Новая история одного города (Повесть)

      Давно я уже имел намерение написать историю какого - нибудь города (края) в некий период тем более особенно близкую мне историю города Умнова. Правда, жизнь города была и осталась скучной и мрачной и градоначальники, что на деле владели судьбами города, на мой взгляд оказывались почти на одно лицо.
      Знал я, что содержание истории Умнова очень просто, грубо и не сильно ин-тересно, ничего крайне необычного здесь за последние десятилетия не было, жизнь текла кисло, сонно, более в грязи под крики и ругань. Однако же в один из моментов решил сесть и написать эту историю отчасти из головы, однако же и строго по летописям. Случилось мне как и господину Салтыкову, писавшему под псевдонимом Щедрин, найти «Умновский летописец» за несколько последних десятилетий. Переписал не совсем точно, но и старался ничего важного не ис-кажать.
     Нужно отметить, что автором по большей части вновь лишь поправлен старо-модный и тяжёлый слог нескольких летописцев, что ранее описали славную ис-торию города.
     Да, и слог в сей книге как бы несколько старый, но ведь и Умнов по духовной сути своей – город очень старый и как бы почти недвижимый всегда будто в про-шедшем времени. И к тому же, может, эти истории чаще похожи на хроники, но ведь у каждого автора свой стиль. Да и времена меняются, и извинения, наверное, не помешают.

          Обращение к читателю от последнего архивариуса  - летописца.

      Ежели древним эллинам и римлянам позволено было хвалить своих началь-ников и передавать потомству что - то об их мерзостях, то я к этому никакого от-ношения не имею. Поэтому и к автору этой книжки сколь бы гадкой, а, может, напротив, прелюбопытной она вам не показалась, тоже отношения иметь не же-лаю.
     Изложив таким образом нечто в своё извинение, не могу не присовокупить, что наш город Умнов, производя обширную торговлю горючей жидкостью и газом, а также металлами, деревянным товаром да икрою и отдельными иными товарами, имеет три реки, в согласность Древнему Риму, на семи  холмах построен,  на коих
мне и всем горожанам в зимнюю гололедицу очень сложно передвигаться. Тут же ломается много экипажей, но зато вода после дождя и весеннего таяния стекает быстро. Разница в том только, что в Риме сияло бесчестие, а у нас – благочестие, Рим заражало буйство, а в нас – более тупая кротость да бездумное терпение, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас – по - прежнему градоначальники.
     А затем богу слава и разглагольствованию моему конец.

     Глава 1. О корени происхождения умновцев.

     Не хочу я подобно Соловьеву или, упаси боже, Радзинскому, растекаться мыс-лию по древу, показывая миру столь редкие славные дела умновцев, а вот тот ко-рень, от которого сие древо произошло, считаю нужным упомянуть.
    Умновцы живут на этой земле давно и дел они натворили немало, о чём госпо-дин Салтыков изрядно написал. За свою жизнь понял я лишь, что происхождения умновцы дремучего и сие ощущается поныне и порою очень часто на своём горбу и особенно душевном состоянии. Потому не буду на этом подробно останав-ливаться. Что было, то и было, а гадости, верно, поболе. Вот и первая глава. Дру-гие будут подробнее.

      Глава 2. Опись градоначальников.

      В разное время в город Умнов от российского народа поставленным... .
      1. Азиз Псаломщик.
      Вывезен из южной земли при нужде и волнениях. Потом, будучи случайно произведённым в надлежащий чин, прислан градоначальником.
      Прибыл в Умнов и чего только не натворил. Загубил до крайности много  не-винных горожан. Планировал сжечь гимназии и упразднить науки. По общему мнению был убит своими ближайшими соратниками при сердечном ударе. Много писать о сем выродке вряд ли возможно.
       2. Никита Хрудыщенко. Бывший денщик Азиза, который сам про себя го-ворил, что у него руки по локоть в крови.
       Вымостил и понастроил Россию пусть наскоро и в некоторых местах, осво-бодил   много посаженного при  Азизе городского  народишки, за что  ему честь и
хвала, завёл  выращивание южных  культур, кои  расти не захотели, одно время –
пока не надоело - покровительствовал наукам и искусствам.
       При не самом обширном уме был косноязычным, любил есть буженину и гуся с капустой. Утверждают, что запивал самогонкою. Сменён как бы за невежество. Умер своею смертью.
       3. Пофигищенко Леонтий Иванович, бывший южный наместник, обладатель всяческих званий и наград.
       Градоначальство его было самое продолжительное и блестящее больше по части внешнего лоска. Ввёл в употребление бикини, джинсы и много других не очень нужных вещей. Замостил базарную площадь и засадил берёзками улицу, ведущую к присутственным местам. Умер как - то тихо сам по себе.
       4. Антрепьев Юлий, бывший начальник охранного отделения. По слухам хо-тел много, да неожиданно быстро помер.
       5. Старикович Константин, личность вялая и болезненная. Помер ещё быс-трее.
       6. Горбодаев Онуфрий Сергеевич, бывший мелкий южный наместник.
       Размостил вымощенные его предшественниками улицы и наломал мону-ментов. Во время его градоначальства город отчасти подвергся голоду и пожару. Впрочем, в деле по укреплению умновского народовластия совершил немало. Жив и по сию пору.
        7. Урус - Борис Ельдибаев. Бывший восточный наместник, отличался безум-ной отвагой и даже брал однажды приступом город Умнов. Затеял и другую войну на своей же территории, которая вовсе не удалась. В то время похвалы не получил. Ушёл тихо с позором. Умер своею смертью или от чрезмерного упот-ребления определённых жидкостей или от угрызений совести. Возможно, от всего сразу.
        8. Туткин Дементий Варламович. Бывший агент северного охранного отде-ления и впоследствии агент на немецких землях. Назначен был впопыхах, по не-кому мнению имел в голове особливое немецкое устройство. Это не мешало ему, впрочем, многое совершить.
       Вьехав в Умнов на белом коне, повторно сжёг слободу, населённую инород-цами, и упразднил её законно назначенного градоначальника. Жив и здравствует. В остальном пока умолчу.
       9. Дудкин Дементий Варламович. Новый обладатель машинки в голове, иных достоинств по мнению многих не имел и не имеет. Жив и здравствует.
       Опишем же всех по порядку и не без некоторой тщательности.

       Глава 3. Новые войны за просвещение.

      История доазизова, когда в сплошных бунтах и войнах, голоде и разрухе, убийствах и беззаконии правил его наставник, да и самого Азизова правления писана летописцами с трудом и с обширными эмоциями. Ибо летописцам то нечего было есть, то им грозили смертью, то заедали вши и прочие благородные столь обычные для Умнова насекомые. Часто эти летописи либо частью вырваны либо цензурировались в самой суровой форме. Случались и летописи, где неяс-ными жирными и даже порой кровавыми пальцами вырвано и вымарано почти всё. Порою автору было жутко даже листать эти тетради.
      Посему история этих двух периодов городского существования особо темна, страшна и строится больше на догадках и предположениях, так что нет воз-можности детально и без малейшего искажения всё описать, да и вряд ли стоит о том очень подробно говорить. Читать об этом не слишком приятно, однако ж главное – оные периоды истории города были ужасными и первый из описыва-емых градоначальников тоже стал таким же.
      Азиз  Псаломщик появился из паршивой слободки в одной из южных земель, где и обучался псаломному ремеслу, в чём никак не преуспел, а, напротив, отли-чился в делах разбойных, включая и грабежи и убийства мирных граждан, что потом и стало главным развлечением в его жизни и ничего веселее он не знал. Однако, как утверждают, он всегда работал на благо тайной организации.
     Эта организация в смутные времена беспрерывных бунтов и войн взяла власть в городе и Азиз, коий поначалу был на вторых ролях, затем дождался смерти видных вождей, а кто сам не умер: Азиз и его окружение постарались. Он же стал главным и по совместительству градоначальником.
     Происходил он из очень бедной семьи. Отец всё время пил и бил его и мать. От всего этого Азиз стал жестоким и безжалостным.
     Был он ростом мал, с чёрными жёсткими как щетина волосами и серым лицом да в рытвинах от какой - то  болезни, одно  ухо разорвано, курил  папиросы из зе -
лёной коробки, часто ругался, любил грубо шутить и бил своих подчиненных. Никогда никого не жалел ибо не знал, что это. Впрочем, такое вообще для ум-новского начальства до крайности обычно. Носил серый или белый военный мун-дир, но чаще без знаков различия.
     На лице его не проступало никаких вопросов: напротив, во всех чертах прос-вечивала тупо - невозмутимая уверенность, что все вопросы давно с ответами. Народец городской Азиз воспринимал как некую тёмную глухую как бы даже неживую масса, впрочем, видимо, он и на деле тогда по большей части где - то был таким.
    - Такой нам и нужин. – усмехаясь, говорил градоначальник, известный своим  резким южным акцентом.
     Тогда считалось, что Азиз был умён и красив, но на деле - маленького роста и изрядно туп, а, главное - немыслимо самолюбив. Это не редкость для выходцев из бедных семей и маленьких городков да ещё в периферийной части убогой ум-новской империи. По этой причине Азиз как и его окружение занялись войнами за просвещение, под коими они подразумевали насаждение идей своей организации, на деле служащей лишь  возвышению и самовластию Азиза и его холуёв.
    Сначала он вверг город в новые жуткие голод и гонения, затем затеял расправу со всеми своими соперниками даже возможными, надругаясь над ними с типич-ной для востока жестокостью, хотя даже и здесь ужаснейшие исторические при-меры были превзойдены. В какой - то момент умудрился даже выслать из города почти половину всего населения. Стало и острогов не хватать – строили в лесах. В остроги помещали даже не тех, кто высказывал недовольство, а тех, кто о нём мог подумать. В этом Азиз и его окружение ничего опасного не видели. Кстати, и для востока такое более чем обычно.
    - Жэлэзом вижечь всё это, чтоб нычэго нэ осталос ! – говорил Азиз своим приспешникам, ломая в трубку папиросы.
    - Да мы вдвое и втрое более казним. Прикажешь: и вдесятеро. – вторили они ему и так и делали. Не успевали убивать, копать могилы и хоронить.
    Город погрузился в средневековую страшную бездну и, верно, не было в его истории более жутких разрушающих души  времён.
    Народишко умновский как обычно молчал да терпел. Для Азиза эта кровавая война явно закончилась победою. Планировалось также сжечь гимназии и упраз-днить науки ибо учение Азизово должно было всё это заменить. Но как - то руки не дошли. Впрочем большинство наук на деле было упразднено, а преподавалось в основном Азизово учение, гимназии же более стали похожи на школы поно-марей для изучения его же.
     Как в старые времена но теперь по команде шарахнулись тогда умновцы к реке и утопили там Прошку да бросили с раската очередного Ивашку. Да потом ещё и ещё, благо, на то была Азизова воля. Так и вошли умновцы в раж и кидали и ки-дали будто в пьяном упоении уж видимо и не понимая зачем и кого и куда. Слу-чилось, что и Прошки и Ивашки кончились, а кого боле бросать они пока не знали. По команде Азизовой стали бросать уже как в бреду не разбирая имён и званий на кого указывал градоначальник да и просто так. Накидали кого попало, а потом как принято в Умнове и вовсе забыли о том.
    И всё как обычно кончалось по - умновски: по пьяни  дрались в грязи, а те, кого не убили, после шли домой и пели песни.
      В то время подобно чумной эпидемии напала на город и особенно приятная Азизу и его окружению древняя охота на ведьм. Обычно выбирались горожане, что были чем - то непохожи на других и хоть  чуть опасны для начальства: раз в жизни, но не подчинились или что сказали. Сими могли быть и инородцы и ино-верующие и просто даже втайне творящие насмешку над начальством.  Их при-водили в охранное отделение, били, пытали и принуждали признать, что повинны во всех бедах. Потом ссылали в далёкие земли либо тут же учиняли расправу. Более в городе таковых чаще и не видели. Имущество их отбиралось и по большей части передавалось тому же охранному отделению, почему у него был к сей охоте на ведьм особый интерес. И эта традиция в Умнове воцарилась на мно-гие десятки лет. И стало небо чёрным и чёрными души людей.
    Не станем описывать всех перепитий этого жуткого времени, хотя и забывать о нём во избежание повторений по всей видимости очень желательно.
    И было такое время только одно и трудно сравнить его с чем - то в тяжкой глуповской и умновской истории. Однако, войны на том не кончились.
    Во время второй войны, когда пришёл подлинный противник, Азиз сначала дико испугался, но затем установил в городе жесточайший порядок, благодаря которому  и, главное,  терпению, воле  и многочисленности  горожан,  скованному
ими оружию и крепости городских стен удалось за несколько лет победить про-тивника. Сам Азиз, виновный вместе со своим ближним приспешником без-дарным полководцем бывшим крестьянином Жуковкой в смерти не менее поло-вины погибших в той войне горожан, сумел ловко уйти от возмездия, отси-девшись в старой крепости и выставив себя как главного полководца сей победы. Впрочем, о том летописцы как раз написали до крайности много. Кстати, эта по-беда действительно пусть отчасти явилась некой победой в войне за просвещение.
    В той войне Азиз по мнению многих сделал всё, чтобы отдалить победу. Перед войной он упрямо запрещал готовиться к ней, бездарно расставил войско. Многие офицеры были замучены и войска некому было возглавлять. Он тупо губил немыслимые массы солдат, бросая их безо всякой поддержки пушками на бессмысленные прорывы. И после тех прорывов люди бежали назад, а там их убивали и тела лежали в три слоя и лошади не могли проехать и здесь застревали любые колёса. И никто не хоронил их. А Азиз только слал и слал людей на новую смерть и запрещал отступать и сдаваться. Их окружали и убивали тысячами, брали в плен и они исчезали без следа.
    Он умел воевать только числом, а не умением, такового у него отродясь не было. Его вина в гибели едва ли не половины солдат. А мужчин в городе после той войны почти не осталось. Но всё было в его руках и после войны именно Азиз и его бездарные помошники были представлены как лучшие полководцы, что вы-играли всю войну. Лишь время да и то через десятки лет расставило всё на свои места.
     И после войны Азиз преуспел в наказаниях. Многие, кто не хотели участво-вать в делах Ирода или будто бы плохо себя проявил, попали в остроги, отдель-ные же слободы, что по слухам помогали противнику, были по приказу Азиза пе-реселены в глухие районы, где не так много народа с тех слобод осталось в жи-вых. Впрочем, о том немного рассказывали и посему население города не сильно об этом печалилось, да, кстати, не огорчается и сейчас.
      Третья война за просвещение была совсем убогой. Азиз уже был стар и уныло травил инородных по происхождению более еврейских врачей да некоторых иных разумных граждан, которые удивительным образом сохранились и коих он всё ещё боялся, иногда для порядка приказывали покидать оставшихся Прошек да Ивашек. В этой войне уже ничего кроме позора сей градоначальник на деле а тем более в истории не заслужил.    
    - Ну чэто там ? – спрашивал уже старый и всё забывающий Азиз своих убогих приспешников.
     - Пятьсот человек в острог. – докладывали они ему.
    - Мало. А… пусть: всэ равно ужэ мало кто осталса. – говорил он как бы сам себе.
    - Сделаем и тысячу и сто. Как скажете.
    И вседневные гонения и ужас возможного ареста и страх смерти и унижения давно растворились в крови умновцев и стала она как красный студень и ничто казалось не могло заставить её течь.
    И именно при Азизе до крайности усилилась охранная служба, что стала на деле управлять городом. Азиз как и всякий восточный правитель окружил себя гигантской сетью доносчиков, доводивших до его уха всяких противный власти слух, что посрамлял или даже мог чуть очернить его. Начиная с этого времени сия служба почти всегда контролировала и опекала и самих градоначальников. И с той поры роль этой службы в жизни города стала особой: казалось, и в мире нет ничего, что могло бы ей противостоять.  Так длилось десятки лет. И едва ли не на век покрылся Умнов жутким серым туманом доносов, острожного шёпота да жуткого ужаса. И казалось, что даже солнце не могло и возможно не сможет раз-веять этот плотный серый до черноты туман.
    Корявое окружение Азиза, которое он наградил собачьими кличками – Моло-ток, Калинка, Каганчик и Ворошилка да Будёнчик – были из таких же деревень и маленьких городков как и сам Азиз. Вся их работа состояла в том, чтобы смотреть в рот градоначальнику да бежать выполнять любые его приказы на всё и даже на убийство. Тупые и покорные они во всём молча переносили любые издеватель-ства Азиза – а он обожал их бить и унижать.  
    Была ещё особенность за градоначальником: так как он был с востока, да из низов, то до крайности любил поклонение и хвалы.  Восхваление градоначаль-ника  достигло  времен  фараоновых. Всюду  бюсты, памятники  и портреты, в его
честь везде назывались улицы и целые слободы, на него сыпались подарки, крики во славу Азиза неслись иногда и по часу и более.
      По официальным утверждениям Азиз несколько раз превращался в бога. Это чудо его подчиненные описывали примерно так. Во время чтения очередной речи он вдруг чудесным образом поднимался очень высоко, нависая белой огромной тенью. Все падали ниц. Отовсюду же нёсся громовой голос Азиза.
    - Смотри, он – бог. – потрясённо шептали одни.
    - А ты что думал ? – спрашивали другие.
    - Но как же он вернётся к нам ?
     - А ему и не надо: он всегда с нами.
    Далее Азиз неясным образом возвращался в прежнее состояние и подчинённые помнили всё это очень смутно. Впрочем, сведущие люди говорили, что прев-ращался он не в бога, а в чёрта и не возносился, а опускался в грязь и издевался над своими подчиненными и жителями города, обзывая их и побивая до крови. Тем не менее говоривших такое осталось крайне мало.
     Но ни то ни другое никто из летописцев не видел и с уверенностью не опи-сывал.
     Однако версия о божественном родстве Азиза была скорее тщанием  офици-альной власти очень популярной и переходила по наследству всем градоначаль-никам. Также очень часто можно было услышать историю как Азиз в виде бога приходил и к ним.
     И славили Азиза вперёд бога и молитвы возносили и всем, кто с ним тоже. Так пошло поклонение идолу и было оно долгим, диким и бездушным. И казалось тому не будет края: пошли иконы и молитвы и так без конца.
    И народ в общем был как бы за Азиза.
    - Пусть он жёсткий такой. А нам только так и надо. А и поголодаем и помрём, только бы он был рад. – говорили многие.
    - Да, только так. Отец родной. – вторили другие.
     И шли куда прикажет даже на смерть.
     Азиз же ни о чьих смертях не думал. Он спокойно смотрел из своего окна на кроваво - красный закат над городом и курил любимую трубку, набивая туда табак из папирос.
    - Так чыщэ будэт. – с усмешкой говорил он сам себе.
    И не раз при Азизе случались недороды и засухи и мёрли горожане и порой очень много и даже людоедствовали. А Азизу было в общем всё равно – ему - то хуже не было. И ему докладывали только лучшее, а про недород – разве случайно. Горожане же терпели, тихо мёрли да чаще только хвалили начальство.
     - Ведь всё знает, сам не ест, не спит как мы. – говорили они.
     - Поможет отец родной, нас не забудет.
      И просто уже будто бы не было тех, кто мог сказать что иное.
      Против официальных рассказов об Азизе - боге по слухам порою происхо-дило с градоначальником странное явление. Иногда и без того низкорослый и дурной на лицо Азиз вдруг при всех начинал уменьшаться в размерах до карлика, что чуть доставал до стола или даже доходил до размеров крысы. При этом всё тише сообразно размеру кричал и махал руками. Окружение пугалось, но Азиз говорил с прежнею твёрдостью, возможно, и не замечая изменений в своём состо-янии. Напротив, при том и особенно после этого начинал он много злее кричать, ругаться – кстати, голос у него был глухой и некрасивый - и посылать всех в острог да в ссылку. Карликом же мог оставаться и несколько дней. Но обычно наутро Азиз уже был прежним, отчего многие полагали, что ничего и не было.
    Но сие странное явление повторялось с редкою настойчивостью, становясь всё чаще с возрастом Азиза и всегда вело к худшим страданиям для населения города. Однако же многие считали это слухами или видением. Тем не менее немало бед-ствий города было с сим связано и все таких изменений в росте очень боялись. Утверждали, что и после смерти Азиз стал карликом, по слухам при этом он и вернулся к своей подлинной сущности.
      И для многих было явным, что часто Азиз словно чувствовал некую машинку в голове, что - то механическое, заставлявшее его особенно злобно кричать, посы-лать в острог да на казнь. Хоть что это – он может и сам  не понимал. Но окружа-ющие замечали что будто что - то щёлкало в его голове и жутковато монотонно шумел некий механизм. При том они особенно пугались. И это что - то было очень жёстко и неумолимо. Якобы кто - то видел как даже менялись чёрные диски наподобие шарманочных, кто - то чертил её схему, а другой – смазывал механизм. Летописцы молчат относительно сего утверждения, но, честно говоря, разве мо-жет живое существо отдать приказ об уничтожении такого количества людей ?
      Многие сведущие отмечали также, что Азиз несомненно страдал и шизовым расстройством. Замечено было, что у него часто случались галлюцинации вроде кто - то будто бы касался его либо появилось что - то, чего никто более не видел либо – особенно часто – на него готовится  покушение. Случался бред, бывало обеднение речи, когда он почти ничего он не говорил. Самым же заметным были почти постоянные агрессивные выпады, когда во всём он искал врагов, всех подозреваемых устранял, всех норовил обругать и унизить. Впрочем, градона-чальнику о том не говорили, столь опасную болезнь да явно в запущенной пос-ледней стадии не лечили. Вместе с тем сие точно наложило жуткую  отчасти пси -
хиатрическую печать на историю города ибо что говорить о судьбе города, кото-рым управляет сумасшедший.
    Сам Азиз маршировать не любил, но обожал это организовывать да коман-довать. При том обучал всех, хотя сам умел плохо. Парады и маршировки во дворе градоначальства были почти ежедневно и народ на них умилялся.
      Особо любил Азиз собирать всех почётных да и частью обычных граждан, ставить всех на колени и спрашивать: Любо ? !
   - Любо, любо ! Верны тебе, отец родной ! – кричали они и дико бились головой об пол причём до крови. И никто не отлынивал. Кто плохо бился головой, тому помогали расставленные в толпе агенты.
     И раз в неделю, а то и чаще являлись к Азизу тогдашние купчины, что чис-лились в начальниках, да падали на колени и тоже бились об пол до крови. Мно-гие убивались насмерть, да то Азизу только нравилось. Он почти и не замечал.
     Часто на главной площади собирали и народ числом поболе либо на парад ли-бо так для поклонения Азизу. Глядел Азиз вниз с черного чугунного балкона  гра-доначальства – а там не люди, а какая - то серая неясная масса: то ли пыль то ли глина чуть колышащаяся, но будто и неживая, даже чавкает как грязь или старое болото. Вроде чуть гудит как будто там что осыпается, но и не более.
     - То - то же ! – довольно говорил себе Азиз.
     И как бы любили умновцы Азиза и очень многие всё же ненавидели. Так и де-лились на части может и поровну. Только от ненавистной половины в остроге бы-ло немало. И так длилось очень долго и казалось, не будет тому конца.
    Как никто в глуповской и умновской истории - может лишь Микаладзе - любил Азиз попойки. Соберутся с верными помошниками и до утра. А потом играют в кости да в карты и всё на человеческие души, им тогда цены большой не было.
    - Я ставлю двух смертников. – говорил один.
    - А я целых сто… нет, улицу. – говорил другой.
    - А я полгорода… город. – смеялся третий.
    - А я миллион народа. – усмехался Азиз.
    Так и играли на смерть. Свет за красными занавесками обрамлял тени, игроки взмахивали картами, слышались крики, хохот  и со стороны казалось, что это чер-ти собрались на шабаш. Казалось, что даже красные занавески постепенно начи-нали течь и по мере этого становились чёрными. А тени за ними лишь по - чер-товски прыгали и дергались.
     Редкие прохожие быстро бросали взгляд на эти тени, да те будто тянулись к ним, увеличиваясь в разы и нависая и хохоча, а горожане бежали прочь, суетясь и падая в грязь и был их ужас велик ибо жутким было всё то время.
      По слухам Азиз хотел построить новый город – старый ему не нравился. На-чертили планы, начали было, чуть построили, да и сотой части не смогли, а и денег тогда почти не было. Да как - то и не до того: после войн за просвещение горожанам есть было нечего, а и недороды и засухи шли чередой. И главное – постоянные траты на войско, охранное, остроги, содержание Азиза и его челяди и всё такое. Однако, идея витала в головах горожан и много десятков лет о ней пом-нили.
     На основании ряда документов этот город, что должен был стать образцовым, представлялся Азизу примерно так.
    От площади в центре под равными углами разбегаются улицы, к ним примы-кают кварталы, что считаются полками. Все дома серые, но с красными крышами, на окнах обязательно решётки, а двери запираются на замок охранным отделе-нием. Всюду плацы для маршировки и демонстраций во славу Азиза, его памят-ники и портреты. Тут же тиры для упражнений в стрельбе и стадионы для тре-нировок, склады оружия. В каждом квартале дома предварительного заключения. С внешней стороны город окружён острогами и казармами войска. Далее клад-бища. Всё замыкает построенная острожниками высокая кирпичная стена серого цвета с пиками и проволокой наверху. Ворот двое: на восток и на запад. Выход – с личного разрешения самого Азиза.
     Все являются агентами охранного отделения, не агенты - только те, кто отбыл в остроге, а их не так и много. Отличия агентов лишь рангом, коий заслуживается по числу доносов. На работы все расходятся по команде строго по расписанию и под охраной под песни и барабаны с яркими флагами и портретами Азиза и его приспешников. Приём пищи строго по расписанию, еда однообразна. Невы-полнение нормы – острог или расстрел, по доносу агента – расстрел на месте. Для всех обязательны специальные занятия по изучению учения Азиза. Школы и не-которые увеселительные заведения допускаются. В школах изучают учение Ази-за, грамоту, счет, военную подготовку и физическую культуру.
    Весь город под контролем охранного отделения. Семьи допускаются, но не между бывшими в острогах. Праздниками являются дни воцарения Азиза и его предшественника. И   назвать город  тоже предполагали в  честь предшественника
Азиза, а почти все улицы – по его имени и именам его окружения. План был при-нят на ура и начал выполняться.
    Есть ли в итории Умнова что - то более странное, чем воображение градона-чальника ? Возможно лишь сама жутковатая и дурно пахнущая история города. Во всяком случае это было неясно много столетий и вряд ли стало окончательно понятно ныне.
     Рассказывали про Азиза и немного странную историю будто он хотел явно в очередном шизоидном бреду остановить реку. Причём не столько обычную реку, сколько некую воображаемую, будто бы даже течение народного свободомыслия. Ни одну реку он полностью не остановил, ту воображаемую же как бы почти смог. Решил хоть настоящую реку посадить в острог. Острожники отгородили по реке землю, копали канал, наливали да копали далее. Однако река не кончалась. К тому же канал по ошибке закольцевали на саму реку. Только и толка, что гусей за-пустили. Но Азиза за то очень хвалили.  
    Однако говорят, что особенно с той поры желание остановить реку будто бы по старой ещё глуповской традиции стало назойливым желанием большинства гра-доначальников и хоть и не передавалось по наследству, но как бы незримо и очень настойчиво витало в городском воздухе.
    Да надо заметить, что при всей внешней строгости Азизовых порядков никуда не исчезали воровство, блат, мздоимство, пьянство да распутство, многим горо-жанам присущие. Скорее это только стало сильней, хотя никогда не признавалось. Однако на такое Азиз и его окружение внимания и вовсе не обращали. Всё вое-вали за просвещение.
      Завзятые умновские правдолюбцы - новомученики Трофим да Кузьма пробо-вали обратиться к Азизу, а поняв, что нет прока, стали  потихоньку  ругать градо -
начальника. Да прошли как все через мордобитие и после попали в острог на мно-го лет.
   - Псаломщик проклятый ! – говорил Трофим Кузьме, рубя лес возле острога.
   - Вот тебе и псаломщик ! Доведёт нас до могилы. – вторил Кузьма, оглядыва-ясь, не слышит ли кто.
     И почти все таковые незаметно ушли в острог да и в могилу. И время правда было немыслимо тяжким: вовсе не для правдолюбцев. Впрочем, в Умнове такое очень даже часто. И вряд ли таковые времена прошли ныне и никак не могут пов-ториться.
     Случилось так, что под конец жизни Азиз остался без жены – она из - за его нрава наложила на себя руки. Тогда нашли и для него красивую бабу из ох-ранного отделения. Будто бы для его безопасности и экономкою, а  на деле - жена. Однако же случилось, что не один Азиз к ней тянулся. Прознал про то градо-начальник и был в крайнем гневе, приказал сослать её в самый дальний острог да потом почему - то быстро повелел вернуть. И так она была с ним до его смерти кстати и недальней по времени.
      Погиб Азиз в собственном доме по вине бывшего приспешника и по слухам его преемника начальника охранного отделения кровавого мясника Буришвили, который в последние годы правления выжившего из ума старика Азиза забрал в свои руки почти всю власть в городе. У Азиза случился удар, да Буришвили приказал не помогать ему. После смерти Азиза Буришвили пытался править го-родом, однако, был разоблачён и брошен с раската.
      На том и закончились правление умновского Ирода и его войны против прос-вещения. Были они весьма долгими и привели к гибели несчётного множества горожан, обеднению прочих и запущению городского хозяйства, а главное – ухуд-шению умновских нравов до крайности. Впрочем, сие не в первый раз: лишь бы в последний.
      Как обычно умновцы крепче чем по - спартански переносили все беды и злоключения, коих при Азизе было превеликое множество. Сколько горожан погибло по вине градоначальника и его окружения – никому не ведомо. Лето-писцы точного счёта не вели, да если бы и вели – долго не прожили. Но горожане лишь как обычно терпели.
    - Ничего, мы привычные. Ежли надо –  потерпим. – говорили умновцы, сдёрги-вая свои  шапки при каждом  градоначальнике. Говорят, такое  терпение не мо -жет быть вечным. Однако же в Умнове длилось оно немало веков и верно тысяч лет. Утверждают, что продержится и ещё тысячу.
                                                             * * *
    Тут по странному стечению обстоятельств явился и сам автор исконной книги то есть Салтыков он же Щедрин: или же душа его или тень – точно неизвестно. Посмотрел на это: дёрнул себя за бороду, вскрикнул.
   - Какого же из моих градоначальников он напоминает ? Да многих. Однако та-кого чудища  у меня не было. Угрюм - Бурчеев – жалкий шут по сравнению с этим  ожившим  молохом. Жизнь - то в  городе не в гору  идёт, а под гору. Что  же
такое ?! Что я тогда писал ? Зачем ?! А всё же: это и есть Угрюм - Бурчеев, только ещё страшнее. И, верно: в этом городе всё становится только ужаснее. Видно, бу-дет и ещё более страшный изувер: и моя книга не поможет.
    Описание адоподобных Азизовых времён страдает краткостью и особой хро-нологичностью, но, рассказывая о сем жутком времени, на подробности и у ле-тописцев и у автора книги просто не поднялась рука скорее дабы не доводить до обморока уважаемого читателя.
     Более подробно освещать этот период жизни города нет большого резона, ибо время это сколь гадко и кроваво, столь и отдалённо, столь и хорошо описано раз-ными летописцами.
                                                                * * *
     Следует отметить, что сия история всем читающим поначалу представляется почти фантасмагорической. Оное не должно удивлять ибо умновская история и правда довольно нереальна и это отмечали все летописцы, с чьих трудов и пишу повествование. Да и сам господин Салтыков, он же и Щедрин, применительно к Глупову тоже отмечал всё это. Но вот такова история и другой пока скорее быть не может.
     Корень той великой умновской странности  видимо и в том, что Умнов по едва ли не всеобщему мнению находится на некой грязной, кривой и пропахшей кис-лой капустой обочине мирового развития. Сто пятьдесят лет не сделали город иным. Стоит он в холоде и грязи, в почти непроходимых лесах, кругом всё боль-ше болота и дикость. Пока выхода не видно.
    Отчасти по всей видимости из - за странной и довольно жуткой истории своей, где всё больше дикие и даже буквально безголовые градоначальники или же Ивашки да Прошки в речку да с раската, палочки да остроги, терпение да пок-лонение, запреты да хамство. И скорее не будет этому конца даже в объявленный сверхпросвещенным нынешний век.
     Но по большей части представляется мне как собравшему эту историю от всех последних летописцев, что корень странности умновской в сохраняющемся может тысячу лет дремучем душевном невежестве городского народца, что то истово и тупо верит в очередного уродца - градоначальника, исполняя все его самые дикие и даже совершенно бесчеловечные  приказы, считая это за высшее идущее от бога благо,  то  напротив, всё это  отвергает. Но по  большей части тогда  горожане ещё
всё же безмолствовали и не понимали ядовитый корень зла жития своего. Может, не понимают и ныне,  да,  как обычно молчат. Такова заскорузлая умновская при-рода и изменить её пока скорее ничто не в силах.

