До двенадцати лет Алеша Коноваленко жил в небольшой деревеньке под Липецком. Свое детство он помнил не очень отчетливо. Запомнилась только вечно нетрезвая мать, постоянное чувство голода, да учительница в средней школе, подкармливавшая бледного худого мальчишку бутербродами с плавленым сырком “Дружба”.
Однажды в очень холодную зимнюю ночь Алешка ушел ночевать в баньку – подальше от матери и двух ее собутыльников - тракториста Гришки Пенькова и агронома Фурмана. На Лешкино несчастье Гришка пошел отлить как раз в тот момент, когда закутавшийся в одеяло мальчик выходил из дома. Пеньков, вернувшись в комнату, обнаружил, что собутыльник уже завалил мало что соображающую Татьяну на кровать и вовсю пыхтит на ней. Сексуальная энергия тридцатилетнего тракториста требовала, тем не менее, немедленного выхода. Пьяный до невозможности Пеньков вспомнил про Лешу и пошел следом за ним в баньку. Мальчик уже засыпал, когда Гришка ввалился в темное помещение, наощупь нашел лавку, где пристроился Алеша, завернул ему на голову одеяло, содрал старенькие ситцевые трусики и со всей дури здорового взрослого мужика вломился в беспомощное тело.
Никто не слышал отчаянных криков мальчика.
Поздно ночью, когда в деревне все уже спали, кроме лениво брехавших собак, Алешка пробрался в дом. Корчась от невыносимой боли между ягодицами, он добрел до кухни. В печке все еще весело полыхал огонь, мать с агрономом храпели на кровати. Гришка заснул там же, где присел после возвращения из бани – за столом, уронив нечесанную голову между грязных тарелок.
Кочергой Алешка выгреб непрогоревшие угли из печи прямо на пол, к сложенным небрежной горкой дровам. Накидал сверху старых газет, какое-то тряпье и ушел назад в баньку.
Дом заполыхал минут через двадцать. Сжавшийся в комок Алешка не плакал – а только мелко трясся всем телом, видя, как от жара лопаются окна в его убежище.
Через несколько дней осиротевшего мальчишку отправили в детский дом. Никому не пришло в голову подозревать его в убийстве троих человек – пожар объявили результатом несчастного случая.
В детдоме Алешка мать не вспоминал, пережитым ни с кем не делился, держался особняком.
В шестнадцать лет он попался на краже продуктов из ларька – вечно голодные детдомовцы регулярно устраивали подобные “экспроприации”. Добыча Алеши была невелика – несколько пачек печенья, консервы и сигареты. Но следователь, обрадованный появлением такого удобного обвиняемого, каким оказался несовершеннолетний детдомовец, повесил на паренька все нераскрытые кражи района. Где угрозами, где уговорами он заставил Лешу подписать признательные показания по нескольким “глухим” эпизодам. Судья тоже особо разбираться не стал, как не стал искать и смягчающие вину обстоятельства. И Лешка поехал в колонию на шесть долгих лет – по максимальному сроку, который предполагала его статья.
Для угрюмого замкнутого паренька колония мало чем отличалась от детского дома. Его точно так же били сильные, он точно так же отыгрывался на слабых. Строча в мастерской рабочие рукавицы, он ни о чем не думал, тупо отсчитывая в уме день за днем.
Отсидев четыре года, Алеша вышел по амнистии и оказался в Питере аккурат в дни августовского путча. Он бродил по городу, нимало не тронутый всеобщим возбуждением, безразличный ко всему, кроме собственного – уже который раз в жизни – пустого желудка. Полученные при расчете деньги были давно потрачены, устраиваться на работу Алеша не хотел, да и не мог. Ему не нужна была эта дурацкая свобода – гораздо проще он чувствовал себя в колонии, где кормили три раза в день и над головой была крыша.
Он обратил внимание на солидного полного мужчину, который рассчитывался за купленные газеты. Портмоне мужчины лежало на узеньком прилавке газетного киоска. Лешка рассчитывал схватить портмоне и сбежать, но в тот момент, когда он протянул руку к прилавку, его запястье оказалось цепко схвачено тем самым толстяком, которого Леша собирался ограбить.
