Элиот открыл глаза и закашлялся от дыма, инстинктивно зажмурился, и из глаз выдавились пару теплых ползущих горошин. Этот запах сгоревшего угля, перемешанный со зловонием пота кучи давно немытых тел, гниющих ран впитался в кожу, волосы, насквозь проник в ветхие нити потрепанной одежды. Он уже свыкся с ним, ну, зато хорошо видно, чем они дышат, даже в темноте вагона ощущались сероватые переливы. Элиот даже боялся, что когда их наконец выгрузят, он начнет задыхаться от пустоты. Удивительно, как быстро привыкли глаза к темноте, сквозь узкие щелки между досками вагона мелькали еще более темные полосы, изредка вспыхивающие блеклыми ускользающими искрами остающихся позади фонарей на редких в этих краях станциях. Значит, еще ночь, вторая удушливая ночь в этом забитом под завязку человеческими телами деревянном сарае на массивных колесах.
Когда-то давно, когда Элиот был еще маленьким, он впервые увидел паровоз. Тогда он показался ему огромным демоном, через ноздри которого с грохотом и шипением выходили устрашающие комки белого пара. Страшно было до дрожи в вечно разодранных коленках. Но так хотелось заглянуть внутрь, послушать, как тяжело он дышит, и узнать, чем же кормят это лязгающее чудовище. Позже Элиот, как и многие соседские мальчишки, мечтал стать кочегаром и часто по ночам видел сны. Когда он, крепкий, полуголый мужчина с блестящими от пота руками с упругими мышцами, забрасывает в ненасытное полыхающее жерло кучи черного, с тусклыми отсветами, угля. И просыпался иногда от собственных криков, когда снилось, что вместо угля именно его пожирает горячее пламя.
Мысли неслись в такт мерно постукивающим колесам, и юноша задумался о том, что мечтам почти всегда суждено сбываться. Только всегда есть отличия, которые переворачивают смысл с ног на голову, или, когда мечтаем, мы видим только кусочек картины, самый яркий момент, а все остальное остается за молочной пеленой грядущего. А, проявляясь, обнажает истинный облик нашей воплотившейся мечты, далеко не всегда такой светлый и лучистый, как казалось раньше.
Не зря в Святой книге написано: "Не мечтайте о себе". Элиот только сейчас понял весь смысл этой такой простой и незатейливой истины. Вместо крепкого, мускулистого мужчины на далекий конец континента ехал худенький бледнокожий кареглазый паренек в грязной темно-красной одежде каторжника. Детские размеры были не предусмотрены, и роба висела на нем мешком, широкие штаны были перехвачены ветхим куском ткани такого же буро-красного цвета и волочились по грязному полу, уже не подворачиваясь от старости. Сколько же поколений каторжников умерли в этих обносках, пока они покрыли его торчащие ребра? Он уже не был ребенком, и его ровесники, такие же шестнадцатилетние парни, сейчас защищали рубежи родной земли от наползающих захватчиков, погибая целыми ротами. От неумелого командования, от растерявшегося в первые дни войны руководства.
Неважно, что у них ревущие паровые машины с огромными колесами, под которыми не успевали даже скорчиться мальчики в темной форме боевых монахов всех орденов. Перемолотые вместе со своими такими маленькими перед боевой мощью врага старомодными арбалетами и тяжелыми неудобными ружьями. У нас вера, с нами наш Светлый, он поведет нас в бой и, сверкая белоснежными крыльями, его ангелы закроют нас от ревущих демонов. Так вещали проповедники, и, блестя глазами, все новые отряды мобилизованных монахов и мирян всех профессий с молитвой уходили, поглощаемые жадным чудовищем под названием "война". Элиот истово верил, что Светлый не оставит их, и так же усердно молился за всех защитников, не вставая с колен по много часов. Иногда приходил в себя, не чувствуя затекших ног, и глаза заплывали от катившихся в минуты экстаза слез. Он чувствовал, что Светлый дает ему ответ, почти видел ускользающее откровение в мимолетных видениях, или это его неуемная фантазия подсовывала ему кажущееся за действительное. Старшие братья говорили, что все это "от лукавого", что он совсем недавно принял обет и еще недостаточно чист, чтобы получать откровения Светлого. Элиот послушно внимал поучениям и молился еще сильнее. Но тот, кто превыше небес, не спешил избавить их от тягот, и Элиот понимал, что это плата за их нечестивую, гнусную жизнь, и просто настала пора расплаты и очищения. За полмесяца их территория сократилась почти вдвое, враги дошли до высоких хребтов Карахара, разделяющих страну на две почти равные части, и там наглухо завязли.
