Лазарь Фрейдгейм
Влюбленность
Когда-то в период «годовщины дважды хай», как образно мог бы охарактеризовать этот возраст в три с половиной десятилетия израильский летописец, бывшие однокашники один за другим защищали кандидатские диссертации. (Я использую ивритскую единицу измерения – число 18 – в связи со значительностью такой периодизации жизни и в связи со вторым значением этого слова – жизнь). Где диссертация, там банкет, там дух воспоминаний, там пьянящее чувство молодости.
На одном из таких банкетов я увидел Раю. Я видел Раю далеко не в первый раз. По крайней мере, уже в течение половины прошедшей жизни мы общались за столами студенческих аудиторий, на добрых домашних вечеринках. Некоторый жизненный опыт уже был крепко присоединен к шагам каждого. Ее традиционная полнота и улыбчивость не очень хорошо видящих глаз, делали ее всегда привлекательной. Но когда студенческие острословы с юношескими критериями красоты решили создать объединенный портрет групповой красавицы, внеся в него лучшее от каждой из девиц, туда были добавлены «уши Раи, чтобы Витя (наш однокашник и жених) не обиделся». Девочка, как девочка. В отличие от Вити я относился к ней все годы доброжелательно, но нейтрально, а порой немного иронично. В те давние времена это был тяжкий крест в отношении к очень многому.
Я говорю «увидел Раю» в отличие от «встретил», «знал», «видел», потому что вдруг увидел ее другими глазами. Вероятно, даже не совсем точно здесь сказать «глазами». Я увидел ее всем существом своим. Из мягкой девочки она стала эффектно подающей себя женщиной. Пышные формы не позволяли беспрепятственно пройти глазам. Они невольно краснели, и как бы влага слезинок делала их предательски выразительными. Улыбка мягко приковывала. Рая и окружающее ее пространство окрасились совершенно неожиданными яркими тонами, райскими цветами.
Я подошел к ней. Мы заговорили, как всегда приподнято оживленно, обо всем. Но в каждое слово мне хотелось втеснить особый оттенок нового восприятия. В сутолоке радостного застолья это не совсем получалось и, оборвав разговор на полуслове, я сказал, что обязательно как-нибудь позвоню. Она, тоже, как всегда, пожелала, чтобы я не забыл о своих намерениях. Она была всегдашней, я стал другим. Каждое ее движение и даже воспоминание о нем обжигало. Ее рабочий телефон стал самым необходимым телефоном. С ним хотелось соединиться ежеминутно: в вечерних сумерках, в ночном полусне, в дневном бреду. Одна рука тянулась к телефону, другая строго ее отдергивала. Мягкие, нежные черты ее лица изматывающе часто стояли перед глазами. В голове мутилось от постоянного присутствия обворожительного образа.
Каждый телефонный звонок ей становился проблемой и событием. Для этого надо было остаться наедине с манящей ситуацией. Домашний телефон не располагал к этому, телефон в служебном кабинете не гарантировал в любой момент появления неожиданного посетителя. Спасением становился телефон-автомат, до которого надо было добраться, исчезнув с работы. Я звонил, но далеко не всегда удавалось услышать ее голос. Задыхаясь, вел светский разговор, слышал ее доброжелательные слова, иногда дополняя разговор к явному удовольствию собеседницы теплыми комплиментами..
После разговора оставалось чувство опустошения. Недовольный собой, я строил планы следующего разговора, более откровенного. Его детали уточнялись в голове постоянно и когда начинали переполнять меня, выливались в следующий звонок. Я шел к телефону в дождь и в стужу и, как заклинание самому себе повторял: я обязательно скажу, что очень хочу увидеть, что не могу больше ограничиваться только телефонными разговорами, предложу встретиться в один из самых ближайших дней. Я звонил, я говорил… Но строго продуманный текст не превращался в разговор, оставался подтекстом, не слышимым собеседницей. А вдруг это все ее вообще не трогает, не приходит ей в голову? И все это мои сиюминутные фантазии… Меня же после каждого такого «случайного» разговора можно было буквально обкладывать льдом, чтобы не воспламенилась одежда.