- Эт-то что такое? – Удивленно сказал мужчина.
Лешка попытался вывернуться из жесткого захвата, но не тут-то было. От стоящей невдалеке “Волги” подбежал второй мужик и споро заломал парню вторую руку за спину.
Так Лешка познакомился с Викентьевым.
Петр Васильевич не сдал парня с рук на руки первому попавшемуся милиционеру. Совсем наоборот – накормил, поговорил, в тот же день помог Лешке оформить документы и пристроил его кочегаром в студенческое общежитие, моментально обговорив для него там же небольшую комнатку.
Это было первое собственное Лешкино жилье. В комнате умещалась кровать, тумбочка, старенький шифоньер и крохотный столик.
Леша был счастлив. Но Викентьев и после всех своих благодеяний не оставил “крестника” – помог поступить в автошколу и пообещал после ее окончания взять к себе на работу.
Через семь месяцев Леша уже сидел за рулем Викентьевской машины. И пусть он поначалу только замещал заболевшего шофера, пусть путался в названиях улиц, плутал по закоулкам Питера – душа его уже накрепко прикипела к веселому грубоватому “Хозяину”.
В Лешкиной жизни еще не было человека, который хоть чем-то ему помог. Алеша Коноваленко привык рассчитывать только на себя – не ожидая добра или упавшей в руки манны небесной. В его лексиконе не было понятия “альтруизм”, причины неожиданно хорошего отношения со стороны Викентьева были для него загадочны и необъяснимы. И Алеша повел себя, как бродячая собака, которую после долгих мытарств на улице неожиданно приютили в богатом сытом доме – он отдался своему владельцу всей душой и телом.
Именно Викентьеву, привезя хозяина на дачу и сидя с ним за столиком на веранде, Алеша впервые рассказал о себе всю правду.
Против всех ожиданий его не прогнали, не стали корить или унижать. Викентев молча разлил по рюмкам водку и предложил выпить за Лешкино счастливое будущее. И они выпили. И еще потом выпили - за милую, красивую, добрую девушку, которая обязательно встретится Леше. За детей, которые будут любить и уважать своего отца. За удачу, которая теперь уже не отвернется от намаявшегося в жизни парня….
Лешка от водки размяк, клялся Петру Васильевичу в своей преданности, обещал всем врагам хозяина поотрывать руки и ноги, а потом и головы. Викентьев усмехался и отвечал, что всем не поотрывать. Вот, например, депутат городской Думы Боровин – затеял создавать какую-то комиссию, что-то там раскапывать в Левашово, искать каких-то репрессированных. И его, Викентьева, обвиняет в каких-то расстрелах, в работе в НКВД. А он, Викентьев, сорок лет назад был зеленым сопливым курсантом и ни о каких расстрелах ни слухом, ни духом…
Утром у Лешки болела голова, и в мозгах было какое-то кручение и верчение. Но фамилию “Боровин” он вспомнил. Вспомнил и жалобы Петра Васильевича. Хозяину можно было помочь, и Лешка уже на следующий день составил план.
Он месяц следил за не в меру активным депутатом, следил аккуратно, не попадаясь тому на глаза. Выяснил до мелочей распорядок работы Боровина, маршруты передвижения, узнал адрес.
Трижды он караулил Боровина в подъезде – и трижды дело срывалось из-за того, что депутат не возвращался вовремя.
Наконец, Лешке повезло. Из окна второго этажа он заметил Боровина, идущего к подъезду. Лешка легко сбежал вниз, к лифту, молясь про себя, чтобы депутат оказался один.
В лифт они вошли вместе. Дождавшись, когда мужчина повернется к нему спиной, Лешка сзади закрыл ему рот рукой, одновременно задрав голову жертвы вверх, а второй – в которой был зажат остро отточенный нож – полоснул Боровина по открывшемуся над воротником горлу.
