в виде славянского идола,
в виде мандалы, статуэтки из глины,
в виде того, что все когда-нибудь видели.
Сознанию, что иногда посещает свой плотский образчик,
радостно, что никто не приходит сюда причащаться,
только раз в год заявляется некий мальчик,
и вот однажды ему миновало двадцать.
Неразлучен с палаткой, разводит костры по картошку,
порция на второго при нем неизменно с собой,
но всегда мальчик страстно горько и непонарошку
говорит с трупом древней богини, как будто с живой.
Если выдаст богиня себя, то придется по-новой
облачаться в какое-то тело и тысячный раз
восходить от зачатия к старости малокровной
с агоры на парнас.
Но каков подлец, как владеет словом,
как сегодня юн и как же собой хорош,
как старается он, шельмец, дышит как неровно.
Не возьмешь меня, человек, живой не возьмешь!
Он не просит о помощи, не жалуется, не ропщет,
он не молится, не возносит горе даров,
но рассказывает, как ветер играет в рощах,
как морская волна выносит тела моряков,
как игристо вино и как шелковы косы любимой,
как разносится музыка из-под щербатых колонн,
как в тебя стреляет предатель и целит мимо,
своим промахом раздосадованный, мчится вон.
Мальчик стал старик, тяжело подниматься в горы,
дотащившись до места, он выдохнул и упал.
Его немощь для трупа богини сравнялась с горем,
и смолчать в этот раз статуэтка уже не смогла.
- Доконал! - восклицает она, снисходя с постамента,
обрастая костьми и кожей, идя к нему,
а старик рассмеялся и умер счастливой смертью,
так и не рассказав об увиденном никому.