     Глава 4. Известие о Никите.  

     Когда Азиз умер, многие умновцы думали, что жизнь остановилась. Бились до крови об пол и стену, кидались с раската да в реку, напивались до полусмерти. Однако быстро затихло. И с изумлением увидели, что жизнь хуже не становится.
     После Азиза некоторое очень небольшое время городом правил градона-чальник Маленок. Был он весьма пуглив и прежде всегда подстраивался под Ази-за. Верно оттого и позднее порой внезапно терял дар речи, чем в основном и был известен. Но в общем какое - то время он горожанам даже нравился ибо стре-мился хоть что - то менять дабы ослабить Азизовы клещи. Но по слухам это ему не позволили. А было всё вроде как и при Азизе, да острогом пугать перестали и сажать туда без надобности тоже. По прошествии всего года или двух исчез не-известно куда. Сие впрочем как ни странно мало кого обеспокоило: нашли и наз-начили другого, благо он и сам желал.
      Бывший денщик Азиза Никита Хрудыщенко был человеком ушлым и хитрым. Любил похвалу, хорошо поесть, выпить и в отличие от Азиза - общение с на-родом. Покушений не боялся и поначалу частенько выходил к горожанам. На том впоследствии и погорел.
      Был он мал ростом, коренаст, лицом крестьянин, плешив, но очень боек. Но-сил простой сюртук булыжного цвета, чаще белую сорочку с красными полосами. Галстук тоже красный или оранж. Часто кричал и ругался хоть и не дрался ни-когда. Матерился, но конец слов не договаривал, так что будто хрипел или каш-лял при этом. Человек был отходчивый и чаще зла не помнил.  
     В молодости Никита жил в южных слободах, но где - так никто точно и не узнал. Говаривали, что будто бы работал в горном деле, только где та шахта – никто так и не нашёл. Были слухи, что работал батраком, да тоже что - то не подтвердились. Потому полагают, что вылез он из самой паршивой избы в самой последней дыре и был сыном худшего местного пропойцы кстати как и Азиз. А в целом личность это была в некоторых смыслах интересная. В буйные годы вос-хождения Азиза Никита не был его правой рукой, но и в стороне не стоял, потому
пару раз по пьяному делу откровенничал, что "у меня руки - то по локоть в кро-вушке". Тем не менее привлекать его как всегда в Умнове не собирались – напро-тив: всё только на повышение.
      Случались люди, что утверждали, будто его неуёмное время было для Умнова лучшим в истории. Изо всех воспоминаний явствует, что Никита был человек для бывшего Азизова окружения не рядовой и смотрел на свои обязанности более или менее серьезно. В общем не одну водку пил.
     На красном лице его не проступало никаких вопросов: напротив, во всех чер-тах просвечивала невозмутимая уверенность, что все вопросы давно с ответами.
     Никита набрался храбрости осудить Азиза и его кровавые дела, выпустил ос-трожников. Все были поражены адским ужасом раскрывшегося.
     Огляделись умновцы, посмотрели назад и ужаснулись: «Как же мы жили ?!».  И стало им жутко от осознания того, что столько лет жили в страхе и в полной лжи и в диком беззаконии. Впрочем, очень многие о том давно догадывались, а многие были к злодеяниям причастны.
      И как обычно в городе «осудили и заклеймили» жуткое Азизово время и хоть тихо зареклись от такого же ужаса на будущее. Говорят, что в Умнове все клятвы вилами да граблями для прыжков на них по воде писаны.
     Как бы то ни было деятельность Хрудыщенко в Умнове пусть поначалу была несомненно плодотворна. Одно то, что он ввел питие кефира и сделал обяза-тельным употребление лаврового листа, доказывает, что он был по линии тех смелых новаторов, которые, спустя тридцать лет вели войны за искоренение пьян-ства.
     Горожане как обычно ликовали от появления нового градоначальника, не без оснований радуясь осуждению Азизовых порядков.
     - Новый он, не  такой как всегда. – говорили многие.
     - Увидите, как всегда: потом будет такой же как все.  – твердили другие.
     - Нет, другой, хоть чуть не такой. – говорили третьи.
     Так и не сходились во мнениях. А это, наверно, и хорошо. И было это чем - то новым для Умнова, свежим и радостным, дающим надежды.
     Однако же важнейшими достижениями Никиты считались мощение и застро-ение города в основном в главных районах и ведь эти может и убогие с позиций сегодняшнего времени строения стоят до сих пор - так как других для их замены более  по бедности построить не смогли. Считают, в этих строениях очень хорошо
живётся в основном клопам и тараканам, и то по тесноте не очень, однако же на-селение умновское по большей части из деревни и не сильно на то жаловалось да и не особо переживает ныне.
     Планы были обширными как впрочем поначалу у всех градоначальников. Как обычно намечалось большое строительство и улучшение благоденствия всех го-рожан. Впрочем как почти всегда в Умнове большинству этих планов не суждено было исполниться. О причинах этого даже и говорить неинтересно.
    Эти планы градоначальника прилюдно объявлялись и подавались как дело ре-шённое и в будущем твёрдо намеченное к исполнению.
   - Будет, пренепременно будет сделано ! – говорил всем Никита, стуча кулаком по столу. И почти все верили. Город замер в ожидании нового светлого послан-ника с небес, но эта вера как обычно прошла едва ли не до вечера.  
     Особой любовью Хрудыщенко пользовались южные культуры, коими он хо-тел по новомыслию своему засадить всю Россию и которые  против его характера  расти не захотели. Эта забава обошлась его престижу особенно больно. До силь-ного голода он город не довел, но недовольство народное возбудил.
    Посадка этой культуры одно время превратилась в городской праздник. Все вы-ходили сажать её, впрочем явно без особого к тому расположения.
     Однако культура не росла, вернее то да то нет. Как сухой год – одни хвостики. А сухой год бывал один из двух. Полива же в Умнове не было и нет по сию пору.  Градоначальник настаивал и ругался.
    - Не растёт она, паскуда. – говорили все друг другу.
    - Но начальство требует.
    - Посодим коль требует. А только она начальства не слушает. Может, её бить ?
    - А ежли не будет расти ?
    - Опять посодим коль прикажут.
    Но несколько лет пошли прахом.
    Тут уж народ стал по тихому сажать рожь да овёс, а лишь с краю –  южную культуру.
     И Никита, видя то, задумался: Не дошло бы до бунта ?
     Но на том всё как - то по  - умновски тихо и завершилось. Виновных искать не стали.
     Кроме этого, Никита решил поделить власти на городские и слободские, но это и вообще кроме насмешек мало что дало. Не задались и другие его вулканические
новации более по части хозяйственной, что, впрочем, народ не очень беспокоило так как к голоду, мору, пожару и иной напасти за многие столетия привыкли.  К счастью, на этот раз как - то не дошло.
      Осудив бесчинства во времена Азиза, допустил он и отдельные свободы, за коими, впрочем, сам с помощью охранного отделения внимательно следил. Так, некоторым известным людям было разрешено говорить в общем что угодно при соизволении на то Никиты. Был дозволен некоторый выезд за рубежи города и даже печатание свободомыслящих книжек, в коих самого градоначальника и его окружение ругать запрещалось. Ввозить в город товары как и прежде почти всем запрещалось, а создавать свои фактории решались лишь отчаянные люди и  в великом секрете. В отношении же западных городов Никита любил посплет-ничать и поругаться, даже, будучи в одном из них, бил однажды ботинком по столу, так что посуда попадала, а все там  потом хорошо посмеялись на дикова-того умновского дурачка.
     Так как Никита даровал городу некую свободу, стали отдельные умновцы нем-ножко богатеть и наживать кой - какое имущество, да только всё более за счет блата и воровства и поборов, что в городе всегда были совершеннейше обычны и никто на это не обращает ни малейшего внимания. Кстати, так скорее и по сей день.
    - А что, ведь всё так ? – спрашивали друг друга горожане: Градоначальники да их челядь како живут хорошо. А нам что ?
    - Да кто так не делает ? – вопрошали другие.
   Так и шло. Хоть порою более для вида или по злому умыслу их соседей таковые попадали в остроги.
   Человек, явно вообще не имевший даже и какого - то обычного образования, плохо знавший грамоту и счёт, Никита довольно коряво стремился покрови-тельствовать наукам и искусствам, в результате чего всё как обычно кончалось руганью и запретами. Другие реформы тоже ничего особенно хорошего не при-несли.  Это  и Никите тоже надоело. Стал он требовать от жителей больше рабо-тать и меньше отдыхать, много другого начудил, что для ученика Азиза было скорее нормально.
    Однако же при Никите полностью прекратились обычные для города войны, коих  прежде было  предостаточно, хотя градоначальник по  характеру своему как
обычно в Умнове был к сему склонен, тем не менее взятая им линия правления с этим не очень сопрягалась.
     И до того Никита сошёлся с народом, что раз напился за казенный счёт да и стал вместе с простыми мужиками плясать. Пляшет так, что всё на свете забывает, а душа рвётся и народ тому очень рад. И у всех было хорошо на душе и казалось, что отныне все градоначальники будут общаться с народом и жить его бедами пусть хоть по пьянке и иногда. И даже небо прояснилось и ушли все тучи и ни-какой тени Азиза не было над городом. И осветился Умнов неким высшим светом и разлился он в душах людей, по слухам свет этот остался надолго, скорее на-всегда.
      Но тень Азиза, что удивительно стойко растворилась в умновской истории, по тем же всё знающим слухам не раз посещала Хрудыщенко. И всякий раз он ста-новился другим: орал, ругался, требовал разогнать, посадить и даже пострелять. А так и делали. В одном месте в южной слободе особо буйных бунтовщиков и пос-треляли и по острогам и с раската. Однако же от этого влияния Хрудыщенко вся-кий раз довольно быстро отходил. Тень, невзирая на тяжкий характер Никиты, не смогла сделать его другим.
      И был градоначальник словно страдающий раздвоением личности: с одной стороны он – обычный довольно убогий умновский начальник, что кричит, руга-ется да грозится острогом и другими мерзостями, с другой – будто бы и нет: по-рой умно говорит, вроде всё за народ, да даже слушает, что тот хочет. И странно: это новое как - то понравилось горожанам.
      Не так чтобы очень но любил и он собрать почетных да и обычных горожан и требовать чтобы они присягали ему.
       Соберёт да кричит: Верны ли вы мне ?!
       - Верны, верны, батюшка ! – отвечали они да кланялись.
        Глянул он вниз с балкона градоначальства – а там вроде и не люди, а какая - то серая неясная масса: то ли глина то ли грязь, явно чуть колышащаяся, но будто почти неживая. Вроде там что осыпается, чуть чавкает, но и не более.
     - То - то же ! – сказал себе Хрудыщенко, почувствовав вдруг, что ему чуть страшно и тошно.
     И было ясно, что давно понял Никита вечную истину умновских градона-чальников: народец городской надобно держать в строгости, прижать, придавить, чтобы тихо сидел. Но всё же какая - то иная мысль ела мозг  градоначальника. Ела
и слегка выдавалась в его речах и действиях, если не был выпимши. Впрочем, сие было не слишком заметно. Чаще рвалось Азизово.
     Следует отметить, что как только чуть развеялась тьма Азизова, так не в при-мер глуповской патриархальной тишине стали появляться разные писаки, что пописывали в газетки и порою даже чуть против начальства. По умновской тра-диции таковых стали звать Шедевровичами. При Хрудыщенке они не слишком развернулись, строчили свои частушки да иные скоморошьи побасенки причём понемногу и осторожно, хотя нужно отметить, что эти с точки зрения начальства противные сочинения пришлись по нраву горожанам.
     Но эти частушки по большей части быстро прикрывали, однако в острог почти не сажали. Тем не менее летописцы свидетельствуют, что уже не в первый раз в истории города эти писаки оживлялись да обычно ненадолго. Никита их в общем тоже не трогал: его увлекало другое.
      В своей страсти к изменениям стал он заниматься гробокопательством. Гроб Азиза вытащили из египетского типа могилы и положили в настоящую. Тут вдруг обнаружили, что тела там нет.
    - Куда же оно делось ? – поражались одни.
    - Весь в дух ушёл. – отвечали другие.
    - Нет, был выкраден и торжественно захоронен в тайном месте. – утверждали третьи.
    Кто - то спорил, что весь дух вылетел и полностью материализовался, то есть снова стал Азизом. Кто - то – что вылетел и живёт по типу чёрта или привидения и не даст Умнову покоя никогда.
     Нашлись очевидцы, что наблюдали как дух Азиза и правда тёмной тучей вы-летал из его египетской могилы и странствовал по городу в виде чёрного облака, приветствуемый многими, дико ругался и смеялся, а потом возвращался в могилу. Слух о том разнёсся по городу и передавался по поколениям. Впрочем, путешес-твия духа как оказалось впоследствии на том не завершились.
    И как и при Азизе в новые времена бывало голодно и не раз хоть и не так сильно, чтоб умновцы умирали или людоедствовали. В общем хлебушка в народе после недородов было небогато. И сие немало злило горожан: Никита публично никогда о том не беспокоился и ни в чём не каялся ни трезвый ни пьяный. Кстати, неясно, знали ли градоначальник об этих неприятностях горожан.
    И как всегда ели умновцы, что бог послал, сажали сад - огород, собирали грибы да ягоды да держали кур и гусей, а кто коровку – так Никита не жаловал, мол: как бы обогащение. Впрочем, уже и не отбирал. Пили водку да самогон и всё более от тяжкой жизни, хотя и от хорошей тоже. Более же воровали кто как мог да разби-рали по блату, что могли достать. Ежели при Азизе часто и вовсе есть было не-чего, то при Никите с едой да с товарами стало просто нехорошо.
    И не знали умновцы иной жизни кроме этой тяжкой и злой и ждали от каждого начальника, что он будет новым спасителем.
     Как уже было отмечено, поначалу умновцы радовались на нового правителя, но позднее его чуть взбалмошные проекты стали видеться в ином свете.  Беды от нововведений вызвали и тихое и открытое недовольство в том числе и в низах, отношение к градоначальнику менялось и порой публично и произошло это в том числе из - за дарованной им вольности.
     Пришли как - то к Никите просители. Пустили их.
    - Народ живёт плохо, почти голодует, начальники всё гребут, городовые оби-рают, а воруют все. – говорили они.
    - Ладно, потихоньку наведём порядок. – сказал градоначальник: Да вы тоже не бередите там, не скоморошничайте. Живо упрячут куда надо ! Я и не помогу. Поняли ?
     - Как не понять.
     - Мы всё сразу не можем. А дело делаем. И такие как вы только мешают. Тихо сидите, ежли что видите не так – в охранное. Поняли ? Да упрячут если что… .
     Ушли.
    - Вот так. – думал Никита: Делай для них. А всё как было так и осталось. И му-жичков этих может заметить да в ост… ?
    Ударил себя папкой по лбу: Нет, плевать ! Нет !
     И стало ему вдруг дико тоскливо и пошёл он пить водку.
     Надо отметить, что переименование Глупова в Умнов прошло как - то неза-метно очевидно во времена доазизовы. Впрочем, почему это сделали - до сих пор осталось неясным. Стоило ли это делать – тоже. Немалыми были сомнения, не вернуть ли название обратно, но решили не переименовывать до тех пор пока не станет сие совершенно очевидным. Хотя многие считали, что это было бы нор-мально. Ибо как выяснилось: как Глупов ни назови – умнее он от этого не ста-новится.
     Рассуждали даже, не назвать ли «Умноглупов», но сие грамматическое или лексическое нововведение никого не удовлетворило. Так всё и осталось, хотя чис-то логически, наверно, было бы вернее.
     Кончилось тем, что градоначальник собрал самых видных умновцев дабы вес-ти их куда - то как говорили в чистое светлое будущее. Кстати, куда точно со-бирался вести, так никогда и не объяснял.
     - Братцы, хватит нам жить с бедностью да темнотой, с квашеной капустою да тараканами. – явно в небольшом подпитии говорил Никита с балкона.
    Толпа как всегда глухо молчала. Глянул Никита, а внизу та же серая масса что и всегда, хотя всё же чуть и не та: вроде поживее да посветлее и голоса какие - то пошли.
   - Что - то изменилось. – подумал он и продолжил: Пошли со мной к свету, ну, то бишь в светлую будущию. Я укажу куда. Идём сейчас.
   Толпа чуть загудела. Как обычно за начальством нестройно пошла.
   Да, говорят, с лёгкого подпития повёл всех Никита  куда - то вбок, а сам… упал в глубокую канаву с высоченной крапивой. Посоветовавшись, приближённые ре-шили его достать. Прочий же народ  разошёлся. Сам Никита, очухавшись, был против, но весь поход уже остановился.
      - Посиди в избе квасу попей. – сказали Никите.
      - Эх вы ! – сказал Хрудыщенко и пошёл пить квас.
     Тем временем городская верхушка собралась, конечно, чуть выпила и потихо-нечку сняла градоначальника с его поста, назначила ему большую пенсию и выселила Никиту в отдельный дом, хотя бросать его с раската почему - то не стала. Даже и в острог помещать не стали – хоть спорили - что сильно понра-вилось интеллигентным людям города и западным городам. Никита жил в своей избе, пил водку и ел любимую буженину с хреном и капустой. При всех своих заслугах как и иные правившие в этом столетии градоначальники остался он по-рядочной свиньёй и в ту пору мало хорошей памяти себе заслужил. Впрочем, как свидетельствует умновская история все даже самые лучшие градоначальники чаще всего оказывались изрядными свиньями, что выяснялось сразу же как толь-ко они умирали или теряли власть.
    Говорят, мужички как - то собрались да и глянули за забор, где Никита гулял в саду.
   - Не забижают ? – спросили тихо.
   - Нет.
   И улыбнулся.
    - А ничо он. – говорили потом мужики.
    - Наш простой, всё как лучшее хотел. А как оно – и сам не знает.
    - У нас кто лучше хотит, тому завсегда хужее всего и по шапке.
    - Ну, хоть живой.
   Когда Никита умер, народ уж так не убивался как по Азизу. Более того, мало кто о том и узнал. Однако не всё сразу. Настали и иные времена, когда оного вро-де бы вовсе непутевого градоначальника вспомнили добрым словом. Да и вспо-минали потом его время как хорошее довольно часто. Время в Умнове многое ста-вит на свои места.
                                                                * * *
    Надо признать, что в Умнове по традиции любые пожелания сделать жизнь по-вольнее, а начальство – потише всегда кончались одинаково: бунтами да Прош-ками и Ивашками, а в конце - острогом да запретами. В Глупове же о том не печалились, переживали только за то каков градоначальник. Кто - то из городских про то всё же чуть тужился, а кто - и тех всегда было много более -  напротив  радовался ибо по общему мнению, что сложилось за столетия, не заложено то в кисло пахнущей умновской природе – жить вольно или бунтовать. Большинство же было безразлично ибо как - то жить давали, всех не сажали и не морили, а на-чальник по общему мнению должен лишь быть строгим и его подобает слу-шаться. А, ежели и дают жить повольнее, так или начальник плохой или ещё что не так. И примерно таким образом в Умнове и по сию пору.
    Так что повсюду укрепилось мнение, что на умновской почве свободомыслие на западный манер вовсе не идёт даже с хорошей закуской, а всякие увлечения такого рода в приложении к местной природе напротив несут только вред. И сие мнение явно остаётся за градоначальниками, хоть последние десятилетия они по форме высказываются за это всё реже. Народ же обычно безмолствует.
    А на том автор и заканчивает сие лирическое или трагическое отступление ибо всё равно толка от рассуждений на эту скучную тему обычно нет ибо глуповская и умновская природа столетиями весьма глуха, безмолвна и довольно прими-тивна, а главное – почти полностью неизменна.
              
       Глава 5. Пофигищенко и сонный город.