Внезапно раздавшийся резкий скрежет колес под полом распилил монотонную тишину надвое, заставив что-то внутри вывернуться наизнанку, и лицо Элиота слилось с шершавыми досками стены, повторяя все ее рельефные неровности. А затем он так же резко отлетел назад, наваливаясь спиной на еще толком не очнувшихся от липкого тревожного сна товарищей по несчастью.
- Сектанты, выходи по одному! - Гулкий голос охранника заглушил прокатившуюся по вагону волну встревоженного шепота обитателей.
- Куда их? Отдельно повезут куда? - Тихо спросил юркий паренек с обрезанным ухом.
Из карманников, наверное, вяло подумал Элиот, потирая рукой набухающую шишку на лбу и пытаясь пробиться к выходу среди вязкого месива из людей.
- Куда прешь, предатель, в расход их! - Он ощутил чувствительный толчок в спину, и перед глазами замелькали скалящиеся щербатые рты.
- Пошел! - Крепкий высокий мужчина в серой форме охранника с шевелящимся в свете факела круглым серебристым значком на рукаве собрал в кулак складки ткани на груди Элиота и выволок его из вагона.
Их выстроили в ряд почти прямо на насыпи, всех пятерых, и босые ноги вязли в мокром песке. Мелкий дождик все еще моросил, но свежесть ночного воздуха все равно не успевала наполнить истомившиеся легкие - паровоз выпускал из себя не сизо-белесый пар, как во время движения, а выхаркивал темные клубы застоявшейся в его утробе не прогоревшей угольной пыли.
Прямо напротив них спиной к вагону выстроился взвод охраны с потемневшими от частого употребления арбалетами. В руках крайнего дюжего парня была огромная керосиновая лампа, дребезжащий огонек которой выводил странные разводы теней на лицах.
- Вчера вышел новый указ - все предатели, отказавшиеся с оружием в руках защищать свою Отчизну от неверных, подлежат уничтожению.
Элиот застыл от услышанного и медленно сжал в леденеющей руке горячую потную руку Нокса, своего друга и духовного наставника.
- Но величайшие правители проявили божественное милосердие и дают вам последний шанс - вы можете прямо сейчас взять арбалет и пополнить ряды светлых защитников своей Родины. Кто решился отречься от вашей ереси и перейти на светлую сторону - шаг вперед.
Элиот смотрел в землю, боясь поднять глаза. Никто из их шеренги не сдвинулся с места, и юноша тихонько облегченно выдохнул.
Прямо над ним нависла огромная темная тень, и крепкие узловатые пальцы подняли подбородок вверх.
- Ты боишься фронта, грязный ублюдок? Думали отсидеться за чужими спинами, еретики проклятые? Ну, скажи хоть что-то в свое оправдание, чтобы твоя никчемная жизнь не вызывала такой блевотины у тех парней. - Он кивнул на роту охраны, почти таких же молодых ребят, как и сам Элиот, может совсем немного старше, чем он.
- "Не убий", - прошептал Элиот, сначала тихо, но упрямо глядя в глаза, переливающиеся в свете лампы и факелов.
И повторил то же самое, но уже громко и четко.
- Лукавый забрал у вас остатки разума, не смей касаться своими грязными устами святых слов. - Мужчина с силой толкнул Элиота, и тот едва устоял на ногах, его тщедушное тельце ощутимо качнулось в сторону темного леса за спиной.
Лающие звуки команды надрывным колоколом отдались в ушах, и Элиот, не закрывая глаз, зашептал горячие слова молитвы. Он почти не чувствовал страха, но и чувство радости от того, что прямо сейчас он встретит Светлого, тоже не приходило. Может, он все-таки в самом деле еще не достиг святости, и Светлый не возьмет его в свои чертоги? Страшная в своей реальности мысль обожгла сознание и потерялась вместе с шелестящим звуком пролетающего над головой арбалетного болта.
- Не описались, еретики? - гоготнул командир охраны. - Это было последнее предупреждение, теперь прощайтесь со своей никчемной жизнью.
