Свинцовый вечер рождал оловянные тени. Сырой, плотный воздух обхватил высокого мужчину, и тот поежился в его ледяных объятиях. Натянул ниже шляпу, зашагал быстрее в сторону проспекта. Черные тени домов, черные облака, еле тлеющие, скулящие на ветру огоньки фонарей и людей рождали в его сердце омерзение. Оскальзываясь на мокро блестящем льду, чувствуя, как снег начинает таять внутри рваного ботинка, он торопился с плохими новостями именно домой. Он мог пойти и в другое место, но клубящиеся в морозном тумане мысли вели его именно туда. Высокий взбежал по лестнице, обстучал ботинки у двери, вошел в паркий мрак и прокричал на весь коридор: «Золотко, милая! Снова мне не дали аванса! Черт бы их побрал! И я этому кретину Миловзорову чуть рожу его мерзкую не раскроил!».
Мужчина грел замерзшие длинные пальцы у печи. Глаза его то становились карими, то загорались безумным искрящимся огнем, когда новая щепка вспыхивала среди угольков. Согревшись, высокий вытащил с антресолей обувную коробку с бумагами. Снял с печи разогретую чернильницу, зажег огарок свечи. Подняв воротник пальто, которое он даже не собирался снимать, он обмакнул перо и продолжил писать монолог:
«Ты будешь большой, Ассоль. Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе. Тихо будет плыть этот чудесный корабль, без криков и выстрелов; на берегу много соберется народу, удивляясь и ахая: и ты будешь стоять там. Корабль подойдет величественно к самому берегу*...»
(* А. Грин, "Алые паруса")