Диму бросила жена.
Нельзя сказать, что брак их был идеальным. И поругивались, и уж оставили даже попытки понять друг друга. Но он привык чувствовать себя женатым; видеть в ванной выставленные строем, как игрушечные солдатики, разнокалиберные флаконы; с привычным трепетом наблюдать послушно склоненную для заплетания косичек голову Иринки, этой уменьшенной маминой копии; слышать ежедневную возню утренних сборов в коридоре, и шиканье Людмилы, когда дочь, увлекшись, начинала ей что-то громко рассказывать.
И вдруг – все. От того дня, когда Лю объявила ему, что уходит, более того, уезжает вместе с дочерью в другую страну, до дня, когда Дима остался один, и бродил по вроде тем же, что и прежде комнатам, тщательно обходя лежащие на полу вразброс вещи, не поместившиеся в чемоданы – прошло всего несколько зимних месяцев.
А накануне он провожал их в Шереметьево. Сначала стоял, долго выглядывая знакомые фигурки там, за ограждениями, потом бессмысленно обошел все закоулки, зачем-то высчитывая время отлета, сбиваясь со счета, и снова затевая вычисления. Так и не добравшись до результата, бродил еще, разглядывая то всенепременные, чуть не золоченые матрешки, то пассажиров необычного вида, и, наконец, присоединился к странной, небольшой поначалу группе людей, явно незнакомых друг с другом, и, казалось, тоже стоявших и похаживающих там случайно и без цели, которая вдруг, разом увеличившись числом, оказались, к его удивлению, единым сообществом встречающих рейс из Египта.
Первое время он жил так, будто Лю с Иринкой уехали отдыхать, и скоро приедут. Спать продолжал, как давно уж было заведено, на узеньком диване в комнате, которую у них было принято называть кабинетом, в меню чередовались сосиски и пельмени.
Но потом накатилось. Квартира постепенно приобрела все признаки неухоженного холостяцкого жилища, с работы он ушел. Она давно Диме не нравилась, хотя тянул он эту лямку легко, и сетовал на ее трудности скорее потому, что так, вроде, полагалось, про себя порой удивляясь, что за эту ерунду платят приличные деньги. Тяготила же, скорее, не работа, а то, что способности его были совсем не задействованы, и прежде он допоздна сидел за компьютером, лазил по сайтам в поисках информации, пытался что-то писать, мечтая когда-нибудь всерьез заняться интернет-журналистикой.
Оставив работу – просто потому, что теперь это можно было сделать, никому ничего не объясняя и не оправдываясь – теперь уже он, Дима, почувствовал себя в отпуске, и даже съездил пару раз на пляж. Потом ощущение отпуска кончилось. И как-то, глядя в окно, он с удивлением понял, что ждет, когда наступит зима. А теплая осень, как назло все длилась, и длилась.
То, что Дима ушел с работы, оказалось ошибкой. Он-то думал, что уйдя, в полную силу займется журналистикой, но оказалось, что все в его жизни крепилось на двух вещах – работе, и на Лю с Иринкой. А теперь все провисло, и не то, чтобы потеряло, но поменяло смысл, и было непонятно, какой приобрело.
* * *
Потом и потому последовал период совсем стыдный. Если не считать бурных студенческих времен, пил он немного, и только для компании, считая это неизбежной данью социальной адаптации. Теперь же в его доме появились некие личности, привнесшие дух бомжеватости, и унесшие все более-менее ценные вещи. Кончился этот период курьезно. Дима, посланный в ночь за «добавить», до позднего утра не мог попасть домой, проводя время то на подоконнике, то на собранных придверных ковриках. Его собутыльников развезло, и они не слышали ни стука, ни звонков в дверь.
