Мы с двоюродным братом Сашкой всегда ждали приезда на дачу его отца, дяди Коли, и каждую пятницу под вечер шли на станцию встречать. Если дядя Коля не слишком задерживался на работе, ожидания были не напрасными; иной же раз он объявлялся ближе к полуночи или вовсе на следующий день, когда электрички из Москвы не столь переполнены.
Дядя Коля привозил нам праздник. Пресыщенные купанием, рыбалкой, всевозможными играми со сверстниками, да и вообще летом, жарой и каникулами, мы всегда надеялись на что-то ещё, новое и необычное. И не зря: у дяди Коли всё было новым и необычным. Самое простейшее дело, которое он брался организовывать — будь то поход в лес за дровами, кормление цыплят или розжиг самовара, — вызывало интерес не только домочадцев, но и соседей. Те, едва заслышат жизнерадостный звонкий голос дяди Коли, так и сбегаются отовсюду, точно муравьи в муравейник, — поприветствовать «шефа», обменяться известиями, позвать или напроситься в гости, договориться о совместном времяпрепровождении.
— Командир прибыл, — только и находила что сказать тётя Катя, остановившись на мгновение поправить прядь волос, выбившуюся из-под платка, — пора стол накрывать, мужикам дела решать нужно.
Помню, как мы с дядей Колей собирали грибы. Конечно же, будучи ребёнком, многое из увиденного я представлял и понимал совсем не так, как по прошествии лет, когда, наконец-то, взялся за описание тех давних событий, и всё же.
Среди друзей-приятелей, соседей по дачному участку, дядя Коля, а для них, разумеется, Николай Сергеевич, или Сергеич, считался настоящим грибником. А как иначе? Сколько ни собирались мужики за бутылочкой, всегда под рукой были солёные грибочки. В самый подходящий момент застолья дядя Коля с необычайно торжественным видом, точно он именинник и готовит гостям неожиданный сюрприз — хотя все знали, что это будет за сюрприз, — вдруг поднимался с места, по-барски небрежно отодвигал в сторону табурет, смахивал широким рукавом вылинявшего, но ещё довольно добротного байкового халата пепел со скатерти, высвобождая пространство для главного блюда, затем наклонялся к полу, сдвигал прочь подстилку, поддевал чем-нибудь острым тяжёлую крышку погреба и с грохотом опрокидывал её прочь, подальше от лаза. Зажигал остаток свечи, причудливо вросшей в закопчённый гранёный стакан, брал из рук жены, успевшей подсуетиться и быть рядом, миску с вилкой и, прижимая посудину к пузу, вольно разгулявшемуся под халатом, лишь символически прихваченным поясом на том самом месте, где когда-то в молодости, возможно, была талия, по скрипучей шаткой лестнице осторожно спускался вниз, в дышащий бодрящей сыростью погреб, потом и вовсе скрывался из виду. Некоторое время оттуда, из темноты, доносились его натужное кряхтенье и сап, сдабриваемые аппетитным матерком, потом, наконец, в проёме появлялся сам дядя Коля, важный и счастливый, с холодной, тут же покрывающейся испариной миской солёных грибов — чернушек. Приятели подхватывали дядю Колю под руки, помогали выбраться и только приговаривали:
— Не суетись, Сергеич! Чё ты суетишься?! — И при этом рады радёшеньки.
Чернушки бочкового посола — исключительная вещь под водочку! Один только запах чего стоит! Настроение точно осенью во время листопада, когда вдруг, бывает, неожиданно для самого себя задерёшь голову кверху и глядишь заворожённо и с грустью на проплывающие мимо облака, на облетающую разноцветную листву и наглядеться не можешь. Одновременно становится жаль чего-то, и красота такая — не оторвёшься. Укропчик, чесночок, лист вишни, смородины, плесенка, если попадётся, — тоже ничего: эта не вредная, это даже для вкуса. А в рот гриб положишь, чтобы водочку накрыть и успокоить, — так хорошо на сердце становится.
Похвалам и восторженным откликам гостей не было предела.
