Спецфакультет (Рассказ)

«Спецфакультет психологии. Собеседование: 3-й этаж». Молодой человек направился к лестнице, расстегивая плащ. Солидное здание: колонны на фронтоне, массивные двери, гулкий вестибюль – не угнетало его. Напротив, Слава чувствовал легкость и гасконский азарт. Он шагал через две ступени. Элегантная сумка покачивалась в такт. Шарф и плащ развевались. Терять ему нечего, а цель – Париж. То есть Москва. Пускай гасконец был на десять лет моложе, – думал Слава, – но тогда и жили быстро. Ничего, мы тут еще сделаем фигуру из пальцев. Пукнем так, что они содрогнутся.

[Через девять лет он будет одолевать эти ступени, неся тяжелый камень внутри. Он войдет сюда в последний раз, забрать из офиса жалкое имущество. Личный архив, подарки студентов, фиалку в горшке... Ширма разделяла офис надвое. Хорошо, что соседка забегала нечасто. В основном когда давали зарплату, трогательную будто милостыня. Поэтому Слава думал и говорил: «мой офис». Фраза приятно щекотала, особенно с довеском «мой компьютер». У меня в офисе завис компьютер. Пришлите кого-нибудь наладить... На этом компьютере Слава напечатал финальный вариант диссертации. Затем книгу по мотивам в соавторстве с Рюриковой. Начальница выбила грант и почти не мешала. За это ее фамилия шла первым номером, а как же… Из окна сквозило в левое плечо. Слава заработал остеохондроз. Следом за выходом книги он лишился офиса так же моментально, как и получил его. Минуй нас пуще всех печалей... Да.]

10 октября, 1989
09:42

Он прошел мимо будущего офиса, интуиция не шелохнулась. Взгляд зацепил табличку «Деканат» и мужской туалет напротив. Широкий коридор был наполнен взрослыми абитуриентами. Провинциалы выделялись багажом и обособленностью лиц. Москвичи вполголоса беседовали. Слава отыскал вакантное место рядом с блондинкой затянутой в деним. Освободился от сумки и плаща. Сел.

По коридору пафосно вышагивал длинноволосый тип. Светлый френч с заклепками, очки в тонкой оправе. На морде снисходительное презрение к универсуму. Такие пижоны с детства вызывали у Славы блевательный рефлекс.

[Спустя два года он поймет, как замордован и уязвим человек в белом френче. Увидит его сброшенные латы, а под ними – больную душу невротика с элементами паранойи. Только подшофе Вадим Дроздов становился мягким и открытым. И откровенным, за что в итоге поплатился его незаменимый собутыльник и конфидант, товарищ по комнате в аспирантском общежитии Слава Смирнов.

На факультете они без лишнего усердия скрывали взаимную неприязнь. Затем та нехотя уступила место взаимному терпению, чему способствовала общая компания. Обнаружив Дроздова за столом напротив, передающим ему водку или торт, Слава какое-то время удивлялся. Но постепенно свыкся, как хронически больной с давнишним, почти родственным, недугом. Мало того, отыскал в Дроздове положительные стороны. Их всегда можно найти, длительность поиска и усердие требуются разные.  

Вадим Дроздов классно играл на гитаре. И пел задумчиво, негромко – Вайханского, Бокова, Ланцберга, Сергеева... Интеллигентные девушки любят бардов. Тем более в исполнении загадочных грязноволосых юношей в модных очках. Сначала Вадим обаял Алису Потоцкую, затем Татьяну Далматову, чей корректный, спокойный голос всегда бывал решающим. Через них пролез в Славину компанию. Кроме того, до спецфакультета он работал учителем. Слава, отмучившись три года в деревенской школе, испытывал невольную эмпатию к собратьям по несчастью. Наконец, Вадик имел диктофон с записями одиннадцати лекций академика Запрудина. И мог поделиться если что... А эта валюта на спецфаке ценилась.

И все-таки особого тепла между будущими коллегами не возникало. И не особого тоже. До того, как на экзамене в аспирантуру по истории философии Вадим бросил Славе шпаргалку. Если бы не маленький клочок бумаги жизнь Славы Смирнова ушла бы по очень другой колее. Без диссертации, степени, печатных трудов, интернатуры, эмиграции и удачной женитьбы. За этот необъяснимый жест Слава полюбил Дроздова вместе с его тараканами. И заранее простил ему все.]

10 октября, 1989
09:45

– Извините, девушка, не посмотрите за вещами? Пожалуйста. Я на минуту.
– Хорошо. – ответила блондинка, не удостоив Славу поворотом головы. Короткая стрижка, волосы окрашены с тщательной небрежностью. Фу-ты ну-ты, какие мы гордые, – подумал Слава, – и добавил:
– Кстати, меня Слава зовут. Можно Вячеслав.
Девушка повернулась. Славу измерили медленные, дымчатые глаза, одновременно тревожные и бесстыдные. Такие глаза на смазливом личике превращают мужчин в баранов.
– Алиса.

Проблемный вариант... – думал Слава, направляясь к туалету. – Испорчена вниманием – это минус. Но не москвичка – это плюс. Ничего, поступим – разберемся.

Пять часов в самолете, – легко вздохнула Алиса Потоцкая, – глаза еле открываются. Сейчас бы ванну да прилечь… А мальчик повелся. Не вариант, конечно: молод, простоват. Впрочем, поступим – разберемся. Заснуть в полете ей не удалось. Ломило ноги и затекшую спину. Донимали мысли о надвигавшемся (втором уже) разводе и жалость к себе. Отчего при ее внешности, мозгах, тщательной селекции ухажеров рядом неизменно оказывались подонки? Что со мной не так?..

Отбытие в Москву напоминало бегство. Ну и пусть. Зато появилось время оглядеться. Отодвинуть неприятности. Замазать укусы жизни бальзамом новых впечатлений. А может и встретить достойного человека. Бывают же достойные люди на свете…

[Алиса знала, что поступит на спецфакультет. И не ошиблась. Три дамы из комиссии глядели с прищуром, особенно стерва-деканша. Но они – реквизит, декорация. Сморчок-дедуся – тоже. А вот главному боссу она понравилась. Улыбался так, что лысина вспотела. И говорил на собеседовании большей частью он. Снисходительно, весомо говорил. Алиса кивала, потупив взор.