Лифт остановился на девятом этаже. Оставив еще подергивающееся тело в крови на полу, Леша осторожно переступил через ярко-алую лужу и вышел на площадку. Ему повезло – он почти не запачкался, когда кровь фонтаном брызнула на стенки лифта из вскрытой артерии. Только на левом рукаве куртки остались несколько красных пятен.
По железной лестнице Лешка выбрался на крышу, прошел мимо нескольких слуховых окон и снова спустился вниз – уже в другой подъезд.
Нож Лешка выбросил в Неву, куртку, специально купленную в магазине для “дела”, отвез в лес и сжег, облив для верности бензином. Вместе с курткой сжег и нитяные перчатки.
Его не мучила совесть, хотя он знал, что у Боровина остались жена и маленькая дочь. Просто жизнь этих людей ничего не стоила по сравнению с душевным покоем хозяинаю Лешка поступил так, как поступает верный сторожевой пес, нимало не сомневаясь в своем праве хранить и защищать.
Убив Боровина, он подстраховался, вывернув карманы убитого, и оказался прав – следователи открыли дело об убийстве с целью ограбления. Информацию Леша подчерпнул из газет, будучи совершенно уверенным, что никто не свяжет убийство с Викентьевым. Так и случилось. Уже через пару недель пресса забыла про убитого депутата. Ни Лешку, ни Петра Васильевича так никто и не побеспокоил.
Отставку Викентьева Леша воспринял как личное оскорбление, стучал кулаком, угрожал со всеми разобраться. Но хозяин быстро успокоил разгневанного парня, сказав, что и сам без работы не останется, и Лешку в обиду не даст.
Последним подарком Петра Васильевича перед отставкой была небольшая однокомнатная квартира в Озерках, которую Викентьев выбил для персонального шофера. Теперь у Леши было свое, законное, жилье. Правда, мебели в квартире было маловато – только то, что пожертвовал Лешке от щедрот сам Петр Васильевич, но парня устраивало и малое. Единственное, что Леша позволил себе купить – это новый телевизор. Он копил деньги, питаясь в будни сухомяткой, ради того, чтобы красиво и дорого одеваться, а в выходные ходить в рестораны и на дискотеки. Викентьев добродушно журил Лешу за пристрастие к шмоткам, но Коноваленко ничего не мог с собой поделать. Воспоминание о казенной одежде, которую он носил в течение восьми лет, вызывало отвращение – до тошноты, до рези в желудке.
Лешка водил в свой дом симпатичных доступных девчонок, вознаграждая себя за годы воздержания – не обладая большим опытом, он, тем не менее, имел бурный темперамент. Ему нравилась их гладкая кожа, их умелые руки и губы, их готовность выполнить любые фантазии мужчины за очень небольшую плату.
Но, расставшись с очередной девушкой на ночь, Коноваленко каждый раз испытывал легкое чувство сожаления – не то, не та. Где-то рядом была большая любовь, о которой говорил Викентьев. Она ходила по тем же улицам, может быть, жила в соседнем подъезде – но Лешке все никак не удавалось ее встретить.
Алеша не читал книг, не ходил по театрам и музеям – единственной отдушиной в его жизни стали сериалы, которые крутили по телеку каждый вечер. Леша переносился в волшебный мир, кипевший страстями. Там плакали, влюблялись, замышляли интриги, теряли память и рожали детей. Там была настоящая жизнь, столь далекая от дождливых питерских будней, от баранки машины, от пьяных драк на дискотеках.
Как-то раз в ожидании хозяина, который задержался в кабинете, Коноваленко сидел в кресле, лениво листая страницы какого-то журнала. И вдруг с разворота прямо в сердце Леше строго взглянули женские глаза. В душе парня что-то сладко кольнуло и дрогнуло. Лицо было неправильным – слишком большой рот, слишком широко поставленные глаза, слишком высокий для женщины лоб…Но это была ОНА – та самая, давно ожидаемая.
