и в миг запруд нагородило
по речкам нашим городским –
ползет троллейбус, приседая,
и месит снег людская стая,
и ветер свищет, подвывая,
и люди подвывают с ним.
Вот панк в толстовке с капюшоном –
еще с утра он был пижоном,
а нынче – мокрый петушок,
а вот и вовсе обнаженка –
с пупком заснеженным девчонка
навстречу буре – в распашонке! –
бредет, переживая шок.
Старушки, знавшие прогнозы
антициклона и мороза,
как будто в шубах. Все одно –
их вихорь с ног сбивает лютый,
их нарушаются маршруты,
их удлиняются минуты
до чая, грелки и кино.
Себе казавшаяся крепкой
п(реподава)т(ельн)ица в кепке
с уныньем видит, что она
вновь на Клондайке зарафшонном,
где ни компа, ни телефона,
где снег и дискурсом, и фоном,
где беспросветность лишь одна.
Пурга, пурга над Петербургом
всех замела - таджика с турком,
калмыка с финном, и старух,
и все, как стадо к водопою –
скорей под землю, всей толпою,
всей своей массою живою,
скорей под землю, Питербурх!
А там – по полчаса дремоты
в знак возвращения с работы
среди блаженных милых лиц
и влажных курток, и дубленок,
насквозь промокших распашонок,
панченков мокрых, и девчонок,
и в кепках-шапках прочих птиц…