Училась она хорошо, но и про достойного человека не забывала. Воздыхатели привычно атаковали ее, словно голуби – хлебозавод. Алису интересовали москвичи. Сперва ее провожал лейтенант Танаев, человек физкультурной наружности с распахнутым лицом и объятиями. Лейтенант водил ее по ресторанам и свободным квартирам знакомых. Домой не звал, из чего Алиса сделала правильный вывод, что мерзавец женат. Затем ее видели с небритым мачо Олегом. Олег тоже водил Алису по ресторанам, где часто и стремительно напивался. Вслед за чем декламировал белые стихи, выяснял, добавит ли Лариса, то есть, пардон, Алиса, денег на такси, короче становился обременительным. После зимней сессии мачо был отчислен за неуспеваемость.

Тут Слава увидел шанс и решил, как говорят футболисты, сыграть в подкат. Дважды Алиса позволила ему эскортировать себя в театр. Вполне невинные домогательства, как то: ошибшаяся коленом ладонь или аллюзия на тему рюмки чая в свободной комнате, пресекались ею с мягкой улыбкой. Слава понял, что лишний на этом празднике жизни. Однако не расстроился – девчонок вокруг хватало. Не расстроился до того, как увидел Алису с Дроздовым.

У ревности, как ни странно, тоже есть шкала. Когда девушка твоей мечты исчезает на Вольво с рослым белозубым шведом, это пережить легко. Тут и переживать-то нечего. Радоваться надо, причем за всех троих. Иное дело, если тебе предпочли нелепого чудилу с походкой капельдинера и бликом вместо глаз. Вот когда охота грызть подушку и шептать: «Нет. Нет, нет... Мне померещилось. Кто угодно, только не  э т о т».

Увы, оказался именно этот. Слава надолго приуныл. Спас его Шоренко. Ясным полднем в конце апреля они возвращались с занятий. Шли за вином, настроение летело к облакам. И тотчас плюхнулось в лужу, когда впереди замаячили Алиса и Дроздов. Парочка обжималась на ходу. Слава поморщился и отвел глаза.

– Идеальная комбинация двух ничтожеств. – заметил Шоренко. – Прям вырвать тянет на асфальт. Бээа… А тебя?
– Мм... Частично.
– Аа, я понял! Она тебе нравится, да? Она. Тебе. Нравится. – повторил Шоренко, смакуя каждый звук. – И этого человека я называю своим другом! Слава, очнись. Она же фальшивая как... Как пирожок из дерьма. Давно забыла, какая она есть на самом деле. Пластмассовая кукла естественней в разы.

Шоренко явно имел суггестивный талант. Славе полегчало.

Ревность отскочила, как засохшая болячка. И сама Алиса как бы исчезла. Она по-прежнему мелькала в аудиториях, коридорах, на гулянках. Где все нежнее тискалась с Дроздовым… Только Славе почти удавалось не видеть её. Видеть сквозь неё. Алиса почувствовала что-то, хотя не сразу. На выпускном банкете, случайно оказавшись рядом, мурлыкнула: «В чем дело, Слав? Ты какой-то странный последнее время. Я тебя не обидела?» Нетрезвый Слава повторил ей все, услышанное от Шоренко. Пирожок из дерьма только упустил, а зря.

Впрочем, Алисе хватило. Говорили, что она плакала в жилетку Татьяне Далматовой. Если и плакала, то от досады. Уж очень просто ее объяснили, а главное – точно. Славе было ее не жаль. Отомстила Алиса полгода спустя.

Она появилась в Москве зимой, живая и веселая. Чмокнула Славу, прижалась холодной щекой. Несколько дней провела в аспирантском общежитии. Флиртовала, улыбалась, шинковала салатики, пила вино. А ночами уединялась с Дроздовым в комнате соседа по блоку. Вадим башлял его неявку до утра. Слышимость была отменная. Слава улавливал тихую речь, потом другие звуки. Ему казалось, что Алиса нарочно стонет погромче. Он брал сигареты, уходил подальше в коридор. Курил, перематывал и снова включал издевательский голос Шоренко. Она же пластик, кукла... Слава, опомнись... И этого человека я называю своим другом... Наутро в книге телефонных звонков Слава увидел запись. Каракули вахтерши добавили ей сюра. «Смирнову. Я в Москве. Буду немедленно. Готовь закуску. Шоренко».]

10 октября, 1989
09:47

– ...не только в этом. Я вообще-то люблю поезда. Бывают люди интересные, можно выпить, поговорить. А нет, так отоспаться хоть по-человечески.
– Ну-у. Какое в поезде спаньё.
– Хм, не скажи...
Двое курили у окна. Говорил в основном усатый – постарше, в новом слегка мятом костюме. Куртка переброшена через руку. Второй – пониже ростом, молодой. Короткий плащ нараспашку.
– Только прибыли рановато, а здесь – дождь. Как гриб, понимаешь, мокнул с шести утра. И дверь закрыта...

Слава пописал, ополоснул руки. Вытереть было нечем. Он достал сигарету губами.
– Ребяк, шфичек не буэк?
– Эт запросто, – усатый, глянув с любопытством, полез в карман, затем в другой. Вблизи он походил на кого-то из героев Шукшина. Крепкий, скуластый. Взгляд с прищуром. Такой взгляд берет человека словно шахматную фигуру. И вникает, поворачивая так и эдак.

Молодой щелкнул зажигалкой. Простецкая улыбка, очки в массивной оправе. Лицо добродушного отличника. Покрытое (руки тоже) матовым загаром, необычным для октября. Тепло устроился...
– Спасибо.
– На собеседование?
– Ну.
– Откуда?
– Из Самары. А вы?
– Алтайский край.
– А я из Мурманска.
– Красиво там нынче загорают.
– Красиво. – отличник усмехнулся. – Живу в Мурманске – иногда. А работаю в Туапсе. Пионерлагерь Орленок. Слышал?
– Еще бы. Даже был там пацаном, классе в шестом.
– Ух ты! Какая дружина?
– Стремительная…

В туалет зашел сутулый, тощий парень и направился к дальнему окну. Отвернулся, быстро закурил. Его черные джинсы и свитер казались взятыми напрокат. Волосы того же цвета умоляли о стрижке. Во чучело, – удивился Слава, – никак тоже поступает…

– Познакомимся? – отличник протянул руку. – Антон.
– Слава.
– Виталий.