Леша торопливо перевернул страницу и прочитал заголовок. “Любовь Турмина: Очищение формой”. Пробежав глазами текст интервью, Лешка уяснил для себя главное – ЕГО женщина живет в одном с ним городе. Были в статье и другие подробности – об открывающейся на днях выставке авторской скульптуры, где работам Турминой отведено центральное место.
- Что это ты там читаешь? – Викентьев вышел из кабинета, держа в руках портфель.
- Вот, - Леша протянул хозяину журнал, - Выставка.
- На искусство потянуло? – Петр Васильевич усмехнулся, - Турмина…Знаю такую. Сестра одного из моих подчиненных. Талантливая девка, хотя и порядочная дрянь. Половина ее работ в западных музеях стоит и в частных коллекциях у тамошних миллионеров. И замужем за одним из нынешних горлопанов с радио. А тебя что – ее работы интересуют? Там сплошная порнография – голые бабы да мужики. Ну все, поехали. Я уже опаздываю.
Леша ездил на выставку каждый день, до самого закрытия. И под конец ему повезло – он застал Любовь Турмину рядом с какой-то из ее скульптур. Замирая, Коноваленко протянул молодой женщине буклет для автографа. Вблизи Турмина выглядела старше, чем на фотографии, и не такой красивой. Она оказалась невысокого роста, с почти мальчишеской фигурой, но глаза – темные, слегка приподнятые к вискам - оказались теми же, волнующими, проникающими в душу.
Получив буклет с размашистой летящей подписью, Лешка робко спросил – не подвезти ли ее домой. И получил отказ – Турмина приехала на закрытие выставки на своей машине.
Тогда Леша засел в засаде, дождался, пока Турмина отъехала – и проследил весь ее путь до самого дома.
Через несколько дней он признался Викентьеву, что влюбился. Петр Васильевич немного посмеялся над тем, что Лешка выбрал себе женщину на восемь лет старше, но помог узнать точный адрес и телефон.
Для Лешки начались счастливые дни. Он останавливался на улице, подходил к телефону-автомату, набирал номер и слушал в трубке низкое контральто Любови: “Алло, алло. Говорите. Я слушаю”. Он звонил ей по пять-шесть раз – утром, днем, вечером, испытывая невероятное возбуждение от ее голоса, представляя ее в своей постели. Он выпросил у Викентьева журнал, вынул из него фотографию Турминой, вставил в рамку и повесил напротив кровати – чтобы видеть ее глаза, засыпая и просыпаясь. И еще – он возненавидел ее мужа, своего тезку. Никакого права не имел этот хлыщ на его, Лешину, женщину. Она предназначалась только ему, Алексею Коноваленко – как награда, как приз, как воздаяние за все испытания, которые Леша перенес.
И однажды Лешка не удержался – когда трубку вместо Любови поднял мужчина – Коноваленко прорычал в нее с еле сдерживаемым бешенством:
- Убью тебя, сука, убью!
И с размаху нажал на рычаг.
Глава 14
Костя с недоумением смотрел на пищащий в руке телефон:
- Люба, что за идиоты тебе звонят? Какой-то придурок пообещался меня убить…
- Костя, да меня эти идиоты уже изнасиловали, - Люба вышла из кухни, держа в руках поднос с тарелками, - Звонят и звонят, звонят и звонят. Определитель поставила – так высвечиваются номера телефонов-автоматов. Может, поможешь поменять номер? Сил уже никаких нет. Один раз ночью позвонили, представляешь? И тоже из автомата. Садись, пообедаем.
- Таинственный поклонник? – Костя усмехнулся и сел за стол.
- Да черт его знает – дураки какие-то хулиганят, я думаю. Расскажи, как твоя новая работа?
- Работа как работа. Не хуже и не лучше любой другой.
- Рад, что завязал со своей службой?
Костя внимательно посмотрел на сестру. Но в ее словах не было никакого подвоха – простое любопытство.
- Не знаю. Там я чувствовал себя защищенней. Госслужба есть госслужба.
- А с Денисом….как?
- Никак, - Костя уткнулся носом в тарелку, - Совсем никак.
- Помочь? - Осторожно спросила Люба, глядя на грустное лицо брата.
