Вообще-то он любил снег. Такой, по-детски неуклюжий, крупными хлопьями медленно кружащий в воздухе и совершенно не спешащий к бренной земле. Такое волшебство всегда грело душу. А эта безродная шрапнель, что косо вколачивалась в землю и в прохожих, стремясь ужалить их побольней, уколоть глаза и забиться за шиворот – нет, радости она не несла никакой.
Постояв у окна и убедившись окончательно, что просветов в небе не видать, Николай отправился на кухню. Настроение нуждалось в срочной корректирующей процедуре, сиречь – в чашечке горячего свежесваренного кофе.
Потекший по квартире тонкий аромат мгновенно воззвал к жизни и супругу, до этого момента безмятежно посапывающую на королевском ложе.
По иному их любимый диван назвать даже язык не поворачивался: уголок и вправду обладал немалыми размерами и еще большей мягкостью, нежно обволакивающей супружескую пару уже который год.
– Вставай, соня.
Раз уж распахнула свои заспанные очи, то не уснет, простая житейская аксиома. И теперь жёнушку можно безбожно теребить, пока она окончательно не сбежит из объятий Морфея.
– Сволочь ты, Николя. – Беззлобно пробурчала любимая мадам. – Поспишь тут, когда такая вкуснятина вокруг.
– Ага-ага, – поддержал он шутливый диалог. – Особенно, если на кухне супруг.
Готовить он умел, можно сказать, что и любил. Любовью старого кота – всеобъемлющей, редкой, но верной. Катерина знала мужнину слабость и нередко пользовалась оной напропалую.
– Да-да. Раз уж взял в полон, то и харчуй. – Торжествующая улыбка, томный взгляд. Всё, шах и мат.
Судя по всему, кухня ему грозила и сегодня. Как-то уж слишком быстро разговор скатился к однозначному финалу.
Николай чертыхнулся внутренне, сам дурак – поддержал шутку, называется. Ну и ладно.
– Да не вопрос. Господин изволит угощать сегодня. А котлы чистит его благодарная рабыня!
Увернувшись от подушки, метко запущенной ему куда-то в область носа, и хохоча во все горло, он метнулся на кухню.
После завтрака сон вновь пошел на приступ, но бастионы устояли. Впереди целый день для себя любимых, и тратить его бездарно на отсып совершенно не хотелось.
Хотя, не только на себя, в планах стояло обязательно съездить к матери в госпиталь.
Недельной давности ночной звонок до сих пор висел где-то на периферии сознания. Выдранный из сна, еще толком не соображающий, Николай даже не понял сразу, что ему говорит отец.
Каким-то бесцветным, устало-тусклым голосом тот повторял, как заведенный:
– Маму неотложка увезла, будут оперировать.
Хирургов родители боялись до одури. Да и вообще медицину, по отдельности и в целом. Потому что и так толком не лечат, а тут еще и отрежут что-нибудь не то. Телевизор каждый день цементировал эту убежденность потоками всякой дребедени, так любимой пожилыми людьми.
– Что с ней, пап?
– Не знаю, пожелтела вся. Марья в гробу и та краше была.
Тетка умерла от рака, и выглядела после смерти весьма жутко. Болезнь буквально проела кожу на черепе, превратив лицо в жуткую коричнево-желтую маску, неподвластную даже ухищрениям посмертных косметологов.
– Тьфу, пап. Нашел, что приплести. Мамку куда повезли?
– В госпиталь, сегодня он дежурит.
Хоть это радовало. В перечне обслуживающих город медзаведений военный госпиталь был заветной целью многих болящих – отличные врачи, неплохая кормежка. И нормальное отношение к пациентам, поступающим по Скорой.
– Это хорошо, что в госпиталь, пап. Не переживай, там коновалов нет, тупо резать не будут.
Он незаметно отвлекал отца, которого зациклило на теме операции. Николай что-то говорил и говорил лихорадочно, успокаивая и его и себя, растирая словами саму возможность плохого исхода.
Отец что-то глухо возражал, барахтаясь в киселе засасывающего страха, но постепенно выплыл, обретая уверенность, так нужную сейчас им обоим.