Больше он их к себе не пускал. Ночевка на придверном коврике хоть и комически, но так явно обозначила степень Диминого падения, что он поневоле встряхнулся. Начал с того, что позвонил старому другу, одолжил денег, и купил себе новую электробритву. Старой побриться дочиста уже давно не удавалось. Дома, уже вымытый, в испарине, он открыл коробку. Среди наваленного тут и там пыльного хлама, сверкающая голограммами бритва в своем ложе была подобна младенцу, возвещавшему о наступлении новых времен. И они наступили. Благоразумно припрятанный компьютер не пострадал. В накопившейся почте была пара дельных предложений, и даже оказалось, что приняты некоторые работы, а, значит, светило получение каких-то денег. Душевный подъем не напоминал мощную волну, но на генеральную уборку с просушиванием и проветриванием хватило. И, наконец, Дима даже решился убрать оставшиеся из флаконов Лю. Жест не столько практический, сколь символический.
Как-то утром в лифте с Димой неожиданно заговорила соседка, которая прежде не обращала на него никакого внимания. Саму же ее не приметить было нельзя. Про себя он называл ее «Роскошная женщина», но если и пытался при встречах поймать ее взгляд, чтобы кивком поприветствовать, то лишь потому, что жил в этом доме давно, и привык, что все соседи более-менее знакомы друг с другом. Воспринимал же ее вполне отстраненно, как явление другого мира. Все на ней было высшей пробы, и зимой и летом одетая с нарочитой элегантностью, часто в чем-то безумно марком для нашего климата и состояния улиц. Никогда он не видел ее нагруженной - если пакеты, то явно не с рынка, и даже не из универсама, а с шопинга. И, ощутив в лифте запах дорогого парфюма, Дима мог не сомневаться, кто именно только что покинул кабину.
Она обратилась к нему, тщательно выговаривая отчество (откуда узнала?), сказала нечто неопределенное про то, что ей известны его обстоятельства, но у нее и самой проблема. Ее родственница, приезжая из Курской области, работает продавцом (не на рынке, нет, конечно, в павильоне). Но ведь с жильем устроиться так трудно… А пока живет у нее. Квартира, конечно, не тесная, но вы же понимаете, что такое семья…, у мужа сложная работа, 2-3 недели куда ни шло, но вот уже больше месяца…, стало как-то напряженно. Может быть, Дмитрий Всеволодович как-то сможет помочь? Деньги не проблема… Кстати, она прекрасно готовит… Она немолода, как-то поспешно добавила соседка, не избалована комфортом – приехала сюда, чтобы помочь своим. Там дочь с зятем и малышкой… Что, если мы зайдем к Вам вечером поговорить?
Получилось так, что она и не спрашивала у Димы согласия. Пришли обе довольно поздно. Соседка извинилась, что не представилась, просила называть ее Светланой, без отчества, но родственницу представить, в свою очередь, забыла, а Дима спросить не решился, что неловкость усугубляло. Принесено ими было много снеди, из которой что-то по-свойски в кастрюльках и салатниках. Был даже дорогой коньяк. Впрочем, за хлопотами, поисками посуды и стульев, атмосфера понемногу разрядилась еще до того, как его начали разливать. Во всем царила Светлана. Безымянная родственница совершенно терялась в ее тени, и даже трудно было представить, как выглядела бы она сама по себе. Размякший Дима чувствовал себя именинником.
Утром он обнаружил себя в собственной спальне, где не ночевал давно, сразу ощутив на подушке, не предусмотренную изготовителями, сложную комбинацию запахов ее духов, своего лосьона, и совместно пролитого пота. Композиция не была неприятной. Как и воспоминания.
Накануне она определила родственницу в дальнюю комнату. (Дима даже не считал ее детской – Иринка все время норовила устроиться около матери). При этом пришлось что-то выносить, все были слегка навеселе, небольшая перестановка прошла шумно и быстро. Светлана была оживлена, раскраснелась, и поведением своим напомнила его самого, каким он был, когда в юности пытался произвести впечатление на понравившуюся девушку, но счел это естественным, поскольку заинтересованность ее пристроить родственницу поблизости, была понятной. Женщины еще сходили за пирогом, остывавшим у Светланы на кухне, принеся вместе с ним еще какие-то пакеты. Где там лежал вдруг оказавшийся на Свете тонкий шелковый халатик, Дима не видел. В разыгранной ею партитуре не было ни провалов, ни пауз. Это даже восхищало.
