдет, а всё выйдет у нас, а если не хочешь, не делай и малого, пойди прочь, с осами живи, по огородам воруй, что нашла, ешь сырым, не жалко! Но удрать – не дам...
Омела взмахнув руками, спрыгнула и умчалась, упс.
Нож в сердце, это сильно сказано, но шип воткнулся. Через минуту был извлечён!
Вымокшая под хлёстким дождём, Омела прибежала назад с мотком пуха и спицами тоньше травинки прибрежного колоска.
Опустилась на пол, обняла его колено:
– Боча, не проклинай! Пускай Дудник меня не поберёт! Я слушаюсь тебя?
– Слушаешься.
– Что надо ещё? Конечно, я думаю про них, про фемин и не только... Они, Боча, уничтожили мою родную планету, забрали и продали меня саму. Конечно, я очень хочу обратно! Пусть второй раз продадут!
– Сарказм?
– Печаль... Никого у меня нет, кроме Шариры. Но Шарира глупенькая. Она крошка совсем...
– А я совсем большой, – пошевелил Бондарь привставшим пестом.
– Большой! Не знаю, мотка хватит ли!
– Слушай, – отвлёкся Боча, мягко склоняя её головку к удовольствию перед вязанием, – а почему ты так резко согласилась? Даже я ещё сомневался, если честно. Почему отдала осу шайтану? Шарира, как луковка, не очень-то большая ценность для тебя?
– Нет, что ты! Она у меня вот здесь, – руку положила, – в сердце у меня, Боча. Как ты мог подумать! Я просила её у тебя от сердца, как жизнь не просила бы!
– Жизнь, ишь... Не понимаю...
– Чего? Я и свою жизнь ему, не задумавшись, доверила бы...
– Ты не ненавидишь меня, луковая оса?
– Боча...
«Не ответила, – подумал Бондарь. – Она не ответила... Зачем, к чему мне знать их осиный язык? Пусть гудят между собой, пусть оставляют свои мысли на своём осином языке! Оса, что бы вставить и пошевелить в ней, чтоб куколки откладывала, а я растил и делал из них кастратов... Губы нежные, а рот такой маленький! Немножко, ну немного глубже... Особенная оса, никому не отдам! Неглубокая оса, нежная...»
– Стой! Луковая Стрелка, ты мне нарочно подталкиваешь язычком, чтоб поскорее! Знаешь, как люблю, хитрая, научилась. Ты очень меня тормошишь! Приподними хитончик, дай посмотрю. Встань, вон перед камином покружись. Стрелка! Луковая! Не закрывайся, не бегай! Оса дикая! Ну, куда я за тобой на костылях? Поймаю, тебе же хуже будет! Иди, иди ближе... Подними подол, дай поглажу, дай немножко войду.