Огромная, загадочная семейная реликвия передавалась по наследству - хозяева старого дома сменялись примерно раз в поколение. Последним владельцем был Вернон Коннолли, в прошлом прослывший отчаянным путешественником. Ходили слухи, что он побывал в самых труднодоступных уголках планеты, но ни подтвердить, ни опровергнуть эти рассказы не смог бы никто: долгие годы после смерти жены Коннолли прожил в одиночестве. В последние годы жизни его затворничество и вовсе приобрело маниакальный характер. Те, кому все же довелось лицезреть старого Коннолли, описывали его как высокого, худого и бледного джентльмена с постоянно опущенной головой и взором, устремлённым в землю. Порой дети рассказывали, что, оказываясь у жилища Коннолли, слышали звуки скрипки, плывущие из старого дома. Они не могли в точности описать эту холодную, пронзительную музыку, но от их рассказов и наивных сравнений почему-то становилось не по себе.
Коннолли овдовел, когда его единственному сыну Тиму исполнилось двадцать три года. Тим уехал работать в Испанию и практически не поддерживал отношения с отцом. Это был крайне уравновешенный, но общительный и жизнерадостный юноша. Молодого Коннолли расстраивали эгоизм, замкнутость и некоторые странности его отца. Но самого старика, по всей видимости, это ничуть не беспокоило, и он продолжал тихо жить в старом доме, пока в возрасте семидесяти двух лет не скончался от инсульта.
В тот день, ставший одним из самых таинственных в истории городка, у камина сидел не сын старого Коннолли. Энди Фенсом, троюродный брат Тима удобно расположился в кресле с сигаретой в зубах. Покойный Коннолли завещал свой дом Музыкальной Академии, даже не упомянув в завещании сына. Однако, всевозможным городским сплетникам, страдающим от вечного безделья, был известен путь, по которому дом достался в наследство Энди. Связи с нужными людьми и некоторая сумма денег позволили ему миновать большинство инстанций и благополучно доказать, что, составляя завещание, Вернон Коннолли был не в своём уме…
Энди сидел в мягком кресле с багровой обивкой – старом, как и все в этом доме – закинув ноги на журнальный столик, на котором стояла наполовину пустая бутылка хорошего чешского пива. В паре метров от него в камине пылал огонь. Сигарета догорала в руке Энди, а напряжённый взгляд был прикован к письму, которое он получил несколько дней назад. Письмо было из Мадрида от Тима Коннолли, наследника последнего законного хозяина дома.
«Энди!
Ты не ответил на моё последнее письмо, поэтому вынужден повторить своё послание. Мы с тобой не очень близко знакомы – думаю, ты не будешь возражать, если я обойдусь без обычных формальностей и не буду справляться о твоём здоровье, развитии твоего бизнеса и тому подобных вещах. Дело, о котором я уже упоминал, не терпит отлагательств.
Как я уже говорил, я не держу ни малейшей обиды на то, как ты поступил с наследством моего отца. Никогда в моих мыслях не было претендовать на дом, и ты в нём полноправный хозяин. Но, прошу тебя, опомнись и не продавай его. Дело совсем не в трепетных чувствах к нему, как к семейной реликвии – я далёк от подобных вещей. Просить об этом меня вынуждает память об отце. Этот дом был словно частью его самого, они не могли существовать друг без друга. Именно поэтому я настоял, чтобы после кремации прах отца хранился в этом доме. Я благодарен, что ты уступил этой моей просьбе, но, прошу тебя, прислушайся ко мне ещё раз.
Ты совершаешь большую ошибку!
С надеждой на понимание, Тим»
Энди в очередной раз перечитал письмо и в раздражении раздавил сигарету в пепельнице. Он был зол. Ему надоел суеверный бред сына старого Вернона, да и сам мрачный дом действовал ему на нервы. В такие моменты ему больше всего хотелось избавиться от этого дома. Если в ближайшее же время не удастся найти покупателя, он скорее устроит пожар и потребует страховку, чем задержится здесь хотя бы один лишний день.