Так в одночасье в Диминой жизни начался новый период. Иногда он чувствовал себя тем мультипликационным героем, что решил заглянуть в кладовку, и был унесен вырвавшимся оттуда бурным потоком.
Светина родственница на работу уходила рано, и приходила довольно поздно. Флаконов в ванной не выставляла. Дима (впрочем, так было всегда) старался, чтобы в доме были: хлеб, сыр и картошка. Так он чувствовал себя спокойнее. Остальное та приносила сама, и еще успевала по утрам что-то приготовить, пока Дима спал. В общем, они почти не пересекались.
Два-три раза в неделю, ближе к вечеру, на Димин мобильник приходила SMS-ка, состоящая из одних черных квадратиков. Он, даже не глядя на номер отправителя, знал, что это Света. Она не звонила, опасаясь, что муж обнаружит звонок на определителе, и никак не могла запомнить, что Димин устаревший мобильник не принимает сообщений на кириллице, и поэтому набирала длинные послания с какими-то ласковостями и потом требовала, чтобы он их оценил, и отвечал своими, как он ей ни втолковывал: «мой мобильный – слегка дебильный».
Квадратики эти, независимо от их количества, означали, что Светин муж будет поздно, и она, уложив сына, придет. Ее отсутствие дома не было чем-то предосудительным. Считалось, что она заходит поболтать с родственницей, хотя Дима никогда не видел их беседующими. Явившись, муж вызывал ее телефонным звонком, звучавшим порой очень невовремя…
Димина Лю была аккуратна и требовательна. Требовательность эта заключалась в строгом соблюдении правил. Во всем. Правила поведения в постели были почерпнуты ею еще в пубертатном возрасте в какой-то медпросветовской брошюре, полуподпольно принесенной лучшей подругой на один вечер, и требовали от 25 минут до получаса предварительных ласк. Далее Лю требовала разнообразия. Разнообразие в ее понимании очень походило на то, как она обжаривала котлеты. Сначала с одной стороны, потом с другой, и, если ей казалось недостаточным, некоторые дожаривала, установив бочком.
Светлана была вихрь, фонтан и водопад разом. Она вообще могла внезапно овладеть им сама, смеясь и отметая привычно предлагаемые им подготовительные процедуры. Он же с нею терял ориентацию во времени и пространстве… Но могла вдруг стать тихой, томной, чтоб потом, враз растрогавшись, обхватить его, прижаться, и оставить на щеке след слезинки.
У Димы никогда не было уверенности в том, что он ее понимает. Она могла быть деловой и забывчивой, расчетливой и непосредственной. Одноходовой комбинацией решив свои проблемы (недостатка мужского внимания и размещения родственницы), к Диме она относилась искренне. Сама установила смехотворную плату за комнату - и беспрерывно таскала ему вкусности и мелкие подарки. Так же неожиданно и неуместно она однажды удивила его признанием в любви. Которое Дима в растерянности оставил без ответа, поскольку всегда воспринимал ее чужой женой, и никаких перспектив не выстраивал.
Страстность ли ее натуры, либо небрежность в подсчетах, но случилось так, что Света забеременела. Как известно, неприятности склонны выстраиваться цепочками. Муж ее был не то, чтобы крутым, но деловым; не то чтобы трудоголиком, но работа была на первом плане. Проделки жены его не сильно волновали. Но медстраховская распечатка попалась ему на глаза, а у него, видимо, были свои подсчеты и причины считать себя к происшешему непричастным. Последовал скандал, кажется даже с рукоприкладством. До какого-то общения с Димой он не снизошел. Муж был хозяином квартиры, сын ее был от первого брака, поэтому развод был моментальным. Светлана исчезла стремительно, родственница вслед за ней.
