Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат,
Всего, друзья, солдат простой,
Без званий и наград.
Ему как мавзолей земля —
На миллион веков,
И Млечные Пути пылят
Вокруг него с боков.
На рыжих скатах тучи спят,
Метелицы метут,
Грома тяжелые гремят,
Ветра разбег берут.
Давным-давно окончен бой...
Руками всех друзей
Положен парень в шар земной,
Как будто в мавзолей...
(Сергей Орлов)
Имя у него было Феникс. Так он и в паспорте значился: Феникс Кириллович Рябыкин.
Отчего такое имя дал ему отец, страстный книгочей, Феникс не знал. Да и не расспрашивал, потому что представлялся везде, как Феликс. Началось это еще в детстве, когда у всех мальчишек были прозвища. Феникс живо представил себе, что ему грозит кличка Феня, а это, по мальчишеским понятиям, будет очень зазорно. Феликс - другое дело. Феликс Дзержинский, «имя делать с кого», как написал Маяковский, вот это звучало. Так он себя и перекрестил, «октябрил», как тогда говорили. Тогда много было странных имен. С Феликсом (мы его тоже так будем называть пока), в одном классе училась девочка, которую родители назвали Марсельеза. Но имя это длинное, потому все звали ее Марсела или Марся. Ну, это просто так, к слову.
Жил Феликс, как все дети того времени. Бегал в школу, вступал в пионеры, потом в комсомол, влюблялся в одноклассниц, разочаровывался в них. А потом началась война и Феникс Рябыкин ушел на фронт.
**************
Над просторами КомиЛага бушевала вьюга. Она охапками вбрасывала в пространство колючий, жесткий снег, заметала дороги, вихристыми змеями крутилась среди бревенчатых построек, выла в щелях плохо проконопаченных стен, вдувала ледяной воздух в бараки, где на нарах, тесно прижавшись друг к другу, коротали ночь з/к.* Ледяные бритвы холодного воздуха вонзались в их тела, превращая сон в подобие безумного кошмара. Дыхание сотни спящих людей, не могло согреть помещение барака. Многие непроизвольно стонали. Вернее, стонали их измученные тела, в отчаянии оттого, что ночь скоро закончится, и их снова, как скот погонят на мороз, на лесоповал.
Крупная дрожь сотрясала тело Феликса. Было очень холодно и больно. Боль была нестерпимой, потому, даже забыться на секунду сном, он не мог. Вероятно, рука все-таки была сломана. Кисть опухла, пальцами пошевелить было очень больно. Сегодня, на делянке, его жестоко «трюмили»** трое разъевшихся краснорожих вертухая.*** Неся с другими з/к ствол сосны, Феликс поскользнулся и упал. Подобно раздавленной лягушке, он елозил руками и ногами по снегу, не в силах встать. Вертухаи не стали топтать его ногами. Валенками не больно. Они скинули с плеч винтовки и стали деловито избивать его прикладами. Так ломами долбят мерзлую землю. Только это были не ломы, а винтовки. И не мерзлая земля это была, а его, пока еще живое, человеческое тело. Там бы его и пристрелили, «при попытке к бегству», если бы не сигнал об окончании работы. Феликса подняли сотоварищи по лагерной жизни, и поддерживая, повели в зону. Его могли пристрелить и по дороге, если бы снова упал. Пронесло. Каким-то чудом, с помощью других «зеков», он все-таки оказался в зоне.
Вдрызг пьяный фельдшер медпункта, куда Феликс кое-как дошел, заставил его показать язык и вынес решение: «Здоров! Работать может»
Феликс лежал на нарах и понимал, что сегодня его пристрелят, как собаку. Работать он не мог. А потому…До следующей ночи ему не дожить. Это было как дважды два. Засунув руку под бушлат, он нащупал его. Когда Феликс проходил по медпункту, увидел на полу кусок электрического провода, метра в два с половиной. Видно здесь ремонтировали проводку, потому что рядом на полу валялись куски изоляции и обрезки такого же провода. Феникс оглянулся и кусок электропровода исчез под его бушлатом. Сейчас Феликс держал его рукой, понимая, что только в нем его спасение.