Он бросил взгляд на урну, стоящую на полке над камином. В ней, по просьбе Тима, и хранился прах Вернона. От мысли о том, что в нескольких метрах находятся останки безумного старика, мурашки побежали по коже. Неприятное ощущение усугубляло огромное количество пыли, скопившейся в доме. Слишком сильно эта серая субстанция вызывала ассоциации с прахом почившего хозяина. Энди не раз замечал, что пыль оседала в самых неожиданных местах: могла попасть на хлеб, если, нарезав его, Энди отлучался на несколько минут; на только что застеленной кровати; на стуле, куда собирался присесть Энди… Пыль! Повсюду эта назойливая, удушливая пыль!
Чёрт возьми, на этот раз нужно было обязательно написать ответ, чтобы раз и навсегда поставить точку в этой истории, такой же ненормальной, как и сам отошедший в иной мир дядюшка.
«Тим!
Твоё предыдущее письмо дошло, и в данный момент хранится в дальнем углу ящика моего стола. Но мне нечего ответить тебе. Я хозяин дома и имею право распоряжаться моим имуществом как посчитаю нужным. Напоминаю тебе об этом и прошу, чтобы ты, наконец, оставил меня в покое.
Твоего отца нет! От него осталась лишь пыль, которую каждый день я имею несчастье созерцать, а Харон давно перевёз его душу через воды Стикса. Обратно ещё никто не переправлялся. Вернон – свихнувшийся старый скряга, и мне доставляет большое моральное удовлетворение тот факт, что после его смерти смог получить хоть что-то. Я уже продал древнюю потрескавшуюся скрипку, и дом ожидает та же участь.
Вот моя ответная просьба: пожалуйста, дай мне спокойно довести своё дело до конца.
В дальнейшей переписке не вижу необходимости.
Энди»
Он поставил точку в письме и сложил его. «Всё-таки ты достоин своего ненормального папаши, Тим», – злобно подумал он.
Едва он швырнул письмо на журнальный столик, оно мгновенно покрылось слоем темноватой пыли.
– Чёртова пыль! – завопил Энди и вскочил с кресла.
Метнувшись в другой конец комнаты, он схватил первую подвернувшуюся тряпку и начал лихорадочно тереть столик. Пыль не поддавалась. Устав и запыхавшись, Энди в сердцах кинул тряпку на пол и взял открытую бутылку пива, хранившую прохладу. Едва сделав глоток, он закашлялся и выронил её.
Бутылка была полна пыли.
– Ненормальный старик, когда же ты в последний раз делал уборку?!
Вдруг Энди почувствовал резкий упадок сил. Мысленно списав всё на нервы, он на слабеющих ногах двинулся к камину, не отрывая тяжёлого взгляда от урны с прахом Вернона.
– Ты сам – всего лишь пыль! Ни ты, ни твой суеверный сын не помешаете мне! Успокой себя в Аду тем, что хоть после смерти ты сделаешь доброе дело – поможешь мне заработать.
– Ты всего лишь пыль! – произнёс он и, с трудом понимая, что делает, сорвал крышку с урны.
Она была пуста.
Энди пошатнулся. Ощутив непреодолимое желание впустить в комнату поток свежего воздуха, он обернулся с мыслью открыть окно… И понял, что эта задача будет не из лёгких.
По комнате летали клубы пыли… Клубы праха Вернона Коннолли.
Глаза Энди расширились. На дрожащих ногах он сделал пару шагов к окну.
Пыль удушливым покрывалом окутала его. Через несколько секунд Энди уже с трудом различал силуэты предметов.
Он взмахнул рукой, пытаясь разогнать серое облако, и тут прах Коннолли начал своё решающее наступление в борьбе за последнее, что у него оставалось – старый дом за пустырём. Пыль проникла в глаза Энди, и он уже не смог их открыть. Фенсом попытался закричать, но издал лишь сдавленный хрип – пыль забила его горло, легкие…
Последняя мысль, пришедшая в голову Энди, была о том, что любимую скрипку старого Коннолли было бы совсем несложно выкупить обратно.