Но они еще увиделись. Она приехала спустя несколько недель. Была какой-то другой. Немного поблекшей. Именно, как бледный оттиск с той, прежней...
Они лежали рядом в темноте. И Дима пытался представить их совместное утро. Но Света вдруг засобиралась, и, сказав, что сын там один, уехала. Как-то вскоре, Дима обнаружил на мобильном знакомые квадратики SMS. Что она хотела сказать, Дима выяснять не стал, а сама она не позвонила.
* * *
Некоторое время Дима наслаждался одиночеством, тишиной и покоем, уже освоившись со своим новым положением, в котором были, как оказалось, и плюсы. Работы было много, денег почти никаких. Как ни урезал Дима свои расходы, накопились долги. Когда их сумма сильно превысила ожидаемые Димой в ближайшее время доходы, он решил воспользоваться уже имевшимся опытом. Но пожадничал. Сдал сразу две комнаты большой ингушской семье. Жильцы оказались деятельными и шумными. Потом, при воспоминании об этом периоде, у Димы начинала гудеть голова. С раннего утра и до позднего вечера в доме были люди. Были они, надо сказать, приветливыми и улыбчивыми. Но их было много. Две женщины, мать и дочь, казалось, постоянно находились на кухне, и что-то готовили. Причем всегда горели все конфорки разом. Мужчин и детей он пересчитать не взялся бы, при том, что все они, несомненно, были друг другу не чужие, и ни о ком из них Дима не мог бы уверенно сказать, что тот не в гостях, а живет постоянно. Зато постоянно был включен телевизор. Иногда к нему добавлялся магнитофон. Деньги теперь были, но работать было почти невозможно, а жизни не было никакой. Он стал часто гостить у друзей, но стеснять их было неловко, да и не любил он ночевать вне дома. Терпел это Дима больше полугода, и неизвестно сколько бы терпел еще, и чем бы это закончилось, но у жильцов возникли какие-то свои проблемы, и они разом съехали.
Он опять наслаждался тишиной, увлеченно работал. Вместе со скопленными деньгами небольшие его доходы позволяли, наконец, почувствовать свободу и некоторую уверенность. Он даже как-то вызвал к себе девицу, долго выбирая на интернетовских сайтах. Соответствие прибывшей вывешенным фоткам было очень приблизительным. Та, быстро оценив его, перестала даже стараться придать действию хоть какую-то праздничность. И Дима все время чувствовал себя постаревшим Холденом Колфилдом, да так и не смог избавиться от этого ощущения.
Почему-то за работы, которые ему нравились, деньги получить не удавалось. Хорошо же оплачивалась откровенная ремеслуха, которую он, покуда не освоил, тоже принимал за творческий труд. Но было еще нечто, не дававшее ему покоя. Со Светланой стало явным то, о чем он старался прежде не думать. Дима переживал крушение семейной жизни, испытывал досаду, чувство вины, неловкость перед немногочисленными общими знакомыми, но нынче ему частенько приходилось отгонять мысли о многих упущенных возможностях, что в гулкой тишине пустой квартиры делать было все трудней. Однажды, конечно же ночью, затосковавшему Диме пришла в голову идея, приведшая его, пожалуй, в слегка лихорадочное возбуждение - сдать комнату двум девушкам, с откровенным и циничным условием секса. Вдохновляло то, что это был не унизительный и вынужденный бизнес, а приключение, даже авантюра. В объявлении он написал, что сдаст комнату двум студенткам, дешево, но с дополнительными условиями. По телефону сразу же объяснял суть условий, так что смотреть комнату приезжали девицы неробкие. Однако, почему-то все такие, что с них даже денег брать не хотелось, не то что… Он уже был готов признать затею несостоятельной, как приехали они, Кира с Машей. Не красавицы, но вполне… Особенно после предыдущих смотрин. Показались они Диме не слишком бойкими, даже тихими. И были такими молоденькими, что он, помявшись, еще раз спросил, понимают ли они, о чем идет речь. Они понимали, и даже больше уточняли не про деньги, а сколько раз, и как быть, если дни выйдут неподходящие.