Вдруг Элиот почувствовал, как разжимается его рука, впившаяся в руку друга, и глаза отказывались видеть то, что видели: Нокс неуверенно, как неживая мумия переставляя ноги, шагнул вперед. В какое-то мгновение их ровная, как заточенный клинок, маленькая шеренга разломалась, и следом за Ноксом так же неуверенно, словно пробуя дорогу на прочность, вышел еще один брат.
Элиот остался стоять с двумя жилистыми седовласыми, но еще совсем не старыми братьями, которые лишь крепко сомкнули губы и стали поближе друг к другу. А он остался чуть в стороне, такой маленький и совсем в одно мгновение опустошенный мальчишка с непослушными вихрами и округлившимися глазами.
- Давай, малыш, не трусь, у тебя вся жизнь впереди, - сквозь гул в ушах раздался неожиданно ласковый, почти отеческий голос охранника.
- Не нужна мне такая жизнь, - едва слышно выдавил он.
Нокс
Мелкий противный дождь, который раздражал даже после прессующей тесноты вагона. Нокс уже ехал так однажды. Он тогда был ненамного старше Элиота, сейчас так сильно сжимающего его широкую ладонь своими ледяными тонкими пальцами, такими хрупкими и ломкими на ощупь. Тогда все закончилось годом сырых казематов в недрах высокого монастыря с серыми зубчатыми стенами и высоким шпилем, неприлично прорезающим всегда хмурое небо. Его не били, не пытали - просто с сожалением говорили о бессердечности его родителей, вложивших во всех своих пятерых детей ложные истины.
- Посмотри вокруг, весь мир ошибается, весь мир неправильно трактует Святую книгу, лишь вы нашли нечто правильное, лишь ваши старцы получают откровения, а все остальные живут ложью - так ведь тебя учили с самого детства. А ты не задумывался, почему именно вас выбрал Светлый - не гордыня ли это? Тебе ведь даже никогда не давали сомневаться - а не из сомнений ли рождается истинная вера и не ищущим ли открывает Светлый свои откровения?
Он воспринимал все это как попытку сломать его, заставить предать веру отцов, и с негодованием отвергал говоримое, сыпал цитатами, заученными с детства, и искренне верил, что, как и говорил отец - они все хитрые лисы, которые лишь ищут оправдание своему бесчестию. И те, кто старается жить праведно, обличают их своей жизнью. Потому только их так яростно ненавидят почти все Ордена - больше, чем неверных.
Он покосился на торчащие вихры ученика, проследил глазами за капелькой, скатившейся и затерявшейся в складках грязного ворота. "Ходячее недоразумение" - так называла Элиота мать Нокса, а разделяли это мнение абсолютно все, дивясь такой дружбе степенного и уважаемого молодого служителя с несносным, вечно спорящим мальчишкой из совсем другого круга, волею случая однажды свалившегося к ним на служение. Свалившегося в буквальном смысле. У богатой городской молодежи тогда появилось странное увлечение кататься по крышам на деревянных досках. Сколько их калечилось, гибло от этого, но все равно находились новые и новые почитатели такой "бесцельной игры со смертью", как говорили старшие братья. Это была практически первая проповедь Нокса в качестве служителя, он тщательно готовился, как и всегда. И надо же было такому случиться, на самых возвышенных словах о сходящей с небес благодати раздался оглушительный треск, перед глазами Нокса мелькнули доски, уши заложило грохотом. Он распластался на полу и оказался практически оседлан вихрастым чумазым мальчишкой в порванном расшитом камзольчике, который даже на взгляд неискушенного в этом Нокса стоил больше, чем все их неброское жилище в муравейнике трущоб городских окраин. А в ветхой крыше зияла внушительная дыра.
А дальше была облава, и маленького паршивца не смогли отодрать от Нокса даже дюжие стражники. Мальчишка очень быстро пришел в себя, умудрился за считанные минуты довести до белого каления всех стражников в участке, укусить своего отца, внушительного вельможу из высших кругов, прикатившего забирать сына на собственном роскошном паромобиле. Даже у городского главы не было такого.