Дяде Коле потом не раз за вечер приходилось подзывать к себе жену, вечно занятую какой-нибудь бесконечной беготнёй по хозяйству, чтобы та самым обстоятельным образом рассказала его приятелям, а кому и записала вроде бы незатейливый и, тем не менее, особенный и неповторимый рецепт засолки. Но сколько бы потом ни старались сами друзья-приятели, с каким бы усердием ни колдовали над собранным урожаем их супруги, матери, тёщи, таких же точно грибов, как у дяди Коли, не получалось ни у кого.
Итак, дядя Коля считался настоящим грибником. И никому в голову не могло придти, что в лесу он последний раз был лет двадцать тому назад, как раз в ту самую пору, когда ещё женихом за Катерину, девушку из соседней деревни, сватался. Нужно же было себя толком показать, коли первую красавицу у местных умыкнуть удумал. Всё строил из себя грибника, охотника. И как будто бы не зря: пожалела Катерина Николая — единственное, что он действительно тогда умел делать, так это вырядиться с претензией на столичный манер, иначе говоря, застегнуть на сорочке верхнюю пуговицу и надеть галстук. Пожалела; правда, потом никогда не сетовала на то, разве что в шутку.
Заготовкой же тех самых грибов каждый сезон занимался шурин дяди Коли, Аркадий Иванович, обычно объявляющийся на даче сестры во время отпуска или по случаю в выходные. Но тот на грибника совсем не походил: на вид так себе, паршивый интеллигент в шляпе, каких кругом пруд пруди. Инженер, одним словом. Черты лица тонкие, пальцы длинные, в суставах чуть ли не на излом выгибаются — скрипач бы из него, наверное, получился или пианист, если б родители с детства к музыке вкус привили.
Вот дядя Коля с виду грибник так грибник. Он из-за своей полноты ещё на рака чем-то похож, что клешни по сторонам растопырил, кажется, ничего не упустит.
И вот однажды в пятницу на ночь глядя, как раз за ужином, собрались на терраске у дяди Коли друзья-приятели. Пока работа, то да сё, электричка, пока вещи из сумок разбирали да переодевались во что похуже, в общем, уже стемнело за окнами. Огни вокруг потихоньку гаснут, скрип калиток доносится всё реже, становится слышно, как на деревьях листва шелестит от ночного осторожного ветра, точно прибой на прибрежный песок накатывает и береговую кромку облизывает. С водочкой мужики собрались, и под грибочки, разумеется. А тут и шурин в дверь.
Выпили бутылку, вторую, откупорили третью. Почти все дела перерешали. И вдруг понесло дядю Колю: про грибы, да про грибы. И натурально так, не придерёшься, словно это для него главное в жизни, а остальное — чушь несусветная. Вообще же, он военный представитель на оборонном предприятии, сам говорит, что в ящике работает. Но стоит его послушать, как он листву над шляпкой разгребает, как ножку подкапывает, и сомнений, что он настоящий грибник, ни у кого не останется. Мужики же знай себе грибочки подкладывают, ещё и ещё, и нахваливают — не нахвалятся. Сидит дядя Коля гордый: щёки надул, раскраснелся, расчувствовался, губы распустил и млеет от похвал.
Потом уж и гости по домам разбрелись, а он никак не уймётся с грибами. Напротив шурин глаза ковыряет, не знает, куда голову пристроить и как от родственничка отделаться. Хоть бы где притулился: в сарае, на чердаке — лишь бы в тепле да на мягком. Тут-то и взял дядя Коля шурина измором и честное слово стребовал — отправиться поутру за грибами. А шурин-то всю дорогу только и мечтал, чтобы выспаться. По его мнению, из-за жары грибов теперь мало; вот если дожди пройдут, а потом недельки две солнышко погреет, то тогда, конечно же... Чтоб как в парнике.
— Скажи, Аркадий, — начал уговоры дядя Коля, — ты, наверное, сможешь насобирать корзину, даже если в лесу ни хрена нет?! Ты ведь и в чистом поле без добычи не останешься?
— Ну, уж ты хватил, — зевая, промямлил в ответ шурин.
— Знаешь грибные места... Где они там, подлецы, прячутся... Каждый кустик, небось, на примете.
— Ну, кое-что знаю.