       Пофигищенко Леонтий Иванович, сменивший бывшего денщика Хрудыщен-ко, являлся ему почти полной противоположностью. Он был телесно рыхлым и в общем довольно вялым, но административно весьма вьедливым, что, впрочем, никогда не выходило за рамки его дьявольской лености. Кстати, леность в Умнове во все времена за плохое не считалась. Пил в меру, что народ всегда уважал.
     Был он редкий проныра и так как уже себя как положено зарекомандовал, то назначили его без особых колебаний.
     Как и Никита, происходил он из южных земель, довольно долго был там в одной из областей наместником, в город переселился после смерти Азиза и слыл мастером по части устранения конкурентов. Однако острогом, убийством и даже тихими пакостями в общем не грешил, а предпочитал уговоры и обильные зас-толья, охоту и особенно любил преданных ему извечных как тараканы умновских лизоблюдов.
    Человек он был очень полный хоть в молодости слыл красавцем, носил обыч-ные сюртуки серого или черного цвета и белые сорочки впрочем с синим от-ливом. Не ругался и не дрался, напротив любил поговорить по душам, часто мол-чал или шутил, почти всегда улыбался и дико любил целоваться и обниматься. Как Никита южные культуры не насаждал и в овраги с бодуна не водил. В общем умновцам поначалу он как обычно очень понравился.
      На лице его вновь не проступало никаких вопросов: напротив, во всех чертах просвечивала обычная для всех градоначальников невозмутимая немного сонная уверенность, что все вопросы давно с ответами.
     Градоначальство его было самое продолжительное и блестящее преимущес-твенно по части внешнего лоска. Строительство в городе продолжили, особенно много было построено новых казённых факторий, кои дали работу гражданам города и создали иллюзию довольно солидной городской экономии. Премного способствовала тому и усиленная выкачка горючих жидкостей и газов, что были обнаружены ранее в восточной части территории города. Именно с ними и была связана та почти легендарная стабильность, что наступила в городе в то славное время. Цены на горючие материалы в западных городах росли и покупка их резко увеличилась.
    На эти деньги удалось многое построить и усилить армию, немного подкор-мить слегка поголодавший при Никите городской народец. Жизнь постепенно стала довольно спокойной и ровной, относительно сытой и как обычно сие вме-нялось в заслугу лишь градоначальнику и его окружению.
     Пофигищенко ввел в употребление бикини, джинсы и много других как потом выяснилось не очень нужных вещей. При нём же в магазинах стало всё меньше нужных товаров, а расходились они из - под прилавков, почему в Умнове особен-но престижно стало торговать.
     Он же замостил базарную площадь и засадил вторым рядом берёзок улицу, ве-дущую к присутственным местам. Это, впрочем, как - то быстро забылось. Водка долго не дорожала. Прочие его достижения явно не так существенны.
     По уже старой заведённой Никитой традиции всё переделывать поначалу ду-мал и Пофигищенко тоже что - то чуть поменять: взялся было за дороги – ногу сломишь какие плохие. Взялся за городовых – берут и дерутся – а ничего не сде-лать. Думал взяться за начальников да за поборы. Да всё  как - то забыл. А так всё и осталось. Хоть писали прожекты да делали возле Умнова на дорогах кой - какие ремонты. Недолго продержались – всё поразвезло.  Говорят, очень много ворова-ли. Так всегда воруют.
     Горожане поначалу были довольны. Новый градоначальник не безумствовал, самогон не пил, вёл себя тихо, очень много обещал и старательно украшал улицы города синими флагами, лозунгами и своими портретами. Была и еще одна осо-бенность за Пофигищенко - он был сочинитель. Впрочем, писать самому было лень и он по проверенным летописцами данным только надиктовывал писателям, кои и оформили его бессмертные романы. Чрезвычайно любил встречаться с раз-ными руководителями других городов и при том целовал их прямо даже слегка неприлично. Ботинками по столам не стучал, а, напротив, все норовил встре-титься с другими главами, лично и долго в общем даже как бы очень душевно го-ворить о разных делах, запивая водочкой и заедая закусочкой.
     Задумал он было и строительство новых дорог и магистралей, частей города, на что были подготовлены специальные люди и затрачены большие деньги.  Как потом оказалось, большая часть этих дорог ничего не дала, так как освоить иско-паемые, к коим они вели, город не мог. Немалую часть денег разворовали и прос-то дели неясно куда.
       Постепенно жизнь при Леонтии Ивановиче стала и вовсе скучной. О бунтах забыли да и градоначальник почти не показывался. Горожане ели, пили, рожали детей, как - то работали да любили пошутить что всё стало спокойно и что в том заслуга градоначальника или всё же её нет. Но сие спокойствие было скорее как в болоте.
     На деньги от горючей жидкости и газа на короткое время обеспечилось даже некое примитивное благоденствие. Умновцы неплохо жили и чаще хвалили на-чальство. От шальных денег уже ничего не хотелось делать.
     Жизнь в отсутствие строгой власти, бунтов и войн стала какой - то кислой и застоявшейся как вода в глухом омуте. Запахи кислой капусты и плесени казалось навсегда окутали город, дым от постоянно горящих торфяных болот закрывал солнце.
     Но все будто спали. Сильно притихло даже и всесильное охранное отделение, что всё же порою беспокоило горожан и то более для отчетности да как обычно чтобы шантажом чуток потянуть с них денежек. Лишь войско как всегда ста-ралось быть впечатляющим и всё время истово маршировало под музыку во дворе градоначальства да на главной улице. Народец всё более попивал да бездель-ничал, а чаще по доброй умновской традиции – и то и другое сразу. Начальники произносили уже совсем бессмысленные речи, которые никто не слушал, часто при этом засыпали и они и все слушатели. Так и шла всё более сонная и унылая жизнь в череде скучной работы, добывании разных съестных припасов, коих в изобилии было всё менее да в нудных молитвах и речах градоначальника и его окружения.
     Стоит отметить, что по традиции довольно ленивый умновский народ тихий, ежели не выпьет. Обычное для Умнова ничегонеделанье при новом градона-чальнике стало просто законом. И даже, если было что - то плохое как недород или большие поборы либо даже крупное воровство - умновцы махали рукой: Всё равно ничего не изменится, а денег от горючки на всё хватит.
    По всей видимости того же мнения – может и не публично, но на деле - были и градоначальник и его окружение. И таковое времяпрепровождение стало совсем обычным для города, хотя уж и сотни лет в общем было примерно так же. Да и что беспокоиться: коли недород, так на деньги от горючей жидкости и газа купим хлеба, ежли много поборов, так они всегда были немалые. Ой, что - то и я за-сыпаю… .
     Горожане так обленились, что чаще и не ходили выбирать власть – а выборы по форме сохранялись. Но удивительно, что неясным образом по итогам выборов оказывалось, что голосовали почти все и естественно за Пофигищенко и его ок-ружение. И с тех пор это странное явление в Умнове стало нормой: вроде мало кто голосует, а на деле как бы все и почти все за властное начальство.
     Любимым занятием градоначальника стало чтение речей с балкона главного здания. Соберут людишек, а он знай по бумажке и бормочет. Долго так и в общем всё более сонно и нудно. Да так по два и по три часа пока не начнёт засыпать. На-род уставал стоять да потихоньку разбегался. Но большинство боялось уходить и маялось. С годами речи становились всё более нудными и несвязными, всё силь-нее походили одна на другую. Градоначальник всё с большим трудом находил нужное место для дальнейшего чтения, часто экал, порою читал подряд одну и ту же страницу – тут все особенно хлопали и улыбались. Задние ряды никогда ни-чего не слышали и спали. И всё меньше людей собиралось на площади и всё более разбегались благо в общем никто уже и не следил.  
      И сам Пофигищенко из довольно живого и веселого толстяка стал каким - то застоявшимся, толстым, обрюзгшим и плохо говорящим засыпающим на ходу и особенно сидя. Сопливил и при том норовил всех целовать или хоть чмокнуть, чуть обливал слюнями и соплями.    
    Но слабое стремление что - то изменить и улучшить изредка посещало и его.
    - Ведь многое у нас не так.  – скажет градоначальник после очередной рюмки на собрании городской знати.
    - Верно батюшка.
    - Нужно что - то менять. Или нет ?
    - Нужно, нужно. А может и нет. Ведь и так ничего. Денег - то хватит.
    - Нет, что - то нужно. А что первым делом ? Да ведь всё трудно. Надо ли ?
    - Ой так. Всё тяжко, плохо, трудно. – твердили его окружение и купчины – на-чальники.
    - Так будем или нет ?
    - Давайте обсудим в следующий раз.
    - Давайте. А пока на банкет.
    На следующий раз он всё забывал. А окружение да начальники и рады: Слава богу, всё забыл.    
   Но по мере течения градоначальства выявились и другие не очень приятные вещи. Построенные да и старые фактории работали плохо и порой почти стояли, сделанные там вещи часто были такими, что сразу ломались и рвались. Всюду нещадно воровали и никого не сажали. Войско было очень большое и дорогое с обычными хамством и мордобоем, воровством да поборами. Проекты магис-тралей тоже обошлись очень дорого. Флаги и портреты Пофигищенко также стоили немало. Небольшая война на югах в конце царствования градоначальника оказалась очень дорогой, погибло много умновцев и особенно тамошних жителей.  
      Точно как и во времена Азизовы устремились к высшей степени мастерства знаменитые умновские лизоблюды. То были и подчиненные градоначальника и всякого рода стихоплеты и художники и кто только не был. И хвалы они ему возносили и несчётные награды на грудь вешали и стихи про него сочиняли и медовые книжки про него писали. Только ему всё это точно нравилось. Впрочем, а был ли хоть один градоначальник, кому бы это не понравилось ? Коли не пон-равилось бы – так сказал.
      - Разбаловался народец после Азиза. – говорил своему окружению Пофиги-щенко, тяжело вздыхая более от огромного веса: Надо бы его поприжать, да лад-но.
      - Да, да, надо бы, но будет недовольство. – говорили его приближенные, а сами за его спиной только и думали, кого прежде притянуть в острог, а кому луч-ше вон из города, да чаще денег потянуть, чтоб тот сего избежал. Сам же гра-доначальник о том вряд ли и догадывался. Тем не менее в общем обстановка была не та, что при Азизе, ибо новых острогов почти не городили, а сам Леонтьич и его убогие подстаканники были много тише и это радовало горожан.
     Особыми радостями для градоначальника были долгие охота и застолья и всег-да с хорошей выпивкой. На эти занятья тратилось немало городских денег. Кста-ти, за то умновцы какое - то время и любили своего градоначальника, что он был в общем таким же как они: любил выпить, погулять, а так не больно высокого полёта. Однако многим постепенно стало ясно, что оная любовь как кстати и вся-кая имеет свои пределы.
                                                           * * *
   Существует мнение, что подобные периоды сонной градоначальнической и об-щественной апатии обычны для Умнова и даже, что они – то и есть единственная форма его нормального существования.
   Однако замечено, что каждый такой период бездействия неминуемо сменяется раздольным и чем - то освежающим временем порой пусть и не очень буйных бунтов иногда в их естественной форме иногда в форме сильного духовного вол-нения. Посему мнение об удивительно часто повторяющемся болотном застое как единственной нормальной форме умновского бытия по крайней мере очень сом-нительно.
                                                        * * *
      По свидетельствам очевидцев тень Азиза начиная с пятого ли с шестого года правления Леонтия часто висела над городом широкой чёрной тучей, всё было темно и пахло гарью явно больше от горящих невдалеке болот, которые уже дав-но никто по лености не тушил. И темноты с каждым годом было всё больше и всё глуше становились души людей.
     Накопление богатств, что  началось при Никите, при Пофигищенко развилось с новою силою, тем более что горючая жидкость создала немалые основания для роста умновского благосостояния. Воровали и устраивались по блату, мздоим-ствовали с особой силою, пьянствовали да распутствовали, да никто уж на то и внимания не обращал. Да и суды почти ничего не решали, подчиняясь воле влас-тей: часто отпускали да миловали, а за настоящие преступления сажали кого про-ще заставить признаться. И уж не было о всяких оных безобразиях и разговоров, так что даже и вялый умновский народишко стал потихоньку всё более на зава-линке да в скоморошьих шутихах о том горевать.
    - Он же ничего не делает. Жрёт да спит как боров. – говорили одни.
    - А делают, кто что хочет. – говорили другие.
    - Главное – спокойствие и оно от него. – добавляли третьи.
    - А пошли выпьем да поспим.
    - Пошли.
     Говорят, Пофигищенко как и почти все горожане более всего обленился из - за того, что в те времена бурно пошли на продажу горючая жидкость и газы да цена на них в западных городах стала много выше. Так что на дармовые денежки и начальство и умновский народец почти на всё плевали. К тому же и Пофигищенко стал стар и страдал всякими болезнями, так что порой и по полгода не появлялся вообще и мало кто о нём вспоминал. Так и шло год за годом: градоначальника не видно и всем всё пофи… . И такое течение жизни было самым привычным для го-
рожан, но в последние годы правления Леонтия это заросшее лягушачье болото всё же стало надоедать и даже досаждать по крайней мере многим.
     Однажды Пофигищенко всё же решил проехать по всему городу и слободам дабы посмотреть как идут дела да и себя показать. Планы были обширными.
     - Посмотрю как все живут. С народом побеседую. – говорил градоначальник.
     Составили план поездки на две недели, месяц собирались. Взял жену и дочку с собачками. Выезжали большим караваном. По пути народа как - то почти не встречалось, всё более городовые, что отдавали честь. Да свернули на какую - то боковую дорогу и спустя час или два выехали к неизвестной маленькой слободе, что ни на одной карте не обозначена. С изумлением смотрели путешественники на совершенно нищие больше похожие на курятники избёнки, тощую птицу и убогие огороды  поселян. Сами местные жители как казалось пережили голод или мор или то и другое сразу. На градоначальника они к общему удивлению умнов-ских начальников никак не реагировали.
    - Что - то я никогда не слыхал о такой жалкой слободке. – удивился Пофиги-щенко: А уж не выехали ли мы за нашу территорию ? Поехали - ка назад.
    Доехали до речки, разложили пикник. А народа и тут нет: обленился же совсем. Хорошо поели и выпили. Пофигищенко играл на гитаре и все пели. Окружение хлопало. Вечером пошёл дождь. Посему заночевали в соседней слободе. Утром из - за сырости решили более не ехать. Вернулись и посчитали, что с народом по-общались.
    - А как же. – говорил градоначальник: В гостинице в слободе я всем говорил: Здрасьте да до свиданья.
     В зрелом возрасте у градоначальника развился явный маразм, заметны были и другие подобные болезни. Он сильно запинался, всё забывал и не мог нормально говорить, много спал и неделями не появлялся на виду. Стал легковерным, всё вспоминал про старые времена, плохо говорил, стал безразличным ко всему и под конец уж почти ни о чем не беспокоился.
     Впрочем эта болезнь вызывала у окружения немало радости ибо градоначаль-ник к концу жизни забывал всё начисто, ничего не проверял и вдруг всех прощал, начинал яростно целовать, вешал свои же награды и всем сладко улыбался, стано-вился почти по - женски мил и как бы добр.
    - Да что уж со старичка и взять ? – говорили все.
    Так и повелось.
     Местные писаки Шедевровичи при Пофигищенке тоже пробовали писать свои крамольные скоморошьи частушки, да их не очень и дозволяли. К тому же и народец про них можно сказать подзабыл. Тут это писучее племя сильно при-тихло и больше распространяло свои творения устно  на городских скамейках, на кухнях да в тайных записях. Однако многие умновцы с прошлого правителя слег-ка привыкли к сему виду творчества и оно им в общем нравилось пусть даже и неофициальное.  Даже и запрещать такое творчество в общем не стали скорее то-же из - за пропитавшей всё лености.
       Товаров в магазинах было все меньше, войско становилась всё хуже, а вы-езжать в западные города чаще так и не позволяли. В торговле все воровали, а, кроме них хорошо жили только начальники, войско да охранные. Все кричали, что градоначальник хороший и мы с ним навсегда. Про него писали книги и везде в городе на плакатах был он. Сам себе присваивал награды. Везде говорили, что жизнь в городе очень хорошая и скоро будет совсем замечательная и лучше всех в мире. А на деле всё было хуже и хуже. Война на югах хоть и поначалу нравились народу, да скоро стала сильно беспокоить. И в такой стоячей заводи как - то медленно зрела бацилла недовольства словно старые дрожжи в воде, что никак не дадут закваски.
      На шестой или седьмой год градоначальства Пофигищенко была замечена странная манера, присущая этому чину. В ночное время, одев мундир со всеми орденами, коих было великое множество, он ходил по карнизу собственного дома и при этом что - то громко, хотя и неясно произносил. Затем вставал лицом к улице и что - то довольно внятно и громко говорил. Утверждали даже, что некто из охраны один раз тихо шёл за ним прямо по крыше. Пофигищенко в конце своего похода обнял его и, что - то бормоча, жарко поцеловал. Охранник чуть не помер со страху и более на крышу не ходил. В заключение градоначальник заснул на крыше на своём же знаменитом наградном кителе.
     Впрочем, люди сведущие говорили, что примерно такой манерой градоначаль-ник отличался и в обычное время, то есть любил в полном облачении походить по коридорам здания градоначальства, чаще никого при том не замечая и что - то громко и невнятно говоря и жестикулируя. Слух о том широко распространился, впрочем на карнизе его никто более не видел, возможно из - за некого предпри-нятого при том лечения и скорее мер по закрытию выхода на крышу.          
   Находились свидетели, что утверждали, как Пофигищенко собирал своё окру-жение, чтобы о чем - то поговорить, да вместе с ними и засыпал, хотя при том кто - то из оных продолжал нечто тихо рассказывать. Якобы даже все храпели причём попадали в общий ритм. И случалось, что спали до утра пока кто - то не просы-пался и не будил всех.
   - Да и что ж тут такого ? – справшивали слушавшие этот рассказ: Ведь все они старички.
    - Да ничего. – соглашался повествовавший: Для них нормально. И Леонтий Иванович старше многих.
    Меж тем город жил обычной довольно трудной жизнью.
    И как всегда нехватку провианта и прочих нужных вещей умновцы воспри-нимали со спокойствием в прочих городах невиданным.
    - Мы завсегда потерпеть могём. – говорили они.
    - Всё ничего лишь бы были мир да спокойствие да пожевать и выпить хоть чего. – говорили другие.
   - Да ноне почитай сытнее всего.
    И жили явно небогато, а ведь всё жили и было что съесть и  выпить и лучком закусить и капусткою квашеной, а оно ведь и почти всегда так. Да что ещё ум-новцу - то и нужно ?
     И постепенно напала на город эпидемия лени. Все ходили сонные, много полей да ремёсел забросили и руководство о том тоже не заботилось. И про начальство почти забыли и делали всё кое - как. И была та эпидемия как бы и от градона-чальника. А все к этому привыкли и были даже довольны. И лечить сие было не-чем а по тем временам как бы и незачем.
      Сам он, может, что из этого и понимал, да уж был так стар, что вряд ли много. А, когда все говорят, что ты - гений, то соображать особо трудно. Под старость он уже и говорил плохо. Стал похож на большую старую всегда сонную жирную собаку, у которой брыли висят и слюни мешаются с соплями. Толка от него уже не было никакого. А все заместители гребли под себя, видя что уже вовсе мышей не ловит. Но хоть явно по общей лености почти никого не сажали, так, по ма-лости, разве что инородца какого или там очень умного учёного – по слухам еврея - что не любил градоначальника и прочую власть. Да и то очень редко.
      В голове у него по замечаниям многих порою словно щёлкал неясный ме-ханизм, после того градоначальник как бы внезапно становился особенно сух и злобен.
    - Что им ? Какой ещё свободы ? – спрашивал он окружение: Уж не той ли, коей в западных городах и от чего там так худо править. У нас работают, живут, множатся, еда есть, выпить недорого, всё есть. Чего им ? Без их свободы вернее. У нас своя. Всё ихнее чесночные евреи чай придумали.
    Машинка жужжала и Пофигищенко затихал.
    И сам порой норовил выслать недовольных более инородцев куда за пределы города, впрочем порой те выезжали и сами. Благо, препятствий им очень много не чинилось. В том была некая ленивая свобода правления градоначальника более всего проявляющаяся в общем равнодушии к открытому подавлению свобод, хотя и к поощрению тоже. Однако после Азизовых ужасов такое отношение к воль-ности горожане считали за великое благо.
     Идея нового города, где всё будет образцово, вслед за Азизом порой заедала даже Пофигищенко. Представлял он это себе примерно так.
     Планировка прямоугольная, дома одинаковые синие или белые, насаждения и цветочки по единому образцу, но жители могут выбирать мебель и украшения внутри дома, растить сад - огород. Кварталы считаются ротами, в каждом – нес-колько осведомителей охранного отделения. На работы идут в одно время, но почти без охраны. Работают по установленному режиму, могут отдыхать и петь песни, но под контролем и дозволенные. Обязательны занятия по штудированию учения, что используют власти. Надо всем городом, контролируя работы, на воз-душном шаре парит градоначальник или его помошники с пивом и закусками.
    Пища одинаковая, но в своих домах жители могут что - то выбирать. Можно вступать в брак и иметь детей возможно поболе, разрешаются разные увеселения, обязательны ежедневная военная подготовка и маршировка. Школы обучают всем необходимым наукам и в первую очередь учению властей, написанным гра-доначальником книгам, военному делу и физической культуре. Остроги разме-щаются в отдаленных концах города и прячутся за берёзами. Агенты пишут ра-порты раз в месяц. Праздники устанавливает градоначальство и их немало.
     Обязателен последобеденный сон. Имеется специальная доска почетных граж-дан, куда помещаются и работающие и спящие лучше всех. Награды и за работу и
за хороший сон вручает градоначальник. если чьи - то награды не влезают на ки-тель, то сзади несут такой же с оставшимися наградами.
     Построить новый город хотели на месте старого. Тоже начали, кое - что пос-тавили да всё более коряво, не к месту как обычно плохо и ненадолго. Но на том и закончили: и денег как обычно было мало и верно градоначальник обо всём забыл по старости да по болезни.
     В последние годы его градоначальства отмечалось такое интересное явление. Выходил он обратиться к своим подчиненным как всегда с бумагою с написан-ным текстом и пусть не сразу начинал говорение на странном никому не понят-ном языке, когда порою и вовсе ничего не было понятно. Это явление не полу-чило твёрдого объяснения, впрочем злые языки утверждали, что он просто уже не выговаривал большинство слов. Все делали вид, что ничего не происходит и хвалили неясные речи.
    - Как вам ? – улыбаясь, спрашивал после речи градоначальник.
    - Великолепно, зело чудно, никогда так хорошо не было. – говорили подчи-ненные, кланялись, целовали руки и норовили – если находили место - подвесить очередной орденок покрупнее. Этому градоначальник всегда был только рад.
     Утверждали, что Пофигищенко умер еще при жизни. По слухам его долго ниг-де не было, на деле же он лежал и не вставал совсем безжизненно и вроде бы уже хотели хоронить да удержались ибо не были уверены в смерти. И будто бы он вставал и снова ходил и говорил. И так  несколько раз. А все к тому привыкли да и народ уж не удивлялся. Слухи о его смерти появлялись не один раз. Впрочем, полагают, что прижизненно он умер иначе а именно не как человек но как градо-начальник и не в физической форме, а духовно.
      Завзятые умновские правдолюбцы Трофим да Кузьма пробовали обратиться к Пофигищенко, да поняв, что опять нет прока, стали ругать градоначальника. Но по старости уже не попадали ни в острог ни в психушку и в общем мало кто их и слушал.
    - Нет и не будет в Умнове ни при каком правлении правды ! Всё одни раз-говоры о свободе, а на деле – запреты, палки да остроги – говорил Трофим, будто теребя потерянную в остроге руку.
    - Нет и не будет. – вторил Кузьма подмигивая пустым глазом, коий он оставил там же, да шевеля беспалой кистью руки. Так и поругивали власть потихоньку на скамеечке с другими стариками да с бабушками. Уж на них и не доносили.
      Однако постепенно  и при Леонтии Ивановиче в местном народце окрепло не-кое поначалу слабое неясное замешательство. Если ранее уважение к градона-чальнику и его окружению повсеместно было значительным, во времена после Азиза умновцы вошли во вкус и год от года стали уважение терять. Говорят, пос-кольку стало меньше запретов и появились денежки, власть пошла слегка пос-вободнее, с поездками на запад тоже, да поболее и печатных вещей и скомо-рошьих затей. Стали ругаться и на городовых и на низших начальников, хотя на-прямую только потихоньку.
    Опамятовались умновцы, стали как медведи по весне медленно просыпаться от сонной пофигищенской одури и безразличия и задумались: Ведь жизнь - то почти такая же пустая и никчёмная как и при Азизе при том неясно куда идущая и подчинённая одной теперь уже полусонной - полумёртвой начальственной воле. Только без сплошных острогов и дикой крови да охранное стало потише.
    - Как же можно так убого жить будто спать ? – вопрошали самые неуёмные: Ведь город вернулся к тупой и бездушной Азизовой жизни, только потише и по-спокойнее. Но душевно то же. И всё стоит на месте и выхода даже вдали не вид-но.
    Однако мнения были разными.
    - Добрый он. – судили о Пофигищенко одни мужики.
    - Всё развалилось. Ни за чем не следит. Никаких улучшениев, одни слова. Ста-рый боров ! – говорили другие.
    - Да ладно. Жить - то как спокойно. Делай почитай что хотишь.
    - Козёл ! Всё распустил. Сам жрёт да пьет, да цалуется и речи неясные бор-мочет, а более его и не видно. Хоть бы к нам раз дошёл. Годами уже пьяный бо-ров на печи лежит и не пойми жив ли мёртв.
      В последний год жизни градоначальник пострадал. В одной из слобод при встрече с народом на него рухнули полные людей мостки. Пофигищенко сломал руку, а речь уже и не восстанавливалась, стала совсем невнятная.
      Умер как - то сам по себе. Долго ждали и проверяли не спит ли. Похоронили пышно. Как хоронили, уронили гроб. Закрыли, забили кое - как чуть криво.
    - Всё у него кое - как. – говорили одни.
    - Да уж не роняйте более. – говорили другие.
     Так и зарыли. Поставили памятник. Тот сразу покосился. Поправили.
     Хорошо справили поминки. Стали думать, кого теперь назначить. Ведь двад-цать лет процарствовал.

       Глава 6. Сказание о трёх градоначальниках. История умновского междуусо-бия. Голодный город.

