Одиночество было невыносимым.
День за днем я убеждал себя, что Жоры больше нет, что у меня вообще никого больше нет на этом свете, что надо попытаться изменить свою жизнь – но каждое утро я по-прежнему просыпался с мыслью о том, что мы с Жорой решили жить вместе.
Это походило на сумасшествие – за каждым поворотом мне мерещилась его фигура, в каждом телефонном звонке я ждал услышать его голос, каждый покупатель, просивший меня отвесить сметаны или молока, смотрел на меня его глазами.
На сороковины я поставил в церкви свечку за упокой Жоркиной души, заказал поминальную – легче не стало. И тогда я решил съездить к родителям.
Я не был у них несколько лет – с того момента, как решил скатиться на дно общества. Иногда звонил, просто чтобы они знали, что я еще жив. После развода с Викой у меня был тяжелый разговор с отцом, родители не знали истинной причины нашего разрыва, списав все на мое пьянство, и с тех пор я ограничил наше общение редкими звонками по телефону.
Почему-то мне было сложно сразу подняться в квартиру. Я минут двадцать курил у подъезда, неуверенно топтался, то подходя к двери, то возвращаясь на плохо расчищенную подъездную дорожку. Наконец, когда мороз ощутимо стал пробираться под куртку, я набрал код на замке и вошел внутрь дома.
Меня не ждали. Мама сразу заплакала, отец крепко притиснул меня к себе, бабушка заохала, побежала в кухню ставить чайник.
Я сидел в знакомой гостиной и разглядывал стены. Маша, Маша, Маша – все свободное пространство было увешано ее фотографиями от рождения и до последнего дня перед отъездом. Я был в аэропорту – Вика с дочерью и новым мужем улетали на следующий день после похорон Жоры – но плохо запомнил наше прощание. Помню только, как прижимал к груди Машу, похожую в новой шубке на неуклюжего медвежонка-панду, как старался не встречаться глазами с бывшей женой…Мои родители в аэропорт не приехали – простились с Машей дома накануне.
И сейчас я с горечью думал о том, каким тяжелым было это их расставание с единственной внучкой. Я видел, как постарела мама, как горбится отец, который всегда казался таким сильным. О бабуле и говорить было нечего – она выглядела почти бесплотным существом. Мое решение рассказать родным всю правду таяло, как снег под лучами солнца. Я не имел ни малейшего представления об их возможной реакции на мое признание. С одной стороны, это многое бы им объяснило – но, с другой стороны, поймут ли они меня?
И все-таки я решился. Все произошедшее со мной за последние годы привело меня к твердому пониманию того, что с ложью жить нельзя, невозможно. Ложь обходится нам слишком дорого в конечном итоге и не стоит той сиюминутной выгоды, которую может принести.
Я видел – родители рады тому, что я здоров, что нормально выгляжу, что я вернулся к человеческой жизни из той выгребной ямы, где почти оказался, пусть и по своей воле. Мы пили горячий чай, мне было тепло и покойно в этой обстановке домашнего уюта, от которого я давно отвык. Я рассказывал родным, что работаю в магазине продавцом, что нормально живу, что пить бросил навсегда – и все никак не мог перейти к главному, все не находил связки, повода.
Мне помог отец. Когда я рассказал почти все из того, что возможно было рассказать, не открывая правды, он решился спросить у меня то, что не давало покоя моим родным все эти годы:
- Ну а как ты дальше жить-то думаешь, Денис?
- Пока не знаю, отец. Полтора месяца назад я потерял человека, которого любил. И не знаю, что теперь делать и как жить дальше. Вот….пришел за советом.
- Она что, ушла к другому? – Мама спросила это очень осторожно, наверное, решила, что я говорю о Вике.
И тогда я бросился в пропасть:
- Нет. ОНА не ушла. ОН погиб в автомобильной аварии. Разбился.
- Он? – Между бровей отца обозначилась резкая складка, а мама недоуменно переглянулась с бабушкой, - Прости, что ты хочешь сказать?