— А в лес всегда один ходишь. Секреты всё у тебя...
— Да что ты, Николай, какие секреты?
— А нет разве? Да не верю, да врёшь ты, да перестань! Ну, или возьми меня завтра с собой!
— Так я завтра… дрыхнуть буду.
— Вот те на, дрыхнуть. Зимой делать нечего, выспишься! Ради бога, Аркаша, прошу тебя, возьми! Надо мне, очень. Понимаешь?
К каким только увёрткам ни прибегал дядя Коля, пока уламывал шурина: напирал на совесть, взывал к патриотизму, приплёл верность линии партии — в результате уговорил. Но утром пожалел об этом, и как ещё пожалел!
В самом деле, договорились — значит договорились. А вышло что? Время-то — все давно на ногах: тётя Катя у печи хлопочет, чугун картошки у неё вот-вот готов будет, и самовар на парах подпрыгивает, крышкой дребезжит, мы с Сашкой давно от скуки маемся, соседскую кошку караулим, как бы она, хитрюга, наших цыплят не пожрала, шурин прогулку до озера затеял и вернуться успел, зарядку сделал, водой из колодца облился, полотенцем растёрся докрасна, сапоги высокие надел, плащ, корзину с чердака достал, а дядя Коля-то и в ус не дует. «Никуда нипочём! Рехнулись что ли, в эдакую-то рань?! И кто удумал?» Отобьётся от попыток растолкать его — и в одеяло с головой. Одеяло лоскутное, лоскутки ерошатся — край сразу не найдёшь, чтоб сдёрнуть. Но ничего, тётя Катя с одной стороны заступает, за плечо тормошит, шурин к ноге примеривается, хотя и боязливо, зная, как суров родственник в гневе. Всё ж таки подняли его; не сразу, но подняли. Но это ещё не всё.
Целый час, наверное, дядя Коля одевался и завтракал. И только когда запил остатки дрёмы тремя кружками чая, а после этого продышался и прокашлялся, сообразил, наконец:
— Так мы же по грибы хотели?!
Как вышли из дому, настал черёд шурина на родственника злиться; всю дорогу он что-то бурчал себе под нос. Дядя Коля его успокаивал, а сам, наверное, думал: «Разок схожу, посмотрю, что там да как, секреты выведаю, и будет с меня». Шурин же, знай себе, дуется, нет никакой возможности приблизиться к нему: ещё бы, походка решительная, резкая — ветки кустов так и норовят хлестануть по рукам и лицу идущего сзади.
Мы с Сашкой вообще едва поспеваем за взрослыми.
Но только добрались до места, как обида шурина на дядю Колю улеглась, словно и не было её. Да и как можно обижаться на кого-то, находясь в грибном лесу?!
Здесь и воздух-то какой-то особенно прозрачный, и свежесть необыкновенная — вдыхаешь её в себя всею грудью. В голове муть сладостная, мыслей — невпроворот, но они вдруг разлетаются какая куда, и ты сразу забываешь обо всём, что прежде тебя томило и мучило. А глаза, те сами начинают по сторонам рыскать, высматривать, где, может, листва неестественно топорщится, где коряга какая-нибудь или бугорок видимость закрывают: именно там должно что-то быть, гриб какой-нибудь. Смотришь не только вблизи, а ещё и там, где сосед шагает: как бы он не нашёл чего прежде тебя.
Не успели мы ножи достать, а Аркадию Ивановичу уже попался подосиновик. Не гриб — загляденье. Толстенная, словно черенок у лопаты, в чёрную крапинку ножка, с виду шершавая, как наждачная бумага, и ярко-красная, цвета поздней осенней рябины огромная шляпка, пышная, напоминающая пирог, только что извлечённый из духовки.
По расчётам дяди Коли, внимательно наблюдавшего за каждым движением шурина, гриб ещё никак не должен был попасться. Но остановился вдруг родственник, встал как вкопанный, — дядя Коля даже натолкнулся на него.
«Такой и в корзину не влезет, — решил он за шурина. — Везёт же человеку! И шли рядом, и смотрели в одну сторону. Вот бы знать заранее, забежать вперёд».