Это был настоящий медовый месяц, и даже не один. Он испытывал эйфорию, особенно когда однажды заставил их делать это вместе. Благодаря четким условиям сделки, получение Димой оплаты не требовало много времени и сил, но… Он чувствовал окрыленность и даже некоторое чувство превосходства. Работа делалась легко, деловые поездки не утомляли. В каком-то солидном офисе, проходя мимо огромного зеркала, Дима не сразу узнал свое отражение, настолько стал по-другому двигаться и даже смотреть. Ожидание оговоренных сроков «оплаты» по мере их приближения было похоже на взведение пружины. Но ему бы и в голову не пришло требовать или просить что-то авансом или сверх. Это было бы нарушением им же установленных правил игры, а ожидание входило в эти правила.
Игра удивительно скоро надоела и ему и им. Хотя поначалу Дима даже немного влюбился в ту, что была посимпатичней, Киру. Она это быстро поняла, и под разными предлогами перестала оплачивать свою долю, сначала в денежном, а потом и в натуральном выражении. Так что весь груз пришелся на Машу, которая, однако, в сравнении сильно проигрывала. Дима, конечно, мог и затребовать, но дело было не только в этом. Жизнь их, под непрерывную долбежку плеера в ухо, состояла из смешков и обмена какими-то рублеными репликами, полными для них чуть не сакрального смысла, изложение содержания которых общедоступным языком, их, однако, всерьез затрудняло. Три, или четыре Димины фразы подряд на том же общепринятом языке, даже употребленные без деепричастий, сразу попадали в категорию «грузит». Да и секс был для них чем-то совершенно иным, чем для него, и существовал отдельно и параллельно каким-то полудетским интересам, интригам, влюбленностям - мимолетным, но, тем не менее, со слезами и маленькими истериками. Дима сделал несколько безуспешных попыток объяснить, чего ему не хватает, но быстро оставил. Да и как это было сделать? Они ему все предоставляли. Предоставляли губы, но поцелуй не получался. Он целовал упругие девичьи груди, но не чувствовал никакого отклика. А после всего эти девчонки, и судя по всему, искренне, утверждали, что здорово кончили, оставляя его в недоумении, как если бы кто-то утверждал, что на море большая волна, а он не видел бы даже ряби на спокойной поверхности.
* * *
Исчезли девушки втихаря, оставшись перед Димой в долгу по обоим направлениям. Больше он приключений не искал. И жил экономной, тихой и скучной жизнью до неожиданного звонка женщины, возраст которой по голосу он определить не смог, но предположил, что немолодая, хотя она представилась по имени – Мила. Со времени, когда он давал какие-то объявления, прошло больше года. Как выяснилось потом, нужные телефоны Мила аккуратно переписывала в тетрадь, чтобы воспользоваться при необходимости. На вопрос о дополнительных условиях, совершенно утративший былой задор Дима, пробормотал что-то вроде: «прибрать там…, или приготовить, может…»
Появившаяся на другой день Мила, оказалась худой и высокой брюнеткой, в самом деле, пожалуй, даже старше Димы. Сам он был роста не слишком высокого, но хорошего среднего, и никогда по этому поводу не комплексовал. Но тут, в прихожей, он почувствовал себя коротыжкой. Было трудно понять, кажется она такой длинной от худобы, или тощей от высокого роста.
Они присели на кухне, от угощения Мила отказалась, согласившись лишь на чай, который попросила налить ей очень слабым, была неулыбчива, и Дима очень удивился, когда она сказала, что ее все устраивает, тем более, что цену он слегка завысил, надеясь на отказ.