Стараясь не задевать спящих, превозмогая боль, он осторожно стал слезать с верхнего яруса нар.
-Куда ты? – вскинулся пробудившийся сосед.
-В отхожее место! – шепотом произнес Феликс.
-Есть чем? – спросил сосед, глубже засунул руки в рукава ватника и свернулся калачиком на освободившемся месте.
Вопрос был не праздный. «Зеки» подолгу не сидели на «очке». Та скудная пища, которую им давали, переваривалась, практически, без остатка. Может пару раз в две недели, они с трудом, что-то мизерное выдавливали из себя.
«Отхожее место» - подумал Феникс, прислонясь к стояку и, готовясь сделать шаг. Как-то на фронте, после боя, он подобрал в немецком блиндаже бумажку с напечатанным текстом на немецком языке. Феникс скомкал ее и сунул в карман – пригодится сходить по нужде. Эта бумажка его и сгубила. Какая-то падаль донесла. Из Особого отдела вышел с выбитым зубами. Хорошо еще так обошлось. Только бумажка о себе напомнила. Через два года после войны Феникса арестовали. «Шили дело» на какого-то офицера из его бывшей воинской части, с которым Феникс даже не встречался никогда. Вот тогда и нашли дело рядового Рябыкина по той злосчастной бумажке. И других бедолаг нашли. Соорудили процесс о немецких шпионах. Офицера расстреляли, а Феникс оказался здесь, в КомиЛаге.
Задыхаясь от боли, Феликс вышел из барака и свернул за угол. Пока он добирался до следующего угла, метель два раза сбила его с ног. Дойдя до угла, Феликс посмотрел вверх. Огромный гвоздь, непонятно зачем вбитый в бревно венца, был на месте. Феликс присел на снег, прислонясь спиной к стене, вытащил электропровод. Глухо мыча от боли, он сделал петлю на одном конце провода, на другом. Постарался затянуть петли крепко. Затем пропустил один конец провода через петлю. Все было готово. Только с пятой попытки, Феликс набросил петлю на гвоздь.
-Выдержит ли? – с тревогой подумал он.
И успокоил сам себя: - Выдержит! Весу во мне всего ничего.
Он выпрямился, сделал петлю пошире и просунул в нее голову.
-Вот и все! – подумал он.
Метель рванула его, ноги поехали по снегу, провод натянулся.
-Будьте вы все прокляты! – мелькнула последняя мысль и огненные молнии засверкали в его голове…
З/К * - «зек», заключенный.
Трюмить** - жестоко избивать, топтать.
Вертухай *** - охранник, надсмотрщик.
********
Врач смотрел на сидящего напротив пациента и барабанил пальцами по «Истории болезни».
-Ну, больной! Как будем жить дальше?
-Феликс оглянулся на стоящих сзади него двух мордоворотов-санитаров и глухо сказал: - Вы то, точно знаете что я здоров! К чему эти предисловия?
-Голубчик! Спросите любого в нашей больнице и он ответит, что здоровее его нет на свете. Мозг, такая штука загадочная… А у вас так целый букет. Но самое главное – шизофрения. Вы не волнуйтесь. Это наш профиль и мы сделаем все, чтобы вас вылечить. С завтрашнего дня мы начнем новый курс лечения. Это чудодейственный препарат…
Феликс слушал, как заливается соловьем главный врач. Он понял, что его трюк с таблетками не удался. Ему удавалось пока, незаметно, выташнивать те таблетки, чем его пичкали. Он неправильно себя повел. Надо было прикинуться, что воля его сломлена, что он покорен, побольше спать и ни с кем не вступать в контакт. Черт дернул его сорваться. Теперь они перейдут к уколам. А это конец. Они убьют его мозг, его мысли, его воспоминания. И от уколов не отвертишься. Начнешь сопротивляться - будут связывать и колоть принудительно. Точка, товарищ Рябыкин. Через недельку другую, быть тебе «овощем». Вот тогда они будут довольны – «больной выздоровел».
