Не шло ей ни Рита, ни, тем более, Марго. И еще в детстве - то ли она в соплях была, то ли другой кто из малышни гундосил - посмеялись, да и повелось: Манганита, да Манганита.
Стал отмечать, что, порой, будто кто-то еще с ним есть, будто кого-то он за собой водит, и объясняет, показывает, словно на экскурсии. Чаще всего почему-то, когда выбирался в Москву, и попадал в торговый центр, с его зеркальными полами, стеклянными разгородками и лифтами. Но бывало и в других местах.
- видишь, вот, как у нас теперь…
- букетик малюсенький - сто рублей. Это, считай, тогдашние сто копеек. Рубль, значит.
- винты, гляди, шайбочки, блестят. Бери любые. А я, тогда, что нужно, на работе выпрашивал, или подбирал…
Была она дочкой их дачных хозяев. Те из небольшого своего деревенского домика переселялись на лето в сарайчик, а дом сдавали. Ватага одногодков подобралась большая и дружная. Как с утра выбегали, так до вечера позднего. Только и заскакивали наскоро перекусить. А там и костры и салочки, вечером «ручеек» непременный, шалаши строили, один штабной - даже флаг поднимали по утрам, пока не надоело.
Так и ездили лет пять, может больше. Потом перестали. Сыновья подросли, да и хозяева уже не так нуждались, чтобы себя стеснять. Прежде-то разница заметной была, а теперь они потихоньку на ноги встали. Сами приоделись, и дочку тоже, телевизор новый. Иной раз могли похвалиться дефицитным, что у них в центросоюзовской лавке только своим продавали. Но с семейством этим сдружились, и летом раз-другой непременно приезжали погостить. Шашлыки, рыбалка. Брат, чувствуя себя взрослым, оставался с родителями - ему уже наливали немного, а сам он бежал к старым друзьям.
Иногда Манганита приезжала в город. Купить что-то, или так погулять. Сначала деревенские приезжали компанией, звонили по телефону, а то и просто заходили. Отправлялись в кино, ели мороженое. Но вскоре ездить и поодиночке стали решаться, в деревне появился телефон, и когда была связь, Манганита звонила, и договаривались встретиться. Гуляли, потом он помогал ей донести покупки до электрички.
А потом как-то кончилось. Они и не ссорились. Он даже не мог вспомнить, как и почему расстались. Нет, было, повздорили слегка, но не до ссоры. А позже встретились как-то, пошли гулять, и, вроде, все, как прежде, а чего-то нет. Бывает - мешает двоим что-то, а тут, наоборот, будто чего-то стало не хватать.
В деревню, как братья выросли, уже не ездили. И не видел он Манганиту лет пять, когда стал разыскивать. Там можно было. Позвонить в правление, попросить передать, чтоб позвонила. Ну, там, смотря на кого нападешь. И слышно плохо. Потом неизвестно ж, что она, и как. Потому подгадал ко дню рождения, так и сказал, поздравить хочу. Ответили, что уехали они, и насовсем. Слегка обиделся - он-то на месте, адрес есть, могла б и черкнуть. Прежде ей не лень было и открытку на праздник прислать.
Это уж потом, лет тридцать уж ему было, не меньше, встретил общую подружку. (Потом еще испуганная мысль - если бы та сама его не окликнула, он бы ее и не признал - тетка уж взрослая.) Та и рассказала. Манганита его умерла лет двадцати с чем-то от болезни неизлечимой. Поздно обнаружили. А незадолго до того приезжала, звонила ему. Его дома не оказалось. А родители радостно ей сообщили, что он женился, жена ребенка ждет.
Других подробностей подруга не знала. Сказала, что видела ее месяца за три до смерти. Выглядела, вроде, как обычно, про болезнь ничего не сказала. Глаза только запомнились, какие-то другие стали. Хоронить не ходила, да и не звали никого родители. А вскоре уехали куда-то далеко. Невмоготу им стало без нее в том доме.
Невмоготу, понятно.
Вот есть вещи - видишь, а не чувствуешь. Но он и тогда понял. Как представил их дом без нее – будто свет погасили.
Его тогда это, конечно, тронуло, но не сильно. Будто и не его касалось, а того мальчишки, кем он был когда-то, и с кем чувствовал мало общего. А вот с годами… Дети выросли. Не то, что до старости, до пенсии еще далеко. И он все чаще стал вспоминать свою Манганиту. Стало похоже, будто в жизни он заглядывал во множество дверей, в какие-то входил, а вот единственную стОящую пропустил, прошел мимо. Понимал, что это наивно, но от воспоминаний отдавало чем-то таким забытым, что отказаться было невозможно. Порывшись в воспоминаниях, радостно откапывал там все новые.
Теперь у того давнего, не очень отчетливого спутника, которого водил по своим мысленным экскурсиям, появилось лицо. Конечно же, кого еще…
- видишь, вот, как у нас теперь…
- да ты не смотри, что букетик малюсенький сто рублей. Это, считай, сто копеек. Рубль, значит. Я б тебе купил. А если подумать, то сто рублей те, это наших сто тыщ, но это тебе уж объяснять замучаюсь…
- а уж шмотья этого…
Но одежду на нее в воображении не примерял, белье какое - тем более. Да и не видел он ее голой никогда. (Ну, девчонкой маленькой, когда на пруд ходили купаться, но это не в счет. Вот только тогда за грудь тронул. Обиделась).