- Я хочу сказать, что я любил мужчину. Я гей, отец, и всегда им был. Просто…была уголовная статья, ты ведь знаешь. Я не мог сказать правду. Сейчас могу. Я любил его десять лет, и мы хотели жить вместе. А сейчас он лежит на Ковалевском кладбище.
Я закрыл лицо руками, чувствуя, что глаза мои наполняются слезами. Я давно забыл, как это – плакать. Веки жгло, я задыхался, ощущая, как в груди распухает боль, заполняя меня, вырываясь наружу сдавленными рыданиями. Отец обнимал меня за плечи, мама всхлипывала рядом, я слышал, как бабушка переспрашивает:
- Что, что он сказал? Я не поняла, Лиза, я не поняла ничего. Что он сказал?
- Потом, мама, потом, - Это говорил отец, - Валерьянки накапайте ему, потом все подробности.
Остро запахло валериановыми каплями. Мне влили эту гадость в рот почти насильно, но лекарство помогло – я стал успокаиваться. Я боялся смотреть родным в глаза, мне было стыдно и своей внезапной истерики, и того, что неминуемо придется рассказать все – до последнего слова.
Моя исповедь затянулась до глубокой ночи. В комнате было сизо от сигаретного дыма, несколько раз валерьянка понадобилась уже не мне – а маме и бабушке. Но я не стал скрывать ничего – ни своих отношений с мужчинами, ни истории моего знакомства с Жорой и Петровым, ни причин моего ухода из аспирантуры и развода с Викой, ни своего нынешнего существования. Это было безумно трудно, я отчетливо понимал, что лишаю родных надежды на будущих внуков взамен улетевшей с матерью Машеньки, надежды на то, что моя жизнь когда-нибудь войдет в нормальное русло – но жить и дальше во лжи и одиночестве было бы стократ труднее. С моей стороны было жестоко взваливать на них это новое, невыносимое для близких знание о том, что их единственный сын ненормален по общепринятым понятиям, однако еще более жестоко было бы и дальше держать их в неведении.
Когда я закончил, в комнате воцарилась тяжелая тишина. Бабушка украдкой вытирала слезы, мама дрожащими руками бесцельно перебирала конфеты в вазочке на столе, только отец, казалось, был спокоен. Именно он первым нарушил затянувшееся молчание:
- Что же ты собираешься делать дальше?
- Не знаю, папа. Если бы знал – не пришел бы просить совета. Хотя я понимаю, что вряд ли мне можно сейчас что-то посоветовать.
- Да уж, - Отец тяжело вздохнул, - Что тут посоветовать, ума не приложу.
- А мы-то рассчитывали, что ты решишь снова жениться, - Горестно сказала мама, - Раз уж с Викой не сложилось…
- Может, к нам переедешь? – Робко вступила в разговор бабушка, - Все не один.
- Нет, бабуль, - Я покачал головой, - Я уже взрослый мальчик, мне удобнее жить отдельно. Я ведь не монах, сама понимаешь.
- Понять не могу, - Растерянно сказала мама, - Как же так получилось? Почему ты…Мы ведь тебя хорошо воспитывали.
- Мамочка, - Я обнял ее за плечи, - Ну причем здесь воспитание? Я не убийца, не бандит, не насильник. Пить бросил, наркотики не употребляю. Это моя жизнь, моя судьба. Поверь, с Жорой я был гораздо более счастлив, чем с Викой.
Она махнула рукой и отвернулась.
.
Глава 12
Викентьев позвонил Константину в последний день марта. Сказал, одышливо похрипывая в трубку:
- Надо бы встретиться, поболтать. А то совсем забыл старика.
Костя согласился, хотя не испытывал никакого желания “болтать” с отставным начальником.