[Антон Ивашов и Виталий Говоров займут комнату 215. И как-то скоро в эту комнату потянется народ. Очень интересно было с этими двумя. Даже молчать. Слава, к примеру, часто наблюдал, как друзья играют в шахматы. Антон волновался и злился, особенно когда проигрывал. Виталий снисходительно посмеивался. Однажды проиграв, Антон сгреб фигуры в коробку, бросил ее на тумбочку и заявил: «Так. Мне эти ухмылочки надоели. Понял? Больше с тобой не играю». И держался почти неделю.

Во многом непохожие, Антон и Виталий тем не менее совпали, как пазл. Виталий – человек серьезный, зрелый, явился в Москву не кудрями трясти. Не как эти, понимаешь… тинтель-минтель... всю жизнь бы учились от скуки. Или новую семью здесь устраивают. Или старую забывают... Нет. Тылы у Виталия были крепки, что отличает людей именно серьезных. Два счастливых брака, один развод, алименты – все как положено.

Он вот уже пятнадцать лет трудился директором школы-интерната. А что такое директор школы, тем более в селе? Более собачей работы хрен найдешь – вот что. Но это мало кто понимает. Угля достань. Учебники добудь. Продукты для кухни обеспечь, довези. А машина одна в деревне – на четырех копытах и с хвостом... А то и на собственном горбу... Учителей опять-таки найди, да поклонись им. Молодых назначат – через год бегут подлецы. И все от тебя чего-то хотят. Родители, комиссии, учителя… Детишки права свои узнали. Сопли до колен, а им уже, бляха – права… Каждому что-то надо. А оно, это «что-то» – не резиновое. На всех не хватает. Так и отдираешь от себя кусками вместе со здоровьем.

Однажды Виталий решил: хватит. И стал подыскивать тихую должность в районо. Связи у него имелись. А тут прошел слух – через год освобождается кресло заведующего. Виталию намекнули – шанс есть. И новый диплом особенно по модной сейчас психологии будет весьма кстати. Виталий поехал за дипломом.

Антон оказался первым из будущих сокурсников, встреченных им в Москве. Он сразу понравился Виталию. Открытый, умный, начитанный. Виталий уважал начитанных людей. Сам бы побольше читал, но... Э! Какое там, если годами бреешься и завтракаешь одновременно? Антон напомнил ему младшего брата, которого у Виталия не было. А хотелось. Вот такого – интеллигентного, доброго, с книжным знанием жизни. И надо ему в этой жизни маленько подмогнуть. Подсказать. Чтоб не била лишний раз граблями-то… Как с девушками, например, себя вести. Когда от умных бесед переходить к делу. Это самый важный момент, его нельзя упустить. А то девушка теряется, не понимает, чего от нее хотят…
– Ну и как? – спрашивал Антон.
– Что как?
– Как отследить этот момент?
– А психология тебе на что? Наблюдай. Видишь – девушка заскучала, глаза к верху поехали. Ты ей сразу...
– Мадемуазель, позвольте вам впендюрить.
– Хм. Поизящнее можно бы. Но ход мыслей верный.
– А если «позвольте-с»?
– Во. Неси зачетку. Или допустим: она зевает, мол, поздно то-се. Пора спать. А ты...
– Мне тоже, Лена. Давайте спать вместе.
– Молодец. Но почему – Лена?
– Для тренировки.

Самому Виталию нравилась Татьяна Далматова. Однако методов своих он к ней не применял.

Еще Виталий намекал Антону, что заправлять постель хорошо бы как минимум раз в неделю. И носки менять иногда. Но делал это без осуждения или сарказма, как бы исподволь. Ему очень нравилось это слово – «исподволь». Например, он интересовался:
– Антон, ты уже различаешь свои носки на левый и правый?
Если не помогало, Виталий задумчиво говорил:
– Знаешь, Антон, у нас в казарме был прикол. Бросали портянки вверх – типа чьи не упадут.
– Ты же в армии не служил.
– А, ну да.

Антон почти безропотно сносил эту опеку. Ему было двадцать шесть, а Виталию – сорок. Поначалу Антон не слишком уверенно говорил ему «ты». Он тянулся к Виталию и слегка перед ним робел. А мог бы тоже пошутить. У Виталия жили свои насекомые в голове. Взять допустим хлеб, который порой заменял ему нож, салфетку и гарнир. Без хлеба Виталий не ел ничего. Никогда. Но Антон не ожидал, что даже кусок торта он положит на хлеб. Очень странный получился бутерброд.

Только одной своей привычки Антон не уступил. И Виталий сдался. А именно – чтение ночами, иногда до пяти утра. Попав на факультет, Антон закупил гору литературы в области психологии и сопредельных наук. И осваивал ее вместо сна. Это ему, как матерой «сове», давалось легко. А днем засыпал в местах удобных и не очень: на лекциях, в курилке, под душем... Однажды, будучи в Ленинграде, Антон уснул в музее Пушкина на Мойке 12. По музею водили три экскурсии. Антон спал. И не как-нибудь, а прислонясь к дверному косяку. В чем ощущался подозрительный литературный фарс.

Как-то раз Антон задремал на семинаре у доцента Птициной. Это случилось не впервые. Голос у Птициной такой, каким бабушки читают внукам сказки на ночь. Вдруг Птицина замолчала и уставилась на Антона. И все посмотрели тоже. Виталий толкнул его коленом под столом.
– Ивашов, я вам не мешаю? – громко спросила Птицина.
– Что вы, Елена Ивановна, совсем наоборот, – вяло произнес Антон, – и, поняв ошибку, добавил, – извините, я хотел сказать, что… так лучше усваиваю материал.
– Ну хорошо. На экзамене мы это проверим.

Вечером начинался его день. Заходили гости, сидели весело, тесно. Болтали о лекциях, тестах, новых книгах, готовились к экзаменам. Руководил занятиями Виталий, обладатель самых подробных конспектов. Дурачились в ролевые игры – здесь по праву лидировал Антон. Дроздов приносил гитару. Антон и Слава бежали за выпивкой. Алиса изображала девочку-подростка. Татьяна угощала растворимым кофе: «С лимоном! Насыпай, голытьба, от души отрываю».
– Таня, при чем здесь кофе? – протестовал Слава. – Водка еще не остыла. На-ка хлопни рюмаху... За недоношенных психологов!
– Слав! Ну сколько повторять? Нельзя мне – потеряюсь для общества. Погибнет вечер... Ты выпей за меня.