Шурин долго стоял над подосиновиком, прикидывая, с какой стороны сподручнее подступиться. Наконец, опустился на колено и изящно, наверное, чтобы не повредить грибницу, выкрутил гриб из земли. Медленно поднялся, — гриб в руках что икона, — призадумался, с опаской по сторонам посмотрел, увидел что-то.
«На пень собрался присесть, — смекнул дядя Коля. — Ещё бы, с таким трофеем хоть сразу домой, не стыдно».
Что было дальше... Дядя Коля не верил глазам: шурин бережно уложил подосиновик на пенёк, постоял над ним, пошептал что-то тайное — и побрёл себе дальше. Однако, почувствовав недоумённый взгляд дяди Коли, приостановился.
— Так заведено. Первый гриб нужно оставить, иначе удачи не видать.
Дядя Коля был вне себя от изумления.
«Как это, оставить?!»
Он обождал, пока шурин скроется за ёлочками, и стремглав кинулся к пеньку, схватил гриб и сунул в свою корзину — подосиновик хотя и с трудом, но уместился.
«Какая ещё нужна удача?!»
Шурин или видел всё, или догадался, но смолчал: он-то поступил правильно, а что до других — он им не судья.
Мы ещё долго бродили по лесу, хотя дядю Колю сразу после истории с подосиновиком тянуло домой, чего он не скрывал, а совсем даже наоборот. Секреты шурина его больше не интересовали, к тому же и грибы попадались плохо. Трудно было понять, что явилось настоящей причиной: то ли действительно от нас отвернулась удача, то ли, как и говорил шурин накануне, виной тому была жаркая и сухая погода.
Грибники, встречавшиеся нам, тоже не могли особенно похвастаться. Впрочем, почему тоже? Дядя Коля шёл домой гордый и важный — это особенно становилась заметно, когда кто-нибудь заглядывал к нему в корзину.
Мысленно дядя Коля, наверное, уже представлял, как поведает домашним про найденный им гриб, как сначала покажет его всем, как потом жена пожарит его с картошкой. Именно так, как он сам ей присоветует. Он уж организует процесс и проследит за готовкой. А потом, под вечер, соберутся у него друзья-приятели, как всегда, дела решать. По правую руку от себя он непременно посадит шурина — пусть тот подсказывает, что да как, если вдруг подробности из головы выскочат. Откупорят они бутылочку, другую, а там как пойдёт. Что бы то ни было, он непременно спустится в погреб за чернушками своего особенного, бочкового засола. Друзья-приятели опять станут говорить ему, ну чего ты, мол, Сергеич, суетишься, а сами при этом будут рады радёшеньки. Ведь жареный гриб — солёным не помеха. Потом за окнами стемнеет, у лампочки закружит мошкара, а в щели под лестницей на чердак затянет свою считалочку сверчок. И польётся под неё у мужиков неторопливый разговор о работе, о футболе, о политике — в общем, обо всём на свете. И столько разных дел за вечер решить удастся.
Аркадий Иванович не стеснялся, что насобирал мало грибов. И ни за что не хотел прикрывать корзину папоротником. С дядей Колей всё понятно: ему-то зачем?! А вот шурин что себе думает?.. Странно это. Дядя Коля почему-то был уверен, что все настоящие грибники поступают именно так: насобирал мало — прикрой корзину папоротником.
Мне вспоминается не только эта давняя история, связанная с дядей Колей, но и другие. В детстве нас занимали его чудачества, потом, взрослея, мы всё чаще стали посмеиваться над ними и, естественно, над самим дядей Колей. Вот, мол, мужики опять собрались дела решать — такого нарешают. Оказывается же, действительно многим помог дядя Коля, особенно своим деревенским. Многие его земляки в те далёкие пятидесятые перебрались из голодной деревни в город, устроились на работе, получили жильё. Помогал он и дачным друзьям-приятелям: когда надо, сделает звонок кому следует, представит человека, слово замолвит. А совсем недавно я узнал от матери, что, не будь дяди Коли, и я бы не был городским жителем; наверное, одолеваемый совсем иными заботами и интересами, не стал бы тем, кем стал, и вряд ли написал бы этот рассказ.
1994