Он машинально слушал, разглагольствования главного врача, а в голове всплыла фраза, из какой-то книги, что считались «запрещенными» и были изъяты у него при обыске. Как там было то: «Он совершенно неожиданно задумался о нем, как об активной пустоте, не обремененной тяжкой ношей совести, да и разум при нем был искусственный, заложенный в носящее человеческий образ хранилище, чьей-то недоброй волей и ею же ограниченный. Он мог, наверное, развиваться только согласно спущенным инструкциям. Пустота…. куда при надобности, легко вложить любое содержание – от палача, до мироносца. Трудно даже заподозрить существование в нем души собственной, он никогда не выкажет миру своего первородства. Он – ничто, а сыт оттого, что пуст…..». Феликс даже улыбнулся. Здорово написано. Точно о главном враче.
-Чему вы улыбаетесь больной? – заметив улыбку, спросил врач.
-Я не улыбаюсь. Я радуюсь. Вероятно, вы правы и мне необходимо серьезное лечение. Если ваш чудодейственный препарат поможет мне в этом – вы же меня выпишете, правда?( Не переиграй, не пережимай! Сейчас главное выиграть немного времени!)
-Конечно, больной! Ну, посудите сами, зачем же нам держать вас в больнице, если вы будете здоровым? Это же нонсенс, согласитесь!
-Я приношу вам свои извинения, доктор. Вам и всему персоналу. Это, видимо, не я буянил, а моя болезнь. Я обязуюсь вести себя хорошо, желаю вылечиться скорее…и выйти отсюда в общество здоровым полноправным гражданином. У вас не будет со мной хлопот, поверьте!
-А вы знаете, меня очень радует ваше желание поскорее вылечиться…Это значит, ваш мыслительный процесс на правильном пути. Это отрадно!
-Только доктор, есть просьбы!
-Какие еще?
-Вы ж понимаете, что сбежать я отсюда не смогу при всем желании. Так? (Дави, дави на логику, в ней спасение!) Поэтому просьба, снять с меня эту одежду для усмирения и скажите этим двум симпатичным молодым людям, не ходить за мной по пятам. Они напоминают мне о моей болезни, а это, я думаю вы не будете оспаривать, может вызвать рецидив! Я разумно рассуждаю?
Главврач улыбнулся.
-Так может улыбаться трактор! – подумал Феликс.
-Голубчик! Как я ждал этой минуты, когда вы сами осознаете…Снимите с него смирительную рубашку! Не бойтесь! Он будет себя хорошо вести.
Санитары сопя сняли с него «железную леди», как он называл этот инструмент психиатрической врачебной практики.
-А теперь, можно я пойду обедать? Кашей пахнет. Есть очень хочется.
-Идите, голубчик, идите! Главное, что вы осознали, что вы больны. Значит дело пойдет на лад.
Получив свою миску перловой каши или «шрапнели», как ее называли здесь, он протиснулся и сел за стол, рядом с Серегой-Калиной. Серега недоуменно посмотрел на Феликса.
-Ешь, ешь! – одними губами сказал Феликс. – Перетереть кое-что надо.
Через час в сортире! - так же, одними губами, ответил Калина. Серега-Калина был бандит рецидивист. По последнему делу улики против него были очень весомыми. Серега готовился «мазать лоб зеленкой»,* но адвокаты устроили ему невменяемость. Теперь Серега кантовался здесь.
Через час в «сортире», Феликс поведал Калине о разговоре с главврачом.
-Что они тебе колоть собираются?
Феликс с трудом произнес название препарата, который постарался запомнить.
-Фью-ю-ю! – засвистел Калина. – Это, конец, паря! Неделя, максимум! Если раньше копыта не отбросишь.
-Калина! Мойка** нужна!