Костя отрицательно помотал головой. Он был бы рад помощи – но помощи скрытой, не требующей его согласия.
Каждые выходные он ездил в свой дом, присматривался, оценивал, во что обойдется ремонт, планировал участок. В Техно-Банке платили хорошо, Петров рассчитывал к следующему лету закупить все нужные материалы и начать обустраивать свое приобретение – поменять подгнившие венцы, перестелить крышу и полы, вместо хилого штакетника установить хороший крепкий забор…
Люба ездила вместе с ним – Константин доверял художественному вкусу сестры. Дом ей понравился, они вместе с Костей выбрали в магазине по каталогу краску, которой должны были быть покрашены наружные стены – сочную, бирюзовую. Окна, небольшой балкончик на втором этаже и крыльцо Люба категорически потребовала покрасить в снежно-белый цвет. Она распланировала участок, стараясь сохранить ощущение близкого леса – были оставлены в неприкосновенности сосны, у крыльца предполагалось высадить кусты сирени и жасмина, вдоль забора пустить расти малину, под окнами разбить цветники.
Костя занимался планировкой с удовольствием, предвкушая, как будет смотреть на медленно плывущее над заливом солнце с розового от света крыльца. Он никогда не отличался сентиментальностью, но от этих мечтаний в груди начинало щемить, хотелось бросить все и начать ремонт уже сегодня, сейчас, сию минуту. Невыносимо было ждать следующего года, когда на участке застучат топоры и завизжат пилы.
Пришли белые ночи, и с ними пришла тоска. На работе скучать было некогда, но вот вечерами Константин маялся в одиночестве, ходил по квартире туда-сюда, делая какие-то совсем ненужные и необязательные дела. Он выкинул скукожившийся кактус и купил в магазине пару других, маленьких и пушистых. Один из кактусов собирался цвести, - и Костя по десять раз за вечер подходил и трогал крохотный бутон. Он затеял перестановку в квартире, но бросил ее на половине – и теперь шкаф перегородил прихожую, а этажерка вечно попадалась на дороге, ей никак не находилось удобного места из-за стола, который тоже стоял как-то не так, неудобно.
Один раз Петров набрался смелости и позвонил Денису. Он долго слушал гудки, а потом в телефоне проскрипел старческий голос, и Костя нажал отбой. Он зачастил в гости к сестре, надеясь встретить Дениса хотя бы там, но и к Любе тот тоже не заходил, хотя звонил временами.
“Это мне наказание, - Думал Костя, ворочаясь в кровати, - Наказание, не иначе. И что я к нему привязался, как приворожили? Ну молодой, ну красивый, ну трахнул я его два раза – что из этого? Можно поехать в Сосновку и снять себе там такого же молодого и красивого. И даже моложе и красивей. Кто мешает? Не хочу. Не хочу другого – вот что самое поганое в этой идиотской ситуации. А вот взять и поехать завтра к нему. Приехать и сказать – убей меня, не могу без тебя больше. А он засмеется мне в лицо. Он жестокий. Он будет мстить мне этим пренебрежением, этим смехом сквозь зубы. И что толку тогда во всем, что я делаю и собираюсь сделать? Любоваться закатом в одиночестве – прекрасное времяпровождение. Для дураков. Или для романтиков в пятнадцать лет. Да даже в пятнадцать лет закатом любуются с кем-то.”
Люба с горечью смотрела на брата. Она несколько раз просила Дениса придти, стараясь как-то подгадать его встречу с Костей, но Денис категорически отказывался. Из разговоров Люба сделала вывод, что он тоже ведет монашеский образ жизни после смерти своего друга - ездит к родителям в гости, работает с утра до ночи. Ни разу Денис не сказал ей о том, что у него кто-то появился или хотя бы остался ночевать. Любе было больно – она шестым чувством ощущала, что двое дорогих ей мужчин хотят быть вместе, но не могут. Костю держал страх быть отвергнутым, а Дениса – память о пережитом. Он не умел – или не хотел – прощать, все еще мучаясь чувством вины за свою случайную встречу с Константином у Любы под Новый год. Прошедшие полгода не стали лекарством, воспоминания оставались для него источником стыда и горечи за свою измену. Люба догадывалась об этом по интонациям, по случайно срывающимся словам, по нежеланию Дениса даже возвращаться в ее дом.
