Чуча, я думаю, пришла из катакомб. Иначе откуда бы ей взяться? Одесские катакомбы – самая большая в мире система горных выработок по добыче пильного известняка. По некоторым оценкам, протяженность подземных лабиринтов превышает две тысячи километров. Одесса, Кривая Балка, Усатово, Нерубайское, посёлок Куяльник – вот перечень населённых пунктов, связанных между собой катакомбами.
Тут и ходы, выпиленные в камне человеком, и карстовые пещеры, и трещины в породе. Единого точного плана нет, хотя некоторые участки огромного лабиринта изучены неплохо. Даже экскурсии проводят без особого риска потерять в лабиринте клиента. Плати двести гривен, и тебя отвезут к месту входа, поводят по подземелью два-три часа и доставят затем обратно. Только побывав под землёй, понимаешь, насколько это неизведанная, незнакомая страна, знания о которой ограничены размерами светового пятна от фонарика или прожектора. А что там, во тьме? Что за тем поворотом или за этим? Кто может уверенно сказать, что из одесских катакомб там, внизу, нет выходов в иные миры, в какие-нибудь другие измерения? Я подозреваю, что есть, и Чуча – прямое тому доказательство.
Впервые об ЭТОЙ Чуче я услышал в середине прошлого лета от моего приятеля Коши. То есть, это теперь мы с ним приятели, а тогда ещё даже не были знакомы. Я сидел в прибрежном кафе, смаковал холодное пиво и сонно глядел на сверкающую от солнца водную гладь. Головы отдыхающих лежали на поверхности моря, как горошины на серебряном блюде, и не было похоже, что купание доставляет кому-то радость – вода, что парное молоко, двадцать шесть градусов. Я тоже в поисках прохлады пришёл на пляж, но потрогал воду и предпочёл морю пиво. Уф-ф, жарко...
– Купи мне мороженова! – неожиданный голос за моей спиной прозвучал требовательно и бескомпромиссно. – А я тебе о Чуче расскажу!
Оглянулся я чуть ли не с трепетом: мне давно уже никто команды не отдавал. Военный пенсионер, майор в отставке, сам, кому хочешь, приказ отдам. Выполнят или нет – это другой вопрос, а скомандовать я завсегда:
– Смир-р-рна! Р-равняйсь! А-атставить!
Ну, и так далее…
Так что приказ, адресованный мне, удивил меня несказанно. Как, впрочем, и человек, подошедший к моему столику. Он был чёрен от загара, что твой негр. Только зубы и выгоревшие на солнце непослушные вихры остались белыми. Да глаза, как и плавки с вышитым дельфинчиком, отливали интенсивной синевой – таким бывает иногда небо, но только не в летнюю жару. Поэты называют этот цвет «лазурью», кажется…
Мороженое я купил – сами понимаете, выхода у меня не имелось. Ну, и пива себе ещё взял – слушать рассказ «на сухую» да в жару… нет уж, увольте. Поэтому оратору я предоставил бутылку лимонада в довесок, в надежде, что не откажется. Он не отказался, и разговор у нас получился вполне живой для такого безжалостно жаркого дня.
– Чучу я знаю, – сказал я. – Мешок, очки и что-то там ещё, не помню уже. Мультик смотрел, этак, лет десять назад, а то и больше...
– Не, то не та Чуча. Я о взаправдашней. Что я, маленький, мультики обсуждать?! И не знаю я такого мульта – давно уже «взрослое» кино смотрю: про пиратов там, мушкетёров… или рыцарей с космонавтами. «Космические войны» – правда, класс? Спецэффекты, компьютерная графика… Или «Властелин колец»…
– А что же – Чуча? – я осмелился прервать смотрителя «взрослого» кино. – Что за такая «взаправдашняя»?
– Ну, всамделишная. Вот как ты или я: ходит, ест, спит… ну, и баловается, конечно.
– Как ты или я?
– А то ж! – и мой собеседник налёг на мороженое.