       Иногда умновская история при всех своих изрядных мерзости, тягостности и скуке всё же озарялась недолгими периодами более свежих изменений, что вно-сили в городскую жизнь пусть и через неурядицы и бунты нечто новое и скорее важное.
      После смерти Пофигищенко началась в городе эпоха более неровная. А для начала всё вроде было спокойно. Городская знать за выпивкой и закуской решала кто будет главным. Впрочем, такова вся история города.
       Решили было назначить человека решительного. Избрали начальника охран-ного отделения. Антрепьев Юлий - человек тоже немолодой и ничем уж таким особенно хорошим раньше не выделявшийся. Всю жизнь он провёл в  охранной службе, так в основном и стал начальствовать. Вот и решил для начала навести некоторый порядок. Поймал во время работы нескольких своих заместителей, когда те парились в бане с чужими бабами. Начальника полиции – земляка По-фигищенко и редкого вора - хотел до конца уличить, тот и удавился.  
    Антрепьев как человек из охранного явно страдал манией преследования. Во всех он видел недостойных и считал необходимым их за это преследовать или хотя бы постоянно ругать. Впрочем, человек он в общем был тихий и боролся обычно тоже как - то незаметно. Вместо ловли серьёзных преступников явно по слабости духа чаще занимался мелочевкой: искал тех, кто рано уходил со службы или оказывал недостаточно уважения начальству, что в Умнове особенно воз-браняется.
     Утверждают, что эта мания преследования и довела его до могилы. Говорят, что видели как он покрикивая гонялся по коридорам здания градоначальства за собственной тенью. Впрочем, явно без особого успеха. Видевшие это прятались и разбегались. Градоначальник же их просто не замечал. Подчиненные его за это боялись и после смерти развился слух, что он был очень сильным и решительным начальником с грандиозными  планами. Впрочем, при  своём коротком правлении
он лишь поймал некое количество чиновников, что подворовывали да вроде со-бирался ещё немало в том преуспеть.
   Однажды ему пришли доложить, что за день никого не поймали.
   - Совсем никого ?! – строго спросил градоначальник, дёрнул головой как от удара и покосился на угол.
   - Никого. – понурились подчиненные.
   - Плохо. – сказал Антрепьев, осторожно выглядывая в окно, нет ли кого на бал-коне. Внезапно высоко подпрыгнул и закричал: Не потерплю ! Не… .
   И вдруг сел, затих, лицо побелело.
   А утром помер.
   Однако, народ также долго бунчал, что будто убили раз начальника полиции загнал, да много чего хотел сделать. Только вот чего - никто не знает и  сейчас. В целом ничего особенно хорошего для города сей градончальник не совершил, только больше ввиду своей скорой смерти породил возвышенных легенд. Впро-чем, большинство их давно забыло.
     Похоронили Антрепьева, стали думать кого поставить дальше. И назначили Стариковича, человека тоже немолодого, скучного да болезненного, так толка от него и вообще не было. Лишь изредка и с трудом выходил как Пофигищенко да читал речи по бумажке. Однажды чуть не упал с балкона в толпу, когда бумажка улетела из рук. Народ аж шарахнулся. Но сзади ухватили охранники. Он уже и вовсе ничего не хотел: спал да бормотал чаще что - то неясное. А помер ещё быс-трее чем Антрепьев.
      Стали думать, что сделать, чтобы избежать смуты ввиду регулярных смертей градоначальников. Решили, что нужно избрать помоложе, чтоб не сразу помер. Да пусть побойчее, а то народ явно недоволен. Выбрали Горбодаева Онуфрия Сер-геевича, мелкого южного наместника.
      Тем не менее градоначальство его стало особенно заметным и часто упоми-наемым.
      По мнению летописцев Горбодаев был человеком весьма обычным, уродив-шимся в глухой совершенно затерянной среди степей деревне, но и следовать Азизу или Пофигищенко не хотел. Ведь популярность их в городе была не очень высокой, а Азизу за его уже подзабытые мерзости ещё и полагалось.        
     Был от мал ростом, плешив, говорлив до крайности, носил синие сюртуки да розовые в белый горошек галстуки, порою любил поговорить по душам. Более ни в чём поначалу замечен не был.
      Для начала решил он вести себя почти как Никита и изобразить нового близ-кого к народу почти обыкновенного человека. Стал со свитою ходить по городу и по - простому говорить с горожанами. Обещал как всегда много. Заявлял, что пе-рестроит всё и будет много лучше, чем при Пофигищенко. Стал переделывать управление и сбыт на факториях, говорить, что можно и другие новые вольные собрания жителей завести, начал разрешать создавать частные фактории. Стал уменьшать огромное войско, разрешил критику на начальство только потихоньку, с западными городами как бы совсем замирился. Затеял изменения едва ли не во всём. В общем - то всё это как обычно поначалу народу нравилось.  
     На лице его тоже не проступало никаких вопросов: напротив, во всех чертах просвечивала чем - то неясно просветлённая уверенность, что все вопросы давно с ответами. Особенно он любил говорить, да так, что порою забудет и с чего начал и закончит неясно чем. Так его часто и называли «Говораев».
     Видя народное одобрение Горбодаев вошел во вкус и даже начал бороться с пьянством, что в городе в последние десятилетия стало крайне заметным и с чем в общем ранее не справлялся никто. Но начал с ограничения времени и количества продажи спиртного.
     Вот тут началось недовольство народа скорее мужской его части. Так город стал постепенно вовлекаться в новую на этот раз трезвую смуту.  Но Горбодаев уже не мог свернуть, как и Никита допустил он премногие свободы и решил до-вести до конца. Всё больше разрешал частные фактории и начал говорить об освобождении цен. Вот  тут - то народ окончательно испугался: кинулись поку-пать всё, что было в магазинах. Смели почти как в первый день войны.
    Тогда Горбодаев как и во время войны ввёл поимённое снабжение для всего, кроме хлеба и овощей. Город был разделен на зоны, где в центральной части жи-тели имели специальные карточки и только им продавали продукты. Это и воз-будило дикое недовольство жителей других районов. По слухам начинался голод. Стали вспоминать про Глупов и голодный город. Кстати, сам градоначальник не пил, чем вызывал у народа немалые подозрения: уж не девица ли он опять или засланный какой.
     Шарахнулись было умновцы опять к реке да схватили нового Прошку, а как бы окончательно одумались и ни его ни Ивашку топить и бросать не стали, а даже угостили пивом. Бросать и Горбодаев запретил. Сказал, что мол только инородцев можно да и то, если он позволит. И обычное исконное глуповское и умновское мордобитие не одобрял.
     Так началось в жизни города новое смутное время, когда бунт вместо пьяной драки да неясного ора становился осознанным и как бы и не бунтом вовсе. Плохое то время или хорошее или даже великое – в тот момент было неясно, однако история позднее всё расставила на места.
     В то же время Горбодаев начал ломать оставшиеся памятники Азизу и пошли разговоры о том, как бы свергнуть все монументы предшественнику Азиза, что был даже изображен на деньгах. Новые деньги хотел сделать розовые в цветочках и сердечках.
     Особую силу при Горбодаеве приобрели пока так и не пересажанные по ос-трогам писучие Шедевровичи. Эти писаки тогда насочиняли  удивительно много, народу как и ранее это нравилось и со временем всё более и более. И строчили они свои скоморошьи забавы и пели их много лет, так что это в Умнове в общем вошло в традицию и без них народ чуть тосковал. И с этих пор стало такое противное властям писание и прочее подобное развлечение в Умнове чем - то вроде доброй – а для кого - то скорее очень злой – традиции.
     Многие спрашивали: хорошо ли это ? С позиции градоначальника, его окру-жения и пузатых купчин да само собой охранных, что тоже всегда держали власть в городе - это плохо. С позиции простых горожан – хорошо. Так медленно и туго менялось умновское время и казалось, что не будет тому возврата ибо как говорят французы: где нет свободы критики, там и любая похвала не может за приятную сойти. Свобода пьянила и била в нос, бередила душу и сладко терзала умы. И было это новым и чувствовалось в воздухе дуновение свободной грозы и дух вольного озона нравился горожанам и многие верили, что это навсегда.
     Но в общем умновские жители и при Горбодаеве были где - то всё те же, что и при Азизе: чаще истово и бездумно верили в доброго царя, то есть теперь в Гор-бодаева, уповали на силу, в душе не любили всех инородцев да выполняли, что прикажут. Хотя тут в их душах зародились серьезные сомнения. Но в общем как обычно в городе вылилось всё это в смуту и потом в бунт.
                                                           * * *
      Нельзя не вспомнить про одного поэта, который более будучи на службе дип-ломатической да проживая в западных городах сочинил стишок, что умновцам по традиции очень нравился.

           Умом наш Умнов не понять,
           Аршином общим не измерить.
           Его особенная стать.
           В него возможно только верить.

      Этот стишок немало высмеивался. Те, умновцы, что действительно люди не-глупые, говорили, что загадочность города – вещь высосанная из пальца и по сути дурацкая ибо и в некоторых других городах о своей мнимой загадочности любят говорить, но в чём она заключается – никому не ведомо. Толка от той загадоч-ности нет, никаких совершенно особых отличий в истории города не выявлено, просто всё тут делается медленно, плохо, тупо, начальство ничего менять не хо-чет, всякую свободу кроме своей пусть втайне ненавидит, народишко городской со всем соглашается и почти во всём всегда подчиняется. То есть и сама эта за-гадочность скорее выпячивается только для того, чтобы оправдать вечные убо-жество и держимордовские традиции местной власти и корявые старые порядки, что уж всем изрядно надоели.
     Да и сам поэт по мнению многих либо пошутил либо даже вопрошал в пос-ледней строке своего поэтического творения. Так как поэт помер, твёрдого ответа на то не было и судя по всему не ожидается.
                                                            * * *
      По всему городу прошел слух, что новый  градоначальник опять словно стра-дающий раздвоением личности: с одной стороны он – обычный начальник, что кричит, ругается да грозится всеми неприятностями, впрочем, всё менее, с другой – будто бы и нет: умно говорит, за народ, да слушает, что тот хочет, как бы даже и настоящий гражданин, обычный умновец, что не из дураков.
     И вновь умновцы, позабыв уважение к начальству, стали запоем говорить га-дости не только об окружении да о начальниках нижестоящих, но и о самом гра-доначальнике, охранных да купчинах и не как всегда тихо, а открыто. Говорят, градоначальник, поняв, что допущением свобод самому себе и управлению горо -
дом делает плохо, благославил тайных бунтовщиков. Впрочем, в том нет прямого признания и немногие в это верят.
     Горбодаев же при всех проблемах только хмурил брови, зачем - то описывал руками круги да квадраты и тихо бормотал: Ох, тяжко мне, Никита. Куда теперь заведу ? Держаться надо, валерьянку пить.
     Так началась общая великая смута, коей не было со времен доазизовских. Од-нако, смута эта как обычно в Умнове не была какой - то явной, а довольно тихой. Недовольные не буянили и не кидали с раската граждан, а только высказывали своё недовольство друг другу, да писали на стенах. Лишь Кузьма, что выдержал и остроги и дурки и высылку при Пофигищенко, снова открыто побуждал горожан к бунту, впрочем, бунты были уже и без него. Теперь по острогам его пустить не решались, впрочем, желание явно было сильным.
  - Много я потерпел, а дожил - таки до какой - то свободы. – говорил уже почти слепой старик: Да надолго ли ? Верно как обычно нет.
   Впрочем, его уже мало кто и слушал. Смерть его вряд ли кто заметил.
   Тем временем многие национальные слободы города, коих по окраинам было предостаточно, решили, что настало время отделиться. Начались открытые вол-нения, что уже приходилось подавлять военною силой. Так по всему городу поднялся пожар недовольства и отделения, который,  как говорили, Умнов и по-губил. На деле погубил он одного Горбодаева и его неуклюжее правление, кото-рое тот пытался сохранить при своем главенстве.    
     Горбодаев по свидетельствам его окружения сильно переживал всё это и не раз жаловался на почти всегда горькие умновские перепитии жизни и его правления. Впрочем, это как - то уже почти ни на что не влияло.
    И так стало смутно и плохо, что собрал градоначальник своё окружение.
     - Плохо всё, чуем. Фактории встают, народ бунтует. Ругань, ждём бунта. – го-ворили они.
     - Это обязательно надо. Ведь было хуже, будет лучше.  – говорил градоначаль-ник.
     - А ежли общий бунт и нас того… ?
     - Нет. Народец наш не до того глуп.
     - Очень опасно. И вашей власти может быть конец. Менять всё так быстро нельзя. – говорило окружение.
     - Будем следить. Охранное зачем ?
     - Лучше бы всё потише, а заглавных бунтовщиков пока не поздно. – в острог. Хоть ненадолго.
    - Всё будет нормально. – говорил градоначальник, а сам явно боялся.
    Держать совет он не любил и почти всегда всё решал сам.
    Кончилась горбодаевская эпоха общей духовной смуты и междуусобий по - умновски просто. Часть приспешников градоначальника собралась, чуть выпила, и порешила, пока сам голова уехал на отдых на юга, создать специальный комитет и ввести в центр города для острастки бунтовских людишек войско.
     Начальственный бунт поначалу вроде бы и пошёл нормально. Объявили, что Горбодаев болен. Не было у них сомнений, что народ в виду войска сам раз-бежится наподобие тараканов. Однако же, как ни удивительно сего не произошло. Напротив, случилось для города крайне необычное.
    Народ собрался у градоначальства и открыто требовал убрать солдат. Войско же, понимая, что умновцы правы и не желая потом отвечать за невинную кровь, безмолствовало. Так продолжалось три дня, а бунтовщики из окружения градо-начальника тоже по доброй умновской традиции три дня пили, ели и спали да кроме того ничего не делали. В итоге Урус - Борис Ельдибаев, бывший восточный наместник, что долго был не в чести у Горбодаева, не без труда взобрался на царь - пушку и призвал народ не подчиняться, а всю власть забрал себе. Не дога-дывались ни Горбодаев, ни прочие горожане, что в этот момент наступает новая эра в городской истории: народ - то за казёнными бунтовщиками не пошёл.
      Урус - Борис властных бунтовщиков  - в острог, войско – домой. Так окончил-ся сей невиданный для города бунт. И был народ неслыханно доволен ибо ни-когда ещё не бунтовало начальство и не кончалось это так благоприятно для го-рожан.  И оглянулись умновцы вокруг и поняли, что Умнов всё же немного дру-гой. И было это чувство новым, высоким и необычно приятным. Знали бы они, что будет далее. Впрочем, в любом случае этого скорее всего невозможно было избежать. Но скоро все поняли, что некие изменения в городской истории могут считаться великими.
      Забавно, что Горбодаев на югах совсем пропал, лишь через много лет он объ-явился снова, да уже не было в нем никакой нужды. Так в бедах да метаниях про-должалась в городе новая эпоха, что так и не получила названия до сих пор.

     Глава 7. Новое поклонение мамоне без покаяния. Начало градоначальства Урус - Бориса или краткая эпоха увольнения от войн.

     Размышляя здраво, нужно заметить, что новая эпоха увольнения от войн  - пер-вая открылась Никитою - началась с Горбодаева, коий прекратил войну на дальнем юге. Однако его смещение не вызвало новой большой войны, хотя от-делившиеся от города  южные слободы нередко как мальчишки схватывались друг с другом. Впрочем, без небольшой войны ни один городской правитель долго править не мог, ибо надобно же было отвлечь народ от серьезных го-родских проблем и убогого управления градоначальства чем - то существенным и кроме того представить ему предмет для развлечения и наконец потешить обыч-ные умновские имперские устремления. Да и без войны как - то даже несолидно.
      Стоит отметить, что Урус - Борис Ельдибаев был человеком изрядно корявым, но также упрямым до безумия. Происходил он из глухой и редкостно вонючей де-ревни восточной области, а потому – что обычно для таковых выходцев - крайне ценил всякую власть и неподчинения в общем - то не любил.
    В то же время пришлось ему сменить непростую эпоху от Азиза до Горбо-даева, в кою людишкам в основном ртов зазря открывать не давали, а сажали и порой походя убивали ни за что. Посему решил он казаться – а возможно и быть - другим и по типу западных городов стал поначалу прислушиваться ко мнению других людей. Людей этих он определял сам, сначала денежных, потом тех, кто жарче лизоблюдствовали и, наконец, своей дочери.
    Таковым и было его "славное" правление, которое пишущий сие автор смог - таки как - то пережить, нажив немало болезней, но не лишившись жизненно важ-ных органов и сохранив всё ж какое - никакое личное достоинство.
     Человек он был во всех отношениях крупный, мощный, крестьянского типа. Сюртук носил чёрный или синий, а сорочки чаще малиновые с белым кантом. Не ругался и не дрался. Выпить любил сильно, но мог быть и трезвым. Любил по-читать мораль, хоть и сам на деле понимал, что другими это тяжело восприни-мается. Говорил с трудом, но обращаться к горожанам любил. Чертами лица был крупный, кожей яркой с малиновыми губами, волос чёрный с сединой.
       На лице его никогда не проступало никаких вопросов: напротив, во всех чер-тах просвечивала крестьянски - невозмутимая уверенность, что все вопросы давно с ответами.
       Для начала решил он отпустить национальные больше южные слободы го-рода, что и сделал. Да поступил правильно, иначе в оные трудные времена не сносить бы ему упрямой головы и не проправить более года. К тому же центр, что остался за ним, был куда богаче, чем большинство окраинных районов, а главное - особо ценные залежи горючих материалов почти все остались тут. Объявил пол-ную свободу везде и во всём. Но в общем больше именно лишь объявил.
      Во - вторых предпринял он невиданную реформу экономии города. Повысил цены и сделал их свободными, объявил все ремёсла вольными и разрешил про-изводить и продавать, что хотят. Позволил создавать любые фактории. В общем, внешне сделал всё как в западных городах. Допустил свободный выезд куда угод-но. По форме это горожанам очень понравилось На деле же по крайней мере по-началу всё мало изменилось. Денег почти ни у кого не было, цены росли, факто-рии работали всё хуже, новые же чаще торговые больше обманывали народ, да не платили податей. Потому уже ко второму году правления Урус - Бориса началась новая смута. Решил он недовольное им городское собрание распустить и созвать снова. Ну, делали так в западных городах и он скорей с очередного подпития за-думал так же.
    Однако этот обычай на почве новой избранной горожанами власти корениться не пожелал. Городское собрание восстало, захватило арсенальную избу и пошло войной на Урус - Бориса. Бегали с ружьями и пиками по улицам, норовя захватить и градоначальство. Видя такое смятение, решил Урус - Борис проявить власть и взял Умнов штурмом. Бунтовщики закрылись в избе и стреляли. Тут по приказу градоначальника подтянули две пушечки да легонько пальнули. В общем бун-товщикам пришлось плохо. Впрочем, город был взят в основном бескровно. Всего несколько сот людишек... .  А всех, кто оборонялся в собрании, потом отвели в тихое место и по доброй умновской традиции хорошенько отколотили часто до беспамятства. Удивительно, что никто не помер. По большому счёту на том ум-новское вольномыслие и должно было бы закончиться. Но как потом выяснилось, не совсем. На том Урус - Бориса и благодарили. Хотя нигде в мире такого ещё не видывали. Чем он в основном и вошел в историю.  Правда, говорят, по течении сих событий сам чуть ли не беспрерывно спал мертвецки пьяным.
     Стоит заметить, что слабые всплески умновского свободомыслия всегда ос-тавались чем -  то коротким и быстропроходящим, а запреты да остроги неиз-менно брали  верх и как все  считали только так город и мог существовать и в том
даже будто бы корень стабильной жизни и душевного спокойствия и пусть более мнимого величия.
    Тем временем город за пару лет сильно изменился. Жить многим стало очень тяжело и всё быстро дорожало, а фактории стали разоряться ещё быстрее. И ка-залось, что всё прежнее рушится и не будет тем бедам конца.
    Народишко умновский по традиции шарахнулся к реке и всё же бросил с рас-ката нового Прошку да утопил Ивашку. Потом поняли, что перепутали, а надо было тех, кто не платит податей да обирает, но поздно было. И после того как - то довольно долго не топили да не бросали.
    Стали умновцы собираться в группы по желанию, чтобы на жизнь в городе оказывать влияние: и в том было дозволение градоначальника. Да всё как - то более тянуло к тем же питию да мордобитию, так что группы собирались то вокруг злого горластого инородца со страшной рожей, то по старой памяти из тя-ги к Азизу да Пофигищенко – вокруг градоначальника. Хоть и за народную волю группы тоже собирались, да более не очень сильные умом и малочисленные. И не стали те группы велики по силе и влиянию, а более смешны и тем знамениты.
    И было чего бояться умновцам. Это тяжкое время пришло и всё же отчасти ста-ло временем очищения ибо не бывает в Умнове такого, чтоб только плохо так же как не бывает того, чтобы от плохого к хорошему без бед да бунтов да хоть ка-кого голода и мора перейти.
    При данной градоначальником свободе жители уж в который раз кинулись ос-новывать разные фактории, чтобы затевать дела  торговые и реже иные. Да опять всё более прогорали чаще по неопытности да из - за поборов, бандитов и собст-венных жадности и глупости и поднялись лишь те, кто успел присосаться к го-рючей жидкости и газу да их переработке либо ранее сумел накопить а чаще наворовать денег и тем далее лишь умножал капитал. Ну и как обычно смогли удержаться те, кто дружил с блатом и взятками.  Кругом появлялись разбойнички, что ходили по лавкам да прочим факториям и собирали дань. И было то раз-бойное жуткое время поклонения денежной мамоне и её бандитского покрова и длилось оно многие годы, а по слухам длится и ныне.  
    Экономия всё более зависела от тех же уже проклинаемых некоторыми неглу-пыми умновцами горючей жидкости и газа, изготовление же разных полезных предметов в факториях горожан все более чахло, ибо все деньги бросались на увеличение  добычи горючих  продуктов. Лечение и учение  стали ещё хуже, бед -
ных и убогих стало только больше, а обирали их еще сильнее, войско осталось тем же палочным, страшным и убогим, а уж управление городом к концу реформ стало только числом более, родством много сильнее, а поборами многократно известнее. Урус - Борис же более пил да страдал сердечными и иными болезнями, а потому про начатые реформы и вовсе забывал.
     И жить стало плохо как никогда. Хоть и голода не было и недорода тоже, а жизнь как - то сама по себе стала не такой как всегда: дикой, разбойной и неяс-ной.  
     И собрались мужики и пошли к градоначальнику.
     И – чего в общем не бывало никогда – вышел он к ним как ни странно трезвым и говорит: Потерпите, мужики, немного, а потерпите. Хлебушком помогу. И… прощения прошу.
   - Сам прощения просит !
   Изумились мужики и поверили. Разошлись. И верно: хлебушком чуть помог и год - два а стало чуть лучше. Пусть и всё равно плохо, а лучше.
    Решил Урус - Борис ввести и общие выборы градоначальника и всех старших по слободам. И это умновцам понравилось: ведь никогда доселе не бывало.
      Тем временем продолжались очередное поклонение золотой мамоне и обо-гащение желающих. С ними шла дикая делёжка собственности, а ещё массовые поборы, убийства, драки и перестрелки, что не смолкали где - то лет десять. Так и смутное время Урус - Бориса получило название "бандитское". Денежное начало стало главным везде и почти полностью испортило поколение. Честные люди считались едва ли не за изгоев и всеобще осмеивались. Учителя, врачи, писатели и музыканты жили хуже всех.
   Нажившие свое состояние по блату, за взятки и мошенническим путём пре-возносились, хотя потом обычно выяснялось, что они просто воры. Всюду раз-велись мошеннические общества, обещавшие вложившим в них деньги огромные прибыли. Потом они лопались быстрее, чем мыльные пузыри.  Поклонение ма-моне было не меньшим, чем  во времена писателя Щедрина и вышло городу мас-совым обеднением большинства народа, развалом примерно половины факторий, упадком земледелия, гибелью тысяч человек, не считая небольшой войны, кото-рую по доброй умновской традиции вновь затеяли.    
     Нередко отмечали, что поначалу Урус - Борис допустил столько свободы и хотел  так сильно изменить управление городом, что год или два правил скорее не
он, а разбогатевшие и изрядно обнаглевшие купчины, что тут же полезли к власти. Да быстро поняв, что так лучше не делать, градоначальник взял власть в свои руки и всё же продолжал к ним прислушиваться.
    По старой умновской традиции Урус - Борис собрал всех начальников.
    - Вот что. – объяснял он им: Свобода, значит. Народные желания – это наше первое дело. А то, что вы думаете – вопрос. Главное – народ, чтоб он того… сло-боднее жил и не жаловался, сам всё и решал.
    Слушали молча. Да чуть насмехались в усы.
     - А запреты да остроги да тем паче мордобой и с раската забыть. – продолжал градоначальник: Не то время. И на горожан не орать и во всём к им прислу-шиваться, иханные нужды изучать. Так в западных городах и нам учиться сле-довает. И по пьяни речи не читать. А по бумажке можно.
    И улыбнулся. Рассмеялись и все.
    Разошлись начальники и не стали Урус - Борису перечить. Правда, не все и не очень надолго. Но эти речи запомнились: впервые ведь такое.
    По слухам тень Азиза не раз приходила и к Урус - Борису. Но он то пил, то был сильно занят, то лежал с жабой в сердце. Как - то тень всё уходила от него ни с чем. И только три раза тень явно добилась своего: когда он штурмовал Умнов, когда послал войско на южную слободу да когда назначил преемника. Впрочем, о том ниже. Возможно, обо всём этом он потом горько пожалел. Впрочем, публич-но почти не каялся, так что полагают, что и никакой жалости не проявил. Но горя даже от мёртвого Азиза прибыло немало и было оно велико.
     Попытался Урус - Борис взять под контроль и хоть как - то изменить почти всесильную охранную службу. Попугал кой - кого, потом опять напился да всё забыл. И с того немного хорошего вышло. Стала эта служба несколько тише, да как потом оказалось – ненадолго.  И её обычное всевластие лишь притихло, а по-том снова ещё при Ельдибаеве будто в сильную засуху поднялась саранча.
      И был градоначальник тоже словно страдающий раздвоением личности: с одной стороны он – обычный градоначальник, что ругается да изредка грозится, с другой – будто бы и нет: сбивчиво да просто, а порой  умно говорит, как бы всё за народ, да слушает, что тот хочет, да даже стремится слушать. Но странное дело: в Умнове это раздвоение всегда вело и к чему - то хоть отчасти лучшему, чем раньше. Верно, в этом совсем немного плохого.
    Между тем умновцы постепенно пришли в себя и осознали тяжесть и дос-тоинства своего положения и народишко при Урус - Борисе на время изрядно раз-баловался: везде собирался, говорил о бунте, ругал градоначальника и его приб-лижение. Шедевровичи расплодились до неприличия. Всюду выступали с нас-мешками над начальством и самим градоначальником да про богатых и безо всякой жалости. Но градоначальник и его челядь молчали. И не было такого до сего времени. Скоморохи выступали где хотели и говорили и пели что желали. Впрочем, это мало кто слышал ибо народа там собиралось немного.
    Стали меняться и горожане: чаще им было ясно, что градоначальник и его дела всё же пусть позднее дадут жизни города много нового и лучшего.                                                          
                                                              * * *
      Так что Урус - Борис подобно Хрудыщенко и Горбодаеву, поглядывая на тра-диционно презираемые умновскими градоначальниками неуёмные западные вет-ры свободомыслия, народные бунты да погоду в умах горожах, принёс городу некое общее душевное послабление и как бы там там ни было большей части обы-вателей это пришлось по нраву. Другое дело, что с уникальной почти железной закономерностью и Хрудыщенко и Урус - Бориса сменяли градоначальники, что во многом были им полностью противоположными, а именно на деле нетерпимы в отношении к свободомыслию и считали это лишь страшным пороком, меша-ющим и их правлению и жизни города. Впрочем, на словах они этого уже не признавали. Однако же это упрямо проявлялось в их делах и часто было до крайности заметно.  К тому же у Пофигищенко был маразм, а у двух Дементиев, что будут описаны ниже – машинки, что тоже скорее своего рода маразм.
    И всё же стоило бы заметить некие пусть не слишком видные изменения, что случились или даже чуть затеплились в душах горожан особенно за времена после правления Азиза. Эти изменения не сделали город и умновцев совсем иными, напротив, вся история города течёт примерно так же тускло, глухо порой кроваво и страшно более всего покорно желанию очередного градоначальника, сложив-шемуся за столетия затхлому кулачному и острожному порядкам в городе. Тем не менее нечто связанное с тремя описанными новыми чуть необычными для Умно-ва начальниками слегка оживило души горожан, сделало их менее дремучими, волю их – не столь тупой и непоколебимой, а мнение их – более изменчивым, чем в прежние времена. Возможно, автор и  летописцы ошибаются в приведённых здесь умозрительных заключениях, впрочем, все они ничуть не претендуют на на-
личие талантов пророческих и качеств, присущих мудрецам.  Это скорее скром-ные замечания о том, что уже стало очевидным всем или почти всем.
                                                                * * *
      Следует уж не в первый раз заметить, что нечёткость и даже отдельная сум-бурность этого по большей части хроникального изложения связана и с тем, что летописцы, по чьим скрижалям это писалось, по недоброй умновской традиции не были очень аккуратными, порою писали в неком подпитии, иногда ели жирное, писали очень плохим почерком часто с перепою, порою марали сами себя и друг друга и особенно боялись цензуры и начальственного гнева. Посему нередко как обычно тратили они большую часть своих писаний на излияния обычного закос-тенелого лизоблюдия перед начальством любого ранга и чина, что в этой книге по понятным причинам не повторяется. Описания градоначальников и их приб-лижённых как и деяний горожан даётся с максимальною объективностью и не без правки летописных скрижалей, что никогда в истории города не были идеаль-ными.