Переехала не сразу, и с массой небольших коробок, пакетов и сумок, которые выгрузила у подъезда, и Диме пришлось ходить туда несколько раз, пока Мила сторожила оставшееся. Но все занесла в свою комнату – он предоставил ей спальню. В ванной, кроме зубной щетки, почти ничего не появилось – что Диму тоже устраивало. Была такой же неулыбчивой, спать отправилась очень рано, часов в 10, чем пресекла все его игривые мысли, если таковые и были. А Дима долго сидел за компьютером, и просидел бы еще, если б вдруг не вспомнил о новой жиличке. Дольше сидеть расхотелось. Он умылся, и лег. Холостяковал он уже долго, несколько месяцев, и покуда ворочался без сна, Мила представлялась ему все привлекательней. Поднялся и вышел в коридор. Было тихо. Сходил на кухню, зажегши свет, попил воды. Вернулся, и снова лег. В голове мелькали какие-то шальные мысли. Подумав, что ничем не рисует, а заодно все и выяснит, снова вышел в коридор, и стоял, слыша лишь стук сердца, отдававшийся в ушах. Потом тихо толкнулся в дверь спальни. Она не была закрыта. Освоившись в темноте, лег сначала на край кровати, а потом и под одеяло. Она лежала лицом к стене, совершенно без одежды. Дима потихоньку пододвинулся ближе, и Мила, будто и не спала, стала тихо поворачиваться к нему. В этом было что-то такое знакомо-супружеское, что дальнейшее происходило, будто само по себе. Как ни была молчалива, но когда он раздвигал ее колени, попыталась произнести что-то вроде: «О, как по-хозяйски!», но договорить уже не получилось... Минут через пятнадцать Дима уже спокойно засыпал в своей постели.
Была Мила существом очень своеобразным, целиком зацикленным на здоровом питании, балансе солей и, - кто бы подумал – отчаянно боялась прибавить в весе! Надежды его на то, что она хоть иногда будет что-то готовить – рухнули сразу. Готовке она, действительно, уделяла много времени, но из того, что получалось в результате, попробовать что-либо Дима решился бы только в обстоятельствах чрезвычайных. Нечто из крапивы было наименее экзотическим из ее блюд. Телевизор не смотрела, что после предыдущих жильцов Диму очень радовало, и все свободное время изучала какие-то брошюры, в большинстве своем такие же тощие, как сама… До себя допускала нечасто, возможно сверяя график с какими-то таблицами, быть может астрологическими. В прохождения небесных тел Дима вникать не стал, определяя нужную фазу просто - по ночной незапертости двери…
Мила прожила у него долго. Была она тиха, чистоплотна и молчалива. Такие качества Дима теперь не мог не ценить. Во всем, не связанном со здоровым питанием, Мила была женщиной нормальной, и даже, если не ждать от нее больше трех фраз в полчаса, вполне разговорчивой. Как ни странно, чаще всего вечером на кухне они обсуждали Диминых подруг. В нынешней, установившейся уже жизни, у Димы начали появляться «нормальные» знакомства со всеми их атрибутами: интересом, ухаживанием, сближением, отдалением, ссорами и возвращениями. Некоторых приглашал домой, представляя Милу дальней родственницей. Высказывания Милы о женщинах порой казались ему излишне скептическими, и даже мужскими. Но часто, спустя время, Дима вынужден был себе признаваться, что ее мнение оказывалось правильным. Была Мила одинока, денег ей было нужно немного, и она не работала на износ, и, если не занималась чтением и готовкой, то возилась с каким-то рукоделием. Она и в самом деле играла при нем роль тихой, в чем-то чудаковатой тетушки, если забыть о незапертой иногда ночной двери…
* * *
В коридоре за дверью Лена шикает на своего сынишку, чтобы он вел себя потише…
Ле очень аккуратна, все у нее развешено и разложено. Дима спит в кабинете все на том же диванчике. Иногда ночью приходит в спальню. С Ле это похоже на обжаривание картошки ломтиками - сначала с одной стороны, потом с другой. Днем Дима ходит на работу, мало отличающуюся от прежней. А по ночам пишет Большую Книгу.
2007 г., апрель