Хорошо паузу держит, подумал я, ему бы в театре играть. А кто сказал, что он там не играет? В нашу эпоху недоразвитых рыночных отношений всякое случается. Мыслительный процесс отдельных деятелей от коммерции всё равно мне не постичь, так что я давно удивляться перестал вывертам логики, направленной на получение барышей. К примеру, такие вывески, как «Студия загара «Зебра»», «салон красоты «Хамелеон»» или «Мясной бутик» у меня даже улыбки не вызывают. Мой визави вполне может оказаться мастером сцены – делают же великих певиц из восьмилетних девочек. Но мне, майору, хоть и в отставке, неловко пасовать перед пацаном, пусть он даже самый народный артист в мире. Мы, вояки, тоже молчать умеем – военная тайна и всё такое…
И я снова повернул голову в сторону пляжа – горошины на серебре никуда не делись. Да и куда им с подводной лодки, в смысле, с курорта, деваться? Приехали загорать и купаться – и будут заниматься этим, даже если море вскипит от взгляда жаркого солнца…
– Первым Чучу увидел мой младший брат и показал мне…
Нет, не артист, решил я. Просто ему очень хотелось мороженого.
– …Брату всего два года, и говорит он ещё не очень. Наверное, пытался сказать «чучело», а получилось – «чуча». На чучело она, правда, мало похожа, – мой собеседник отодвинул опустевшую розетку и с надеждой посмотрел на меня. Но не попросил – характер, однако.
– Не простудишься? – полюбопытствовал я. – В такую жару запросто можно горло застудить.
– Я не болею никогда. Почти. Ветрянка, свинка и корь не в счёт – ими я уже переболел. А от мороженого простуды у меня не бывает – я меру знаю.
– Что ж, раз знаешь меру – получай ещё одну порцию. Только не спеши, а то, сам понимаешь… – я снова заказал мороженое. – Давай, рассказывай, как твоя Чуча «баловается».
– А по-всякому. Подойдёт, например, сзади и тихонько дышит в затылок. Или губы трубочкой сложит и осторожно подует в ухо. Даже мужики пугаются, вздрагивают. А бабы… женщины, то есть, визжат, будто резаные… Умора!
– Чуча такая страшная?
– Чего там страшного-то?! Да, и не видит её почти никто, только те, кому покажут. Но тоже не все. Надо, чтобы не старше десяти лет или чтобы писатель был. Другие её не видят, кроме следов – на пыли, или в песке, или, когда она из лужи выйдет. Я многим Чучу показывал, но без толку. Ты не писатель? У нас с неделю жил один в мае, так тот Чучу видел.
– Нет, увы – не писатель.
– Тогда и показывать не буду – всё одно не увидишь.
– А ты нарисуй. Нарисовать сможешь? – я попросил принести лист бумаги и шариковую ручку и подвинул к нему.
– Попробую, хотя рисовать я не очень, – он начал
старательно чиркать ручкой, высунув от усердия кончик языка. Минут пять рисовал – мороженое в розетке изрядно подтаяло. Оно может и к лучшему: талое – не ледяное, авось не простудится сей «чучевед» и «чучелюб» по моей вине.
– Ну, как-то так, держи. Лучше мне не нарисовать, но всё равно похожа.
Зверушка на рисунке получилась весьма необычная, хотя рисовальщик был ещё тот – прямо как я в детстве. У меня кузнечик, лошадь и человек выходили почти одинаковыми, и приходилось каждый рисунок подписывать, чтобы знать, кто – где. Здесь тоже не обошлось без подписи: «Чуча». А над ней, над подписью, красовался прямоходящий покрытый мехом крокодил с головой саблезубого бегемота. Точнее – красовалась, если принять, что Чуча – существо женского полу.
Все четыре конечности у зверушки выглядели руками с оттопыренным большим пальцем – четыре руки, и ни намёка на ноги. Видимо, удивление моё сим фактом оказалось настолько заметным, что тут же последовало пояснение:
– Она на деревьях живёт, а там четырьмя руками держаться намного удобнее. Зато ноги совсем не нужны. Больше всего ей нравится яблоня в нашем саду, на развилке которой мы с соседским Мишкой шалаш смастерили. Чуча часто ночует в шалаше и понемногу ест наши яблоки. И у соседей тоже ест. И морковку с грядок – совсем по чуть-чуть. Помногу, сам понимаешь, нельзя – заметят, искать виновника начнут. А оно ей надо?