Мне вспомнился старый анекдот про правоверного молодого еврея и раввина. Молодой человек пришел за советом. Он рассказал трогательную историю своего греха. Он ехал в поезде. В купе с ним была молодая красавица. Все в ней было прекрасно. Юноша был очарован попутчицей. Ему хотелось, чтобы она стала попутчицей его жизни, навсегда. Он пожирал ее глазами, говорил завораживающие слова. В голове роились самые откровенные мысли, навеянные молодостью, красотой, уединенностью. «Какое наказание я должен принять? - закончил свою исповедь юноша. – Я ничего не совершил, но в моем сознании я сделал все». Раввин задумался, мысленно перенесся на много лет назад и вынес вердикт: «Ешьте траву!» «Почему траву?» - в недоумении спросил молодой человек. «Вы – осел!» - недвусмысленно резюмировал старец.
Прошли годы… В какой-то момент мне, как руководителю большой программы, было необходимо предъявить результаты работ специальной межведомственной комиссии. В ее состав входила и не безразличная мне Рая. В течение полутора недель должны были проводиться работы в командировке. Это было забытое Богом, удаленное от цивилизации место, где все время было зажато между заводом и гостиницей с рестораном. Для меня это было вдвойне непростое время. Напряжение, связанное с подведением итогов большой работы, дополнялось фантастической неразберихой в голове и чувствах. Все нагрянуло вновь… Сознание вновь раздвигало рамки желанного и обусловленного. Можно ли заставить жизнь подарить чудесные мгновения особой радости и близости? Ну, что я совсем тряпка и не могу сказать то, что невозможно удержать в себе? А нужно ли все это ей? Нет, как я могу перешагнуть через реальность жизни, как сложатся дела потом? Вопросов много. Есть ли необходимость получить ответ хотя бы на некоторые из них?
У каждой медали две стороны. Перегруженность делами не позволяла погрузиться в личное: начальники, сотрудники, эксперименты, результаты… Члены комиссии имели более спокойный распорядок дня. У Раи оказались свои проблемы: аналогичные испытания, для положительного исхода которых было очень удачным внимание другого члена комиссии из нашего общего министерства. Кино и ресторан в этой компании были, как ничто, более полезными для предстоящих испытаний. Об этом она откровенно перешептывалась со мной каждый день при длительной автобусной поездке на завод.
В один из последних дней я зашел к Рае в номер, и мы очень тепло говорили. Я нежно поцеловал ее руки, интонации и глаза могли досказать невысказанное. Но мои сотрудники уже искали меня для каких-то срочных разбирательств и безошибочно догадались, где меня можно найти.
Влюбленность в чем-то подобна нежному цветку: прикосновение рук к нему ведет к увяданию. Но много самых прекрасных мгновений ассоциируются с красотой цветка, стоящего на столе в изящной вазе. С сомнением делать или без сомнения не делать – есть соблазн немножко переждать, и время само сделает выбор. Вкус травы давно знаком мне…
Прошло еще почти дважды хай лет. Добро и ласково разговариваем с Раей, встретившись с разных сторон американских океанов – с западного и восточного побережьев. Среди новостей и комплиментов, принимаемых с не меньшим удовольствием, я впервые рассказываю эту историю. «Саша, а я не знала, что ты такой дурак! – без обиняков откликнулась моя всегдашняя симпатия. – Я и не знала, что ты, наш умный Саша, замечал меня. А я, б…дь, - смачно полностью прозвучало хлесткое определение, - вела шуры-муры с каким-то министерским гусем!» «Я думала, что только меня интересовали перипетии твоей жизни», - не без напряжения закончила она. Не надолго отлучившись, она вернулась с сервировочным столиком, уставленным закусками. Она поставила на стол две вазочки с букетиками сухих трав. Ее глаза озорно блестели. Губы, казалось, шептали что-то нежное. Как в озарение, разговор прекратился, время то ли остановилось, то ли пошло вспять …
Жизнь дарит моменты. Отблеск их ощущается порой всю жизнь. Воспоминания о них звучат порой судьбоносными ритмами болеро Делиба, а порой нежностью романсовых интонаций. Как использовать эти моменты, пережить - перепробовать, жизнь решает сама, хотя иногда кажется, что можно было мягче и нежней встречать везенья и обходить неудачи.