И тогда она решилась на обман, хотя прекрасно отдавала себе отчет в том, что может стать для Дениса врагом номер один. Или два – если первым окажется ее брат.
В начале июля лето неожиданно вспомнило, что ему полагается быть жарким. Столбик термометра подскочил вверх, у Петропавловки на пляже некуда было ступить от желающих воспользоваться неожиданным теплом, лужи высохли за одну ночь, и воздух дрожал над раскалившимся асфальтом улиц.
Люба заехала за Денисом в субботу, в девять часов утра. Он, невыспавшийся, усадил ее за столом на кухне и затеял варить кофе. Старушка-соседка суетилась тут же, добродушно поглядывая на молодую женщину и расспрашивая ее обо всем на свете.
- Что за дом-то? – Спросил, наконец, Денис, разливая в чашки кофе, - И когда купить успела?
- Весной, - Улыбалась Люба, - Место такое красивое, на берегу залива. Дом, правда, старенький, участок совсем запущенный, но приведем в божеский вид. Все будет тип-топ.
- А Алешка где?
- Ну где ему быть – на студии, конечно.
- А делать что надо?
- Ох, Денис, дел там немеряно. Я хочу вытащить из дома старый хлам и устроить торжественное сожжение. Одной мне не осилить, сам понимаешь.
“А брат на что?” – Хотел спросить Денис, но вовремя прикусил язык. В последнее время он ловил себя на том, что думает о Петрове слишком часто и не так, как следовало бы. Он пытался злиться, вспоминая, что потерял из-за бывшего подполковника, но злость уходила так же быстро, как и рождалась, а вместо нее оставалось чувство потери. То самое, которое он впервые ощутил на неудобном диване в комнате Любы. И в этот раз он поддался на уговоры подруги как раз потому, что надо было как-то изменить еженедельную рутину, разорвать замкнутый круг, в котором он оказался после смерти Жоры. Работа-дом-родители-поездки на кладбище. Именно так Денис жил в последние полгода. Изредка – звонки из Америки и разговоры с дочерью и Викой. Иногда он звонил им сам, но разница во времени не позволяла делать это слишком часто, да и Вики нередко не оказывалось дома, а беседовать с ее новым мужем Денису было нелегко. Олег не скрывал своего отношения к геям, откровенно презирая “петухов”. И звонки становились все реже, а общение все короче.
Когда за окном машины вместо многоэтажек замелькали огороженные участки со старенькими домишками, Люба впервые расслабилась. Теперь она была уверена, что Денис не вернется с полдороги. Конечно, из Ольгино можно было уехать и на электричке, и на пригородном автобусе, но это было сложнее, чем просто выйти из машины и сесть на метро.
Она свернула с шоссе влево, аккуратно объезжая выбоины и колдобины. Денис всю дорогу курил, молчал, думая о чем-то своем. Временами на его лицо словно набегало какое-то облачко, он мрачнел, вздыхал и лез за очередной сигаретой в карман. Люба не спрашивала его, только молилась про себя, чтобы Костя оказался в этот день здесь, в Ольгино. Она не успела с ним договориться, наивно понадеявшись, что брат приедет, как приезжал сюда каждые выходные. Но у самых ворот ее вдруг охватил страх – вдруг она ошиблась, вдруг Костик занят, и ее задумка окажется сорванной.
Машины Кости на участке не было, и Люба испытала неожиданное чувство отчаяния. Все шло не так, наперекосяк, неправильно. Она дура, ей надо было под любым предлогом уговорить брата приехать. А теперь придется опять врать - врать, что она забыла ключ от дома, что надо возвращаться…И в следующий раз вытащить сюда Дениса будет намного сложнее.