Заглядывал дитя степей Ерлык, способный часами без отдыха рассказывать анекдоты. Даже когда его пытались остановить. Забегала миниатюрная Ольга с волосами цвета грейпфрута. «И Ольга ясная, как знаменье, к себе приковывает взоры», – шутил Антон. Забредали соседи из 217-го – Прошкурин и Дядьев. Мужчины без затей, несхожие только ростом и волосяным покровом. Дядьев – компактный, шевелюристый – носил отточенную мефистофельскую бородку. Прошкурин – длинный и лысый, владел на редкость тупой физиономией. Иногда Слава думал: как этот несчастный бреется перед зеркалом? Легко ведь порезаться от смеха. Однажды явился сосед Дроздова по комнате, носитель экзотической фамилии – Базлай. Без ненужных предисловий спросил картофелину, луковицу – и удалился. Согласно Дроздову, он был патологическим жадюгой и занимал этот суповой набор ежедневно, чередуя комнаты. Зимой в общежитии стал все чаще появляться Шоренко.

Когда Рюрикова затеяла тот разговор, Слава быстро подумал: Шоренко. Спалился, морда. Морда жила в Славиной комнате несколько дней.
– Смирнов, что там происходит в общежитии? – начальница подняла от бумаг злобные глаза сиамской кошки. (Слава обожал этот взгляд.) – Мне звонили. Говорят, наши там… безобразничают. Гулянки, музыка. Гости живут неделями. Особенно жалуются на Далматову, как ее... Татьяна? И на Виталия Говорова. Знаете что-нибудь об этом?
– Нет.
– Нет?
– Даже если б знал... Я бы... не хотел продолжать эту тему, Ольга Павловна.
– Почему?
«Потому что сам участвую в безобразиях», – чуть не ответил Слава.
– Потому что это мои друзья.
– Кто?
– Те, про кого вы сказали. И... еще другие.
– Странных вы заводите друзей. – Рюрикова поморщилась. – Плюс Шоренко этот ужасный. Запомните, сейчас ваш лучший друг… – она ткнула пальцем в свой медальон, – это я.
Слава кивнул.
– Ладно. Идите уже.

С тех пор бесед о личном между ними не случалось. До того, как Слава, тогда уже кандидат наук, попросил начальницу взять на кафедру Дроздова.
– Уверен, что тебе это надо?
Рюрикова к тому времени перешла с ним на ты.
– Да.
– Смотри. Взять-то можно. Дроздов хороший специалист. Но человек – гнилой. И ты это знаешь лучше меня. То есть, я думала... что лучше. Оказывается – хуже. Убедила?
– Нет.
– Ладно. Пусть несет документы. Но когда он тебя подставит, а он это сделает рано или поздно... Я помогать не буду.]

10 октября, 1989
10:05

– Там шум какой-то, – сказал Виталий, – может пойдем?
Коридор почти опустел.
– Молодые люди! Вы из какой группы? – окликнула их женщина в завитушках с круглыми глазами.
– Из первой. – беспечно отозвался Слава.
– Проходите на тестирование. Вот сюда.

Абитуриентов рассадили поодиночке. Каждому досталась стопка размыто откопированных заданий. Славе они показались весьма дурацкими. Например, истории в картинках с тремя более-менее подходящими вариантами финала. Интуицию проверяют, – решил он, – или чувство юмора. И пометил финалы наобум. В следующем тесте из четырех изображений полагалось вычеркнуть одно лишнее. Особенно забавной Слава нашел компанию тигра, лося, зебры и милицейского жезла. Усмехнувшись, он вычеркнул зебру.

Закончил, вышел в коридор. Удивительно – он был не первым. Лохматый парень из туалета, узнаваемый со спины, читал прошлогоднее расписание занятий.
– Быстро ты. – обронил Слава.
Парень оглянулся. Глаза его в тон черному прикиду состояли из одних зрачков.
– Что?
– Ну тестирование...
– Херня.
И снова уставился в расписание.
Понурым лицом и осанкой он напоминал брошенную собаку. Выпил наверное крепко вчера, – догадался Слава, – прижало бедолагу.

[Фамилию бедолаги преподаватели и студенты запомнят через месяц. Как иначе, если на перекличке за ней то и дело виснет тишина? Тем более, что фамилия в конце списка. Шоренко.

Появляясь на факультете, Шоренко сторонился компаний. Антон и Слава изумились, когда он внезапно обратился к ним в курилке:
– Пацаны. Я живу один. На Павелецкой… ведомственная гостиница. Свой номер, телевизор... Короче, достало одному. Поедем ко мне, оттянемся. Есть шампанское, бутылок восемь. Можно водки присовокупить. Магазин рядом.

Первое впечатление от гостиницы – Шоренко стало жалко. Несмотря на видак, телевизор и персональный душ. Андрей (так звали Шоренко) казался совсем одиноким в большом полупустом здании. Ощущение усиливалось с каждой минутой. Пили шампанское. Включили тягучий гангстерский фильм с болезненно скучным Де Ниро. Много говорили, особенно намолчавшийся Шоренко. О факультете, преподавателях, тестах, концепциях личности. О Фрейде, «главном шарлатане двадцатого века». О серийных убийцах, которых надо «не расстреливать, а изучать под микроскопом…» Постулаты Шоренко звучали, как минимум, спорно. Слава не возражал. Ему нравилась речь Андрея, цветная и пластичная, словно бензиновые кляксы на воде.

– Откуда у тебя эти хоромы? – спросил Антон.
– Отец устроил. Вы заезжайте в любое время. Можно ночевать, диван раскладной. Только звякните на вахту – убедитесь, что я дома. Вот телефон...

Шоренко заинтриговал Славу. Они стали часто выпивать и беседовать. Иногда после долгих бесед валялись утром с квадратными головами. И снова дискутировали. Шоренко настаивал на пропуске занятий и срочной опохмелке. Слава, напротив, убеждал посетить лекции и затем опохмелиться с чистой совестью. Крепнущая дружба не осталась без внимания.

– Смирнов, – объявила как-то Рюрикова, – передайте Шоренко, если завалит практику – отчислю к чертовой матери.
– Где ж я его найду, Ольга Павловна?
– Вам лучше знать. Он же ваш друг.