Я согласился, что виновнику – не надо. И брать понемногу – вполне разумно.
– А что она ещё ест? Рыбу, мясо ест?
– Не-а, не ест. Это если целиком давать. А в бутербродах, или в гамбургер, например, то ест. В «Макдональдсы» ходит часто. Кто долго с бургером сидит – обязательно у того половину булки откусит. Это тоже ей навроде игры. Ам! И полбургера – как не бывало! А нечего ушами хлопать и по сторонам рот раззявливать. Правда, же?
Я согласно кивнул – правда, мол. Хотя приятного, конечно, мало, если такими зубищами по полбулки из руки выхватывать. Тут и без пальцев можно остаться.
– Не-е, она очень осторожная, нипочём не укусит, – развеял мои сомнения «чучевед». – И очень ловкая. Зубами такие фигурки из дерева выгрызывает – закачаешься! У меня дома целый ящик Чучиных поделок есть. Хочешь, завтра покажу? Но наподорки не отдам – Чуча не любит, когда её игрушки передаривают. Кому захочет, кто понравится ей – тому сама принесёт. Такая вот она смешная, – добавил мой собеседник, но глаза у него вдруг сделались грустными. – А мне уже почти девять лет…
– Боишься, что перестанешь её видеть? – сообразил я. – Но ты же сам говорил про писателя. Может, обойдётся?
– Понимаешь, не люблю я письменные уроки и диктанты всякие. Нет, писателем мне не сделаться…
– Ты знаешь кого-то, кто раньше видел Чучу, а теперь перестал?
– Не знаю. Но всё же боязно: а вдруг со мной такое случится?
– Не должно бы, – подбодрил я. – Не станет Чуча прятаться от тебя, раз уже подружилась. Дружба – штука прочная, и от таких пустяков зависеть не должна.
– Я тоже так думаю, но всё равно волнуюсь. Даже не знаю, чего бы мне больше хотелось: чтобы десять лет поскорее исполнилось (тогда буду знать наверняка) или чтобы не исполнялось никогда.
– Хочешь ты этого или нет, но от десятого дня рождения всё равно тебе не отвертеться. Так что, страхи а-атставить, рядовой! Встречай опасности лицом к лицу! Не так уж они и страшны, когда смотришь на них в упор.
– Ты – военный?
– В отставке.
– Бывший, значит…
– Солдаты бывшими не бывают: война – она всегда с нами. Она всегда внутри нас…
– Я знаю, мне дед рассказывал – ему Афган до сих пор снится, а столько лет прошло… Меня, кстати, Кошей зовут – это от Костика.
– А я – Павел Степанович, будем знакомы, Коша.
Мы пожали руки, посидели немного молча – разговор как-то расклеился, и это была моя вина. Вспугнул своим командным рёвом хрупкую детскую фантазию, отставник хренов. А так интересно складывалось…
– Пойду я уже, дядя Паша, мне домой пора.
– Ну, бывай, служивый. Не вешай нос.
Мы расстались, не договорившись о следующей встрече. Хотя, конечно, виделись ещё несколько раз – у моря летом всегда знакомого встретишь: вода в жару каждого манит к себе неудержимо. Пару раз даже беседовали, избегая в разговоре двух тем: Чучи и войны…
Так бы и перешла эта встреча в разряд малозначимых знакомств, если бы не стал я очевидцем нескольких странных, на мой взгляд, происшествий. Сначала я увидел следы. Мне не спалось тогда – то ли жара тому причиной, то ли возраст, но бесполезно проворочавшись почти до рассвета, я уныло побрёл к морю. Ранним летним утром там самое замечательное место: воздух прохладен и свеж, с ароматом соли и йода. Подышишь таким минут двадцать и словно молодеешь не на один десяток лет. Жаль – ощущение это мимолётно: увы, изношенный организм не обманешь надолго.