Уже почти три месяца он находился в состоянии депрессии. Слова Дениса, безжалостно брошенные у больницы, не забывались. Умом Костя понимал, что упреки вполне справедливы – но тоска, поселившаяся в груди, от этого понимания не проходила, а становилась все сильнее с каждым днем. Петров остро ощущал свою абсолютную ненужность, от которого не спасала ни осточертевшая работа в архиве, ни визиты к сестре или родителям (надо сказать, довольно редкие), ни случайные девки, подобранные у Московского вокзала.
Константин возненавидел свою квартиру – она встречала его полной тишиной и каким-то затхлым запахом запущенности. С детства воспитанный аккуратистом, он перестал делать уборку, бросая вещи как попало на стулья или спинку дивана, в раковине на кухне копилась грязная посуда, на мебели лежал слой пыли, и даже единственный кактус на окне съежился и зачах без воды. Петрову было все равно. Он спасался от тишины, включая на полную катушку телевизор по вечерам. Ему было безразлично, что смотреть – хоккей, мексиканский сериал или вечерние новости. Главное – в комнате хоть кто-то разговаривал.
Несколько раз Костя порывался встретить Дениса, даже подъезжал на машине к магазину, где тот работал, и сквозь мутное стекло витрины старался разглядеть что-нибудь. Но ему так и не хватило смелости подойти и заговорить.
К Викентьеву Петров приехал вечером, после работы. Генерал-лейтенант в отставке, Петр Васильевич и на пенсии выглядел внушительно. Ему было уже за шестьдесят, но взгляд не потерял внимательности, а разум – остроты. Напоив Костю своим знаменитым чаем и отправив жену смотреть телевизор, Викентьев пригласил бывшего подчиненного в рабочий кабинет.
- Ну, крестник, рассказывай, как живешь, что поделываешь.
Петров пожал плечами:
- Да так, ерунду всякую. Сижу в архиве, разбираю дела репрессированных, проверяю справки о реабилитации. Рутина.
- Понятно, - Викентьев задумчиво постучал по столу карандашом, - Не надоело этой белибердой заниматься?
- Надоело. Только другой работы для меня по нынешним временам нет. Сами знаете, как у нас сейчас, чуть высунулся – к тебе уже толпа правозащитников несется с воплями “Палач!’, “Бандит на государственной службе!”, “Долой!”...
Петр Васильевич насмешливо посмотрел на Костю:
- Да….И чему я тебя, дурака, столько лет учил? Главное, зачем учил – непонятно. И ведь казалось бы, самое золотое время сейчас, греби информацию обеими руками – нагребешь себе столько, что век разбирай, не разберешь…А ты закопался в архиве, как клоп в матрасе.
- Откуда грести-то? – Насупился Костя, - Любая газетенка раньше нас всюду поспевает.
- Вот именно! – Викентьев грохнул кулаком по столу, - Эх, ничего вы, молодые, не соображаете, нет в вас перспективного видения. Да ты оглянись, сколько вокруг тебя всего, глянь наверх, а не под носом у себя ищи! Ты что думаешь – это безобразие долго продлится? Все эти либералы да дерьмократы на века, что ли? Десяти лет не пройдет – вот они у нас где будут.
И Викентьев сунул Косте под нос крепко сжатый кулак.
- Это они сейчас смелые, кинулись хапать, кто во что горазд, воровать во все тяжкие, капитальцы себе сколачивать. Приватизации эти, акции, пирамиды финансовые. Не ушами надо хлопать – будущее свое надо обеспечивать. Информация, говоришь, в газетках – так не мимо ушей пропускай, а ищи в этом навозе драгоценные зерна и в папочку складывай. Да проверяй – что вранье, а что правда. Тихо проверяй, чтобы клиента не спугнуть раньше времени. А настанет момент – в морду ему эту папочку, да за шкирку в КПЗ. Законов нет, а какие есть – каждый день меняются, жулью раздолье –а нам материал! В завтра надо смотреть, в завтра, людей себе надежных подбирать на будущее, которые за тобой в огонь и в воду. Шофера моего, Алешку, видел? Нет? Из дерьма парня вытащил, скажу, кому шею свернуть – свернет и не задумается. В этой мутной водичке сейчас таких карасей поймать можно – только держись. А ты – в архиве….Дурак, как есть – дурак.
