2010 г.
— Да пошёл ты! —
а он и пошёл:
твердолобый, железный, огромный —
обдувать километрами тонны,
разгоняться ещё и ещё,
выдавая уже на лету
заоктавное, зверское:
«ту-у-у!..»
«...у-у-у!.» —
удаляется ужас,
унося первобытные вопли
в лесотундру.
Потея и тужась,
дед Иосиф —
сухая оглобля,
лет двухсот —
перейдёт через насыпь,
обернётся, закурит,
и в лес,
где хранятся лопата и заступ,
где ржавеет двуствольный обрез,
где табак, макароны и водка
под курганом лежалой хвои.
Чу... опять: деловито и ходко
громыхает зверюга вдали.
Вновь гудок —
саблезубый и дикий —
впрочем‚ частый для этих широт;
ведь не зря отшлифованы стыки
и зияют обломки пород.
Здесь за кровь и последние зубы
покупался обратный билет.
Здесь, под насыпью, гравий да трупы
без фуфаек, штанов и штиблет —
без того, что нужней теплокровным.
Под ногами грохочет подзол.
Дед плюёт в проходящие тонны:
— Да пошёл ты! —
а он и пошёл.
2
1964 г.
Он приехал давно, в минус тридцать.
Это нынче таких ноябрей
не бывает.
Прописан в столице,
пригляделись -
и правда еврей.
Говорил: «на разведку».
— Геолог? —
рассмеялся.
На Белой горе
перестрелка мороженных ёлок —
вот те зуб, аккурат в ноябре,
по амнистии, в праздник.
А пиво‚
что за пиво тогда, при Хруще,
попивали под сёмгу лениво;
и стоящие ложки в борще
захолустной туломской столовки
упирались в портрет Ильича.
Он приехал —
носатый, неловкий,
без прописки, с дипломом врача.
3
2011 г.
Дед копал.
Бездумная железка
тупо скрежетала о суглинок.
Дед копал, мелькая в перелеске‚
словно тот, раскольнический инок,
живший здесь когда-то в Мёртвом ските —
там, за сопкой, прямо вёрст пятнадцать.
Деду проще —
тёплая обитель,
ванна,
кухня,
льготы в три абзаца,
пенсия и, мирные по будням,
славные, семейные соседи.
Дед копал,
и в зареве полуднем
плавились кусками жёлтой меди
сгустки мерзлоты.
Звериным нюхом,
либо тем, чем славятся шаманы,
дед решил, что здесь ему и пухом —
он копал могилу.
4
1935 г.
Тридцать пятый ударный.
Нижнетуломская ГЭС.
Мускулистые парни
валят потомственный лес.
Здесь, на угле прародителей,
лес и умрёт, чтоб эти
парни себя увидели
в самой большой газете,
в самой правдивой,
в самой...
— Встали плотней!.. Ну что вы?..
Слышь, ты!.. вон, тот, с усами,
выйди вперёд!..
Готовы?..
Клац.
Замполит и четыре охранника
наконец-то бросают пилы.
Завтра утречком, рано-раненько,
самолёт в сто четыре силы
унесёт грубияна-фотографа.
Замполит и четыре парня
вновь ныряют во вражье логово.
Северлаг.
Тридцать пятый ударный.
5
1935 г.
Он узнал её тут же,
как когда-то, в далёком тридцатом.
На московские лужи
надвигались дежурным парадом
облака. Задождила весна
и, казалось, не будет просвета.
Он увидел и понял: Она!
Тридцать пятый,
туломское лето,
плюс двенадцать,
собаки,
этап.
Подскочили блатные, завыли.
Две теплушки отборнейших баб —
и косые пойдут, и кривые,
и вон та, одноногая, тоже
(слышь, Солёный, в натуре твоя!) —
разулыбились тощие рожи,
разматросилась кучка ворья.
— Эй, полегче, жидок!.. —
в пустоту:
он бежал и распихивал туши.
Как в далёком тридцатом году —
он узнал её тут же.
6
1965 г.
— Попал в психушку фраер тот.
— Который врач?
— Ага, пархатый.
— Вот это, братцы, анекдот...
— Ещё вчерась — ползу до хаты,
гляжу: машина у ворот...
— Оно всё к этому и шло-то.
Зимой и летом, третий год,
всё ходит, ходит на болото,
несёт какую-то муру,
то мамке плачется, то бате...
— А как-то ляпнул: мол, помру —
вот тут меня и поховайте!
— Я б оказал такую честь,
отпел бы Йосю трёхэтажным...
— Я что пришёл-то: водка есть?
— У Машки есть.
— Пойдём, расскажем...
7
1935 г.
Она уходила под скрип надоевшей лебёдки,
под гул камнепада, под чьё-то истошное: «ма...».
Дорогой внезапной,
дорогой счастливой, короткой,
она уходила.
Об этом писали тома:
туннели и звёзды,
вся жизнь, умещённая в доли
последней секунды,
апостолы, трубы, врата —
наверное, так.
Лейтенант, ковыряя в рондоли
надгрызанной спичкой, в тот вечер писал рапорта:
«С довольствия сняты...», —
и далее двадцать четыре,
включая жида, что с ворами имел разговор,
сержанта, овчарку и...
...сплюнул,
прошёл по квартире,
налил,
передумал,
оделся и вышел во двор.
8
Дед умрёт в двенадцатом году,
задолжав июньскую квартплату.
Машинист заметит на ходу
скрюченное тело и лопату,
даст гудок завистливый, двойной,
сплюнет на решётчатые сходни
и, с мечтой залечь на выходной,
пролетит — не посланный сегодня.
9
— Собака, дети, пианино — сущий ад!
Таких соседей и менту не пожелаешь.
Вот дед Иосиф — вроде, помер год назад,
а так и кажется, что видела вчера лишь.
Такой сосед! Не пара с этим алкашом —
Ни баб, ни радио, и спал на раскладушке.
Он, говорят, своих родителей нашёл —
да что поделаешь, недаром две психушки.
Так ведь убогий, вот и плакала душа:
просил, чтоб там его... где ходят электрички...
А всё едино — схоронили в Мурмашах,
как человека, по закону и с табличкой.
А нынче пломба даже дня не провисит —
тот не остыл, а эти впёрлись на квадраты...
Во, слышь: опять играет гаммы, паразит...
Бандит и сволочь — помяни мои слова-то.
10
Атлас — не помеха. На, держи.
Вся страна — как зайчик на открытке.
Что, нашёл посёлок Мурмаши?
Напрягись, осталось две попытки.
__________
Время — утро, около пяти.
Пёс храпит в углу за пианино.
Я хочу прожить, не перейти —
растянуть хотя бы половину,
но опять, в тревожном полусне,
слышу рёв махины сине-жёлтой.
Я смеюсь в заляпанном окне
и кричу вдогонку:
— Да пошёл ты!