Спустившись на пляж за зарядом бодрости, и подойдя к воде, я наткнулся на цепочку свежих отпечатков огромных ладоней с большим оттопыренным пальцем. Следы тянулись с одного края пляжа до другого – от пирса до пирса, и мягкие языки волн постепенно слизывали их с мокрого песка. Рано, шесть часов утра. Пустынный пляж – ни единой души, кроме вашего покорного слуги, отставного майора Кандыбы Павла Степановича. Был бы кто неподалёку из записных шутников и приколистов, я бы заметил, не мог не заметить. У военных глаз цепкий, приметистый, а возможных укрытий и схронов на пляже как-то вовсе не наблюдалось. Любопытно мне стало и жутковато малость: никак, и в самом деле, Коша не фантазировал?!
Приложил я руку поверх отпечатка. Где там! Моя немалая ладонь и половины следа не накрыла. Даже обидно стало – я дяденька крупный, рослый. Ширококостный такой мужик, о котором приятели говорили: «У Кандыбы кулак в газету не обернёшь»! А тут такой конфуз… Во что же надо Чучины кулаки заворачивать, если для моих газеты мало? Наверное, в ковёр, не иначе. Покрутился я возле следов, пока их не смыло волнами, и озадаченный кинулся на поиски за пределами пляжа. Но мне не повезло. Бетонные да асфальтовые дорожки – какие на них могут быть следы? Ничего больше не нашёл, но держался с тех пор настороженно в ожидании новых подтверждений существования Чучи.
А они не замедлили. Хотя, если честно, документально ничего закрепить мне не удалось. Как очевидец, я ничего не имею, кроме собственных слов. Значит, и не много стою. Сам себе порой не верю, потому что объяснений моим фактам можно придумать миллион с маленькой тележкой. И большинство из них будут содержать в себе совет воспользоваться услугами психиатра. Что ещё можно посоветовать человеку, который рассказывает о невидимке, дышащем ему в затылок? Или о невидимке, осторожно дующем ему в ухо. Или о половинке гамбургера, откушенного тем же невидимкой после долгого держания булки в моей опасливо вытянутой руке в ожидании этого самого откусывания. Или о толстой ветке дерева, качавшейся при полном безветрии в совершенно неподвижной кроне дерева.
Ничуть не убедительней история с яблоками, пропавшими с моего балкона. Друг привёз с дачи целую их корзину. Яблоки ароматные, красные, да, вот беда – что делать с ними, ума не приложу. Самому мне столько не съесть, варения варить или компоты, это, простите, не входит в число любимых занятий. Выставил на балкон, пока решу, куда их девать – соседям раздать или ребятне во двор снести. Через два часа корзина обнаружилась совершенно пустой, если не считать деревянной фигурки человечка с явными отметинами от острых зубов. Так себе фигурка. Кабы не полное у меня отсутствие тяги грызть дерево, даже при моих способностях к рисованию и то получилось бы лучше. Ну, так мне кажется.
А вчера, после дождя, когда асфальт уже подсох, но лужи ещё остались, двойная цепочка мокрых следов – ладони очень большие и ладошки маленькие, совсем малюсенькие ладошки – вдруг возникла у меня на глазах. Ладони с ладошками долго петляли от лужи к луже, и в каждой луже – плюх! – большое, и – плюх! – маленькое. У Чучи, похоже, появился чучёныш, и они на пару бродили меж лужами, и в каждой луже от души топали. Плюх! – большое, и – плюх! – маленькое. И брызги, брызги – во все стороны! Эх, не был бы я майор в отставке, сам бы так с удовольствием топал по лужам.
И такая меня взяла досада на мою неспособность видеть невероятное, что я не выдержал – сел и написал вот этот рассказ. Чем чёрт не шутит, вдруг признают меня писателем, и я увижу, наконец, и этих загадочных существ, и то, как они «баловаются».