Костя пристыженно молчал. В последние годы он, действительно, растерял все ориентиры, не понимая, что делать в новой для него ситуации. Фактическое бездействие казалось единственным выходом, он никогда не занимался чисто аналитической работой, сосредоточившись на отлове своего контингента и полагаясь на Викентьева во всем остальном. Сейчас бывший начальник опять тащил Костю на помочах, а он, подполковник Петров, снова чувствовал себя неопытным стажером, только-только пришедшим на службу. А ведь были у Кости дела, которыми он по праву мог гордиться – вспомнить хотя бы того сирийца. Сколько труда было положено, чтобы припереть упорного араба к стенке. И шесть лет тот исправно поставлял информацию – пока его не хлопнули в какой-то ближневосточной разборке.
- Ладно, - Сжалился над Петровым Викентьев, - Вижу, что ты все понял. И учти – не я с тобой сейчас говорю, серьезные люди начали серьезной работой заниматься. А я тебя к этим делам хочу привлечь потому, что ты мне всегда нравился. Хватка у тебя неплохая, тебе только надо направление верное указать. Глядишь, на моих похоронах скажешь что-то хорошее обо мне. Добрым словом помянешь.
- Ну помирать-то вам, Петр Васильевич, рановато, - Пробормотал Костя.
- Все под богом ходим, - Усмехнулся Викентьев, - Так что зарекаться никому не стоит. В конторе нашей обратишься к Васильчикову. Знаешь такого? Вот пойдешь к нему и скажешь, что я прислал. Он тебя конкретной работой загрузит, хватит тебе штаны просиживать без толку.
Полковник Васильчиков встретил Костю более чем радушно:
- Наслышан, наслышан. От Петра Васильевича о тебе – только хорошее. Он тебя ценит, переживает, что засиделся ты на бумажной работе.
Васильчиков умолчал о настоящих словах Викентьева, сказанных несколько дней назад при личной встрече:
- Я тебе, Саша, подкину одного работника, из своих. Звезд с неба не хватает, инициативы от него не дождешься, разве что дурацкой – но исполнитель почти идеальный. Если вцепится – то как бульдог, не оторвешь. Достаточно глуп, чтобы не задавать лишних вопросов, и достаточно жесток, чтобы работать без лишних сантиментов. Активный педераст, со склонностью к садизму, но это нам пока без надобности. Аналитических склонностей никаких – зато прирожденный ведомый. В умелых руках способен на многое. Приглядись и используй. Не пожалеешь.
И Васильчиков пригляделся. Он поднял личное дело Петрова, оценил сеть осведомителей, которая до сих пор не развалилась, хотя ситуация в стране этому способствовала, тщательно проверил все связи Константина и пришел к выводу, что таким кадром пренебрегать не стоит.
Петров взялся за новое дело с жаром – у него вдруг снова появилась цель, позволяющая забыть о личных неприятностях. Он засадил за работу несколько молодых стажеров, которые принялись переворачивать сотни подшивок открытой прессы в поисках “жемчужных зерен”. В ход шло все – сексуальные скандалы, обвинения в воровстве, незаконная покупка недвижимости, спекуляции ваучерами, внебрачные дети. Информация проверялась тщательно и негласно, в особо интересных случаях профи конторы устанавливали за “клиентами” слежку – от топтунов до жучков в квартирах и свежеприобретенных офисах.
К лету Петров вел троих депутатов Городской Думы и с десяток “новых русских”. Он не задумывался, куда и к кому уходит собираемая им по крупинкам информация – он был загружен работой под завязку и просто не успевал поразмышлять о чем-то другом. Даже воспоминания о Денисе постепенно отошли на задний план.
Он снова сошелся с Викентьевым, ездил к нему отчитываться о работе – ну не отчитываться, а просто поделиться проблемами или загвоздками. Жизнь постепенно входила в налаженную колею, и теперь Косте даже казалось странным, что он столько времени провел, тоскуя о каком-то мальчишке.