Во время практики в детдоме Шоренко исчез. Улетел в Тюмень по каким-то делам. Откуда привез документ с важными росчерками, свидетельствующий об успешной практике по месту жительства.

К зиме обычный прикид Шоренко – висячий черный свитер, аналогичные джинсы (иногда треники) и кроссовки – разнообразился. Появилось кожаное пальто – в белёсых затертостях и трещинах, будто из шкафа дедушки-чекиста. Как-то раз Слава не выдержал.
– Андрей, давно хотел спросить. Что ты ходишь, как босяк? Деньги вроде есть, и старики у тебя не последние...
– Какой смысл? – задумчиво произнес Шоренко. – Один хрен все сдохнем.
– Не вижу связи.
– Элементарная математика: если взять за условие тот факт, что все мы скоро помрем, то цена беспокойства о том, какой лейбл у тебя на жопе, измеряется в отрицательных величинах.
– Не согласен. И потом, что значит скоро? Я вообще-то могу подождать.
– А тебя вообще-то не спросят. Кроме того, время – это фикция. Еще большая, чем все остальное. Хоть это объяснять не надо?
– Не надо. И все-таки – твоя версия?
– Ну хорошо. Прошлого нет, потому что оно прошло. Будущего нет, потому что оно не настало. И вопрос, настанет ли. А настоящее – совсем уже хитрый предмет. Вроде бы есть, а потом сразу нет. Значит, объективно времени не существует. Так? Так. Оно, – Шоренко постучал себя по лбу, – исключительно между ушей. Разное. Это метафизика, сынок. Один может за день прожить целую жизнь. Набитую доблестями, подвигами и славой. Я не о тебе...
– Да куда нам.
– А другой пердит лет шестьдесят. Оглянется, а вспомнить – и получаса много.

Рассуждения Шоренко оказались не чистой теорией. Как-то вечером Слава нашел в его комнате одинокую шатенку модельно-глянцевого типа. Проверил цифру на двери. Та.
– А... где Андрей?
– Ты Слава? – произнесла модель. Слава едва не поразился, что она умеет говорить.
– Возможно. А вы кто?
– Я – Маша, его жена. Идем.

Слава знал, что Шоренко женат, но чтобы такое... Маша постучала в одну из дверей.
– Андрей, Слава приехал.
Выглянула лохматая физиономия Шоренко с дикими глазами.
– Машк, зайди. А ты постой, Слав, я мигом.
В полутьме комнаты двигались тени. Едко повеяло горелым ацетоном. Друзья вернулись в номер Шоренко. Слава не вчера родился и все-таки спросил:
– Что там за дела, Андрей?
– Жена с друзьями приехала, – обыденно сказал Шоренко, – наркоту варим.

В комнате был накрыт стол. Две бутылки вина, закуски, конфеты.
– Ты садись, наливай, – продолжал Андрей. – Да садись, что ты как неродной!
Слава уселся на диван.
– Что это у них? Рубин. Не твоя песня. Сходи за водкой, я угощаю.  
Он полез в карман.
– Так я привез.
– Ну и ладушки. Значит, короче, сиди здесь, расслабляйся. Мы сейчас вмажемся и придем. И все будет ништяк.
– А мне кольнете? Давно любопытно.
– Слав... – Шоренко уселся рядом. Обнял Славу за плечи. В руке его ощущалось напряжение. – Слав, не проси меня. Мне не жалко, правда. Ты меня знаешь. Я тебе последний свитер отдам...
– Вот это как раз не надо.
– Надо. Погоди, о чем я?.. Да. У нас правило такое – друзей на это говно не сажать. Понимаешь? Нельзя. Свои же ребята в морду плюнут. Хотя не в ребятах дело...
– Да ладно, проехали. А жену-то посадил.
– Я? Ее?? Хаха. Это она меня посадила. И друзьями мы тогда не были.
– А кем были?
– Никем. Трахались как зайцы.

Слава включил телевизор, убавил звук. По экрану метались хоккеисты. Налил, выпил, закусил конфетой. Уйти что ли? – подумалось. Вернулись Шоренко с женой и тремя незнакомыми парнями. Все счастливые до упора. В комнате стало шумно и тесно. Незнакомцы добавили матчу громкости и, перебивая комментатора, заговорили вчетвером. Маша, пригубив вино, курила золотой Chesterfield. Слава охотно угостился. Шоренко подливал ему водки, убеждая догонять компанию. Говорил Андрей безостановочно и нес совершенную чепуху. Например, в числе прочего он сказал:
– Предлагаю соавторство. Тсс, больше никому. Изобретаем тест, который будет мерить все! Это нобелевка, Слав!
– Что – все?
– Все. Весь человек – как на ладони. Я генерирую идеи, ты занимаешься деталями.
– Опоздали лет на двадцать. Этот тест есть уже.
– Ты про Кетелла? Нет, скажи, какой чудак всерьез ответит на двести вопросов? Наш тест будет коротким. Максимум вопросов тридцать. Зато какие!
– Какие?
– Э-ээ, погоди. Сначала выпить за конкорденс. В смысле консенсус. Только себе, брат, – мне и так хорошо…

Вскоре Славе надоело, и он ушел по-английски. Уйди он по-русски – эффект остался бы тем же.

– А я слышал, нарики не пьют. – сказал он Шоренко через пару дней.
– Меньше слушай. Пьют и требуют еще. Даже системщики, не такие как я. Но я знаю, откуда эта байка.
– Откуда?
– Когда есть алкоголь и доза, нарк выбирает дозу. Без вариантов.
– Почему?
– Кайф сильней намного. А еще... интеллектуальнее что ли. От водки кайф свинский. Без обид.
– Ну опиши, что ты чувствуешь?
– Я чувствую... Это сложно. Я чувствую, будто долго жил связанный. Или в смирительной рубашке. Мысли тоже были связанные. Вдруг эту рубашку снимают, и ты взлетаешь. Ты двигаешься и мыслишь вдвое быстрее. В голове нечеловеческая свобода и ясность. Будто ты наконец все понял...
– Что понял?
– Все. Жизнь. Себя. Людей. Ты – фокус мировой гармонии. Такая... алмазная ясность в голове. Вроде полярного сияния. Поток мощнейших идей...
– Так запиши.
– Пробовал, Слав. Много раз. Потом читаешь, и... Короче, одна досада.]