- Красивый дом, - Сказал Денис, вытаскивая очередную сигарету, - Мы перекусим сначала? Что-то я проголодался снова. Слушай, а там кто-то ходит внутри. Двери-то у тебя запираются? Вдруг ворье?
- Может, посмотришь? – Про себя Любка взмолилась всем богам, которых знала, - А то я боюсь сама.
Денис вышел из машины и направился в дом. По дороге он подхватил с земли какую-то палку и решительно открыл дверь.
На втором этаже, действительно, ходили. Скрипели половицы, кто-то что-то двигал, грохотал каким-то железками. Денис успел удивиться, что воры не бояться быть застуканными хозяевами, ведут себя совершенно свободно, когда по лестнице что-то свалилось вниз, и он услышал чертыхание.
Костя не удержал в руках какой-то старый чемодан, точнее, у чемодана оторвалась сгнившая ручка, и он слетел по ступеням, по дороге рассыпавшись на части. Костя бросил ручку следом и выругался.
В ответ снизу послышался возглас. Петров перегнулся через перильца и встретился взглядом с Денисом. От изумления он сел прямо на пол, потеряв дар речи. Денис что-то невнятно пробормотал и, повернувшись, выскочил из дома.
Люба со своего места видела, как дверь широко распахнулась, и на крыльцо вылетел Денис. Широко размахнувшись, он запустил палкой куда-то вбок и опустился на ступени, обхватив руками голову и уткнувшись лицом в колени. Следом выбежал Костя, едва не споткнувшись о сидящего человека.
Люба, так и не вышедшая из машины, до боли сжала пальцами оплетку руля. Эти двое – о чем они говорят сейчас, о чем думают? Вот Костя сел рядом с Денисом, вот обнял его за плечи. Но Денис руку сбросил, хотя с крыльца не встал. И головы в сторону ее брата не повернул. Вот он снова полез за сигаретами, глядя в сторону. А Костя поднялся и стоит перед ним, наверное, что-то объясняет.
“Надо уехать, - подумала Люба, - Пусть они сами разбираются, без свидетелей. Я свое дело сделала, а проклинать меня или благодарить – это им решать и не сейчас, потом.”
Она повернула ключ в замке зажигания и дала задний ход. Машина отъехала назад, на дорогу, развернулась и неожиданно заглохла.
Люба недоуменно взглянула на панель. Стрелка указателя бензина стояла на нуле.
“Растяпа! И ведь хотела заправиться по пути. Все у меня сегодня через задницу!”
Она вышла из машины и вернулась к дому. На крыльце уже никого не было, и Люба осторожно потянула на себя входную дверь, мимолетно удивляясь абсолютной тишине внутри.
- Костя, - Негромко позвала она, - У меня машина заглохла посреди дороги. Помогите дотолкать до участка, а?…
Брат вышел из кухни. Он был сердит и подтягивал старые спортивные штаны с пузырями на коленках.
- Дотолкаем. А ты поесть сделай что-нибудь. Там, в сумке на кухне посмотри.
Денис вышел следом. У него тоже было нерадостное выражение лица. Он молча прошел мимо Любы, невежливо отпихнув ее локтем в сторону, и ей тотчас же захотелось плакать. Она вообще в последнее время отмечала за собой повышенную слезливость. Наверное, это было связанно с беременностью, о которой Люба еще никому не успела сказать, даже мужу. Вместо нормального токсикоза она теперь хлюпала носом по любому поводу и без повода тоже.
Люба беспомощно взглянула на Костю, но он уже спешил следом за Денисом и не смотрел на нее. Молодая женщина растерянно прошла на кухню. На столе в беспорядке валялись пакеты, и стояла черная Костина сумка. Люба стала разворачивать свертки, часто моргая, чтобы не туманилось в глазах.
Когда мужчины вернулись в дом, она уже вовсю ревела, размазывая по щекам черные потеки от туши.
- Ну, привет, - Огорченно сказал Костя.
- Благими намерениями…- Невесело продолжил Денис, наклоняясь и отряхивая с брюк песок, - Люба, успокойся. Что плакать-то? Машину мы во двор закатили, все в порядке.