Но однажды вдруг краем глаза, будто ее увидел. Повернулся – на витрине платье красивое, бежевое. Ей бы пошло.
- и эскалаторы, смотри какие. Стеклянные, прозрачные. И понизу голубые огоньки. Светодиоды. Сотнями, а то и тысячами. А мне, помнишь, понадобилось пять штук? Не смог найти… Сколько возился, паял, коробку склеил красивую… так и валяется до сих пор самоделка… И уж все. А как выкинешь?
- да вот, вишь, сколько народа? И у каждого, представляешь, телефон в кармане. Даже у малышей. А мы, помнишь, двушки копили, и все равно не хватало. А когда родители тебя не пустили? Ты там плакала. А я прождал чуть не до последней электрички, замерз, болел долго. Сейчас все просто: позвонил – ты где? А, я тебя вижу, и ручкой машешь…
- во, смотри, Кока-кола. Бутыли какие - аж на два литра. А помнишь, как в детстве делили лимонад?
…бутылка темно-зеленая полулитровая, Буратино или лимонад написано, и этикетка маленькая на манер слюнявчика налеплена под горлышком, рогаликом таким. Привозили родители, и полагалось, что дня на два. Оставшись одни, как взрослые, доставали большие фужеры (втихаря, но чашки тут не годились)
Надо было поставить их ровно, и налить до самого краешка, так, что еще чуть, и польется…. Сначала носы под пузырьки подставляли. У нее брызги прямо по конопушкам и рассаживались. Пили, старясь не отставать и не обгонять. Манганитка не могла пить быстро – пузырьки ей щекотали нос, он же показывал, что ему они нипочем, и мог бы в один глоток, но опередить ее было бы не по-мальчишески.
В бутылке оставалась почти половина. Вполне достаточно на завтра. Но удержаться было невозможно. И они, поспорив, наполняли фужеры на треть, опять поставив рядом, и выравнивая по капле. Почему-то это было очень важно, чтобы вровень, поровну. И то ли пузырьки теперь не мешали, то ли это было уже, вроде, не по правилам, но эти глотки были самыми вкусными.
После этого сидели молча, делая вид, что не смотрят на то, что осталось. А оставалось там совсем мало, сантиметра три от донышка. Даже мужественно ставили бутылку на полку, но хватало их ненадолго. Рассудив, что такая малость завтра никак не выручит, они, виновато хихикая, разливали остаток, еще строже выверяя уровень. Получалось на неполный глоток. Вкус уже не чувствовался, и было немного стыдно, о чем моментально забывалось за следующей игрой.
А ему открылся смысл слова поделиться. Горем поделишься, и, вроде, твоя доля уменьшилась. Вот с радостью не так. И не со всяким можно поделиться… Хотя, горем, конечно, тоже.
Было интересно представлять, какой она стала бы взрослой. Замужем, наверное, дети… На нее похожие.
Не сразу мысль пришла, и не сразу собрался, но решил разыскать ее могилу. Кладбищенские заботы всегда вызывали у него тоску. С братом они не были слишком близки, но тот привычно чувствовал себя старшим, и похороны родителей, и прочие хлопоты брал целиком на себя, разве что в последние годы звонил перед родительским воскресеньем, просил заехать за ним, съездить вместе на кладбище – ноги стали побаливать. Но там все равно – где подмазать, что посадить, решалось им.
Сколько не был в той деревне и припомнить не мог. Друзья детства, немолодые уже мужики, узнали не сразу, и отнеслись настороженно, кажется, не очень поверив в цель приезда. До конца не оттаяли, но по плечам похлопали, и привезенное им за помин души выпить не отказались. К его отнекиваниям, что за рулем, отнеслись неодобрительно, но все же его порцию суетливо допили. Толку от поездки не вышло никакого – Манганита умерла в больнице, в городе, там же и схоронили.
В конторе кладбищенской его отфутболили поначалу, и уж ушел было, но задержался. Пока топтался там, разглядывая объявления и образцы печальной атрибутики, главная по конторе куда-то собралась, а другая, помоложе, смилостивившись, позвала, и долго листала с ним затертые толстые тетради, пока не нашли. Участок, номер захоронения.
Хлопоты и поиски дались ему нелегко. И как выглядит эта могила, как будет ходить, искать, как подойдет к ней, об этом не думал. Может даже ожидал увидеть заросший холмик.
Керамический овал фотографии стал неожиданностью. Никаких ее фото у него никогда не было. Постоял около, обошел вокруг, отбрасывая носком ботинка валявшиеся ветки в сторону. Понял, что не решается взглянуть на снимок. Приблизившись, обтер его рукой. Лицо было совсем детским. Наверное, со школьного, может даже группового снимка. Искали, как это бывает, лучшее. Вот тут заплакал.
Достал платок, но слезы смахнул ладонью, а его намочил в лужице и отмыл фотографию дочиста. Постоял еще, и ушел.
Назавтра лило до самого вечера. На третий день поехал опять.
Могила была совсем заброшенной. Прикинул, что памятник был поставлен не сразу, но давно. Можно было нанять кого-то, но не стал. Сам наносил песка и камней, найденным обрезком трубы приподнял завалившийся угол надгробия, и укрепил. Заполнил цветник свежей землей, а у старушек, торговавших у ворот, купил рассаду…