     Глава 8. Окончание эпохи увольнения от войн.

     Видимо, уважаемому читателю известно то обстоятельство, что по местному обычаю манеры градоначальника точно повторяются начальниками над всеми слободами: так же они всегда орут и командуют и пугают острогом и душат зап-ретами и главное – во всём слушаются градоначальника - вот всё у них идёт как бы хорошо и спокойно. Этот обычай скорее вечен – хотя изредка в Умнове слу-чались отступления да быстро пресекались градоначальниками. И такой обычай считается навсегда и только возможным. Однако в одной городской слободе пош-ло иначе.
      Следует отметить, что  в городе особенно на юге и на востоке и после ухода из города при Урус - Борисе многих районов осталось довольно много чаще нацио-нальных слобод, что нередко изъявляли пусть не очень видимое желание жить самостоятельно. Одна из них, обладавшая залежами горючего материала, вообще вышла из подчинения центральной власти и перестала признавать власть Урус - Бориса.
    Тогда Борис, дабы возвысить себя как городского голову и отвлечь внимание горожан от  творящегося в  городе ужаса и  беззакония, их  тяжкой жизни, а более
всего  исходя из на деле бредовой но совершенно обычной для Умнова идеи «ве-ликого города» решил начать войну и быстро победить восставший пригород. Для публики это объяснялось необходимостью сохранить единство города, ибо есть еще немало слобод, населенных некоренными жителями. На том и началось кро-вавое и на деле бесконечное "Ватерлоо Урус - Бориса", по сути впоследствии сто-ившее ему власти.
     Слобода и при Азизе и до и после него отличалась буйным нравом и редким необоримым упорством, которое так никому и не удалось сломить. Как человек от сохи Ельдибаев был тупо и неумолимо уверен в таящейся в этом угрозе и не-обходимости сохранения единства оставшейся части города любой ценой и был намерен с обычным для него редкостно тупым упорством защищать это единство пусть и путём военным не считаясь с количеством жертв.  Кстати, как всегда в Умнове он надеялся на очень быструю и почти бескровную победу.                                                    
     Собрал Урус - Борис свою придворную челядь, чтобы решить как быть. Грозно сказал: Ведь и так почти все слободы отделились. Скоро от города ничего не останется !
   - Да,так. – отвечали все.
   - Ведь мы – великий город. Нельзя допускать. Да и всегда они были голово-резы. – продолжал градоначальник.
   - Негоже ! Вернуть их ! – загудели все.
   - Так и быть !
    Вызвал он плюгавого, тупого и всегда пьяного да вороватого генерала Пашу Сорокина.
    - Победим ли их быстро ? - спросил градоначальник.
    - Отец мой, конечно. За два дня и одной… двумя дружинами. Дикари, что с них взять ? Разбегутся как тараканы.
    - Ну, гляди !
    В поход собирались месяц.
     Урус - Борис с войском и свитою поехал к слободе. Ехали долго и по дороге слегка заблудились. Вошли в неизвестную явно давно брошенную слободу, где как видно случилось нечто жуткое. Поначалу долго смеялись, думая, что это и есть южная слобода, кою жители бросили, убоявшись их. Однако при ближайшем рассмотрении оказалось иное.  По всей видимости во времена Азизовы здесь была расправа  с местными  слободскими, о чём кстати  никто и  не знал. Подсыпанные
землёй скелеты с разбитыми головами и сломанными ребрами, дико открытыми ртами валялись повсюду, явно войско Азизово, имея приказ беречь патроны, по-решило всех без пальбы. Да скелеты все скорее всего женщин, детей и стариков. Подивились.
    Тут всем и Урус - Борису стало немного страшно и особенно от того, что по-няли – война здесь быстро не закончится. Думали даже вернуться,  но не реши-лись. Военначальники уже с тихим ужасом  клялись, что победа будет скорой. Двинулись далее и дошли - таки до слободы. Урус  - Борис остался на холме, вой-ско же в полной тишине строем  вышло на главную площадь. Да тут и началось со всех сторон: пальба и взрывы.
   - Поджечь всё ! – видя такое, приказал Урус - Борис.
   Войско пошло в бой, а он стоял на холме и глядел на горящую и грохочущую слободу, слушал пальбу и взрывы и крики жителей и… плакал. Впрочем, это уже ничего не тот момент не изменило. Плакал же он по общему мнению больше с обычного перепою. Впрочем, это точно не известно.
      В войне городские власти полагали победить за два дня или чуть больше. На деле же разложившееся и ослабевшее за смутные годы городское войско не смог-ло побить паршиво вооруженные отряды южных слободжан ни за два месяца ни за два года. А как потом выяснилось, и никогда.
      И глядят горожане: в той войне людишек - то наших довольно полегло. Хоть и не принято в Умнове таковых жалеть, но на сей раз наконец как - то проняло.
   - И чего ж они ?! – говорили умновцы: Обещали быстро, а конца и края не ви-дать.
    - Да ладно, святое дело и скоро кончится. – говорили другие.
   - Но как так. – говорили другие: Жили мирно и вот с чего опять война ?
    Поначалу за несколько месяцев удалось - таки сломить сопровление большей части инородцев, захватить и почти совсем разрушить главный район слободы. Однако, за один день они по - азиатски хитростью и налётом дом за домом вновь вернули район себе. Тогда, испугавшись, городской голова заключил с ними соглашение и дал право жить свободно. За эту войну и инородцы и войско, а также и мирные жители обеих сторон потеряли много тысяч, что, впрочем, для Умнова никогда не считалось ничем страшным, а вот для слободы с её невеликим населением - напротив. Да и потерпели они от умновцев за прошедшие два сто-летия ой как много.
    Нет сомнений, что градоначальник мог бы избежать этой роковой войны, од-нако же само устройство умновской жизни, где всегда не терпели инакомыслия тем паче желания жить отдельно, а одна мысль градоначальника считалась за едва ли не божью – так вот само это дряхлое и злое устройство делало такую ошибку неизбежной. К тому же на тот момент в общем как и обычно горожане в большинстве своём склонялись к подавлению слободских инородцев, что якобы должно было сохранить единство города.  Со временем стала ясна цена этого жут-кого заблуждения, да вернуть напрасно убитых невозможно.
     Меж тем жизнь города текла как бы отдельно от войны своим чередом. Имен-но при Урус - Борисе стали работать специально нанятые дошлые скоморохи, что из любого самого убогого градоначальника и само собой не бесплатно брались сделать -  на время, конечно - чуть ли не гения. Так и пытались сделать с Урус - Борисом, что был человеком удивительно  корявым, в общем из него на время вышло что - то вроде не очень трезвого ангела в начальственном обличьи. Правда, рано или поздно горожане всё равно поняли, что их оболтали, но в общем тогда это мало кому было интересно: ведь дурили всегда. Так несколько лет сидел Ель-дибаев, так далее сидели и его преемники. Тем не менее война вышла для градо-начальника боком, скорее – обоими.
                                                   * * *
      Стоит заметить, что при всех отличиях градоначальников на деле они не столь значительно различались, в сущности оставаясь год от года всё теми же: важными и спесивыми, не желающими общаться с простыми умновцами, отступать от своей позиции и менять свои решения, входить в нужды горожан, приближаться к ним, нормальным считающими лишь отсиживание в здании градоначальства да редкие обращения с балкона. К сожалению пусть с вариациями для Умнова это было и остаётся непреложным правилом. Так же было и в Глупове. Наверно, так будет очень долго.
      Да и так уж сложилось, что оттепели, понимаемые как некое просветление в умновском вольномыслии приходили в город не чаще чем раз в двадцать лет, обычно почему - то совпадая с некоторым ослаблением пьянства,  а уходили быс-тро и с редкою закономерностью. А вот холода в понимании запретов и пресле-дований народного свободомыслия всегда наступали быстрее и уходили много медленнее.
     Ельдибаев и до него Никита и Онуфрий принесли городу некое послабление полуострожных порядков и дарение свобод, что на время вызвало у ряда обы-вателей крайнее раздражение а у окружения градоначальника – страх. Впрочем, большей части обывателей это пришлось по нраву и росло всё более. Другое дело, что с уникальной просто железною закономерностию этих градоначальников сменяли другие, что во многом были им полною противоположностью ибо в отношении к свободомыслию и дарованию свобод, людям мыслящим иначе чем они, оставались нетерпимы, хоть по новой моде и не высказывали это публично. Подобное хоть и нечётко отмечают многие летописцы.
    Тем не менее пусть очень медленно менялся к лучшему и сам градоначальник и это отмечали все.
                                                         * * *
     Утверждают, что под конец правления Урус - Борис покаялся за сожжённую слободу и сильно запил. Было это будто бы так, что он попьёт и покается, снова попьёт да опять покается. Да всё твердит, что в рай ему уже не попасть.
      - Ой, не будет мне прощения ! – твердил он.
      - Да, не бойся, тебе при твоих заслугах перед церковью будет. – уверяла жена.
      - Ой, не ври, ни в какую не будет ! – говорил он и снова пил.
      Говорят, так в пьяном покаянии и помер.
                                                             * * *
    Стоит заметить, что при всех градоначальниках и тем более при Урус - Борисе Умнов оставался по большей части грязным, кривым, кособоким да плохо осве-щённым городом а зимою весь во льду. Эх, как я тогда грох… ! Некрасив кроме главных улиц да и те больше кривые и горбатые зимой во льду да чаще в грязи. К тому же город опасен более в темное время а оно тут по холодному располо-жению почти всегда такое. И так было и есть и мало что менялось да и меняется ныне.
    Поначалу немного принесли и реформы Ельдибаева. А тем временем пок -лонение мамоне продолжалось. Передел денег, имущества и убийства потихоньку затихали просто потому, что нечего было больше делить и некого из непокорных денежных купцов убивать. Урус - Борис победил на выборах, где ему приписали не меньше половины голосов, да тут  было и обрадовался, но случилось денежное извержение, когда местные деньги вдруг сами по себе начали уменьшаться в цене
перед иностранными, а цены за пару месяцев снова пошли в галоп как в начале его славного правления.
     Немало было в Умнове бед, но такой за его историю не случалось. У Урус  - Бориса случился новый сердечный удар, к тому же он как всегда неумеренно пил и всё это было очень заметно. Изрядная тупость и убогое управление градона-чальника высмеивалось всеми. Тут - то уже обычные для Умнова  советчики – скоморохи и сказали ему, что хорошо бы уйти самому, причём мирно, найдя не совсем тупого преемника, кто не привлек бы прежнего правителя к суду. Так по сути началась в жизни города новая по слухам великая и чуть ли не вечная "эпо-ха" -  Дементия Туткина.
     Происходил он из приморского района города, никакого благородного про-исхождения не имел, родители его вышли из деревни, из бедного дома с крысами и клопами был и их сын. Но он хорошо усвоил, что лучше быть возле охранного отделения или иной важной части власти, правильно делать карьеру и выслужи-ваться перед теми, кто у власти или должен к ней придти.  
     По слухам был он и рядовым осведомителем в охранном и тайным агентом в иностранном городе, где шпионил за инородцами, и важным чиновником в своем районе, где работал с Сульчиком - одним из самых видных сторонников Урус - Бориса. Стал и начальником охранного отделения всего города.  Нашли его как обычно по  - умновски впопыхах, так как просто надо было что - то найти. Вот этот не глядя на невзрачную внешность и отнюдь не великий ум и подвернулся. Возможно понравился он Урус - Борису тем, что вышел из охранного, работал с Сульчиком и имел какие - то связи в разных местах, что был молчалив и всегда предан тому, кому обязан, что пил только пиво, что не был старым и выглядел моложаво. Говорили и то, что эта мысль пришла к Ельдибаеву лишь с сильного перепоя. Странно, но чаще слухи в городе на поверку оказываются наиболее со-ответствующими истине.    
                                                                   * * *
      Найдя приемника, Урус - Борис начал слёзно уговаривать его, ибо править почти развалившимся и склонным к бунту теперь довольно вольнолюбивым горо-дом хотели немногие. Дементий не сразу согласился, настаивая на усиленной поддержке со стороны казённых скоморохов – политсоветчиков и большой госу-дарственной  финансовой  подмоге. В том  Урус - Борис дал ему  полное согласие
как и Дементий дал согласие не привлекать преемника за содеянное ни при каких условиях. Впрочем, всё это как обычно лишь по слухам.
     Любопытно, что Урус - Борис впервые в истории города появился перед наро-дом и сам объявил о своем уходе, отчасти даже и покаялся. Сие было воспринято с облегчением, ибо полупьяную рожу сердечного калеки, по общему тогдашнему мнению испоганившему жизнь половине города и ответственному за гибель десятков тысяч горожан и мучения множества других большинство на тот момент уже и видеть не могли. Так и ушел городской голова по сути с позором как, кстати, и почти все начальники, что были до него.
    Впрочем, со временем история как и в случае с Никитой да и с Горбодаевым постепенно изменила общее мнение о нём как обычно многое властно и неза-метно поставив на свои места и по всей видимости не ошибившись ибо время да-же и в Умнове чаще всего – лучший судья.
                                                          * * *
      Следует заметить, что по мнению многих Салтыков, что работал под псев-донимом Салтыков - Щедрин, в его знаменитой книге об истории Глупова отра-зил некоторое презрение к глуповцам. А ведь пусть и отчасти есть за что.
     Тем же явно страдали и летописцы, с чьих скрижалей и писано это произве-дение. Ведь и правда: умновцы как и глуповцы были и остались людьми довольно тусклыми и тёмными, чаще до крайности и ко всему терпимыми, покорными судьбе какой бы она ни была. Уважают якобы по урождённому праву назначен-ных градоначальников и их окружение какими бы убогими они ни были. Жизнь свою считают предопределённой и они будто бы ничего в ней изменить не спо-собны. О том и писал Салтыков и это почти не меняется. В общем не отходит от этой оценки и последний из авторов, посвятивших свои листы данной неблаго-родной теме.
    Соль же скорее не в том, чтобы выискивать во всякой малейшей критике воз-можно неизбежные крупицы заслуженного презрения, а в том, чтобы всякое дос-тойное презрения чувство, медленно шаг за шагом но неуклонно искоренять.
        
      Глава 9. "Стази" и два Дементия Варламовича.