Мать так и не прооперировали. Но до сего дня и посещать не разрешали. Отец какими-то правдами и неправдами сумел пробиться к ней в палату, и передать зарядное для сотового. Доносящийся из трубки голос матери не очень радовал – усталый, он словно пробивался с безмерных глубин. Но чувство юмора у неё все же осталось. Мать была готова бороться, хотя и сил уже не оставалось.
Известие, что в субботу, наконец-то, разрешат посещение, обрадовало безмерно. А маме подняло настроение и подарило столь необходимую сейчас капельку сил.
Николай стряхнул невеселые мысли. В больничку с негативом никак нельзя. Необходимо быть здоровым, веселым и совсем не замечающим мамину болезнь человеком.
Как это осуществить, он и понятия не имел, но все же дал зарок постараться.
– Кать, ты долго? Мне уже ехать надо.
Женушка к любому выходу на улицу готовилась, словно к дефиле по драмтеатру. Неважно, куда и зачем, на сколько и с кем – выглядеть девушка должна по-королевски. Что зачастую лишало Николая свободы маневра наглухо – пара часов легко вылетала в трубу. Зато и результат был налицо, во всех смыслах.
– Не, маленько еще – и одеваюсь.
– Малыш, побыстрей, ладушки?
– Да я скоренько-быстренько, дорогой. – Катя понимала, что муж сейчас чувствует себя хуже, чем баба на сносях. И действительно торопилась, делая чуть ли не пять вещей сразу. На то и женщина, навык имеется с рождения.
Тренькнул сотовый, рапортуя о сообщении. Николай удовлетворенно прочитал короткое эсэмэс от банка о перечислении зарплаты на карточку. Как раз вовремя, мало ли что вдруг понадобится.
А Катерина тем временем уже надевала дубленку, чертыхаясь на погоду.
– Дорогой, ты когда мне шубу купишь? Я сколько тебе лягушкой буду ходить, а?
Привычная тирада в который раз вызвала улыбку.
Женушка давно намекала на необходимость приобретения норки. Да и на рынке в последнее время всё было завалено пушистым великолепием, и пестрело призывными объявлениями о скидках и различных акциях. Что никак не могло пройти мимо внимания капризной Катерины.
Миниатюрная, с точеной фигуркой и не менее тонким личиком, супруга просто не могла себе позволить таскать тяжеленную дубленку. Но, год за годом – носила, четко зная возможности семейного бюджета.
– Сим-салабим! Не выходит колдовство, госпожа. – Николай дурашливо помахал руками, изображая не то Эмиля Кио, не то Гарри Поттера.
– Ага, как шубу – так госпожа, а как кухня – так рабыня?!
– Уела, красавица ты моя, уела. – И резко сменил тон. – Ну что, выходим?
– Да вези уже, служивый, вези.
– Простите гусара, мадам, совсем оглупел-с.
Они продолжали шутливо перепираться и в лифте. А на улице приглашающее тарахтел движок их небольшой, но надежной машинки, уже готовой отправиться в путь.
Ему – в госпиталь, Катерине – в рядом с домом расположенный гипермаркет. Поначалу думали ехать вместе, супружница относилась к свекрови тепло и с уважением, но здраво поразмыслив, Николай решил половинку не напрягать. Да и мать не хотелось будоражить лишними глазами, люби она сноху хоть сорок раз.
Серый монолит главного корпуса госпиталя подавлял вневременной монументальностью. Глаз даже не знал, за что зацепиться на этом по-армейски аскетичном кирпиче с окнами. Другое в голову и не приходило, кирпич – и всё тут. Хотя, на территории виднелись и старые, из красного, еще дореволюционного кирпича, здания «узких» отделений. Где-то здесь лежала и мама.
На проходной его быстро опросил дежурный офицерик, явно тяготившийся дежурством в выходной.
Кто, куда, к кому, зачем? Получив ответы и проверив документы, служивый пошуршал клавиатурой компа, махнул рукой в неопределенном направлении и изрек:
– Вам в нефрологию. Воон тот корпус.
Угу, как раз одно их тех самых, старых зданий. Не понятно почему, это вдруг согрело – серый монумент высасывал настроение, и лечить в нем мать совсем не хотелось бы. Иррациональность этого Николай осознавал, но поделать с неприятным ощущением ничего не мог. Мысли ведь!