И вдруг все рухнуло – в один миг, стремительно.
Тринадцатый отдел, в котором работал Петров, лихорадило почти год – поговаривали о сокращении, реорганизации служб, слиянии или, наоборот, размежевании с другими отделами. Костя пропускал разговоры мимо ушей, полностью сосредоточившись на работе. И увольнение свалилось ему на голову подобно сосульке, рухнувшей с крыши на макушку неосторожного пешехода. В полном ступоре Петров сдал дела, оформил обходной лист…Единственное, что он сообразил сделать – зайти перед уходом к Васильчикову. Тот сочувственно поцокал языком и намекнул, что Косте неплохо бы заехать к Викентьеву.
Петров помчался к Петру Васильевичу на всех парах. Уже в дороге он сообразил, что ни увольнение из органов, ни совет Васильчикова не могут быть случайными. Велась какая-то игра, в которой он, Константин Петров, был пешкой – но пешкой нужной и, чем черт ни шутит, даже проходной.
Викентьев встретил Костю со всем радушием.
- Знаю, все знаю, но не сочувствую. Такие специалисты, как ты, в отставке долго без дела не сидят. Так что слушай и мотай на ус.
- Петр Васильевич…
- Молчи, я тебе сказал. Все вопросы потом будешь задавать. “Техно-Банк” знаешь? Солидное заведение, основная сфера деятельности – инвестиции в научно-технические разработки. Говоря без обиняков – в наши разработки. А то пока будем от нынешних хозяев жизни ждать содействия – отстанем от всего мира. Начальник службы безопасности там – Олег Ковров. Да-да, ты вместе с ним учился, он потом в Москве работал, а сейчас вернулся назад. Олегу нужен заместитель, курирующий службу защиты информации. Не в плане компьютеров – а в плане проверки благонадежности сотрудников. Ну это ты знаешь – кто с кем встречается, кто кого трахает, куда отдыхать ездит и на какие шиши. Я порекомендовал тебя. Олег тебя прекрасно помнит и знает, что на твои профессиональные качества можно положиться. Так что завтра прямо с утра поезжай туда и оформляйся на работу. Вот адрес. Вопросы есть? Нет. Тогда извини – у меня еще много дел.
Весь вечер Константин провел в задумчивости. Не обладая острым умом аналитика, он, тем не менее, умел делать правильные выводы интуитивно. ФСБ негласно создавала какие-то параллельные конторы, на первый взгляд, негосударственные, коммерческие, но поддерживаемые мощью ее аппарата. Именно туда уходила собираемая некоторыми отделами информация, именно туда направлялись уволенные сотрудники – специалисты, много лет занимавшиеся сбором данных, анализом, дезинформацией, умевшие действовать где шантажом, где подкупом, знающие, как устроить неугодным несчастный случай. У этих специалистов были связи и осведомители во всех слоях общества – от интеллектуальной и политической элиты до криминальной шантрапы, повылезавшей изо всех углов в последние годы. Создавался плацдарм для захвата власти в будущем – захвата невидимого, скрытого от посторонних глаз, когда реальными хозяевами страны станут те, в чьих руках окажутся сосредоточены не только национальные богатства страны, но и тайные досье на ее потенциальных лидеров.
Петров не сомневался в том, что к дележу пирога и на милю не подпустят таких, как он. Слишком незначителен был Константин Петров для сильных мира сего, слишком незаметен. Ему до пенсии будет суждено таскать каштаны из огня для других, собирая и складывая в папки данные наружных наблюдений, доносы осведомителей, расшифровки прослушек. Но и на этом месте, которое плохо видно с вершин власти, можно было отлично устроиться – иметь немаленький счет в банке, ездить отдыхать на престижные курорты, удовлетворять любые желания.
А можно….Костя даже похолодел от мысли, нежданно-негаданно явившейся в голову. Можно накопить денег и рвануть заграницу. Такие, как он, везде в цене. Петров представил броские заголовки американских газет:”Бывший подполковник ФСБ разоблачает заговор против власти”, “Новая книга подполковника Петрова – “ФСБ против России””.