      Нужно отметить, что подобно одному описанному писателем Салтыковым - Щедриным случаю в истории города явился градоначальник, оказавшийся со-вершенно особым. Как скоро  выяснилось – впрочем,  это до сих пор  никем абсо -
лютно достоверно не доказано - имел он в голове некоторое особое немецкое устройство типа "механического органа", явно в связи с этим хорошо говорил по - немецки и по имени устройства получил прозвище "Стази". Но, главным было то, что действовал этот правитель всегда и строго согласно порядку, диктовавшемуся этим особым механизмом и соответственно мнениям начальства и окружающих его чиновников. Таковым был Дементий Варламович Туткин. Сами летописцы не могли скрыть смутного и вместе с тем немалого чувства страха, приступая к опи-санию жизни и деяний Туткина, то же может сказать и пишущий эти строки ав-тор.
     Как всегда горожане внимательно следили за тем что делает и как ведёт себя новый градоначальник, наивно полагая, что от этого полностью зависят и благо-состояние и спокойствие города, разумеется, ожидая изменений к лучшему.
      А был он человеком совершенно скорее до неприличия обычным и то, что на-зывается, заурядным.
     Ввиду этого очевидно и было установлено означенное устройство под наз-ванием "Стази". Приспособление стоило недёшево, но город не так уж беден.
     Одевался Туткин в мундир военного образца непременно серого или черного цвета и чёрные сапоги, что были с очень острыми носками словно целились в кого - то. Волосы буйные и даже слегка вьющиеся тоже были почти пепельные и глаза серые.
       На лице его никогда даже по слухам не проступало никаких вопросов: напро-тив, во всех чертах просвечивала солдафонски - невозмутимая даже почти машин-ная металлическая уверенность, что все вопросы давно с ответами.
        Обычной его фразою, введенной в устройство, видимо, немцами было "Не допускать ! ". Впрочем, фразу эту он произносил нечасто, однако весь образ дей-ствий градоначальства свидетельствовал о том, что непублично то есть для ок-ружения фраза эта звучала ежедневно. Впрочем, в устройстве Стази были и дру-гие, более интеллектуальные, например, "Буду быстро» или «Да пусть они удавятся»  и тому подобные шедевры, явно давно уже кем - то когда - то произне-сённые.  Эти фразы вводились в устройство его советниками и благодаря записы -
вающему механизму легко воспроизводились в нужное время. Устройство поз-воляло также составлять и более сложные фразы, кои, впрочем, уже обычно верно больше по старости механизмов и бедности смазки давались с трудом. Поэтому обычным для Стази было довольно долгое молчание и "эканье",  "мэканье" и про -
чие способы затянуть время. При сложных грамматических и лексических кон-струкциях машина иногда слегка перегорала и порой несла полную чушь, путала фамилии и всё такое.  Утверждают, что порой от головы чуть несло гарью.
    Было и немало других презабавных примеров. Впрочем, устройство оказалось много лучше, чем голова одного из предыдущих помошников градоначальника по имени Беломырка, все до единой фразы которого разошлись на анекдоты. Так, устройство нередко сбивалось на немецкий язык, что, впрочем, в газетах не печатали. Следует предположить и то, что и думал Дементий Владимирович с помощью означенного устройства только на немецком языке, что, кстати, дока-зывал весь прусско - солдафонский почти машинный образ его действий за время градоначальства. Порой устройство несло сплошной поток грубых шуток, тогда градоначальника старались побыстрее увести прочь.
      Особенно плохо Туткину давалось чтение речей. Тут как ни странно машинка была бессильна. Азиз как - то пусть плохо, но умел. Хрудыщенко порой по - простому и даже топорно говорил и без листа, часто с немалым выражением, благо было, что сказать. Пофигищенко читал скучно и нередко переходил на не-ясный язык, но и он делал это довольно свободно и порою шутил. Горбодаев и Урус - Борис читали с выражением и нередко шутили и без листа. Туткин же читал так будто его в церковной школе экзаменуют на качество чтения, всегда смешно напрягался и морщил лоб. От себя же говорил короткими фразами и сыпал старыми шутками и всё это явно тоже ввиду наличия машинки в голове.
      Известно, что поначалу в машинку планировали заложить не более тридцати  фраз и слов вроде: «В рабочем порядке.», «Недопустимо !» и «Да я вас !». Утвер-ждают, что в общем где - то так было и раньше, когда машинка служила для предыдущих руководителей. Но потом решили, что этого мало и запас фраз и слов серьезно увеличили.
      Солдафонские бородатые шутки градоначальника, что он частенько выдавал, поначалу очень нравились народу и Туткин сам просил, чтобы их внесли в прог-рамму машинки побольше. Но это быстро надоело, хотя их часто меняли.
   Полагают, что обслуживанием устройства занимался отдел, который постоянно готовил и вкладывал специальные программы, другой еще больший отдел занимался работой по улучшению впечатления народа от градоначальника. Таким образом почти механически определялось управление городом.
      По слухам – впрочем, как утверждают, довольно точным – машинку  создали немцы по заказу умновского окружения градоначальника и она по сути была детищем некого неведомого незримого бюрократического чудища, кое сотни лет господствовало в канцеляриях умновского градоначальства. Впрочем, и не только там. Облик и сущность этого жутковатого существа объединили устремления чисто чиновничьи и вместе с тем желания умновской охранной службы и войска. И сочеталось в том устройстве обычное для города чрезмерно практическое отно-шение к жизни  и на деле полное безразличие к жителям и тому, в чем они нуж-даются.  Иначе говоря, то было чудище, из - за которого как многие считают по большей части и вся городская жизнь столетиями шла так гадко с запретами да острогами, палочками да бунтами, голодом да мором, бедностью да бесправием, водкой да кислой капустой.
     Впрочем, в наличии сего чудища некоторые летописцы не уверены, а неко-торые напротив. Автор по немалому опыту своей жизни полагает, что это скорее верно, чем нет. Хотя надобно отметить, что никто то чудище «вживую» никогда не встречал, тем не менее пострадавших от него очень и очень много.
    Тем не менее автор убеждён также, что, если даже устройства и нет, оно су-ществует как бы в мыслях, идеях и общем духовно - воздушном состоянии на-чальственного мышления, что как ни странно всегда определяет жизнь любого современного города по крайней мере в наших родных пределах. Из сего можно заключить, что, если машинки и нет, то она как бы всё равно существует. И вряд ли этот факт можно считать парадоксальным ибо такова вся умновская история и в общем история любого такого же города, где общее сознание жителей есть вещь довольно неясная, пока в полной мере не сформировавшаяся и подчиненная об-щим чаще импульсивным стремлениям и командам начальства.    
      Самым же любопытным моментом в этой истории является факт, что ма-шинка по мнению специалистов была создана при Азизе или даже ранее и пред-назначалась  именно для  выполнения функций, заложенных ещё  в то время. По -
сему ждать от неё чего - то совсем нового и существенно лучшего не прихо-дилось, скорее наоборот – она могла лишь вернуть город в те давние времена. Кстати, несмотря на древность в том числе техническую чаще всего служили эти машинки вполне исправно.
     Градоначальник был с большими нарушениями выбран самим городом, въехал в него на белом коне и сравнительно долго вел себя  довольно тихо. Исключением
стало повторное за последние годы полное сожжение означенной выше южной слободы, что захотела расширить свою независимость в пределах соседней тер-ритории. Притом были упразднены и потом убиты все её руководители, кроме одного, который сумел скрыться в аглицком городе и не был, естественно, выдан умновскому начальству.        
      После этого Туткин не без гордости носил лавры победителя, что при нали-чии самой большой на континенте армии было ничуть не удивительно.
      Градоначальство Туткина шло всё более сумрачно как продолжительное и блестящее больше по части внешнего лоска. Туткин ввел в употребление стринги, бермуды и немало других как потом выяснилось не очень нужных вещей. Впро-чем, есть точка зрения, что это и есть его главные достижения.
     Он опять же замостил базарную площадь и хотел засадить третьим рядом бе-рёзок улицу, ведущую к присутственным местам. Этот вопрос особенно мучил градоначальника и его окружение. По несколько раз в год возвращались, но никак не могли решить. Начинали с этого все совещания и часто этим заканчивали. На-конец решили обсуждать березки только раз в месяц: но на деле получалось чаще.
     В целом же всё было как раньше.
     Сам Дементий был выходцем из охранной службы, эта могучая организация при нём стала по своему влиянию примерно как в Азизовы времена и её начальники были поставлены старшими над слободами и повсюду всё вело туда и не было для многих граждан покою, хоть и как при Азизе без конца по острогам их не совали. Впрочем, такое отличие видимо было единственным. Всесилие этой службы затмевало влияние таковых во всех иных городах и всех частях мира, да и не везде такие службы существовали и существуют.
     Все эти действия происходили с обычной для города казённой последова-тельностью и чиновничьим упорством, то есть не были чем - то новым, являя мо-жет  быть  всему миру  пример  очередного   возобладания  умновского  казённого
мышления над вялыми ростками народного свободомыслия. Но новое время тре-бовало иного оформления обычной для города чиновничьей и охранной власти.
      Для начала по новой моде стали создавать более - менее постоянную органи-зацию по поддержке градоначальника из его окружения, чиновных, охранных, купчишек да прочих приближенных людей, чтобы с ней можно было проще упро-чить власть  Туткина или иного,  на  кого падёт  выбор. Создали,  назвали  единым
городским собранием, символом выбрали кабана, лидером - одного мужика со смешной фамилией, а на деле - Туткина.
      Решил Туткин с его окружением также на деле устранить выборы градона -чальника и старших по слободам, да как - то не сразу, ибо сию явно ведущую к свободе новацию многие могли и не поддержать: по форме же выборы будут сох-раняться. Определённая сообразная времени гибкость видимо всё же, видимо, бы-ла заложена в программы машинки. Впрочем, на этот раз по большей части обош-лось без острогов. На деле же просто выбирали самого Туткина и нужных ему людей, хотя как это делалось – мало кто понимал.
     По уже старой заведенной ещё Никитой традиции всё переделывать одно вре-мя более для вида думал что - то сделать и Туткин: взялся было за дороги да улицы – ногу сломишь какие плохие. Взялся также за городовых – берут и дерут-ся, пьют и матерятся – а ничего не сделать. Думал взяться за начальников, бога-тых да за войско. А всё забыл. Да так всё и осталось. Хоть писали проекты в сто листов да порой делали возле Умнова на дорогах ремонты. Недолго продер -жались – всё поразвезло.  А богатые только богаче стали. Кстати, и подати им сде-лали как всем, хотя и по России и в мире такого больше нигде не было.
     Принятые при градоначальнике новые законы были всё более по запретам да по ограничениям.
     - И поболее запретов и острог чтоб в законах непременно. – говорил градона-чальник своим подчиненным: Без строгостей с ними и сейчас никак нельзя. Хоть и не очень. И в лес не пущать, а то пожары потом от них.
    Машинка жужжала и щёлкала.
    - Пренепременно - с пропишем. – шаркали они.
    - Да чтоб не очень заметно было.
    - Придумаем - с.
     Был Туткин званием штаб - майор, хоть никто его отличий никогда не видел, а по слухам был он из низших унтер - офицерских чинов и по форме и главное - по духу. Всё его поведение и шутки и стиль правления явно выдавали капрала. Впро-чем, возможно это шло от машинки в голове и скорее она была рассчитана на Азиза, что воспитанием и до капрала не дотягивал, как ясно было, что и готовил её  к использованию кто - то вроде капрала, причём скорее в некотором подпитии.  Впрочем, об этом сильно не распространялись.
     Новый градоначальник как и в свое время Азиз и Пофигищенко - хоть те и недолго - проявил чрезвычайную хотя и своебразную активность: он плавал, ле-тал, ездил, скакал, нырял, стрелял в диких зверей, боролся и даже изображал редкую для Умнова птицу причем с завидной регулярностью. Многие скорее  так и не поняли зачем, хотя большинство разумных горожан догадалось, что такой спектакль может некоторое время нравиться народу и стало быть желателен.
      Занялись и укреплением "горизонтали власти", то есть на деле везде ставили своих преданных до костного мозга людей, от Туткина из его района, из охран-ного или других посволочнее тоже лояльных. Кстати, ведь и все прежние градо-начальники делали точно так же: всегда тянули своих.
      Тут потрудился сам градоначальник. Начертавши прямую линию, олицет-ворявшую некую «горизонталь власти», он задумал вместить в ней весь видимый и недоступный взгляду мир умновского существования. Горизонталь должна была стать основой жизни города и её главной целью. Впрочем люди сведущие или догадывавшиеся о наличии немецкой машинки ничуть не удивлялись этому, ибо для технического устройства «грубопрямолинейный» образ действия обычно является и единственно возможным.
      В общем горизонталь как главный властный стержень явно была унасле-дована и от Азиза и от Пофигищенко и менее от Урус - Бориса да в общем и от всех прочих правителей. Без неё градоправление как бы ничего не значило, она как всегда сияла своим великолепием и прямотой, стальным бюрократическим совершенством и была по - своему неподражаема. Но лишь у этого градоначаль-ника скорее со времен правления в Глупове Угрюм - Бурчеева эта линия достигла высшей степени своего совершенства, господствуя надо всем и всем давая указа-ния как следует жить и во всех ситуациях действовать. Утверждают, что горизон -
зонталь олицетворяли солдатская выправка самого Туткина и его удивительное умение всегда ходить точно по прямой.
       В - третьих, начали пускать обычный туман. Во всех газетах и листовках на улице - один Туткин и его "добрые" дела. То он на коне, то на коляске, то на ко-рабле, то на воздушном шаре, то среди горожан. В общем, запудрили народу мозги не хуже чем при Азизе или Пофигищенко, причём за народные же деньги. На деле же почти ничего хорошего не делалось. В городе жилось примерно так же плохо, хотя из - за очень быстрого роста цен на добываемые горючие материалы  можно было много лет делать вид, что всё это из - за блестящей работы Туткина.
   Надо отметить, что дошлые скоморохи на казённом содержании, что при Урус - Борисе только начали жульничать, при Туткине расплодились до ужаса. В умении дурить горожан на государственные денежки они достигли невиданных доселе высот. Впрочем, горожанам этот по сути старинный спектакль постепенно стал надоедать.
     Реальной властью в городе как и при Азизе стало охранное отделение Тут-кина. Оно всё решало и за всем вседневно следило. Членство в нём открывало любые двери и давало любые права. Потому туда все и стремились. Суды же всё решали по его указанию, даже правосудие по имени самого известного из кар-манных судов стали называть Сабманным. Однако ж в остроги сажали куда мень-ше, чем при Азизе и били людишек много реже и тише:  всё же времена немного не те.    
      Собрание граждан города, что призвано было издавать законы, стали собирать почти только из охранных пусть как бы бывших людишек да жирных котов, что, напуганные посадкой одного из самых видных недовольных купцов, сидели тихо да поддакивали, если конечно приходили на заседания, что было очень редким. У простых людей денег на вступительный взнос в это собрание не было и быть не могло. К тому же законы и решения собрания, которые не нравились тайному приказу – а изредка такие принимались - на деле не выполнялись. Так что гра-доначальник ходил туда с шоколадной речью и то лишь на открытие.
    О собрании простые люди уже стали забывать. Кстати, и выборные ходить туда почти перестали, иногда в зале собрания почти никого не было. Пошли разго-воры,  чтобы и вовсе  собрание закрыть, а  в  том здании  пить  и играть  в карты и
бильярд.  Всё было почти так как при Азизе, когда формально существовавшие выборные собрания вообще ничего не решали.
     Как обычно по указу градоначальника все почётные граждане и особо купе-ческие раз в месяц собирались на молебен более во славу горючей жидкости и во избежание её исчерпания.
    Кричал: На колени !
    Что уже и не делалось. Впрочем, Туткин делал вид, что не замечал.
    Вместе с градоначальником воссылали хвалы горючей жидкости, газу, господу и прочим благам его. Так же как и ранее кричали «Любо !». Однако до крови бились уже только самые денежные. Прочие более молчали. Да и сборы такие бы-
были все реже. По окончании собирались пожертвования во пользу города.  Не посещавшим же сей молебен стоило опасаться, впрочем, таковых почти не было.
     Однако постепенно градоначальник заметил некое изменение: серая почти однородная масса горожан, что ранее была как бы лишь грязью или пылью стала чуть иной. Что - то в ней стало немного светлее и будто движение какое причём всё вверх да в сторону. Словно даже иногда бурно дышит будто в той грязи или внутреннее движение как трясение земли или волнение или даже чуть вскипает.
     - Они всё же пока думают. Опасно. – думал градоначальник и только открыл рот, чтобы пугануть, да передумал: А всё равно как всегда ничего не будет. – ре-шил он и как обычно маршевым шагом пошёл к себе: Да и охранное не подведёт. Скрутим ! Начнём общую проверку завтра.
     Но тут машинка забарахлила. Так и забыл.
     Говорят, были призывы как и при Азизе броситься с обрыва ради градона-чальника. Да как - то уже и ни одного желающего не нашлось. Больше только смеху из - за этого было.
     Похожая на средневековую охота на ведьм, что во времена послеазизовы почти прекратилась, при Туткине вновь пошла в гору с быстро окрепшей почти Ази-зовой силою. Мало того, что и сам он был выходцем из охранки, так и почти все приближенные тоже. Да и возможность поживиться за счёт теперь уже немалого имущества «ведьм» вновь порадовала многих. Правда в отличие от времен Азизовых до смерти доводили крайне редко, чаще ссылали в остроги да, явно почитав средневековых книг, травили  ядами разного происхождения. Впрочем, говорили, что тоже пострадало немало.
   И опять начали врываться в дома и находя там «Приготовления консервов на зиму» или «Уничтожение ядами вредных насекомых» хватали и тащили человека к градоначальнику на предмет не бомбист ли он какой тем паче из южной сло-боды. Книги же сжигали. От него тихо требовали откупаться, что обычно и дела-лось.
    И постепенно многие горожане поняли, что происходит.
    - Ведь всё от горючки жиреют да газу. – говорили мужики: Более - то в ём ни-чего. Наши фактории почти  все развалились, нам погано. Токо и держатся при ём на горючке.
    -  Да ладно, всем при ём ничего. – говорили другие.
    - Где всем ? Евонным дошлым помошникам да жирным котам, охранным да войску. Начальники все пухнут как обычно. Нет и не будет в Умнове хороших начальников ! Всё как при Левонтии.
    И подрались бы, да тут колокол зазвонил.
     И, правда, всё пошло как раньше.  Как и при Азизе и Пофигищенке особенно успешно украшался расцветающий прямо как цветок образ градоначальника. Изо-бражали будто бы он постоянно дотошно обходит весь город и общается с простыми горожанами, хотя все сведущие знали, что почти никуда он не ходит, а в разговорах с ним - только специально отобранные люди. Но большинство наро-да в это всё равно верило: ведь эти новости размножались в листовках и газетах в великом множестве, а простой народ привык, что когда  новости от государства – это правда. На размножение же листовок и газет денег от горючей жидкости как раз хватало. Но всё же это настолько было похоже на убогие времена Азиза и Ле-онтия, что постепенно часть горожан сильно усомнилась.
      При Туткине как и в старые времена стали как никогда расхваливать и город и народ, говоря, что они – лучшие в мире. Будто все им в подметки не годятся, а бедность – так она есть везде и остатки её мы скоро преодолеем. И всё это как обычно ставилось исключательной заслугою градоначальника и его окружения. Подобное обычное умновское убогое имперское чванство было обязательным для города и при Азизе и при Пофигищенко, впрочем, и в этих двух случаях всё это не дало ничего кроме жертв и огромных трат на помощь другим «дружественным» городам, содержание войска и охранного, производство оружия и прочего на деле ненужного товара.
     Точно как и во времена Азизовы и Пофигищенко снова расползлись как грибы по хорошей осени повсюду бесчисленные лизоблюды Туткина. Наград они ему теперь больше не вешали, а вот картины рисовали, бюсты лепили и хвалили его как только можно доходя иногда до «посланник божий».
     Стали даже утверждать, что Туткин чуть ли не бессмертен,  что может править сколько угодно. Для подтверждения же всё время рассказывали как он умеет бо-роться, плавать, кататься на лыжах, какой умный и простой, врали, что совсем не пьёт. Про машинку же в его голове только молчали.
    Как и при Азизе начались переименования в честь Туткина, пошли его иконки, картины, песни и легенды о нём. Единственно – пока не появилось памятников. Так потихоньку и шло и казалось что не будет тому остановки.
     И как и в старые времена градоначальнику это точно нравилось ибо если бы нет – так он же не немой: обязательно бы что - то сказал.
   Отстроили и южную слободу пусть в центре и более для вида  – благо денег бы-ло немеряно. Впрочем, серьезно опасались как бы её в результате возникновения новой войны не разрушили снова.
     - Ведь они никогда не примирятся. – говорили одни.
     - Да и деньги - то наши как всегда уходят. – вторили другие: В любом случае они могут потом опять отделиться.
     - Как всегда тратим зря !
     - В Умнове опыт никого не учит. История тут только, чтоб ошибки повторять.
       Всё повторялось как раньше. И как при Пофигищенко не стали говорить о го-родской бедности, хотя её ой как хватало. И бедных было полно и живущих в убогих трущобах и бездомных и нищих и призжих с юга, что строили город и жили почти как бездомные часто на улице и в лесу как вшивые собаки. О бед-ности говорить для власти стало невыгодно – словно бы она неспособна тут что - то улучшить. Однако, народишко опять это заметил. Сам Туткин ездил лишь с охраною да шиком в черных экипажах на лучших вороных, с народом тем более беднотой не встречался вовсе.
    И многие стали говорить, что всё в Уменове становится точно как при Пофи-гищенко, а что - то похоже и на Азизово время.
    Всё больше стало поклонения Туткину почти как Леонтию и где - то даже как Азизу. Войско и полиция в том  же почёте и охранное жило лучше всех.  Всё дер-жится на  горючей жидкости  и газе, а обычные  фактории работают  очень плохо.
Разговоры о величии города не смолкают целый день, а война на югах не кон-чается, народу же врут, что там всё нормально. Встречи градоначальника с горо-жанами – убогий спектакль, а хорошо живут лишь начальники да купчины. Не-довольных пусть редко – в острог или выселяют, а Азиза вспоминают всё чаще. Вольности более на словах, а газеты да скоморохи почти все под власть и градо-начальник уж явно будет править пока не помрёт. Дороги не ремонтируют, а на селе – полный беспорядок и бедность. И стали эти сравнения всё чаще и всё боль-ше горожан грустно соглашалось с этим.  
     Однако же при Туткине Шедевровичей по острогам как - то держать почти не стали и не кидали их с раската и не топили. Многие отмечали это как радостное явление. И всё же на пятом году царствия Туткина стали просто не давать им ниг-де выступать и почти перестали их писания дозволять. Точнее, разрешалось это только в тех местах, что были и вовсе невыгодны в смысле популярности. Оди-нокие голоса Шедевровичей все же пробивались содействием особого инос-транного механического устройства под названием Интонет. И это устройство стало по слухам сильно досаждать двум градоначальникам. Однако запретить они не решились: как бы немного не Азизово время.
                                                            * * *
    Стоит заметить, что, несмотря на наличие машинки, градоначальник всё же мог и думать и принимать решения. Как и все градоначальники знал Туткин, что го-рожан надобно держать в узде, всегда указывать на их место, что и делал. В об-щем в отличие от некоторых прежних начальников тут в сходстве сомнений не было, просто время чуть изменилось и бросать с раската да по острогам стало нес-колько не по времени. И открыто выступать за это градоначальник уже не решал-ся ибо такое во всём мире выходило из моды.
    Злые языки утверждали,ч то Туткин почти всё перенял у Пофигищенко - в час-ти пустой болтовни, показушного действа и реального бездействия, у Азиза - в части общего духа правления, выявления зачинщиков беспокойств и охоты на ведьм, других силовых действий, обычных для города, отчасти у Урус - Бориса - в части ухода с поста – только мнимого - и подавления слобод в желаниях отде-литься и бунтов противостояния законной власти. Так это или нет – покажет ис-тория города, впрочем, как уже замечено, слухи здесь чаще выходят как истина.
     Как и все градоначальники Туткин особенно умилялся на войско, что остава-лось первой после охранного «священною коровою», то есть особо отмечалось и снабжалось также более иных. Требовалось  оно больше для престижа нежели для
настоящей обороны ибо никто в то время нападать уже не собирался и войны  почти всюду прекратились. К тому же в случае чего градоначальники могли на это войско опереться, что Урус - Борис не раз и применил. Да и Туткину с его бес-прерывными столь любимыми им войнами войско нередко явно было очень даже нужно.
     Тень Азиза, что посещала всех градоначальников, в правление Туткина просто даже почти перестала исчезать. Она постоянно вилась за ним и явно что - то на-шёптывала, так что многие утверждали, что видели её. На сей раз наползала она часто и нависала особенно зловеще как большая серая туча, что охватывала чуть ли не всё в  воздухе. Утверждают, что она пугала всех  обывателей и порой самого
Туткина.  Казалось бы, как эта тень могла повлиять на действие механического устройства в голове градоначальника ? Однако же по всей видимости согласно многим фактам была некая тайная связь, что никто объяснить не в силах. Корни этого явления нам до сих пор точно неизвестны. Вновь думающим людям ста-новилось жутковато. Опять горели леса и тень смешивалась с дымом в единую тёмную массу, что порой закрывала весь город и не давала ему дышать.
    Тень Пофигищенко тоже было взяла манеру посещать градоначальника скорее всего из особого сходства между ними и доброго к Туткину расположения. Впро-чем, появление этой тени отмечали мало и считалась она сонною и малоинте-ресною и верно по лености своего обладателя ничего не достигала, более спала в явном подпитии.  
    И будто видели их самих – Азиза и Пофигищенко – в совершенно натуральном виде только в тёмное время дня и не очень чётко. И шли они по двору градона-чальства оба в сильном подпитии, а потом пошли к Туткину, окно которого было освещено, и долго говорили и пили с ним.
    - Да они были настоящими. – утверждал свидетель: И копыт с рогами и хвостов и дыма как у привидений я у них не видел.
    - Тебе показалось. – говорили все: Или пьяный был.
    - Не пил я. Ну, значит, это мираж. – говорил он и уходил.
    Кто - то и правда видел тени Азиза и Пофигищенко вместе с Туткиным на об-щем шабаше ночью в кабинете  градоначальника. Впрочем, за  серыми занавеска -
ми обознаться было легко. Хорошо были видны и слышны лишь прыгающие и поющие тени.  Несколько странно, но слух о шабаше быстро разошелся по городу
и верили в это удивительно легко. Этот слух можно считать из непроверенных и неправдоподобных, тем не менее доверие к нему не спадает и ныне.
     Утверждают, что именно от посещения этих двух теней и пошли почти не-прерывные войны, подавление недовольных жителей, новые нападки на западные города, новые и новые запреты да и прочие мерзости совсем в Азизовом стиле.
     Между делом как и при Пофигищенко потихоньку взялись за «доброе имя» Азиза. Ведь Туткину и его окружению пришлось использовать то же, что и Азиз: войны, пустую болтовню, мнимое имперское величие города, сажание по остро-гам, бесконечные запреты и охоту на ведьм, бюрократию да увеличение армии и полиции, тот же культ Туткина что и у Азиза. И поначалу народишко в общем обрадовался ибо Азиз с  его живодерством  стал уже  забываться, а более помнили
про силу и вроде бы одоление проблем. Однако же дело шло не очень: быстро стало ясно, что хорошего от того повторения выйдет крайне мало, а вот запреты растут как грибы. Теперь народ стал поумнее да памятнее: портреты Азиза на улицах рвали, мазали помидорным соусом и открыто протестовали.
     Было это не так чтобы всеобщим, скорее редким, основная масса горожан всё же хорошо отзывалась и об Азизе и о Пофигищенко и о Туткине, но похоже, что в Умнове наконец - то навсегда установилось правило, что нельзя долго называть чёрное белым.
     Известный умновский скоморох на казённом содержании, умудрившийся при-близиться ко всем градоначальникам начиная от Хрудыщенко, Микита Хинамков даже написал «Мартиролог умновского либерализма», однако это творение, как бы знаменующее закономерную пусть неполную гибель всех местных свобод и воцарение как бы новых механического чиновного единообразия и единомыслия, лизоблюдства и тихого подавления вся и всего, не принесло славы ни Туткину ни его окружению ни самом Миките.
     И сам Туткин и его окружение вне всякого сомнения понимали, что горожане после Азиза почуяли опасную и бунтовскую страсть к свободам, потому надобно их прижимать да дурить поболе дабы не опамятовались и не указывали на него пальцем. А, ежели не согласятся, так и худшее учинить. Впрочем, считают, что они знали это всегда.
                                                            * * *
   Ещё и Салтыков - Щедрин удивлялся уникальному слиянию в глуповцах ра-болепного и непоколебимого поклонения  воле начальства  с исступлённым лизо -
блюдством, самобичеванием и при том чаще искренним чинопочитанием в том числе в отношении к наиболее убогим и самым безжалостным из своих началь-ников.
   И в Умнове всё это никуда не исчезло, хотя скорее и не стало глубже в душах горожан, но сохранилось примерно в тех же масштабах у множества жителей, ос-таётся и по сей день едва ли не самой важной и заметной удивительно стойкой чертой общего городского сознания, скорее останется ею ещё сотни лет.
    Выжечь - вытравить, вырезать с корнем это убогое чувство вряд ли кому - то удастся скоро, вернее всего оно постепенно исчезнет само очень медленно, тя-жело с кровью и харканием, постепенной смертью всех его носителей, но неук-лонно и неизбежно.
                                                                    * * *
      При Туткине как и при Леонтии купец и кормящийся у него поборами чи-новник гребли деньги лопатами, простому же народу доставались остатки. И пос-тепенно как обычно это стало понятно всем, так что народишко потихоньку начал бунтовать. Это недовольство не было таким открытым как раньше: с раската и в реку уже не бросали, однако же порой писание частушек да их рассказывание переходило и в открытое действие на улице и где угодно. Медленно, но как всегда верно это становилось всё более частым и скорее всего была в том некая неясная может даже природная закономерность, что и в Глупове как - то очень слабо, роб-ко, но в последние время всегда пробивала себе дорогу.
                                                                 * * *
       И в общем за столетия истории сложилось такое мнение, что в Умнове наи-лучшим правлением было и всегда будет то, которое пролагает свой серый путь через бесконечные запреты да остроги да мордобитие да всевозможные иные обычные пресечения. Ибо невозможно в этом городе управлять иначе как таким способом. И это будто бы мнение большинства горожан и всех градоначальников.
    А как бы оно и действительно так: только народишко по местному обычаю нач-нёт бунтовать трезвый или пьяный или частушки против властей сочинять сверх  всякой меры, так зачинщиков – в острог, а всем остальным – кутузка, штрафы да что - то похожее. Ведь только так всё и успокаивается. Всегда затихали, хоть подмечено, что в последнее время горожане  стали побойчее и  смелее высказыва-
ют своё недовольство против начальства и порядков им учиненных против жадных  купчин и   других властных  стоящих сверху более  благодаря деньгам да
блату. Да и градоначальники по западной моде стали меньше сыпать людишек запретами и по острогам. Хоть в общем всё пока примерно так же как и сто и сто пятьдесят лет назад при господине Салтыкове. И по всей видимости будто сог-ласно общему мнению только так Умнов и способен жить, когда градоначальник держит крепко и пугает да народ сильно от того сильно не бунтует. И говорят, что эта максима неколебима как греческая аксиома, что не нужно доказывать.
                                                            * * *
     Тут странным образом вновь явился автор книги о Глупове Салтыков.
    - Как он похож на моих градоначальников ! – простонал автор: А ведь сотни лет прошло и что в общем изменилось ? И всё же Умнов чуть не тот.
                                                           * * *
    И многие стали замечать, что Туткин чем дальше, тем больше становится по-хожим на Пофигищенко. И править он явно собрался пожизненно и везде рас-ставил своих и с их помощью управлял и так же любил поклонение в формах портретов и бюстов и прочего обычного для города убогого лизоблюдия, он че-ловек  в общем до ужаса простой и речи его всё более несвязные и пустые, то есть постепенно пусть медленно превращается в ту же говорящую мумию, над которой все потешаются. И так было при Пофигищенко и в общем так же при Азизе и где - то так же при Урус - Борисе. Но тот ушёл сам.
      В то же время люди знающие не без оснований считали, что Туткин сам ни-чего кроме подписей документов и простых разговоров да несложных решений осилить не мог. Собравшиеся вокруг него дошлые люди готовили специальные программы и закладывали их в его машинку, отчего "Стази" мог производить впечатление обычного человека. Хотя всё же было заметно, что действует ма-шина, пусть старая и ржавая, но сложная и хорошо обслуживаемая. Устройство позволяло даже, если нужно, в разговоре или в интервью или же во время встречи с народом и журналистами вставить какую - то давно забытую забавную фразу или шутку, так что создавалось впечатление, что это не машина.
     Утверждают, что действие  машинки осуществлялось с помощью обычных ме-ханических ухищрений: валов, рычагов, колесиков, часовых пружин. Так что да-же  иногда  было заметно, что  градоначальник замирал или  начинал говорить  не
по - писаному, двигался с замедлением и толчками как результат того, что у него где - то в механизме заедало скорее ввиду потертости металла или скопления ржав-чины. Потому были очевидны и результаты их работы: градоначальники с машинками читали несложные речи, говорили простые фразы, даже шутили часто шутками столетней давности, с трудом улыбались, иногда даже гладили детей и зверюшек по головками и всё такое.
    Для сложного интеллектуального поведения требовались более совершенные механизмы, на что градоуправление тратиться не считало возможным. Ибо при дорогой горючей жидкости да и в общем как всегда покорном городском на-родишке всё это не особо и требовалось. Впрочем, утверждают, что программы в механических устройствах могли и меняться подобно диску в шарманках и соответственно этому даже создавалось впечатление, что обладатель принимает некие решения и меняется сам по себе. Что, естественно, было лишь иллюзией.  
     Порою в машинке что - то явственно с некоторым скрежетом щелкало и тут же градоначальник начинал то подряд сыпать шутками небывалой давности, а то, напротив, орать и топать ногами. Такова природа машинки. А то щелчок – и сразу на лице улыбка будто что - то растянуло рот двумя планками на шарнирах. При-чём улыбка совершенно механическая – это отмечали все. Кстати, многие заме-чали и совершенно стеклянный взгляд градоначальника, подозревая уж не из стекла ли глаза его и не вся ли голова чисто механическая.
    Однажды Туткин даже вдруг даже стал читать речи Азиза причём с тем же юж-ным акцентом. Видимо, перегорела машинка или диски с программами поменя-лись сами собой. Собрание как - то тихо закрыли и больше такого не было.
     Кстати, многие стали отмечать, что точно такие же машинки скорее наблюда-лись и раньше по поведению Азиза и Пофигищенко, только тогда о том стро-жайше запрещалось говорить. Ведь и вели они себя примерно так же как Туткин и обычно после сильного щелчка в голове порывались запрещать да воевать, давить и не пущать и Ивашки и Прошки и та же «горизонталь» только под иным назва-нием и везде и всюду военные и полиция, да и вообще признаки механического правления были очень явственными.    
    Несколько странным долго время считали то, что Туткин умел и любил со-чинять музыку. Выходили у него чаще военные марши да мелодии типа шарма-ночных, причём в музыке всегда слышалось что - то механическое вроде пос-крипывания. Вещи  исполнялись в  городе для  маршировки  солдат  и гуляния  по
бульварам. Публика хлопала впрочем без особого рвения, зная, чьи это пьесы и скорее всё же оценивая их с музыкальной стороны. Но как с немалой уверен-ностью полагали люди сведущие все эти пьесы были сочинены давно и хранились
в машинке в виде дисков как для шарманок и прочих музыкальных автоматов бо-лее немецкого происхождения. Отсюда скорее всего и легенда о сочинении музы-ки градоначальником.
     Кстати, таковых легенд и о нем и об Азизе было сложено великое множество. К примеру Туткину приписывались умения прорицания, поиска кладов, говорения на многих языках, и даже божественного происхождения. Кто - то им как и во времена Азиза верил.
                                                                  * * *
      Видимо, стоит немного остановиться и отдельно сказать пару слов об опи-санных выше  машинках. Никто их  не видел, были ли они на  самом деле – с пол -
ной определенностью никто сказать не мог и не может по сию пору. Никаких прямых признаков их работы не обнаружено. Однако же общее мнение всех све-дущих в том людей, что машинки эти, возможно, были и  не железными и вообще не машинками, а неким абстрактным созданием, что как бы стояло в головах у всех предыдущих градоначальников. Были те машинки словно бы и бестелесны и неощутимы и сотворены старым умновским обычаем, что непременно включал подчинение воле начальника и строгий  едва ли не вечный бюрократический по-рядок, непременное подавление инакомыслия и нетерпения к некой крамольной с позиции градоначальства свободе в чём бы это не проявлялось.
    Было в том порядке и ещё кое - что, к примеру вечное неизбывное и столь сладкое для Умнова лизоблюдство, приближение своих и отчуждение чужих и несогласных и столь обычное для города нежелание что - то менять и на деле ре-формировать ибо как бы и так навечно умно и хорошо.
    Отмечалось даже, что машинки явно поддерживали между собою некую не-ясную связь, верно более за счет того, что программы их действий была сделаны по заказу еще где - то при Азизе, а может и ранее, а значит – как бы и машинка Азиза всем им указывала.  Главное – машинки чувствовались теми, кто их имел. А были они или нет на деле – так ли это важно ?
                                                                  * * *
      Тем временем цена на ископаемое горючее, за чей счет фактически жил город и на деле держалась власть "Стази", продолжала расти, ширилась экономия горо -
да и всё это выдавалось за личную заслугу «мудрого» Туткина. Так что жизнь  городе внешне опять стала  стабильной. Для большего укрепления  власти рефор -
мы, которые были начаты предшественником, вовсе остановить, так как слыли они у народа непопулярными.
     Уже десять лет не было в городе голода, мора и сплошного пожара и даже самогон почти перестали гнать. Всё это в прежние времена было обычным делом. Заслуга опять же приписывалась Туткину. Сам же он при этом только улыбался.
     Надо отметить, что при всех градоначальниках умновцы жили примерно оди-наково бедно: работа, огород, сад, лес, кто шил, кто что делал на продажу, кто воровал да последнее время поболе. Так было при всех правителях и так в общем осталось. И до той бедности ни Азизу ни Пофигищенке ни Туткину не было никакого дела, впрочем, это не особо беспокоило и прочих начальников. А наро-дец пообвыклся и не жаловался, тем паче и незачем: всем всё равно. Однако день-
ги от горючей жидкости очень помогали, не позволяя опускаться до низшей чер-ты бедности.