10 октября, 1989
11:00

Измеренные тестами соискатели вновь заполнили коридор. Из деканата вышли пятеро. Впереди – коренастый, лысый. Главный. Слегка похож на орангутанга после тщательной эпиляции и облачения в двубортный костюм. Вся свита оказывала ему знаки внимания и уважения, и выход его получился очень торжественным. Как Понтий Пилат! – цитатно подумалось Славе.

– Запрудин. – шепнули сзади.

Запрудину что-то говорила дама с недовольным лицом. Пегие волосы забраны в хвост черной бархатной лентой. Блеск каратов там и сям… Начальник чуть заметно кивал. Одетая в светлую кружевную блузку и черный костюм, дама напомнила Славе актрису Терехову в фильме «Собака на сене». Кто мало видел, много плачет. Теряют больше иногда.
– А с ним кто? – спросил вполголоса.
– Рюрикова. Декан.
– Здравствуйте, Ольга Павловна! – раздалось из толпы.
Рюрикова цепанула взглядом. Глаза цвета тертых джинс. И сразу досадливо отвернулась. Шедших далее Слава не заметил. Я хочу быть с ней рядом. Я хочу ее узнать…

На собеседование вызывали по алфавиту. Быстро выяснилось: просят рассказать о себе. И еще – зачем нужен спецфакультет. На человека уходит минут пять.

– Проходите, Вячеслав Николаевич. Присаживайтесь.
Слава пересек зал. Уселся напротив комиссии.
– На представление терять времени не будем, пожалуй... – веским, монотонным  голосом начал Запрудин.
– Нет. – ответил Слава. – То есть, да.
– Ну хорошо. Меня вы, полагаю, знаете. Это профессор Рюрикова, декан. Преподаватели факультета: доценты Лодочкин, Усатова и Птицина. Расскажите нам, пожалуйста, о себе. Откуда вы, где учились, чем занимались.

Если дядя Гера им звонил, – думал Слава, рассказывая, – то вся эта бодяга – мимо денег. А если нет...
– Зачем вам спецфакультет? – перебил Запрудин. – Что вы ждете от этого образования?
– Понимаете, – Слава заволновался, хотя готовил эту речь, – есть масса несчастных людей. Они нуждаются в помощи. Я хотел бы им помочь. Допустим, есть люди несчастные в браке. Есть которые ненавидят свою работу. Но одно дело, когда это сторож или там, я не знаю, мясник. Он один страдает, так? А если свою работу ненавидит учитель? Или дантист?.. – Слава чувствовал, что его заносит. И страдающий мясник прозвучал как-то лево. – Я однажды попал к такому садисту. В смысле дантисту...
– Минуточку, – остановила его Рюрикова, – вы нам сейчас о ком рассказываете?
– О себе, конечно. О ком же еще? Это был кошмар. Я ему кричу: больно! А он: Слава, будь мужчиной. И щипцами хрясь...
– Тут написано, вы работали в школе... – деканша заглянула в бумаги, – три года. А почему ушли? Что не понравилось?
– Все понравилось. – соврал бывший учитель. – Просто... У меня на уроках дисциплина, как это говорится… хромала слегка.
– Почему?
– Там место было специфическое. Рядом спиртзавод, колония. Ну и контингент, естественно, сплошные подо... я хотел сказать подростки. Трудные.

Тут Рюрикова впервые посмотрела на Славу иначе. Что-то вроде предулыбки смягчило ее лицо. Это был не женский интерес, увы, просто хорошее настроение. Редкое состояние для Ольги Павловны. Это Славе вскоре предстояло узнать.

[Ольгу Павловну Рюрикову мало кто любил. В основном боялись или терпели. Бедное провинциальное детство, комплексы, скверный характер. Эффектная внешность и карьера. Неразборчивость в средствах, аморальность, цинизм. Кроме того, Ольга Павловна была наблюдательна и людей читала как букварь. Ей понадобилось меньше двух лекций, чтобы заметить взгляд тощего юноши со второго ряда. Быстров, кажется... Он ещё пытался шутить на собеседовании. Взгляд отражал чистейший, бескорыстный интерес. Любопытство на грани восхищения. Так разглядывают экзотический цветок или породистую кошку. Шли недели. Вячеслав Смирнов задавал на лекциях удобные вопросы. На семинарах имел надежные ответы. Интерес в его глазах не увядал, даже когда вся аудитория зевала. А это случалось часто, ибо лекции Ольги Павловны сильно напоминали учебник общей психологии под редакцией Б. Г. Ананьева. Временами она туда подглядывала, иногда решительно читала. Ольга Павловна не сомневалась, что Смирнов вскоре что-нибудь попросит. Интуиция ее не подвела.

Перед Новым Годом она сделала иногородним студентам бяку. Назначила свой – последний – экзамен двадцать восьмого декабря. Неделей позже остальной сессии.
– Но почему? Зачем так поздно?! – взроптали студенты.
– Чтобы вы как следует подготовились. Гонять буду жестко. Вы меня знаете.
– А досрочно можно сдавать? – поинтересовался Виталий Говоров.
– Рискните.

Рискнул не Виталий, а Слава. И не потому, что рвался домой. Славе нужен был размашистый жест, чтобы Рюрикова оценила его амбиции.
– Смирнов, время я найду. Но вы учтите: досрочников я спрашиваю не по билету. А по всему курсу. Устраивает?
– Да.
– Тогда завтра к десяти утра.
Рядом с телефоном-автоматом курил Шоренко. Слава жил без постоянного соседа. К нему подселяли командировочных. А когда не подселяли, в его комнате зависал Андрей.
– Я еду с тобой. – объявил Шоренко.
– Куда?
– К Рюриковой. Сдавать досрочно.
– Это суицид. Она тебя завалит.
– Не завалит. Я общую психологию знаю лучше нее. Я лекции читал вечерникам.
– Как можно читать лекции без диплома?
– Можно. Если папа и ректор школьные друзья.
– Тогда надо позвонить и сказать, что...
– Нет. Поставим ее перед фактом.

Вот черт, навязался, морда, – досадовал Слава, – а что сделаешь?