Он не ожидал, что мать выглядит так… Постаревшая на неимоверное количество лет, осунувшаяся и с потухшими глазами, в которых обычно скакали веселые бесенята, никак не желавшие признавать преклонный возраст матушки. Вместо них там теперь поселились боль и недоумение.
Да и палата, а вернее помещение… По другому и назвать то нельзя. Тесная конура на восемь коек, на каждой из которых кто-то лежал под тонким одеяльцем.
Николай даже не пытался скрыть, что прячет глаза, лишь бы не видеть всё это.
– Что, совсем страшно? – Мама улыбнулась краешком губ, но сухие пальцы судорожно сжались.
Она сидела на кровати, сгорбившись, в своем домашнем халатике, внезапно потерявшем все цвета и ставшим по больничному серо-выбеленным. И от этого еще больше щемило в груди.
– Угу, есть маленько, мам. Но это все фигня, пройдет, как яблонь дым. Ты главное держись и всё у нас получится.
Николай осторожно полуобнял мать, ощутив внезапно всю её хрупкость. Обычная полнота пожилой матроны куда-то внезапно делась, утекла в потайные места, оставив чужим глазам лишь костяк да сморщенное лицо.
Он судорожно сглотнул, прогоняя комок.
– Да держусь я… – Мать подавила всхлип. Гордая по жизни, она и сейчас пыталась спрятать от него любое проявление слабости.
– Мам, не дергайся. – Он все же обнял ее, как в детстве, в полный обхват. Тогда она дарила тепло, а сейчас пришло его время.
И лишь обняв, понял, что на матери что-то болтается. Чуждое, инородное. Совсем не похожее на прибор.
– Это что такое?
Мать отдернулась от вопроса, а в глазах полыхнула такая детская обида, что Николая буквально скрутило волной судорожной боли.
– Мам!
У нее тряслись губы, покрываясь серым пеплом буквально на глазах.
– Мам! Успокойся, успокойся, мам…
Ребенок, вот кем сейчас была его мать. Такая же беззащитная, такая же легкая на обиду.
А обидеть ее сейчас стремилось абсолютно всё вокруг, мало того, даже собственное тело – и то предавало.
Николай мягко отвел безвольную руку и наконец-то увидел то, что прятала мать. Из правого бока выходила прозрачная трубка, конец которой опускался в обычную пластиковую полторашку, подвешенную на перевязь из скрученного бинта.
По трубке, наполненной желтоватой жидкостью, словно электрички метро, пролетало что-то непонятное, мелкими неровными штрихами.
Николай пригляделся, и его замутило. В бутылке колыхалась копошащаяся масса, состоящая сплошь из червей. Мелких, сантиметра два-три длиной, коричневатого цвета паразитов, слитых откуда-то из тела матери.
Они и сейчас скатывались в бутылку, врезаясь в общество себе подобных. Подняться вверх по трубке гады уже не могли и бессильно клубились в этой импровизированной колбе из пластмассы.
– Мам, это чего? – Догадка промелькнула юркой мысью, обжигая своей простотой. – Пестрики?
Мать все-таки не выдержала, и заплакала, мелко кивая головой.
Похоже, за прошедшую неделю она пролила немало слез – привычная синева сменилась водянистой голубизной осеннего неба.
– П-пп—пестрики … – губы дрожали и мешали ей говорить.
– Нууу… это не страшно же. Вытекут и домой, да? – Николай заставил себя улыбнуться и заглянул матери в глаза. Желтоватый цвет кожи на лице явно указывал на то, что домой мать попадет не скоро. Если желчь пошла в кровь, это уже не шутки. – Что хоть говорят? Ну, ма-ам?
Мать сумела все же совладать со слезами, вздохнула и ответила:
– Пестрики, Коль. Много пестриков. Механическая желтуха, вот.
Она потерянно взглянула на сына.
Желтуха – это страшно, это практически неизлечимый гепатит. Но механическая? Николай слегка расслабился.
– Что за чудо такое?
Намеренно грубовато, мать нужно выбить из тоски по себе и своей обычной легкости. Ну же, ну. Давай, мам, давай.