     От относительного благоденствия и самого Туткина воспринимали как может быть даже великое благо. Хоть уже на божьего посланника Азиза он со своей ма-шинкой явно не тянул. Какие - то денежки водились, на общественные нужды то-же выделялись, не всё рушилось и гнило, сохранялся какой - то обычный пусть довольно паршивый порядок, ну, так вроде как и хорошо.
    - При ём и ровно жить - то стало. – говорили старики.
    - Он, он отец родной, правильный. – вторили старухи.
    - Крепкой мужик. – говорили старики.
     Горожане же среднего возраста и молодежь особенно мужского пола поначалу более молчали.
     Однако же изменения были.
     И как и при Урус - Борисе развелась всякая гадость: обогащение одних, почти всеобщее воровство, подати многие вовсе не платили, а всюду властвовали горо-довые да особо охранное отделение. Хорошо жили те, кто нажился на горючей жидкости да иже с ними, а прочие часто кое - как перебивались с хлеба на квас. И как обычно не нравилось это умновцам, хотя снова чаще о том молчали.
      Но все спешили жить в полную силу: покупали и строили дома, брали эки-пажи, да разную мануфактуру и прочее имущество. Жители Умнова, изрядно раз-
вращённые постоянными дармовыми деньгами от высоких цен на горючую жидкость, почти перестали заботиться  и о технических устройствах для перекач -
ки этой жидкости и газа и о новых местах их добычи, оставив всё это на попе-чение божие.
     - И сама зараза выйдет и потечёт. – говорили они и удалялись гулять далее. Меж тем и добыча и перекачка жидкости и газа почти перестали расти и стало яс-но, что скоро начнут уменьшатся.
      Так что счастью Умнова как видно опять не суждено было длиться долго. «Золотой век» города как обычно не состоялся. Ни Азиз ни последующие пра-вители этого не принесли. Даже и падающая с неба невиданно обильная манна горючей жидкости и приносимые ею средства как всегда проедались: просто тратились на затыкание обычных дыр, уходили в песок. А о золотом веке объявлял каждый градоначальник, по крайней мере он его обещал. Да по их уходу сразу выяснялось, что это – почти что одна пустая болтовня.
     Радовалась и умновская торговка баба Маня, что торговала луком да само-гоном на главной улице у кладбища.
    - Ведь он хороший, не пьёт и строгий такой, из охранных. Нормальный, при  мундире всегда. Марширует и нас любит. – говорили она.
    - Ой да. – вторили ей другие торговки.
    - При ём и заживём. – улыбалась Маня.
    Но так длилось не очень долго: городовые стали круче обирать и уличных тор-говцев. Да и вообще скоро стало ясно, что для таких торговцев много хорошего при Туткине не будет.
    Как всегда не пошло и у правдолюбов Трофима да Кузьмы. Трофим помер, а Кузьма по старости вначале тоже верил Туткину да даже пробовал с ним пого-ворить Но как пару раз с тумаками и последними выбитыми зубами попал в ку-тузку, так более не пытался. А про градоначальника говорил, что тот такой же что и все ранее.
    - Азиз и Пофигищенко да и прочие немного от него отличны. – сетовал всем, глядя на них уже почти не видящими глазами.
   Впрочем его уж мало кто слушал.
   Любимым занятием нового градоначальника оставалась ежедневная обязатель-ная маршировка в его кабинете. Делал он это с явным удовольствием и называл «вертикалью». Оное по всей видимости было заложено в машинку с чисто немец-
кой аккуратностью и требовало обязательной маршировки хоть по часу в день. Считалось, что кроме охраны и ближнего окружения никто об этом не  знал.
    Хотя известия о том странным образом стали проникать в город. Народец даже потихоньку стал бузить. А Туткин всё механически маршировал, пел какой - то якобы собственного сочинения марш, сам себе отдавал команды и всё смотрел прямо.      
     Устройство в голове работало исправно, по слухам на всякий случай заказали ещё одно запасное. Сам он голову не снимал, машинку не доставал, во всяком случае на людях, так что наличие устройства удавалось держать в тайне, хотя очень многие догадались.
     Думали даже поставить памятник машинке. Полагали, что посреди площади градоначальства на сером постаменте будет установлена машинка, а из неё будут выходить строгое лицо некого градоначальника да параграфы законов, а также, естественно, ещё нечто вроде кандалов или решёток как  символ обычной  доброй
строгости умновского начальствования. Однако сей памятник сочли уж больно суровым, да и машинки на деле ведь никто не видел.  
      По официальной версии у Туткина сразу появился и очередной план переус-тройства города. В его понимании идеальный Умнов должен был стать таким. Кстати, знающие люди утверждают, что он переписал проект Пофигищенко или даже Азиза.
    Посредине – центр, от которого во все стороны разбегаются прямые мощёные тёмным булыжником улицы, застроенные серыми домами под чёрными крышами. Дома называются отрядами, в каждом доме по одному агенту охранного отде-ления, почти все прочие жители являются информаторами. Раз в месяц старшие по улицам агенты лично отчитываются перед Туткиным. Общественные места называются штабами, а служащие в них – писарями. Десять домов составляют взвод, десять взводов – роту, а далее полк. В каждой роте – отделение охранной службы. Лучшие агенты выбираются в вышестоящие самим населением, свя-занным с охранным отделением. Сам город из Умнова переименуется в вечно дос-тойный памяти святых древних князей город Великодержавенск.
     Собрание жителей и выборные предусмотрены, но лишь с одобрения градо-начальника, он может его и запретить. Чиновники и купеческие живут в отдель-ных  домах за  городом. Все одеваются в  единую форму по  роду деятельности, за
отсутствие формы – штраф или острог. Все ежедневно собираются на молитву во славу горючей жидкости и начальства. Кто хоть раз был за пределами города, ре -
гистрируются как «иноземные агенты», кто был два или три раза - как «тайные враги народа».
    Школы есть, но в них преподаются только грамоту, включая во - первых ска-занные градоначальником крылатые фразы, маршировку, военную подготовку, фехтование и прочие физические дисциплины, стрельбу и счёт до ста. Праздников два: какие, градоначальник пока не решил.
    В каждом поселении день начинается единообразно. С восходом все подни-маются, охранные агенты пишут рапорты. Одевают серые и черные одежды и едят единую пищу. Все отправляются на молитву, маршировку и стрельбы, после разводятся строем под наблюдением агентов на работы. В обед все получают обычно одну пищу. Посреди всего этого маршируют помошники градоначаль-ника,  что лично  контролируют почти  всё  в  городе.  Потом опять   работа, после
снова маршировка, простой ужин и уход к сну. Любовь и дети дозволяются в со-ответствии с законами. Для чиновных и купеческих распорядок особый.
    У агентов есть годовые планы по выявлению шпионов, незарегистрировавших-ся иноземных агентов и тайных врагов народа, прочих неблагонадежных, тща-тельно разделённых на десятки видов. Эти планы обязательно выполняются, впрочем, лишь изредка кого - то задерживают и судят. Чаще просто приводят в участок да беседуют и предупреждают – такова гуманная политика градоначаль-ника.
   В соответствии с требованиями времени в план были как считали гениально заложены и увеселительные заведения. Сохранялись театры и городской музей, более связанный с жизнью градоначальника и его окружения. Спектакли и экс-позиции музеев подлежали обязательной цензуре, хотя об этом не полагалось говорить. Обсуждалась даже вероятность устройства библиотеки. Впрочем, пос-леднее как - то забыли. Основное место уделялось правильности улиц и порядку дня, единой форме, а особенно – контролю охранного отделения.
    Задумав с помощью своего окружения этот грандиозный план, Туткин никак не мог охватить его полностью и так умственно и, видимо, «машинно» напрягался, что машинка неоднократно горела. Ввиду этого было решено упростить план, введя к примеру  абсолютно единую  форму одежды и  план обучения, полностью
унифицировав пищу и оставив один театр с едиными репертуаром по нраву градоначальника.
    Однако же эта гениальная конструкция Туткина по неясным причинам так и не реализовалась по крайней мере полностью. Известно, что он приступил к выпол-нению грандиозного плана. Но город как обычно очень мало соответствовал его великому предначертанию.  
    Новый градоначальник и его окружение поняли, что в сложившейся обстановке их обустройство жизни так просто не пройдёт. И вот новое бедствие постигло город.
     Дабы особо догадливые относительно гениальности замысла, которых станови-лось всё больше, не устроили бунта, принято было решение "закрутить гайки".
     Это происходило с обычным для города чиновничьим размахом, хотя и нес-колько мягче, чем при Пофигищенко и тем более Азизе.
     Для начала решено было прекратить всякое денежное вспомоществование самой нехорошей по мнению властей группы к бунту предрасположенных, у ко-торых на знамени был изображен  зеленый фрукт. Богача, что давал им деньги, посадили в острог и, собрав преступления всех, кто был под его начальством, приписали ему. Богача не казнили, а дали ему срок поболее да острог подалее. Двух других купчин, что тоже не любили власть Туткина и догадывались о нали-чии устройства, выслали в западные города. Один потом сам странным образом повесился. Утверждают, что то же в славные времена Пофигищенко делали с подобными. Прочие купчишки стали сидеть очень тихо и давать денежку на всё, на что от них просили.
     Затем стали закрывать те неуёмные газеты и скоморошьи сборища, которые были вместе с недовольными. Что и делали, чаще всего заставляя газеты менять сотрудников на удобных. За три года удалось приручить почти все газеты и листки, исключая одну - две газеты да решили пока не сажать в острог самого гнусного писаку – очередного Шедевровича, коий просто замучил власть и ку-печество своими насмешками. Решили только потому, чтобы особенно в западных городах не говорили очень плохо про "Стази" и  немецкую жестокость машинки, да не попрекали не очень популярным в народе Пофигищенко, на коего Туткин стал уже по общему мнению окончательно похожим.
   Все эти действия начальства закономерно вызвали некое недовольство, но были так хорошо обставлены с позиций законности, что у немногих возникли серь-ёзные подозрения. Хотя все о чём -  то догадались.
   И увидели это умновцы и вновь первый раз за много лет огляделись и поняли, что снова жили не так. И стало им немного страшно будто возвращались самые худшие из старых времён.
   Однако же со временем у горожан эти сомнения росли тем паче что в печати и в скоморошьем театре восстановились удивительные почти Азизового времени еди-номыслие и сладкое славословие в пользу властей.
    - Ведь почти все недовольные газеты и скоморохов позакрывал. – говорили на-иболее грамотные люди.
    - Да мало кто чего против него что слышит. А по форме по закону то есть всё вроде честно. Как всегда. – говорили другие.
   - И Туткин будто вовсе не при чём. Просто всё законно.
   - Всё как обычно в Умнове: все будто бы довольны и согласны.
   - А на деле обычный театр теней.
     Наскоро переделали и систему выборов городского головы и прочего началь-ства. Если раньше в созданную при Урус - Борисе городскую Думу изредка могли
попасть любые кандидаты, даже неприятные для властей, теперь такого совсем не стало. Потихоньку переделали законы, ввели неподъёмные для многих барьеры, а, главное, потратили кучу городских денег на усиление организации Туткина, да посадили в округах по проведению выборов своих людей, что за редким ис-ключением по мнению всех сведущих лихо исправляли результаты выборов в пользу организации "Стази".
    Правда, решили для вида оставить у власти в собрании одну организацию, в которой были в основном выжившие из ума старики, ещё одну, что возглавлял агент охранного отделения, лет тридцать по мнению многих демонстрировавший крайнюю степень шизофрении, да ещё одну организацию, что возглавил другой бывший агент охранки. Теперь в законодательную власть города помимо чинов-ников могли за их же деньги войти лишь купчины и то с одобрения начальства. Купеческие же само собой как всегда поголовно были за Туткина.  
    На том умновское свободомыслие в общем как бы и закончилось. Благо, Тро-фим да Кузьма этого уже не видели.
                                                            * * *
     Следует отметить, что в отличие от времен города Глупова, когда все гра-доначальники были пусть и не на одно лицо, но крайне мало хорошего сде-лавшими   для города  и горожан - а в общем это очень  заметно  преобладало и во
времена города Умнова - такие главы города как Хрудыщенко, Горбодаев и Ель-дибаев были фигурами несколько иными как бы более свежими с точки зрения истории и дали городу немало свобод, особенно в мышлении горожан, хотя в смысле богатства материального немногое принесли. Впрочем, есть ли сие бо-гатство истинное – не ведомо. Но с течением лет поминали их в лучшем, а в плохом – всё реже. Но как раз после них и пришло некое пусть недолгое и не-богатое а всё ж процветание и видимо их труды тому были предтечею. Чем яв-ляется появление этих не совсем типичных градоначальников – случайностью или общею закономерностью – история города пока умалчивает.
                                                                * * *
    Было ли что - то способное предотвратить обычные для Умнова редкостно упорно повторяющиеся неприятности ? Течение времени показало, что скорее нет. Вообще история города как все уже заметили особенно полна и мерзостей и простых неприятностей и ошибок и преступлений и народного долготерпения и коротких чаще  неудачных бунтов, впрочем, у любого города история где - то та -
кая же. Думали даже поменять герб Умнова и вместо головы градоначальника в мундире с умным взглядом, глядящей в две стороны, сделать лежащие грабли, на которые умновцы традиционно прыгали, но эта мысль как - то немного не подо-шла.
      Во время правления Туткина в одной из отделившихся слобод случился стран-ный бунт. Недовольные обычным жульничеством на выборах и воровством, прочей обычной мерзостью слободские собрались на площади и никак не ухо-дили. Пили, ели, плясали, кричали и не уходили. А подавить бунт новый слобод-ской голова не решился. Говорят, сам Туткин предлагал войско. Но так и кончилось. Нового голову переизбрали. Так вот сия жуткая зараза как бы стран-ным образом распростанилась и на Умнов хотя пока более в мыслях горожан. Как ни пытался Туткин с этой заразою бороться – и кордоны выставлял и прижигал и вакцины придумывал – а она всё шла и шла. Вроде всё же на время притихло.
     Но народ не успокаивался. Случалось, кто и бойко выступал против поме-щения людей в остроги, закрытия листков, переделки газет под казённые и обыч-ной подделки результатов  выборов, того, что  жизнь не улучшалась, а кругом по -
боры  чиновников, охранные да жирные коты, при том богачи дико богатели, а друзья Туткина собирали с них дань. По старой традиции шарахнулись опять к реке да хотели  утопить там нового  Прошку и бросить  с раската Ивашку. Вспом -
нили славные Азизовы времена и уж немногие Прошки да Ивашки как обычно стали разбегаться, да пришёл приказ от самого, мол, прекратить. Однако, и сам народ задумался: А может не их надо, а самого градо… .
   В общем умновский народец слегка бунтовал где - то как обычно. Вроде и жизнь ничего, а ему всё не так. Так что приходилось разгонять бунтовщиков ду-бинами по башкам и отправлять в острог хоть ненадолго. И скоро Туткин по мнению многих стал похож не только на на Пофигищенко, но чем - то и на Азиза. К тому же многие высказывали предположение, что машинка Туткина ранее была в голове у Азиза да и у Пофигищенко. Много другого говорили.  Потому в верхах было принято решение на время заменить градоначальника.
     Для того был выбран человек из соседнего с  Туткинским района, звали его то-же Дементий Варламович, был он таким же по - доброму умновскому обычаю простым. И потому, видимо, перемещение машинки в его голову на состояние здоровья плохо не повлияло. Звали этого человека Дудкин. Как человек подобно предшественнику не очень  даровитый Дудкин стал с этой  машинкой только луч -
ше, впрочем, внешняя оболочка была у него довольно приятной, даже чуть за-бавной – он изредка строил смешные рожицы – почему скорее получал предпоч-тение слабого пола.
   Туткин же был по форме назначен его заместителем, в голову его решили вста-вить запасное устройство и заказали в Немечии еще одно для резерва. Две машин-ки в работе должны были обеспечить власти спокойную жизнь в течении многих лет. Да, и Дудкин вовсе не пил.
      На лице второго Дементия тоже не проступало никаких вопросов: напротив, во всех чертах просвечивала какая - то почти детская невозмутимая уверенность, что все вопросы давно с ответами.
      В речах он тоже был краток и с заметной ограниченностью соединял же-лезную - видимо, связанную с машинкой в голове - непреклонность, порой по мнению людей сведущих почти граничившую с идиотством. Иногда казалось, что он изменился, но это было лишь иллюзией и она навсегда осталась в истории как несбыточная надежда ибо возможно ли изменить механическое устройство, по сути навсегда запрограммированное на одно и то же.
     Внешности Дудкин был приятной, чуть лысеватый, склонный к полноте, носил такой же похожий на военный мундир как и Туткин. И был он так похож на Туткина   лицом  и  манерами, только  роста несколько  более, что многие думали,
будто они – родные братья хоть и не близнецы. И говорили они похоже и стриглись под один горшок и сюртуки носили те же и шутки у них были оди-наково старые и солдафонские. Детей у каждого по паре и по слухам – вполне проверенным - жёны были родными сестрами.
     Воцарение на троне градоначальника не было ознаменовано чем - то уж очень страшным. Только лишь быстро разогнали недовольных на одной из главных площадей города, да в северном районе посадили одного из зачинщиков бунтов, обвинив его в избиении двух здоровенных городовых. Попугали одну из бывших входивших в город южных слобод, назвав их придурками, да придержали снаб-жение горючим другой также бывшей своей южной державы - чтоб как всегда  не
зазнавалась. Цена на горючие ископаемые всё росла, так что беспокоиться скорее было нечего.
     Устройство же под номером два было несколько усовершенствованным, так как оно попало в голову Туткина, то, видимо, и фактически обязанности главы возлагались на "Стази - 2", вставленную в его голову. Так и стали править две не -
мецкие машинки. На деле же мало что изменилось и правил тот же градона-чальник.
     Новый градоначальник отличался лишь тем чрезвычайно интересным качес-твом, что умел превращаться в тень, причем не свою, а Туткина. Этим он немало пугал окружающих и создавал трудности для управления городом ибо управлять как бы было некому, а Туткин само собой должен был выполнять его обязан-ности. Тень же всех пугала, умела двигаться сама и не желала возвращаться об-ратно. В ответ на страшные вскрики испуганных людей тень только тоже громко кричала и смеялась. Это весёлое состояние души тени вскоре стало всем известно и её и самого градоначальника перестали бояться. Пару раз тень смогла напугать и самого Туткина.
      Многие стали даже потешаться над этим, сам же Дудкин о том говорил: Пусть, однако, потешаются, я же градоначальник.
      Следует отметить, что впервые умновский обыватель весьма открыто и в об-щем без злобы постоянно посмеивался над своим начальством и в том скорее все-
го была некая покрытая пока историей тайная закономерность – хорошая ли пло-хая – неведомо.
     Пару раз случалось, что Дудкин неожиданно и достаточно надолго исчезал. Полагают, что  из - за поломок машинки: именно  столько времени и требовалось,
чтобы подремонтировать её у немцев. Впрочем, его всегда успешно заменял Тут-кин и со временем эти замены стали такими частыми, что многие забыли, кто именно градоначальник.
      Как у Азиза была вечная шиза, так и у Пофигищенко – маразм, у Урус – Бориса – сердечные приступы и пропойство, так и у двух друзей уже явно ничего уже не могло быть – в голове железные машинки, да ещё и немецкие. Таков прогресс. Счастливое будущее Умнова стало - таки очевидным: оно железное.  
     Занимательным было то, что Дудкин действительно любил играть на дудке и делал это при всех впрочем без особого успеха у народа хотя его окружение эту игру всячески хвалило. Чаще всего играл он те же марши сочинения Туткина, а также иногда венские вальсы, впрочем всегда с каким - то заметным шарма-ночным скрипением.  
    Утверждают, что тень Азиза являлась к Дудкину и чуть не померла со смеха, верно, от мысли – до чего же измельчали градоначальники.
    Туткина и Дудкина даже стали путать, тем более они были очень похожи и звали их почти одинако. Происходило это несмотря на то, что Дудкин был выше ростом.
    А однажды оба вдруг оказались на одно лицо. И никто не понимал как же быть. Но в общем ничего особенного не случилось: ведь машинки – то в головах в об-щем одинаковые да и сами градоначальники почти не отличались и по поведению и по стилю управления. А потом лица опять как – то сами собой вернулись. И никакой ученый не смог это объяснить.
      Проблемы же города никуда не исчезли и продолжали беспокоить. Решить их двум машинкам вряд ли было по силам. Кстати, и в отношении экономии и в смысле жизни людей и управления почти ничего не менялось.    
     Но опять случилось чудо: беды в экономии, что поражали все города  прошли довольно скоро и цена на горючую жидкость пошла вверх. Как уж так снова и снова везло двум Дементиям – одному богу известно. Но горючая жидкость и газ стали прямо - таки вечной и незаменимой палочкой - выручалочкой, при которой мог, наверно, править и чугунный болван, если у него было бы более - менее гра -
мотное окружение. Не будь горючей жидкости – и власти двух немецких маши-нок пришёл бы конец. Это давно стало понятно всем.
     Однако немало бед выпало на долю нового весельчака - градоначальника, хотя он нисколько не унывал ибо во - первых, была у него та же горючая жидкость, во - вторых в голове у него и Туткина находились немецкие устройства, что не поз-воляли огорчаться, да и вообще – хоть чуть беспокоиться.
     Поначалу планы градоначальника опять же были обширными. Так, пробовал Дудкин изменить городских городовых, что уж совсем заелись и жили только поборами, почти ничего не делая на пользу города. Да всё впустую – лишь пе-реименовали службу городовых. Остальное стало только хуже.
     Пережил новый градоначальник и засуху, сильные пожары, от коих сгорела немалая часть города. Погибло много людишек да и недовольных было много. Всё за казённый счёт отстроили – денег - то от горючей жидкости накопилось не-мало.
    Так же отвалили деньжат и на непокорный южный район: давали столько, сколько нужно. Отстроили и разрушения и храмы и все улицы и прочее нужное лучше чем раньше. В общем отсылали денег сколь те просили и даже много бо-лее.  Однако южане  так и не  затихали: то и дело  на дорогу с кистенём. Но поти -
хоньку таких почти всех порешили: кого в отхожем месте, а кого и в собственном дому из пушечек: войска - то и городовых в разы более, чем раньше.
    Видимо, ради чего - то великого поменял Дудкин и время. Чтоб по городу все вставали в разное время года одинаково – сделал так, чтоб часы как ранее два раза в год не переводить. Утром стало с непривычки темно, зато вечером – светлее. Так и стали звать утреннюю тьму «дудкинской». А потом решил вернуть всё на-зад. Да так все и спорили: кто за а кто против. В общем было народу о чём по-говорить. Кроме этого на что - то серьезное у градоначальника скорее всего не было ни ума ни желания либо же программа машинки не позволяла. Скорее всё сразу.
     Как и у Туткина у нового правителя водились всё больше красивые удиви-тельно пустые словеса да обещания, к тому же нередко случались разгоны разных мелких бунтов. Всё чётко, спокойно – ведь машинка первого Дементия Варла-мовича. Машинки дорогие, жуть. Но на деньги от горючей жидкости стали поду-мывать не купить ли такие для всех начальников в слободах. И, вроде, купили.    
     Забавным всем известным фактом стало то, что однажды два друга неясно как поменялись машинками. Но много дней этого никто не замечал. При этом оба ста-ли читать не свои речи, говорить чужим голосом и сильно фальшивить, называть другу друга не теми именами и даже странно смотреть на всех окружающих. К счастью были они настолько похожи, что это вообще почти никто не заметил.
    Заметивши же, окружение по всей видимости быстро машинки поменяло. Впрочем, утверждают, что это вообще ни на что не повлияло.
     Привыкший же к вольностям умновский народишко, глядя на то, как работают те машинки да на разгоны уличных бунтов и прочие обычные добрые городские пакости, слегка загрустил.
    - Нет бы хоть какую - нибудь копеечную свободу объявили как было при Ни-ките. – говорили многие: Ну, пусть почти для вида навроде той оттепели как в на-чале его правления.
    - А не будет анархии ? – спрашивали другие.
    - Нет, теперь не будет. Народ другой. А вот начальники опять те же самые и вроде даже хуже: ведь, говорят, старое и ржавое железо.
     Но Дудкин всё молчал да довольно загадочно улыбался и изредка подмигивал, а весь секрет скорее был в том, что за машинки обоих градоначальников отвечал старший дьяк писарского приказа, что прибыл к нам из  малого редкостно замше-лого городишки вроде с названием Сасино кажется Тамбовской губернии. Кличка того дьяка - «Сырок». Виду неказистого, наполовину ненашего племени, ото-всюду выгнанный, но очень дошлый. Говорил, мол, вольнодумство мужики, вам заново не требуется. Свободы и так дадено выще всех крыш и даже более того. От ейного избытку только и все беды.
    Однако и в это душное время Умнов несколько менялся. Может по памяти бли-жайших лет, а, может веяния западного вольнодумства постепенно усилились да вспомнили времена Никиты. А может накопилось в народе раздражение от в об-щем хамской смены начальства по его желанию как бы в чехарду.  Так и бродило в народе всё сильнее да круче некоторое чутошное недовольство. Однако, не так, чтобы очень круто, но по - умновски неспешно как дрожжи на холоде: то кто чего выкрикнет, то напишет на заборе против двух градоначальников. То спьяну чего поломают да покричат на главной площади. Ну, тех смутьнов в кутузку. Изредка южная слобода чего подожжёт да шутиху какую взорвёт. Но это всё в городе ис-покон века за бунт не считалось. Как мальчишеские забавы: привыкли.
    И как всегда был спокоен Туткин: машинка - то железная.
    - Ничего. Всё наш народишко наш вытерпит и меня только нахваливать будет. – говорил он: Жёстче и жёстче во всём: без этого в Умнове - не жизнь. Это добро.
    До поры до времени как бы и правда было так.
    Да ещё около девятого года правления двух машинок взял - таки умновский  народишко нехорошую привычку собираться на одной и той же площади у па-мятника самому буянному поэту и слегка бутузить. Мол, забрали у нас свободу, верните обратно. Да каждый месяц пусть понемногу и собирались. Поначалу их всё в кутузку, а потом как - то стали явно по команде из градоначальства пореже. Поскольку всюду – и в Умнове и в западных городах – высказывали недовольство этим. Да к тому же – разгонят и посадят бузотёров, а они через месяц отсидели – и опять.  
                                                            * * *
      Город же жил своей обычной жизнью. Купчишки умновские, что сильно обо-гатели на неплатеже податей более с горючей жидкости и на других своих черных делишках, раз в месяц били Туткину челом да часто хоть всё реже до крови. И всё время даровали деньжишки на обустройство города. А кто не хотел или что про-тив начальства: тех в острог или из города. Для  этого Туткин тоже  часто собирал
их и объяснял, что надобно денег. Давали без вопросов и пререканий: и так по всему городу.
    Поддерживать же какую - то иную политику кроме как за градоначальника поч-ти никто и не думал. И эта добрая традиция в Умнове с давних пор только ранее для начальников, а теперь – более для купчишек и чиновных –  считается только и возможной.
     К тому времени затеянные Урус - Борисом  реформы зачахли. И как - то не ос-талось о том даже и разговоров и стало ясно, что более для народа ничего не будет. Хотя и Стази и его напарник изредка говорили о реформах то того, то другого, народишко это уже и не слушал. Пошли разговоры, что во всём прежний застой как в болоте, что Пофигищенко будто снова ожил, всё опять как в старое время.
    Тогда - то и придумали мнимые серьезные изменения. Стали менять все воз-можные названия, укорачивать то день, то ночь, боролись более на словах то с тем, то с этим, решили увеличить продукт экономии в два или в три раза и по-напридумали  тому подобную  фикцию, чтоб как обычно  в городе   создать види -
димость буйной начальственной деятельности. Но самые большие бузотёры – га-зетчики -  Шедевровичи да и не только они упорно говорили о том, что власть Туткина - Дудкина в общем как всегда в Умнове совсем застыла, ожирела и из-гадилась до никуда, а скоро всё будет так же как при Азизе.
    Выдумали и «технизацию». Создали в пригороде якобы сверхсовременный центр, вложили в это кучу денег, да и везде стали кричать про это. Хорошо и не раз выпили, отмечая нововведение. Однако, скоро всем стало ясно, что это – обычная для Умнова туфта. Технизация почти ничего не давала, даже разговоры о ней быстро утихли.
      Особо передовые скоморохи из окружения Туткина опасались очередного бунта, что городской народишко по их мнению как обычно замышлял.
     Для успокоения денежки от горючей жидкости и газа всё чаще пускали на лучшее содержание не только чиновников, но и стариков и старух,  детишек, да давали народу повеселиться - посмотреть почти бесконечные убогие спектакли по специальному ящику со стеклом, устраивали праздненства да разные раздачи подарков. Да, и водка с пивом не очень дорожали, а это так важно для Умнова. Всё это и правда как - то успокаивало городской народец. Но не очень надолго.
     От шальных дармовых денежек умновцы хоть и не все опять стали сильно лениться: ели, пили, любили, накупали что могли и ложились спать. Иные ра-дости многим как всегда были в общем неведомы. И стало опять очень скучно и сонно и вроде всем всё пофи… . И привычный аромат кислой капусты с лёгким водочным душком всё плотнее вставал над городом.
     Попытки двух Дементиев как - то более для престижа немного преодолеть все-общее мздоимство мало что дали ибо город как и прежде увязал в поборах, ку-мовстве, бесправии жителей и своеволии начальства, чванстве и бедности. К тому же добавились и неплатежи податей, которых стало особенно много. Да их часто и вовсе не платили. Впрочем о том двое друзей молчали.
      Но ни при каком прежнем правлении с мздоимством намеренно вообще не боролись, так что два Дементия всё равно вошли в историю города как хотя бы и неудачники.
     Многие спрашивали: Надолго ли ещё в городе такая жизнь ?
     Им отвечали, что надолго ибо градоначальники точно те же что и всегда, ма-шинки железные, умновский народишко в общем тоже тот же самый, так и с чего и меняться - то ? Так и через сто лет будет примерно то же: и горючая жидкость с
газом и железное машинное правление и горизонталь и гонение на вольнодумство и добрый умновский застойный сонный покой.  
    Пошли уж разговоры не спалить ли ещё одну самую неспокойную южную сло-боду и для её   успокоения и для того, чтоб народу в общем было чем заняться и о чём говорить и как обычно для изображения бурной деятельности градоначаль-ников якобы во благо города.
    - Спалить - то проще всего. – говорил один Дементий другому.
    - Дешевше и быстрее. И народу будет чем скуку разогнать. – отвечал другой.
    - А не перебор будет ?
    - Ну, ничего, и  не такое делали. Всё только на пользу.
    Окружение Туткина в общем как обычно было не против, но что - то слегка за-противилось: Уж мы сколько раз всех их там на югах палили ! А не будет новой войны надолго и опять с тысячами покойников ?
    Так что спалить как - то не задалось. Хотя скорее недосуг или ещё что. Спалить - то ведь как всегда недолго.
                                                                * * *
   Пристойно ли нет вновь отвлекать читателя, но скорее есть необходимость поговорить об отношении градоначальников к войнам. Азиз тут был в своей сти-хии и вне войн почти и не жил: воевал не с врагами, так потихоньку со своим городом и всем миром. Хрудыщенко тоже любил постучать ботинком и попугать войною, но до неё как - то не дошёл. Пофигищенко немного воевал уже при пол-ном маразме ума и положения своего, однако же успеха не достиг, получив затяжную и позорную войну. Горбодаев её закончил пусть и не сразу.  Далее все войны стали позорными. Урус - Борис по не очень великому уму затеял еще более длинную  скорее вечную войну в самом же городе, потом попытался ее пресечь, да по сути только затянул, что его лихому преемнику и досталось.
     Туткин как бывший агент охранного отделения без войн тоже жить просто не мог: горячие, торговые более с газом, подготовка к войнам, тихие войны с за-падными городами и так далее. Это – быстро стало ясно - главная стихия гра-доначальника, его обычное состояние, его конёк и главная страстная любовь.
      И, видимо, за описываемую историю замкнулся некий цикл, ибо от Азиза, что войнами только и славился, до Туткина история города была сравнительно мир-ной. Но почти все градоначальники войны уважали и нередко пользовались ими как  простым  средством  для поднятия  престижа – скорее  ложного - и города и в
первую очередь своего. Война чаще небольшая и с явным преобладанием сил как выяснилось позволяет в связанных с ней более жестких условиях и недовольных поприжать и в общем – без чрезмерных затрат престиж начальственный поддер-жать. Причём считалось, что она возывшает градоначальника даже, если проигра-
на. И как такое удавалось: не очень ясно и ныне. Впрочем, это в последние годы наблюдалось далеко не всегда.
                                                            * * *
     И вновь все были уверены, что как и ранее почти всё в городе зависит от воли градоначальника да его окружения и никакая сила не способна отвратить сей не-преложный закон. Однако как вскоре выяснилось это лишь казалось.
     Так, если не до выпивки, садились мужички на лавочки, курили да судили всех градоначальников.
    - Азиз был строг и порядок был. – говорил один совсем старый дед.
    - А народу убил да в острогах заморил немеряно. – говорил помоложе: А жили вы при ём как вшивые собаки. А в войну через этого упыря стоко народу полегло.
    - А Хрудыщенко был простой как ржавое ведро да всё дурью маялся. – говорил старик.
    - Так зато волю дал. – вступал третий.
    - Твоя воля нужна больно. – бурчал старик: Вон, при Пофигищенко и без воли жили лимоны да пельсины ели.
   - Ел ты их раз в год. – говорил молодой: Да валенок был твой Леонтий и токо жрал да охотился, орденами звенел да спал.  После него всё как при потопе.
   - Не, а вот уж при Урус - Борисе – то бед было не счесть. – продолжал старый.
   - Это верно. – гудели все: Пьяница был, народу загубил.
    - А много воли дал. – сказал молодой.
    - Она твоя воля токо в овраг да в могилу. – резанул старик.
    - Туткин давит и от него одним богатеям, чинушам да охранным ! – обозлился молодой.
    - Он строг и справедлив. Азиз как бы тоже с ним. – тихо сказал старик.
    Тут все замолчали.
   - Однако нет и не будет в Умнове хорошего градоначальника. – тихо сказал кто – то: И в жизни его верно просто нет.
    Раз Туткину сказали, что Азиз по - восточному «любимый».
    - Ах вот оно что ! – поразился градоначальник: Вот почему его всё время так хорошо вспоминают, да и я тоже бывает припомню старичка.
    Впрочем на людях Азиза он не вспоминал и верно программа машинки была на это намеренно настроена.
     Занимательным было и появившееся в последние годы умение Туткина иногда перевоплощаться в свою собственную статую. Это занимало обычно лишь вы-ходные дни. Градоначальник часами стоял на площади во внутреннем дворе гра-доначальства в обычном сером мундире совершенно недвижимый с легкой улыб-кой на лице, вытянув руки по швам причем в любую самую плохую погоду. Не ел и не пил и не ходил никуда. Впрочем, на это время доступ на площадь запре-щали. Полагают, что причиною сему стоянию были некая неполадка и старость машинки. Впрочем, это не доказано.
    И было заметно, что раз на деле всё тщание градоначальников было о величии города да войске да охранных да о своём  великолепии, то снова  буйно распусти -
лись обычные для Умнова пьянство, воровство с неуплатой податей да с побо-рами во всех возможных  местах да побои в войске и в острогах  да разный блуд нещадный. И о том градоначальники многие годы и не упоминали да и сами вер-но и не думали и народец это как обычно беспокоило мало.  
     И всё же нужно отметить, что редкие насмешки над двумя Дементиями, что и раньше звучали, стали всё сильнее. Горожане от души потешались над ними и в разговоре и в анекдоте и в скоморошьем стишке и в картинке. Изобилие поражало и такого точно не было ранее. А осмеяние  Дудкина стало прямо повальным: его изображали как полностью несамостоятельного и почти детского правителя.
    И стало заметно, что Туткин очень молодится. И кремы для лица и гимнастика и стал громче говорить и наказывать жёстче и про его новую молодую женщину пошли разговоры.
  - Просто смешно. – говорили многие умновцы: Зачем он это делает ?
  - Так ведь красились и подлечивались и Азиз и Пофигищенко. – отвечали более сведущие горожане: Ведь ничего кроме внешнего лоска в деле и в своем виде эти люди не могут навести. А как нужно работать тоже неспособны. Вот и туфта. И править опять собрался пожизненно.
  - Но ведь всем понятно, ему это мало что даст: спектакль.
  - Не всем. Да и всегда что - то давало. Потянуть на несколько лет удастся. А такому прыщу только это и нужно.
    - Но ведь недолго длилась их молодость. Все понимали, что старик стариком и останется.
   - Да, это всегда цирк, только Ельдибаев и смог уйти сам, а Хрудыщенко и Гор-бодаева попёрли. Этим не нужно было пожизненно, ну, или они не так держались.
Другие всё же были люди. Так надо, уходить, если ясно, что всё, а не штука-туриться до ста лет на одном месте.
    Но Туткин каждый день опять опять самозабвенно маршировал по прямой линии, названной им горизонталью, заложив руки за спину и никому не объявлял своей тайны. Порой второй Дементий играл ему на дудке и эта маршировка, ви-димо, была чем - то неповторимой. Тучи густой пеленой закрывали небо и все удивлялись почему стало так мало солнца. Но Туткин ничего не боялся и нис-колько не удивлялся. Он строил новые великие планы.
     Место, на котором стоял старый Умнов наскучило ему: было решено его из-менить. Скорым шагом во главе свиты и купеческой элиты он удалялся прочь от города в направлении на юг.
    - Здесь ! – крикнул он ровным и сухим почти машинным голосом.
    Тут и начали строить новый город. Благо, денег пока было много. Так про-должалось время двух Дементиев и как обычно казалось, что не будет ему конца.
     И опять осмотрелись умновцы, глянули на себя и стало им немного страшно: Ведь опять живём не по правде, движемся к Азизу и Пофигищинко. Кругом враньё, начальники и купчишки делают, что хотят, жиреют от дармовых горючих денег и всем на всё плевать. И стало им хоть чуть стыдно. И было в том что - то новое, важное, светлое, почти святое, что с некоторых пор изредка посещает умновские души и каждый раз делает их пусть немного чище как благостно омы-вает землю свежий и сильный летний дождь.
                                                              * * *
       Много десятков лет минуло с диких времён Азизовых, немало градоначаль-ников сменилось, были они то хуже, то лучше. По - разному относились они к горожанам, много войн, голода, мора и бедствий пронеслось над Умновым и по их и без их вины. Но местный народ в общем остался тем же:  так же туповато как в икону верил в доброго начальника, так и не понимал как дурят его градона-чальники да их приближённые, разные начальники да прочая подобная публика, что имеет власть как официальную так и денежную. Так же боялся и всего нового и привычно выбирал того начальника, при  ком хоть и хуже не  становилось, да по
команде бросал с раската Ивашку да топил Прошку или наоборот.Да почитал любое начальство, хоть чаще точно знал, что никаких особых достоинств за ним не водится, а скорее – как раз всё по - иному.
     Не раз упоминаемые летописцы даже в обычном подвитии не пребывают в больших раздумиях касательно того, что наверно к ужасу истории, если она спо-собна его переживать, у умновцев свободомыслие и народовластие долго ещё будут в том тяжелом состоянии, когда лишь воля градоначальника да его приб-лиженных с прочими нижестоящими могут решать судьбу города и его жителей чего бы руководству это ни стоило и к каким бы тяжким и даже ужасным пос-ледствиям не приводило.