-Обеденная пайка!*** – назвал цену Калина.
-Заметано!
Калина встал и показал место под подоконником: - Здесь будет!
Ночью Феликс не спал. Он вспоминал, как обнаружил хищение на комбинате, как доложил об этом директору завода. Вспомнил, как утром к ним в дверь позвонили люди в штатском, перерыли всю квартиру, унесли его книги, записи и арестовали его. Тогда он и узнал, что он «диссидент». Им занималось КГБ. Потом был суд, экспертные заключения и вот он здесь. Потом только, познакомившись с Калиной он узнал, какой «синдикат» он открыл и стал опасен кое для кого. Он здесь. И…Отныне и навеки! Но есть выход. Только один. И завтра он им воспользуется.
На следующий день, Феликс как будто нечаянно столкнулся с главным врачом и обратился к нему с просьбой.
-Доктор! Нельзя ли мне, в порядке исключения горячую ванну? Я вчера после разговора с вами разволновался, нервическая чесотка у меня открылась. – Феликс начал суетливо чесаться. - Это и раньше было. Горячая ванна хорошо это снимает.
-Голубчик! Ванна у нас не положена. Вот душ, пожалуйста!
-Нет, доктор! Мне поможет только ванна. Мы же договорились, что я начинаю серьезное лечение…Так помогите же мне. Ну, не утону же я в этой ванной…
-Ну, хорошо, голубчик! Только в виде исключения. Я отдам распоряжение!
Феликс лежал в горячей ванне, сжимая половинку лезвия между пальцами и думал, как убрать санитара, который горой возвышался на табуретке.
-Ты так и будешь пялиться на меня? Дай полежать спокойно!
Санитар помедлил, достал сигареты и вышел из ванной.
Феликс полоснул лезвием по внутренним сторонам локтей, набрался решимости и полоснул себя слева и справа под подбородком.
-Удалось! – счастливо пробормотал он. – Будьте вы все прокляты!
Он лежал и чувствовал, как из него вытекает жизнь….
«Мазать лоб зеленкой»*(жаргон) – готовиться к расстрелу.
Мойка**(жаргон) – лезвие безопасной бритвы, половинка лезвия.
Пайка***(жаргон) – порция еды в тюрьме или другом, подобном заведении.
**********
Феликс Кириллович, опершись локтями на колени, сидел посередине кухни и безучастно смотрел в пол. Под старенькой застиранной рубашкой торчали острые лопатки, а там где рубашка натянулась, на худом его теле отчетливо были видны позвонки. Остатки пегих волос, торчали в разные стороны, седая щетина серебрилась на его морщинистом лице, по которому скатывались редкие старческие слезы. Он пытался сдержаться, но не мог. То, что происходило сейчас было последней каплей.
В соседней комнате ходили люди, громко переговаривались между собой, время от времени открывали дверь в кухню, смотрели на Феликса и снова закрывали.
Они пришли утром. Когда прозвучал дверной звонок, Феликс шаркая ногами в стоптанных шлепанцах, медленно дошел до двери, открыл ее и застыл, не в силах произнести ни одного слова. Такие гости еще к нему не жаловали. В глазах рябило от обилия погон : милицейских и еще каких-то незнакомых. И народу было человек десять, может и больше. Сейчас Феликс с трудом мог вспомнить, о чем они его спрашивали, что говорили, что отвечал он им. Да и не хотелось ничего вспоминать. Он уяснил главное: его выбрасывают на улицу, описывают все его немудреное имущество. Он должен идти куда глаза глядят. А куда он мог пойти? К сыну? Тот и сам с женой снимал угол у какой-то старухи пьяницы. После того, как умерла Олечка, все потеряло смысл. И для него и для ее родителей. Феликс вспомнил, какая она была маленькая, как делала свои первые робкие шажочки, а он пел ей песенку : «Оля, Оля! Дыб - дыбок! Оля - беленький грибок!» Вырастала девочка - белоголовочка. Выросла в красавицу девушку, умницу, с удивительной, душевной добротой. И вдруг страшный приговор: лейкемия. Феликс и слова такого не слышал раньше. Все пошло прахом. Лечение стоило астрономических денег. Феликс оббивал пороги разных учреждений, помощи просил. Кое-где на него смотрели сочувственно, но денег не давали. В других местах смотрели откровенно враждебно. Сын продал квартиру и машину. Феликс Кириллович отдавал всю свою пенсию ветерана Великой Отечественной Войны. Но результаты были малоутешительны. Оля, его Оленька, таяла на глазах. Им сказали, что лечение возможно, но это за границей, стоит больших денег. Откуда было их взять? Сын с невесткой с горя попивать стали. Незаметненько так работы лишились. Пробивались случайными заработками. Тогда Феликс пошел к своему старому фронтовому другу, у которого сын был банкиром, упал ему в ноги и попросил помощи.