Костя потряс головой. Глупости это все. Ничего он толком не знает, и никаких доказательств каких-то заговоров у него нет и никогда не будет. Вполне вероятно, что и заговора-то нет – ведь все его размышления строятся на допущениях, не подтвержденных ничем. Надо следовать приницпу Оккама и не умножать лишние сущности. Легко может оказаться, что отставные офицеры ФСБ высшего ранга просто решили делать деньги, а это в условиях нынешней разрухи доступно людям с головой. В конце концов, именно деньги определяют место человека в современном обществе. И Викентьев всего лишь опирается в своей деятельности на тех, кого знает и кому привык доверять. Он, Костя, со времен своего голодного детства хотел жить в роскоши – и сейчас имеет полную возможность начать осуществлять свою мечту. У него есть шанс, и этот шанс должно использовать с умом. Заработать денег, купить родителям хорошую большую квартиру, подкидывать им по чуть-чуть, чтобы старики ни в чем себе не отказывали, себе найти хороший дом в ближнем пригороде и ездить туда отдыхать...с Денисом.
Неожиданно мысли Константина свернули совсем в другую сторону. Он представил себе двухэтажный особнячок из красного и белого кирпича, небольшой, но уютный – в окружении сосен. Цветник перед входом в дом, высокий плотный забор, за который не проникают любопытные взгляды. Пару шезлонгов в тени цветущей сирени, дымящийся мангал, на котором аппетитно шкворчит шашлык, запотевшую бутылку, которую вот только что вынули из морозильника и принесли на стол…
“Я мещанин, - Подумал Костя, - А что, разве это плохо – быть мещанином? Работать не ради каких-то неведомых высоких или не очень высоких целей, а просто для того, чтобы зарабатывать деньги. Чтобы в выходной день наслаждаться покоем и тишиной, вкусно есть, проводить время с любимым человеком, от души радоваться жизни. Да любой этого хочет, все к этому и стремятся – хорошо жить. Власть? На черта мне власть? Я не человек власти, мне непонятны их желания и цели. Да, можно сидеть на самом верху, мелькать каждый день в программах новостей, определять политику огромной страны – и нести при этом страшную, неподъемную ответственность за все происходящее. Чтобы те, кто придут после меня, обхаяли и обругали все, мною сделанное и несделанное. Чтобы выставили меня негодяем, дураком, пьяницей, развратником – да кем угодно. В нашей стране иначе не бывает. Никогда еще ни одному руководителю не сказали “спасибо” – наоборот, каждого поливали грязью и помоями, под микроскопом рассматривая его жизнь, копаясь в грязном белье, вытаскивая на свет Божий каждый комок засохшего дерьма. Я готов быть винтиком в Системе – но дорогим, высокооплачиваемым винтиком этой проклятой машины, которая почти семьдесят лет перемалывает в муку целую страну. Да мне плевать на страну – я хочу САМ жить в свое удовольствие, не отказывая себе в приятных мелочах и не только в мелочах. Отправить родителей отдыхать куда-нибудь на Кипр или в Тенерифе, купить Любке норковую шубу и подарить ее не на день рождения, а просто так – потому что захотелось сделать сестре приятное. Выбрать в автосалоне любую машину, хоть мерина, хоть джип – и махнуть на ней куда-нибудь в Карелию, в тишину, и чтобы рядом Денис, чтобы в душе покой и счастье, чтобы за окном – лес, озеро, запах травы…Я ведь ни дня в своей жизни не был счастлив.”
На следующее утро Константин оформил документы и поступил на работу в Техно-Банк заместителем начальника службы безопасности. А еще через несколько дней, сняв со своего счета в Сбербанке все, до последней копейки, купил в Ольгино старый дом с участком. С веранды открывался вид на Финский залив, а вокруг дома молчаливыми сторожами стояли вековые сосны.