       Глава 10.  Без покаяния. Заключение.

       И, наконец, пришло новое время.
       Последняя за воцарением двух машинок буза не заставила ждать.
       Нужно заметить, что город при всей его заскорузлой кислокапустной сло-новости всё же непрерывно и закономерно хотя и невероятно медленно менялся. То было и при всех градоначальниках после Азизова времени и даже при двух машинках. Хотя души людей и порядки в городе в основном оставались теми же, власти и купечество вынуждены были больше внешне следовать неким пусть и не очень заметным изменениям народного сознания особенно в части народовластия и всяческих свобод.
     Больше ради вида в городе проводились выборы. Что - то там и правда изби-ралось. И вот перед третьим а на деле четвертым переизбранием Туткина слу-чилось так, что на выборах городской власти горожане особо возмутились под-тасовками, когда даже получалось, что на юге все голосовали за сторонников Туткина. Пошли тихо бузить и уже открыто требовали власть «Стази» прекратить. На сей раз культурно буянили на площадях да всё громче.
     Многие законно возмущались: Доколе нам власть оную двух посажённых дружков терпеть ?! Чтоб они, ихние кумы, чинуши да богатые жировали, да им по очереди как в цирке меняться, а мы как дураки соломенные и живём всё как свиньи. Огребли денег от горючки, а на нас плевать !
    Кстати, стали открыто говорить, что южная слобода не покорилась и всё равно отделится и эта крамола стала всё обширнее.
    И градоначальник с окружением как - то видимо от бесчисленных агентов уз-нали об этом бунтовском настрое.
     Тут бы правителям посажать да пострелять. Посажать - то как обычно посажа-ли, но немножно, а  потом по новой  моде потихоньку почти  всех повыпускали. А
вот стрелять не решились – время не то. И стали как обычно больше для вида кое - что менить.
     Объявили, что и выборы станут свободнее и следить за ними будут сильнее. Что в городском собрании допустят некоторых бузотёров. Что собрание сторон-ников Туткина изменят, чтоб всё было более честно. В общем ещё много чего пообещали. Да как обычно почти ничего не делалось, а главное – стало ясно, что сам Туткин останется причём навсегда. И снова неразумный народишко стал собираться и говорить новые гадости о «Стази».
      И решили даже чуть переделать две машинки, чтобы они как бы стали ближе к людям, да о благе города заботились. А это не так просто: как оказалось основная  программа  в машинках задана  очень давно, вся  техника старая: как ни делай, всё крики, ругань, вроде «Молчать !» да «Не сметь !» и всё эдакое. Механизм древний и заменить непросто, почти всё постиралось да поржавело несмотря на богатую и жирную иностранную смазку. Однако, кое - что смогли подделать, хотя ненадолго хватило. По слухам и вообще обе машинки нашли где - то в древнем подвале градоначальства ржавые и в паутине среди завалов из выброшенных книг Азиза, так что правили и стирали ржавчину очень долго.
    Некоторое время шёл даже очень стойкий слух, что Туткин влюбился в одну молодую южную дамочку и у них родился ребенок. И чуть ли не все горожане в это верили. Впрочем, люди сведущие говорили о невозможности такой истории: ведь машинки не запрограммированы на такое, любить они в принципе не могут ибо это просто невозможно задать в механическом устройстве.  Тем не менее слух стал очень популярным ибо хотелось людям верить в то, что всё же не машинки, а живые люди управляют городом.
     Особой склонностью Туткина в последние годы его правления стало описы-ваемое многими столь обычное для многих градоначальников пусть больше тай-ное желание остановить реку. Будто бы и обычную, а как бы и нет: по слухам некую реку, что существует только в сознании и является символом чего - то сво-бодного и неустранимого, вроде бы  даже гражданского  свободомыслия и народ -
ной воли. В общем слухи о последнем не подтвердились. По другим слухам речь шла об обычной реке.
    Туткин же был непреклонен.
    - Зачем ? – спрашивал он, указывая серыми глазами на реку.
    - Река… . – лепетали приближённые градоначальника, не очень понимая, чего же именно он желает.    
    Мысль о непокорной реке не давала «Стази» покоя.
    - Уйму я её, уйму. – говорил он сам себе, в одиночестве маршируя по длинно-му серому кабинету градоначальника. Он всё маршировал взад - вперёд по той же одной линии, заложив руки за спину и как обычно никому не объявлял своей как всегд глубокой и явно гениальной мысли.
     На деньги от горючей жидкости накупили специального материала дабы сва-лить в реку и остановить её. Дни и ночи умновцы вбивали в дно сваи и сваливали материал. И вдруг Туткин передумал. На том пока всё и остановилось.
     То есть к выборам Туткина, а и Дудкина, коему первый Дементий естественно пообещал место своего помошника, мало что изменилось. Однако умновский на -родишко уже не успокаивался. Бузил и сочинял разные непотребные гадости про начальство причеём всё сильнее.
    Вспомнили даже и вовсе непотребное из господина Салтыкова, что «дорога из Глупова в Умнов лежит через Буянов».
   - А куда и как дорога из Умнова ? – спрашивали самые отчаянные головы.
    И вот однажды по всем городским поселениям появился приказ, возвещавший о выявлении шпионов. Это была капля, способная переполнить чушу. И народ усомнился и особенно думающие возмутились, а уж Шедевровичи и им подобные в западных городах взвились от возмущения ибо такого давно не бывало.
    И вдруг неясно почему стал часто дуть сильный ветер и чёрные грозы пошли сплошной чередой.
    А Туткин решил обратиться к народу сам. Собрали на главной площади всех горожан посолиднее - но и новых выборных среди них немало, а попали и те, кто просто захотел - и к ним вышел сам.
   - Что ?! – грозно спросил он довольно необычную для города волнующуюся толпу.
   - Слушаем тебя, батюшка. – нестройно загудели первые ряды из купчин как обычно от страха падая на колени: Как скажешь, так и сделаем.
    Он взглянул вниз в толпу и опять не увидел людей. Только тёмная будто и не-живая чуть колеблющаяся серая масса похожая на пыль или серую глину.
   - Как обычно. – подумал градоначальник и вдруг заметил, что дальше от первых рядов в массе что - то сильно зреет. Какие - то белёсые пятна и вскипают, всё медленно начинает волноваться и  сильней нарушаться.
   - Что бы это значило ? – подумал он и ему стало немного страшно. А машинка в голове вдруг странно загудела и запахло гарью.
   Внезапно опять подул очень сильный, но тёплый порывистый  ветер. Градо-начальник вынужден был схватиться за перила балкона, но шляпа у него улетела. Умновцы проводили глазами улетающую куда - то за пределы площади и воз-можно даже города шляпу и это как - то  развеселило их.
    И тут все увидели неслыханное зрелище. Север засиял и потом быстро пок-рылся тучами, неся то ли бурю, то ли смерч, однако сквозь тёмные тучи сияли лучи и сзади что - то яркое и высокое  неясно светилось, хотя и далее тёмные ту-чи шли волна за волной. Это непонятное близилось и время будто бы чудным образом  тормозило свой  бег. В чёрных  тучах умновцы  с изумлением разглядели
лица едва ли не всех градоначальников от самых давних глуповских времён: и Прыща и Фердыщенки и Угрюм - Бурчеева и Азиза. Наконец, земля задрожала, солнце исчезло, хотя лучи его пробивались где - то дальше в просветы туч и те лучи были очень яркими. Умновцы присели, затем пали ниц. Казалось, история на время прекратила течение своё.
    Оно пришло… .
    Казалось, страх охватил всех.
    Однако же несмотря на испуг в толпе некоторые из горожан подняли головы и громко кричали: Оно, оно ! Любо, любо !
    В эту минуту Туткин вдруг медленно обернулся к оцепенелой толпе и грозным голосом произнёс: Придёт… !
    Но не успел он договорить как раздался жуткий треск и бывший тайный агент исчез словно растаял в воздухе.
    И все один за другим стали поднимать головы.  

    Образ идеального градоначальника, должного всё время своё не на отдых, а более всего на улучшение своей деятельности употреблять, уметь трудности от-личать и принимать решения для их преодоления и в жизни это проводить.
                                                                     Неизвестным летописцем писано.

   Градоначальник должен ежедневно проявлять интерес к нуждам города, вклю-чая посещение и улиц и домов горожан и мест их работы и общественных мест. Это правило строго обязательно. Также должен ежедневно общаться с горожа-нами непосредственно и их жалобы учитывать и к устранению этих трудностей усилия прилагать. Почему и перемещаться по городу должен чаще пешим ходом ибо так всякая неприятность виднее. Это правило тоже строго обязательно.
    Собираться и по возможности не реже раза в несколько дней с представи-телями всех сословий да не с кеми - то отобранными, а истинно теми, кто желает ему нечто ценное из пожеланий по улучшению жизни города передать. Люди эти должны быть подлинными представителями сословий и по большей части про-исходить из бедных и средних по достатку сословий.
     Самолично проверять работу городских властей, включая и старших над сло-бодами и всех их подчиненных и городовых и по бумагам дабы не было каких злоупотреблений. За нарушения наказывать обязательно и как следует по закону. С должности снимать всех, у кого нет в работе успехов, должного усердия, а при проверках неприятности а тем более и малейшее казнокрадство и всякая иная корысть в ущерб городу оказываются видными.
     Неустанно заботиться о благе города и горожан, да не на словах, а на деле притом новое действительно лучшее для жизни города предлагая, средства в пер-вую очередь на общественные нужды употребляя, траты же на своё и городской управы содержание регулярно уменьшая. К последнему и всех старших по го-родским слободам следует неустанно призывать.
     Награды и поощрения присуждать только в особых случаях да не за родство и преданность, коих чаще и без того достаточно, а за заботы и усердие во пользу города и более выделять обычных по статуту своему горожан нежели старших и тем паче блага имеющих.
    Себя никогда не выделять, тех же, кто по своей воле берётся восхвалять гра-доначальника, указание дать этого более не допускать.
     Жить следует в месте, где большая часть горожан проживает, дабы всегда за их жизнью непосредственно наблюдать.
     Намеренно и часто худшие места города посещать и всегда знать каковой там жизнь является и не забывать, что это нужно постоянно улучшать.
     Каждую неделю обращаться к горожанам с речью по самым важным делам городским прежде всего по наиболее болезненным и бедных да убогих каса-ющихся. При наличии вопросов от жителей на них обязательно отвечать и слож-ности при том вскрытые в дальнейшем не забывать и стараться устранять.
     Богатых по имуществу не выделять, лишь требовать с них более, чем с прочих и в первую очередь средства на дела города по возможности выделять. Да не поз-волять с ними злобствовать и злоупотреблять ибо тоже граждане они и свои проб-лемы имеют.
     Все чиновные отделения каждый месяц обязательно посещать и об их нуждах и неприятностях заботиться. Если же у любого чиновника будет заметно отсут-ствие и рвения к службе и нарушения особо денежные, тех наказывать или со службы устранять.
    Недовольных градоначальником и его окружением не осуждать, напротив, ча-ще с ними встречаться и стремиться назначать на ответственные должности.
    Охранное отделение не выделять и всякое стремление к уменьшению и чис-ленности и значения такового поддерживать.
    Остроги регулярно посещать и по мере возможности каждого там содержаще-гося выслушивать и к трудностями его рвение для устранения этого прилагать.
    Частям города, что в нём состоять не желают, препятствий никогда и ни в чем не чинить.
     Платежи податей проверять лично и полноту этого как и злоупотребления в том персонально наблюдать и неуклонно пресекать.
     Все начальственные посты как и должность градоначальника обязательно счи-тать выборными и подлинность того выбора обязательно обеспечивать.