Банкир, который хорошо знал Феликса Кирилловича, заколебался, но надавил отец, и банкир рискнул дать Феликсу кредит. Без залога. Увезли Олечку в Германию. А домой назад привезли, только чтоб с родными попрощаться. Через четыре дня после Германии умерла его белоголовочка. Свечечкой тоненькой восковой лежала она в гробу. Так все кончилось. И без того жизнь была чернее ночи, а теперь еще чернее стала. Он часто думал, почему так? За что он воевал, за что отдали жизни миллионы солдат? Вот за такую жизнь? Он задавал себе этот вопрос и не находил ответа.
Феликс кредит отдавал. Всю свою пенсию, до копеечки. Он же честное слова дал, что деньги вернет. Он уже года три питался тем, что на помойке находил. Не мог он только платить за муниципальную свою квартиру, газ, воду, электричество. И долгу вернуть осталось уже всего ничего, а тут эти…Судебные исполнители. Описывают имущество. А что там описывать? Рухлядь?
Феликс Кириллович тяжело встал, открыл дверь в комнату. Находившиеся в ней люди замолчали. Он открыл старенький платяной шкаф, вспомнив попутно, как они покупали его с Поленькой, женой-покойницей, вынул из шкафа единственный старенький костюм, на пиджаке которого теснились ордена и медали. Ни на кого не обращая внимания, он снял с себя ветхий тренировочный костюм, в котором бегал еще его сын, и стал одеваться. Завязав узел галстука, он достал расческу, причесался и повернулся к людям в комнате.
-Я сейчас буду готов. Через пять минут. Проститься с домом дайте?
Люди молчали.
Феликс Кириллович вышел на кухню, достал из шкафчика початую бутылку водки, зубами вытащил бумажную пробку выплюнул ее, а потом, как в молодости, как на фронте, раскрутил водку в бутылке винтом и поднес ко рту. Водка обожгла горло.
Он постоял несколько секунд, затем достал из тумбочки под раковиной бутылку керосина и стал лить его на себя, на голову, грудь, руки, ноги. Отставив бутылку в сторону, распахнул окно. Отсюда, с десятого этажа, как на ладони, был виден двор дома. В этом доме он прожил, без малого, тридцать лет. В комнату ворвался шум улицы.
Привлеченный этим шумом в комнату заглянул милиционер.
-Вон! – страшным голосом сказал Феликс Кириллович. – Все вон отсюда!
И показал горящую в руке зажигалку. Но люди лезли в дверь.
-Не подходите! – закричал Феликс Кириллович.
Отступая назад, он коснулся задом подоконника.
-Будьте вы все прокляты! – сказал он истово, перегнулся назад и коснулся себя горящей зажигалкой. Огненный факел выпал из окна и полетел вниз.