– Желчный закупорило. Этими вот. – Мать уныло кивнула на трубку, абсолютно не реагируя на мельтешащих там червей. – Ко мне тут уже экскурсии приводили, доктора кучей, да студентики. Сказали – редкий случай.
– Редкий, но меткий. Вот она, рыба твоя, остячка ты наша малахольная.
Вообще-то мать родом была из Белоруссии, но за любовь к рыбалке и рыбе во всех видах сама себя когда-то причислила к одному из местных племен, живущих тем, что подарит природа.
Жареная, пареная, варёная – рыба не пропадала из родительского меню даже на неделю. Но это было полбеды. Строганина и чушь, куски сырой рыбы с приправами и маслом – вот с чем они так и не смогли совладать.
То, что вкусно, не всегда полезно. Сибирская рыба почти вся заражена описторхозом, это известно всем, почитай что с детского сада. Только не все это помнят.
Николай зябко поежился. Сам ведь не брезговал сырым, любил вить стружку с замороженной рыбьей тушки, а потом слегка обвалять в соли и перце и отправить по назначению. Тонкий, невесомо нежный вкус, знакомый многим в Сибири.
Вот и отдача этой запретной любви.
Катерина речную рыбу не переваривала даже на вид. У них дома она появлялась очень редко. Кот и тот, словно читая мысли хозяйки, брезговал мясистой плотвой.
Теперь вообще запилит, подумалось мимолетно Николаю, на рыбалку шиш скатаешься.
А мать прорвало. Она горячечно рассказывала сыну, как её прокалывали, как что-то там вводили, где болит и что как ноет.
И сын внимательно слушал её, не позволяя себе расслабиться сейчас ни на грамм. Нельзя, мать должна выговориться, сбросить весь балласт негатива. Отец хорошо её поддерживал, они до сих пор любили друг друга, эти два осколка единого целого. Но сыну она всегда была рада, и могла легко поплакаться ему в жилетку. Пусть и сейчас, пусть.
Так незаметно пролетели пара часов, мать явно устала. Уложив в кровать и чмокнув её на прощание, Николай пробкой вылетел в коридор.
Лишь в машине, оставив далеко позади ворота госпиталя, он выпустил себя из крепко сжатого кулака и долго матерился, костеря жизнь на все лады, не в силах изменить хоть что-то.
К врачу он все же пробился, мать этого пока не узнает. Как не узнает и сложности той операции, что ждет её впереди. Экскурсии в палату и вправду приводили, такой картины запредельной инфильтрации паразитами военврачи до этого не видели. И слава богам, если не увидят ещё столько же…
Он ехал домой, и им овладевала странная мысль. Иррациональная. Не имеющая никакого смысла, даже напротив – противоречащая ему со всех, откуда ни глянь, сторон. Но почему-то зрела уверенность, что если он сейчас, именно сегодня, не сделает этого, то что-то сломается. И мать уйдет.
Может, ему просто хотелось хоть как-то забыть боль, что колыхалась в бесцветных глазах, перебить её хоть чем-то? Он не знал. Но нога почему-то все сильнее упиралась в педаль, и стрелка спидометра заваливалась все правее и правее, словно не в силах удержать равновесие.
Домой он практически ворвался. Катерине хватило одного взгляда, чтобы понять – поездка получилась хреновой. Но Николай не дал ей времени, ни на вопросы, ни на утешения – завертел, закружил, отрядив пару минут на сборы.
– Куда?
– Не знаю. Поехали в центр, там разберемся.
Если бы он видел себя со стороны, то, возможно, так и остался дома. В глазах горела исступленная решимость, из разряда тех, что могут ввергнуть во все тяжкие.
Но, Николай не видел себя. А Катерина решила, что поездка станет более полезной, чем четыре стены вокруг.
Он буквально протащил жену по центру, купив что-то по мелочам.
Жгущая до сих пор мысль, наконец-то, прорвалась наружу.
– Чего ты там про шубу-то мне с утра заворачивала?
Катерина даже оборвала монолог. Она как раз рассказывала что-то, произошедшее на работе. Служба в агентстве недвижимости периодически подкидывала различные курьезы, которые не придумал бы ни один сценарист. И свежий вопрос мужа тоже был из разряда «не кино», явно. Только с какого перепуга он его задал?