Такие облавы обычно заканчивались большими штрафами и требованиями прекратить запрещенные служения. Но иногда старших братьев забирали и сажали в крепостные застенки или отправляли на рудники. Никто не знал, повлияло ли случайное присутствие Элиота Филиппа Дэй Бронсона, единственного сына Члена государственной коллегии, покровителя и почетного члена одного из богатейших Монашеских орденов, или это было начало ужесточения гонений в связи с обострением внешней обстановки, но отца Нокса и еще троих служителей осудили на большие сроки. Нокс так никогда отца больше не видел и до сих пор не знал, жив ли он.
Даже хорошие дела Элиот умудрялся делать так, чтобы всем хотелось взвыть и убраться от него подальше. Он объявился в их доме через месяц после облавы. Как выяснилось потом, отец запер его дома под строгой охраной и пообещал заслать в далекую монашескую школу, если сбежит. Он был гостем, и его усадили за стол вместе со всеми. За стол, на котором была одна черствая лепешка и четыре пары голодных глаз младших детей. Элиот подскочил и вернулся через пару часов, весь взмыленный, таща на спине огромный мешок с едой.
Дети едва не подавились слюной, глядя на гору диковинных яств на столе, но мать была непреклонна:
- Мы не едим краденное, отнеси все обратно.
- Я ничего не крал, взял дома на кухне, там никто и не заметит, там этой еды задавиться можно сколько, - искренне возмущался юный гость и едва не плакал, топал ногами от обиды и убежал, хлопнув дверью.
Нокс потом полтора часа топтался возле шикарных ворот, не решаясь постучаться и вернуть щедрый подарок. Хорошо хоть дворецкий на его мычание "Простите, это Элиот забыл", молча и презрительно оглядев посетителя, взял мешок в руки и выбросил в урну. Одному Светлому известно, чего стоило тогда Ноксу не проследовать к урне следом и не кинуться поедать содержимое прямо там.
Мальчишка умудрялся находить места их тайных служений лучше любых ищеек и с завидной регулярностью сначала слушал проповеди, потом как-то незаметно начал молиться вместе со всеми, а затем и вовсе активно спорить со всеми служителями, причем не голословно, а умело пользуясь местами из Святой книги. К своим тринадцати - четырнадцати годам он был гораздо образованнее их всех - ни к кому из них не ходили учителя из заморских Академий, в лучшем случае оконченная городская школа или начальная приходская при Монастыре.
Святая книга учила относиться с терпением к каждому приходящему, но запальчивый и упрямый Элиот был испытанием не просто терпения, а долготерпения даже для самых благожелательных и умудренных учителей веры.
А Ноксу нравилось. Нравилось слушать про далекие страны, в которых Элиот побывал вместе с отцом, про странные науки и диковинные устройства. Это было не полезно для его духовного развития, но так заманчиво.
И когда вельможный отец, устав бороться с новым "тайным увлечением" упрямого сына, отправил Элиота в Высшую духовную школу при монастыре их ордена где-то далеко в предгорьях, Нокс вдруг обнаружил, что скучает. Но через полгода лохматая физиономия вновь просунулась в проем их скрипучих дверей.
- Ай, они там все неправильно толкуют, я взялся им пояснить. Ты не думай, я все по Святой книге, но они даже слушать не научились, какое терпение, Апостол пятого ранга, пятого, ты прикинь, запустил в меня своим посохом, хорошо, я верткий, разбился какой-то ценный витраж, - беспечно вещала вредная бестия, с позором выпертая из престижного заведения, несмотря на все регалии его отца.
Когда Элиот высказал желание принести обет, абсолютно все служителя были против, и только Нокс взялся стать его духовным наставником. Парень проявил редкое усердие и отказался практически от всего, что мешало. Самым трудным было выбросить шикарный арбалет, которым Элиот с детства мастерски владел.
Когда началась война и всех мужчин с шестнадцати лет призвали на фронт, никто не думал, что Элиота не отмажет отец, или что у него хватит духу отказаться взять столь любимое им оружие в руки.
То, что случилось после, потрясло весь город - Элиот публично объявил о своей запретной вере, а его отец так же публично отрекся от сына.
Это все яркими вспышками проскочило перед глазами Нокса буквально в считанные минуты, как и вся его предыдущая жизнь, когда над его головой с шорохом пролетели арбалетные болты. И предательской змеей заползла мысль, что он еще ничего не видел в этой жизни и уже и не увидит. Ему достались только их обшарпанный дом, тяжелая черная работа и сырые темницы монастыря. И никогда уже и не увидит никаких чудес науки, никаких диковинных устройств. Как во сне он сделал шаг вперед и вдруг понял, что обратного шага он уже сделать не сможет. Что бы он теперь уже ни делал, этот шаг перечеркнул всю его прошлую жизнь и между ним и теми, кто остался - пропасть глубиною в вечность.