Увидев Шоренко, Ольга Павловна секунды три молчала. Наконец выговорила:
– Шоренко, а вам здесь чего?
– Я тоже сдавать досрочно. Можно?
– Нельзя. – Рюрикова передвинула взгляд на Славу. – Смирнов, что за фокусы?
– Смирнов не при чем, Ольга Павловна, – быстро вставил Шоренко, – я случайно узнал и...
– Послушайте, Шоренко. Вас по-честному и к сессии допустили зря. И хватает же наглости... Вы вообще знаете, кто у меня первый кандидат на отчисление?
– Догадываюсь. Но это всех устроит. Если я отвечаю на двойку, вы мне ее ставите. Сейчас. Зачем тянуть до пятницы? И больше меня не видите...

Получив законное «отлично», Слава ждал на улице. Выкурил две сигареты. Наконец появился Шоренко с торжествующей ухмылкой на лице.
– Тройка, Славик! Троечка. Значит учимся дальше. А Рюрикова меня удивила. Оказалась меньшей скотиной, чем я думал.

Последняя встреча Славы и Андрея вышла какая-то недоделанная. «Смирнову. Я в Москве. Буду немедленно. Готовь закуску. Шоренко» – прочел Слава. И дальше номер телефона. В холле аспирантского общежития тянуло зимой. Вахтерша согревалась пуховиком и чаем.
– Можно позвонить?
– Только не долго.
– Здорово, кабан!! – заорала трубка голосом Шоренко. Слава чуть отодвинулся. – Короче, я выезжаю в десять. Чтобы продмаги открылись наверняка. У тебя буду в одиннадцать. Есть повод ощетиниться по-взрослому!
– Привет, морда. Чего не предупредил? Я бы тебя встретил. Я о тебе, кстати, думал вчера…
– Это и было мое телепатическое предупреждение. Ладно, сейчас я тебя допрошу с пристрастием. И ты мне все расскажешь.
– Андрей… – Славе очень не хотелось произносить этого. – Я сейчас не могу. Читаем с Рюриковой лекцию в Зеленограде. Прикинь, в местном УВД.
– Слав, блин, ну отмени к чертям лекцию! Перенеси. Или пусть сама читает.
– Да я читаю! Я! А она так, хвостом помахать перед местным начальством.
– Слушай, я в Лондон улетаю ночью. К брату. И сильно постараюсь оттуда не вернуться. (У Шоренко в Англии жил старший брат. Занимался чем-то нелегальным, конкретики Андрей избегал. На вопрос: «Кто он по жизни?» коротко ответил: «Бандит».)
– В Лондон??
– А я тебе о чем?! Образовался тут удачный вариантец. Короче, звони Рюриковой и говори, что заболел. Может ведь человек заболеть.
– Не может! Она таких вещей не понимает, Андрей. Ты мне хочешь карьеру сломать?!
– Ладно, скотина, – вздохнул Шоренко, – когда ты вернешься?
– Около двух. Дождись обязательно.
Слава приехал в четыре. Дроздов читал в кровати.
– Где Шоренко?
– Пьют у Астахова.

Из комнаты соседа доносилась разухабистая музыка и такие же голоса. К этому фону окружающие давно привыкли. Саша Астахов, аспирант-философ, регулярно выпивал и дискутировал. Интеллектуальный уровень собеседников, а также их наличие значения не имели. Наутро Астахов подолгу рассуждал о том, как страшно жить. Выговаривал эту фразу, акцентируя поочередно каждое слово. Пока ему не давали опохмелиться.

Слава понял, как Шоренко оказался у Астахова. Узнав, что Славы дома нет, Андрей постучал в ближайшую комнату. Открыл сосед, дальше понятно. Иначе говоря, Шоренко не выносил Дроздова настолько, что предпочел бывшему сокурснику общество кого угодно. Впрочем, они с Астаховым мигом поладили. А у Вадима и без Шоренко настроение в тот день было глубже подвала. Он потерял любимую девушку. Но что хуже – гораздо более любимые деньги.

Гуляли в парке Сокольники. Вадим, как типичный пижон, нес Алисину сумочку. И забыл ее где-то на лавке. Хватились почти сразу, метнулись назад. Сумочке уже приделали ноги. А там паспорт, деньги и билет на Владивосток. Пришлось идти в милицию, затем разбираться в аэропорту. Прощались холодно и, как оба знали, навсегда. Мало того, Вадим, компенсировав ущерб, серьезно потратился.

Слава приоткрыл дверь. Вдохнул смесь алкогольных и табачных паров. Узнал возбужденный голос Шоренко.
– Человек, Сань, это пауза между стимулом и реакцией. А что она такое – эта пауза? Ответь своей умной головой...
Слава вошел.
– Аа! – воскликнул Шоренко. – Вот она эта пауза в морде лица! Которая затянулась на два часа. Ну... иди сюда, кабан.

Обнялись. Шоренко под свитером был очень худой. Славу вдруг охватило нехорошее чувство. Что он вряд ли увидит Андрея когда-нибудь еще.

– Что, прочел свою лекцию? – Шоренко взял Славу за уши и потряс. – Ты прикинь, Сашок, он променял друга на какую-то б***скую лекцию!
– Да ты рассказывал... – Астахов вяло махнул рукой, – привет, Слав.
Сашок уже прилично размяк. Шоренко, напротив, был весел, пружинист и резок. Не иначе ширнулся потихоньку или нюхнул чего-нибудь.
– Штрафничок опоздавшему! – потребовал он. – Давай-давай, полнее. Накатим, пацаны, за мою счастливую дорожку. У нас сегодня большие запасы и великий оттяг.

И великий оттяг состоялся. Общага чует, где наливают и закусывают. Потянулись знакомые, малознакомые и вовсе незнакомые любители халявы. Завязался сложный философский диспут с матерным переходом на личности. Затем компанию украсили две Ларисы с шестнадцатого этажа, аспирантки физмата. Похожие более на элитных шлюх, хотя кто сказал, что это вещи несовместные? В поисках Ларис зашел и остался негр Патрик. Заглянул угрюмый Дроздов, якобы веселье мешает ему спать. Однако, будучи наделен рюмахой, с удовольствием выпил. А после четвертой сходил за гитарой. Как сладко пелось нетрезвым хором. Не вее-ерь разлукам, старина-а, их круг... беззлобный дворник, дядя Костя, алкоголик!