– Я не бурчала. Я тебе напомнила, надо сказать, не в первый раз уже, что женушка твоя устала таскать эту вот бабайку.
Приснопамятная бабайка тоже была не крестьянского пошива, и грела прелестную Кэт не хуже тулупа из той же овчины.
Николай прислушался к интонациям, вроде бы и не напряглась. Что ж, пусть так и будет. Это как раз то, что сейчас и нужно.
– Поехали, посмотрим хоть, есть ли что достойное. А то как всегда, ищешь-просишь, а на тебя и нет ничего.
Миниатюрные пропорции Кати не раз уже сыграли злую шутку. Найдя что-то достойное, они постоянно утыкались в отсутствие нужного размера. Маленький, почти подростковый, но для женщины – найти такое всегда непросто. То, что ценник обычно кусался, Николай даже и не считал за зло. Хорошие вещи и носятся хорошо.
– Снова лицом торговать? – Его любовь явно не прельщало ходить, не солоно хлебавши, голодной кошкой по молочному ряду. Да и продавщицы всегда влёт угадывали статус посетителя – тот пришел покупать, а этот – слюни об мех размазать. Что не могло не отразиться на качестве их обслуживания.
– Может лицом, может и нет… – ответ прозвучал как-то неопределенно.
Но что-то в голосе Николая и обреченно-грустном изломе бровей убедило Катю, что муж сейчас решает невероятно сложную задачу, и лучше плыть по течению.
– А сколько господин отвесит рабыне? – Всё, пошла массовка. Будь что будет, сам замутил, сам пускай и вывозит.
Николай наблюдал, как заалелась жена, и радостно завертелась по сторонам, отыскивая вывески меховых салонов. И сразу же малость отпустило. Совсем чуть-чуть.
Центр города изобиловал мехами, и вскоре она уже примеряла нечто огромное, пушистое.
– Не, не тянет. Спина морщит, пройма стрёмно провисает.
Порой она была готова убить супруга за его едкие комментарии, порой граничащие с декламацией специальных терминов. Откуда он их только знал? Но, надо отметить, ни одного промаха муж ни разу не допустил. Каждый раз замечание предъявлялось по делу, и продавцы уныло ретировались искать что-то более подходящее. А на попытки впарить неформат он запросто мог завернуть наивную фантазерку в этот самый предмет и оставить выпутываться, как получится.
– Мех старый. Смотри – мездра прогладывает, да и подпушка нет.
Салон за салоном он находил в каждой вещи неведомый изъян, словно мстя Кате за утреннюю нахальную заявку про шубу.
И каждый раз, не обрывал безумный вояж, а тащил и тащил её, всё дальше и дальше, словно знал, что обязательно найдет то самое, единственное.
И они нашли, в итоге.
Катя стояла перед мужем, как игрушка. Тонкой выделки шубка облегала её фигурку, словно жупанчик Снегурочку. Тот самый идеал, который так трудно, но все же можно и нужно найти.
Он даже не смотрел на цифры ценника. Он видел только глаза жены – в них плескалась робкая, еще не оформившаяся радость. Недоверие. Ещё что-то.
Наверное, это и можно было назвать одним словом – жизнь. Глаза жены в его сознании сейчас накладывались на глаза матери, и жизнь перетекала в них ровным сильным потоком.
И всё это было правильно, ибо он только что совершил жертвоприношение не пойми каким богам. И они услышали. Он твердо верил в это, истово и безоглядно.
Даже когда они уходили с объемистым пакетом, Катерина не полностью осознавала произошедшее. Что уж говорить про причины, руководившие мужем – она так и не задала об этом ни одного вопроса. Никогда – ни тогда, ни позже.
Ночью она проснулась и тихонько разглядывала лицо Николая – он улыбался во сне.
Ему снилась мать. Она котенком свернулась на раскинутой широким веером шубе и мирно дремала в неярком рассеянном свете. Со всех сторон на нее ползли черви. Бурлящая волна грозила смыть её вместе с шубой. Но лишь коснувшись дымчато-чёрной шерсти норки, все они вспыхивали и истаивали бесцветным дымом. Покою и здоровью матери больше ничего не грозило. И это стоило всех денег мира.
***
(с) Евгений Филимонов
Томск, апрель 2014.