- Причем тут машина? – Отчаянно закричала Люба, - Да плевать мне на машину! Я же видеть не могу, как вы мучаетесь!
Константин и Денис переглянулись. Они оба чувствовали себя чрезвычайно неловко перед плачущей женщиной. Их общение ограничилось сумбурным монологом одного и односложными ответами второго. Ни один из них не сказал другому того, что мог и хотел бы сказать.
Люба постепенно успокаивалась, Костя напоил ее минералкой, отвел к рукомойнику во дворе. Денис смотрел из окна, как брат с сестрой о чем-то переговаривались на улице, как Костя погладил женщину по щеке, вытирая с нее капли воды.
Злость на Любу прошла, хотя первым желанием Дениса было сказать подруге все, что он думает о ней и ее брате. Но он уже давно привык подавлять первые - спонтанные – желания. В конце концов, Люба хотела добра, и ее нельзя было винить за вполне естественный для женщины порыв помирить близких людей.
Денис усмехнулся. Для Кости встреча была столь же неожиданной, но он быстрее пришел в себя. Бросился уговаривать задержаться, поговорить. И Денис расслабился, согласился остаться. А сейчас ему в очередной раз приходилось копаться в себе, мучаясь сомнениями – правильно ли он поступил.
Люба с Костей вернулись на кухню. Женщина еще всхлипывала, но как-то изнутри, непроизвольно. Это напоминало отшумевшую грозу – тучи уже унесло в сторону, солнце залило все вокруг, через все небо протянулась радуга, запели птицы, но нет-нет и долетят раскаты затихающего грома.
Денис приглашающе повел рукой. За размышлениями он успел сделать бутерброды, порезать в миску молодой редис и зеленый лук, заправив салат сметаной, разлить по кружкам кофе из термоса.
- Ого, - Радостно сказал Костя, - Быстро ты, однако. Мы, вроде, недолго умывались.
- Есть охота, вот и поторопился.
- Не злись, - Люба уткнулась лбом в плечо Дениса.
- Глупая, - Он обнял молодую женщину за плечи и поцеловал в макушку, - Разве на тебя можно злиться долго?
Она взглянула ему в глаза с надеждой. Что-то изменилось в лице Любы, хотя Денис не мог сразу уловить это изменение: черты стали мягче, задумчивее, она словно прислушивалась к чему-то, происходящему глубоко внутри.
- Что-то с тобой….Ты совсем другая стала.
Люба кивнула, мгновенно переходя от слез к улыбке.
- Догадайтесь с трех раз.
- И догадываться нечего, - Костя взял кружку с кофе и пододвинул к себе тарелку с бутербродами, - Забеременела?
- Ууууу….сыщик. Даже поинтриговать не дал, - Люба разулыбалась еще шире, - Двенадцать недель уже.
- Вот это да! – Денис притиснул Любу к себе, - Здорово! А Лешка знает?
- Пока нет. Вот к врачу схожу на этой неделе и обрадую. Если все нормально будет.
- Ну а почему что-то должно быть ненормально? – Костя пожал плечами и взял следующий бутерброд с тарелки, - Ты у нас крепкая, здоровая, в смысле – ничем не болела. Родишь, как все рожают.
- Знаешь, как называют таких, как я, акушеры? – Люба, наконец-то, села за стол и осмотрела его хозяйским взглядом, - Старорожалки нас называют, вот как. Мне ведь уже тридцать, а детей у меня не было. Да и беременностей тоже.
- И в сорок рожают, - Заметил Денис, тоже усаживаясь за стол, - Кстати, у меня мать работает в Институте матери и ребенка. Хочешь, она тебя наблюдать будет?
- А можно?
- Почему нет? – Денис усмехнулся, - Я с ней поговорю….завтра.
Костя бросил на него быстрый взгляд. “Завтра” – это была призрачная надежда на то, что Денис останется здесь до следующего утра. Хотя это могло означать только то, что он просто завтра заедет к родителям. Или позвонит им. Но по лицу Дениса ничего определить было нельзя.