Около двенадцати возник незнакомец в заснеженном пальто.
– Андрей, пора. Такси ждет.
Шоренко натянул богатую дубленку (видимо забыл, что скоро все помрем). Стал искать шапку – исчезла. Гости толпой кинулись на помощь. Комнату Астахова взъерошили и сравняли с землей.
– Новая, б***ь, ондатровая шапка! Отец подарил... – сокрушался Шоренко. – Я знаю, это Дроздов, сука. Надо обыскать вашу комнату!
– Зачем ему твоя шапка? – удивился Слава. – У него своя есть.
– Моя лучше. Или нарочно спрятал, чтобы мне подгадить. Как ты можешь жить с этим подонком? Пошли!
– Да он спит уже.
– Ничего, мы потихоньку.

– Что опять такое, Слав?.. – застонал Дроздов. – Что не угомонитесь никак?
– Ничего, спи. Андрей шапку потерял.
– Он без шапки пришел. – буркнул Вадим, накрываясь одеялом с головой.
– Точно?
– Да в шапке я был!
– Андрей, забей на шапку, у тебя самолет!
– Андрюха, я тебе как брату...  – твердил Саша Астахов. – Найду. Выверну общагу наизнанку. Завтра же найду и вышлю курьерской почтой...
– Да ладно, хрен с ней, – поморщился Шоренко, – Слав, а ты куда оделся?
– С вами. В аэропорт.
– Нет. Ты не едешь. Как ты ночью доберешься назад? Проводи нас до машины – и все.

На крыльце снова обнялись. Шел плотный снег.
– Андрей, если у тебя срастется. Ты же вытащишь меня отсюда?
– Не вопрос. Буду жив – вытащу.
– Потому что... Если забудешь, я ведь когда-нибудь тебя найду.
– Чтобы плюнуть в морду?
– Обязательно.
– А как же карьера? Аспирантура?
– Как Бог даст.

Если бы троечнику филфака Смирнову нагадали бы второй диплом с отличием, а затем аспирантуру, Слава не то что усомнился бы. Он бы вообще не понял, о чем речь. Он конечно знал такое слово «аспирантура». Но о смысле его как-то не задумывался. Особенно применительно к себе. Спецфакультет это изменил.

На одной из первых лекций Рюрикова сердито заметила:
– Тут я услышала, как наш факультет назвали девятимесячными курсами. Курсами! От наших же студентов услышала. Запомните – это вам не курсы! Это – полноценное высшее образование. С интенсивным изучением профильных дисциплин. Этот диплом обеспечит вам право на любую работу в контексте новой специальности. И даже на поступление в аспирантуру.

Слава запомнил. В таинственном слове «аспирантура» мигали заманчивые перспективы. Задержаться в столице еще года на. А там... Плюс общение с интересными людьми. С влиятельными людьми. Диссертация, научная карьера. Кафедра. Престиж. Спокойно, – остановил трезвый голос, – не верь ей. Это не для тебя. Ты – ноль из мухосранска. Ноль. И шансы твои нулевые. Никакой дядя Гера здесь не поможет. Согласен, забудем об этом на время. Для начала – просто хорошо учиться. Не хорошо, а отлично. Лучше всех. Красный диплом и ни баллом меньше. Затем: стать любимчиком Рюриковой... Невозможно. Она любит только себя. Полюбит. Больше личной преданности в глазах. Кроме того, она тебе нравится. Неужели? Нравится, нравится – это облегчает задачу. Только без перебора. И диплом писать у нее. Почему не у Запрудина? Потому. Его карьера сделана на много лет вперед. А у Рюриковой большие планы, ей нужны свои люди. Выращенные, обязанные ей. За таких она будет грызться.

К весне Славу открыто называли фаворитом Ольги Павловны. Он уверенно шел на красный диплом. И все-таки сомневался насчет аспирантуры. По слухам конкурс предстоял жестокий – тринадцать человек на место. И не каких попало человек. С мозгами и поддержкой. Иначе не совались бы. Хотя, чего он теряет? Только время. На работе воспримут кисло, да...

Окончательно Славу убедил Антон Ивашов. В конце мая они шли по Крымскому мосту. В театр или кино. Москва на закате розовела, будто пряник.
– Эх, неохота уезжать отсюда... – вздохнул Слава.
– Тебе-то чего вздыхать? – удивился Антон. – Ты что в аспирантуру не подал еще?
– Не. Шансы никакие. Пустая суета.
– Ну ты даешь! У тебя лучшие шансы в мире! Красный диплом, Рюрикова...
– И что Рюрикова? Оно ей сильно надо?
– Еще как. Подумай. Это ее факультет, эксперимент, первый год. Скептики есть, я уверен. Результаты успеха нужны до зарезу. И вот с этого факультета, ее – заметь – дипломник поступает в аспирантуру. Да она за такой результат всех порвет.
– А кто-нибудь с факультета подает?
– Пока один Дроздов.
– Дроздов?
– Ты разве не знал?
– Нет. И кто руководитель?
– Запрудин естественно.
Ах так, – подумал Слава, – Дроздов. Опять Дроздов. Ну ладно, сука, поборемся.

Назавтра он подал заявление в аспирантуру.]

10 октября, 1989
12:38

Разговоры стихли. Ожидание придавило соискателей. Наконец с листком в руке вышла доцент Усатова. Острым безжизненным профилем доцент напоминала сушеную рыбу.
– Внимание, – сказала доцент, – те, кого я сейчас назову, зачислены на спецфакультет. Иногородние могут ехать и оформляться в общежитие по адресу метро Спортивная, Усачева 62. Завтра в девять – на лекции. Расписание вывесим. Зачитываю.

Пошли имена, фамилии, отчества. Слава особо не вслушивался. Читали вроде бы по алфавиту. Аааев блабла блаблаевич, вававава...ина оовна, дооова ...яна ииевна... И вдруг. Сафронова, Наталья Алексеевна, Ткачев, Сергей Владимирович...

Эй! Подождите! – закричал кто-то в голове у Славы. – Какая Сафронова? При чем тут Сергей Владимирович? А где я?! Он представил, как едет в метро на Казанский вокзал. Выстаивает очередь за билетом. Затем тащится в рюмочную. Нет, сначала рюмочная, а потом очередь... Не позвонил дядя Гера, сволочь.

... и Смирнов Вячеслав Николаевич. Поздравляю. – Усатова опустила лист. – У кого есть вопросы, обращайтесь в деканат.

Слава вышел на улицу, закурил. Над головой легонько хрустнуло, будто сломалась ветка. Пространство чуть сдвинулось и встало на место. Началась вторая из трех его жизней. Самая лучшая.