После ужина, сидя на лавочке возле крыльца, я вернулся к этому воспоминанию. Представьте, что роясь в шкафу, вы натолкнулись на любимую в детстве книгу, и отложили, чтобы полистать позже, а потом, добравшись до нее, обнаруживаете там тайник. Так и я вдруг натолкнулся на нечто, в памяти тщательно схороненное - именно! то есть сохраненное, но запрятанное.
В тот год мои родители впервые решили снять на лето дачу. А лето, как это случается, стремительно приближалось. Поскольку ни знакомых дачников, ни дачевладельцев у них не было, попросили родственника, обладателя «Победы», и отправились с ним в воскресенье за город. Вернулись они под вечер, слегка возбужденные. Слово задаток было для меня новым.
Промашка обнаружилась лишь по переезде (о, этот переезд на дачу, с солдатом за рулем грузовика, и вещами в кузове во главе с самой большой семейной ценностью – холодильником!) - от Москвы было рукой подать, но ездить-то предстояло электричкой, а от станции было далеко, минут сорок пешком, большей частью лесом. Всего этого по неопытности не сообразили, так что отцу, с работы возвращавшемуся очень поздно, в то лето пришлось тяжко. Но для ребятни там было раздолье. Несколько дач выходили на маленькую, с реденькой травой, затененную высокими деревьями поляну, тот самый пятачок, замечательный тем, что это было ничейное пространство, где мы своей малышовой компанией возились по хорошей погоде с утра до вечера.
А в дождь было скучно. Чтобы поиграть, нужно было или приглашать, или быть приглашенным, а все что-то мешало, и мы мешали тоже.
(Помню еще, что до магазина идти было довольно далеко, хотя находился он совсем рядом – за забором. И мама иногда переправляла меня туда за чем-нибудь неотложным. Лазить через забор с одобрения и с помощью мамы было даже интересно, хотя и страшновато, но тревожнее было одному, без взрослых стоять в очереди, и просить завесить сметану в принесенную банку незнакомую тетю-продавщицу, которая непонятным мне способом определяла, сколько мне полагается сдачи. Но каким гордым я возвращался!).
Вот на этом пятачке и произошла история, запрятанная в памяти, как в дальнем углу чердака.
Наверное, было в этом что-то от классовой зависти. Семья соседей была научная. У них даже бабушка была с образованием. Больше того, имелась домработница, низким голосом певшая теми самыми дождливыми вечерами: цыганка гадала, цыганка гадала… (я лишь много лет спустя узнал – о чем…). Почти каждый день в разгар наших игр раздавался громкий и уверенный голос ученой бабушки, по слухам даже преподавательницы, зовущей внука заниматься подготовкой к школе. В самом ли деле она так называла долговязого очкарика-внука, или это ироническая придумка взрослых, не помню. Андрэ неохотно, но послушно отрывался от игры, что ее часто разрушало, и тем вызывало досаду. Нам-то до школы было далеко - целый год.
Думаю, это случалось не раз, и когда Андрэ в игре нарушил какие-то нам самим не совсем ясные правила, у меня появилась мысль о справедливом наказании - не пихнуть ли его в крапиву?
Идея эта так быстро овладела массами, что в голове моей даже не успела закрепиться уверенность, высказал я ее, или только собирался. Просто он, голоногий, вмиг оказался в густой призаборной крапиве, закинутый туда несколькими парами цепких ребячьих рук. Я и не поспел к ним присоединиться.
Был большой шум. И не только от ревущего пароходом Андрэ. Видимо, при расследовании подельнички мои меня сдали. И, судя по выражению лица моей мамы, она никак не могла поверить, что зачинщиком мог быть ее тихоня.
Стало почти темно. Поднявшись, прошел за калитку. Поддел ногой брошенную на опустевшем пятачке поломанную игрушку. И понял, что нашел разгадку сопутствующему всей моей жизни стойкому отвращению к самой мысли управлять и руководить кем-то.