******
Феликс находился в каком-то золотистом тумане. Он стоял на дорожке из яркого светового луча и в конце этой дорожки видел ЕГО. Феликс знал, что это ОН, только теперь ОН был, как видно, в своем постоянном обличии. Не так как тогда…
*********
Летом сорок первого, под Ельней, во время атаки, осколок ударил рядового Феликса Рябыкина в живот и он упал в воронку от снаряда, крича и корчась от боли. Феликс был уже опытный боец, многое повидал за время боев. Он понимал, что помощь к нему не придет. А если придет, то будет поздно. Насмотрелся на такие раны. Несколько часов в такой жаре и сильнейший перитонит. Тогда спасения уже не будет. Совсем.
Господи! – закричал тогда Феликс, пуская ртом кровавые пузыри и держась руками за развороченный живот. – Пощади меня, Господи! Пощади несчастного раба своего! За что мне это, Господи?
Обезумев от страха и боли, он кричал что-то еще, умоляя Бога спасти его. И вдруг увидел, что на краю воронки, опершись подбородком на посох, одетый в какую-то странную серую хламиду, стоит старик и смотрит на него.
-Дедушка! Ложись! Падай немедленно! Убьют! – забыв о себе закричал тогда Феликс.
И точно. Прямо в том месте, где стоял старик взорвался снаряд. Когда дым рассеялся, старик все так же стоял и смотрел на Феликса. Затем осторожно стал спускаться в воронку. Спустился и сел, не отводя глаз от умирающего солдата.
-О чем просишь, сын мой? – прошелестело в голове у Феликса.
Старик не говорил слов, они сами рождались у Рябыкина в голове.
Только тут, каким-то шестым чувством Феликс понял, кто это перед ним.
-Господи….Это ты? – прошептал солдат.
Старик досадливо повел рукой и все стихло – шум боя исчез, не слышно было взрывов, только комья земли взлетали вверх беззвучно. Старик повел рукой над Феликсом и нестерпимая боль исчезла.
-Я это, сын мой, я! Твой Отец Небесный. Не хочется умирать? – снова прошелестело в голове у Феликса.
-Не хочется, Господи!
-А зачем? У меня лучше! Зачем ты за жизнь эту цепляешься?
-Господи! Посмотреть хочется…Как там будет дальше. Я же этого не увижу. А хочется!!!! Ой - как хочется! Помилуй меня, Всеблагий Господи?!
Посмотреть??? – удивленно прошелестело в голове. – Вон оно что…Ну, посмотри, посмотри… Три попытки даю тебе. Все равно ко мне придешь….
Старик встал и двинулся по полю, изредка останавливался, смотрел вокруг и укоризненно качал головой. Приподнявшись на локтях, Феликс видел, как он уходит дальше и дальше…
*********
-А теперь что просить будешь, сын мой, Рябыкин Феникс? – спросил ОН
-Отец мой небесный, Господи Всемогущий!Насмотрелся я на жизнь, которую увидеть мечтал.Сыт по горло. Ни о чем не прошу. Только об одном – верни меня обратно. Туда, в воронку от снаряда, в сорок первый год. Хочу умереть, как человеку подобает. Яви свою Божескую милость и прости меня, Господи! Каждый должен проходить СВОЮ дорогу. Только….ведь у меня там дети были, внуки? Они как теперь будут?
-Никого у тебя не было сын мой. Сон это был. Так бы ты жил, если бы остался жив тогда. Я знал, что ты вернешься ко мне. Ступай с миром!
********
В воронке из под снаряда умирал раненый боец. Если бы кто увидел его лицо, он бы удивился – боец умирал с улыбкой на лице. Он смотрел в бездонное небо и шептал : - Спасибо тебе, Господи!
******
Всех погибших на поле боя, похоронили в братской могиле. Много позже на этом месте поставили обелиск. Памятник смотрел на бывшее поле сражения, которое теперь стало полем пшеничным. А в середине поля выросла березка, да странная такая…И когда поле пахали, ни один тракторист не осмеливался сломать дерево. Так и росла она на островке, среди золотой пшеницы. Когда осенью деревья становились тоже золотыми, тем, кто смотрел на это дерево, не раз чудилось, что это неведомая огненная птица расправляет крылья свои и взлетит вот-вот…