Перед ним был темный лес, а где-то сбоку виднелись очертания темных шпилей далеких строений. Три фигуры, две высокие и одна тщедушная теперь маячили перед ним немым укором, но вместо раскаяния пришло ожесточение. Он вдруг возненавидел всех - и охранников по бокам, и этих троих, и пыхтящий за спиной паровоз, и даже темные деревья, злобно шелестящие мокрыми листьями.
- Э, нет, теперь докажите, что вы прозрели. - Охранник сунул ему в руки тяжелый арбалет. - Убейте предателей Родины, и встанете в светлые ряды защитников. А сейчас отмойтесь кровью этих трусов.
Нокс не знал, как вообще этим пользоваться, непривычные к оружию руки не слушались, он под гогот охраны несколько раз уронил болт и, понукаемый командиром, судорожно искал его в мокром песке.
На него смотрели глаза Элиота, но в них не было презрения - там была... жалость. А вот этого он уже не смог перенести и сделал то, что требовалось - только бы эти глаза закрылись, хотя подсознательно понимал, что они его уже будут преследовать всю жизнь и не закроются никогда.
Раздался щелчок, но болт остался на месте. И как три стойких солдатика, на месте остались и те, кто стоял перед ними.
- Все, хватит. - Охранник грубо вырвал у него арбалет и отбросил его на насыпь. - Приказ был выявить тех, кто примазался к еретикам. Неучи, там же механизм наполовину разобран.
Ударами прикладов их двоих толкнули вперед и заставили развернуться, а Элиота и остальных поставили спиной к вагонам и зажали между двумя парнями из охраны.
Во рту стало горько, сердце сжалось от боли и стало совсем мало воздуха, даже этого, с темной угольной пылью. Как же он позволил себя так вероломно обмануть, ведь теперь все, в самом деле все, не будет даже вечности, точнее будет, но жестокая и мучительная. Неужели есть нечто более жестокое, чем то, что он испытывал сейчас?
- Он еще не готов, возьмите меня вместо него. Нокс, беги! - Громкий голос Элиота перекрыл все звуки.
Нокс уже ничего не слышал. Он видел лишь замедлившуюся пантомиму, мальчишку в огромной робе, на которого наваливаются несколько больших серых изваяний с арбалетами. А после его обожгло дикой болью, и перед глазами все очертания стали сливаться в одно темно-красное пятно.
Эпилог
Элиот вжался в корявую доску вагона, не замечая ни боли в гудящем теле, ни крови, размазанной по лицу.
- Ты взял непосильную ношу, и она надорвет тебя. - Так сказал ему один из седовласых из той шеренги.
Они смотрели на него с осуждением, говорили, что, оправдывая предателя, он сам становится рядом с ним. И в конце концов сошлись на мнении, что он просто глупый мальчишка, который так и не понял всю глубину учения.
Все в вагоне сторонились его, как прокаженного, и братья по вере, и его ярые противники, и просто уголовники.
Элиот так и сидел возле доски с подсохшей кровью, не обращая внимания даже на скудную пищу, которую передавали им охранники. Он не представлял, сколько времени прошло, но они все еще ехали. Долгий-долгий путь в темноту. Элиот не мог даже молиться, просто смотрел в одну точку и ни о чем не думал. Ни о том, почему так поступил Нокс, ни о том, что Нокса больше нет, и как же теперь ему жить дальше.
- Пошел.
Элиот слабо подчинился пинкам тащившего его через весь вагон молодого охранника.
Они спрыгнули на насыпь. Уже рассвело, и затекшие мышцы свело от утренней влажной прохлады. Охранник заволок его под вагон и всунул в руки приличный узел.
- Там за стеной яма, ляжешь в нее и не высовывайся, пока не тронемся. Отец в курсе, не бойся, тебя не хватятся.
В тусклом свете преломляющихся лучей Элиот рассмотрел запоминающиеся резкие черты лица командира охраны на его молодой копии и встревоженные голубые глаза.
- Давай! Не спи на ходу, там одежда и еда, удачи тебе! - Парень крепко стиснул его тонкую руку и подпихнул в другую сторону.