Моя подруга (Повесть)

Он ударил ее по лицу костяшками пальцев, выкинув правую руку в сторону, словно плеть, усиленную свинцом. Ударил подло, неожиданно, хлестко. Казалось, акт наказания завершен. Но он на этом не успокоился и резко нажал на тормоз. Лариса, потеряв способность ориентироваться в пространстве, со всей силы дёрнулась вперед и ударилась лбом о панель автомобиля. На темно-серой пластиковой поверхности обозначилась трещина.
  – Ах ты с-сука!!! – мужчина, не сдерживая больше ярости, перегнулся через сиденье, рванул дверь и выбросил взвывшую от боли жену из автомобиля, словно последнюю девку. Всё произошло так стремительно, что Лариса даже не успела удержаться за сиденье. Она кулем вылетела из салона, упала на четвереньки, резко ударившись коленями и выставленными вперед ладонями в наезженный грунт, подвернула запястье и с размаху ткнулась подбородком в пыль.
«Нет! Этого не может быть! Только не со мной! Что же он делает!? Сволочь!»
Дверца захлопнулась, машина рванулась вперед, неприятно осыпав ее голые ноги каменной крошкой. Когда стих шум мотора, она, дрожа от навалившейся слабости, с трудом перевернулась на спину и легла ничком. Сильно затошнило. Лариса задышала, открыв рот, и тошнота постепенно утихла. Кровь в висках стала стучать медленнее, боль отступила. Как-то вдруг стало безразлично, что ее ухоженные волосы в грязи, во рту песок и пыль пополам с кровью, а дорогая одежда потеряла свой вид. Прикоснулась пальцами к верхней губе – алое, словно модная французская помада, пятно резануло глаза. Зачем-то попробовала на вкус, словно хотела убедиться в том, что кровь всё же настоящая. Вдруг неудержимо потекли слезы – от ужаса и нестерпимого унижения. Со слезами навалилась головная боль, снова резко забилось в висках. Лариса испугалась подступающей истерики и, чтобы не умереть от отчаяния, стала выть. Даже не выть, а как-то по-собачьи скулить. И это скуление, в которое она вложила весь свой животный ужас, постепенно становилось все тише, тише…Потом ушел и страх.
…Запрокинув голову,  она лежала на обочине дороги и прислушивалась к тишине.
В центре девственного Гремящего перевала моя подруга осталась совершенно одна…  

…Мы пьем кофе. За окном – жаркий летний день, но в кухне сумрачно и прохладно из-за высоких платанов, поддерживающих верхушками бесцветное от зноя небо. Где-то там, за лабиринтом узеньких улочек, мой уютный провинциальный город живет своей беспокойной жизнью, а в нашем квартале тихо. Машины здесь – редкость. Уже середина августа, и платаны начинают сбрасывать кору. Из окон моей тесной квартирки, расположенной на втором этаже старенького особняка с облупившейся, еще довоенной, штукатуркой, хорошо видны их оголенные розоватые стволы.
Старый город…
Лариса курит сигарету за сигаретой. На осунувшемся лице – тень пережитого, взгляд болезненный. Она говорит только о Гремящем перевале, и никак не удается ей вырваться из цепких ловушек памяти. Пока не удается. Но я знаю, что со временем все будет хорошо. Сегодня выходной, я хлопочу возле нее целый день, словно внимательная сиделка. Потом, когда придет время идти на работу, Лариса останется в одиночестве и снова будет страдать.
Чтобы отвлечься, она иногда играет с моей пятилетней дочерью и даже пытается делать домашнюю работу. Правда, ребенку скучно с тетей, которая все время смотрит куда-то сквозь стены и не слышит детских вопросов. Да и чашек она уже разбила штуки три – всё валится у нее из рук. А когда день близится к вечеру, Лара натягивается, словно струна, и напряженно прислушивается к шагам на лестнице – я ей очень нужна, чтобы снова и снова говорить со мной о случившемся. И тогда она, словно кошка, ластится ко мне, уставшей и равнодушной, с надеждой заглядывает в глаза и будто никак не может задать свой главный вопрос. А я знаю, что единственное, что ей сейчас нужно, – это время и покой моей захламленной комнатушки.

Из дневника:
1 февраля. «…Она вошла в аудиторию и неторопливо обвела взглядом ряды столов, выискивая свободное место. Я почему-то сразу обратила на нее внимание, хотя абсолютно никого из студентов ее появление не заставило замереть от восхищения. Впрочем, не мудрено: парней в нашей группе не было. Светловолосая, высокая и длинноногая, мне она показалась совершенной. Можно ли было назвать ее красавицей? Да, несомненно. Кожа ее была нежной, розовой, изящный нос с горбинкой придавал лицу слегка надменное выражение, взгляд рассеян. Казалось, она несла в себе какую-то тайну. И мне страстно захотелось разгадать ее. Какая-то часть меня, расчетливая и осторожная, прекрасно понимала, что я дурачусь, фантазирую, пытаясь скрасить невыносимую скуку в душной и пыльной аудитории. Но что плохого в моих фантазиях? «Иди же сюда, иди! — позвала я мысленно. – Ну, посмотри на меня…». И – о чудо! – мой зов притянул ее, она с ленивой грацией повернулась и не спеша направилась в мою сторону. А может, в тот момент просто не было свободных мест? Какая теперь разница! «Можно сесть рядом? Меня зовут Лара…».
Мифологическая Лорелея! Красавица из легенды!
Как бы то ни было, наше знакомство состоялось, и мы разговорились. Как странно все тогда получилось! Лариса непринужденно разбила стену моего отчуждения от стаи вечно шумных молоденьких однокурсниц, легко вошла в тщательно охраняемое мной пространство и, замкнув его за собой, спокойно, по-хозяйски, расположилась в нем. У нас оказалось много общего, и это общее сразу возвело нас с ней в высокий ранг тех самодостаточных женщин, которые ничего не ждут от будущего. Я чувствовала, что ее душа тоже надломлена большим личным горем, которое она будет бережно лелеять всю жизнь. С собственным личным горем я собиралась поступить точно так же, потому что по-прежнему любила своего бывшего мужа и не могла его забыть, как ни старалась. Да и дочка была похожа на него, как две капли воды. Не буду себя обманывать, но мне показалось, что Лариса чем-то неуловимым напомнила мне его – манерой поведения, что ли?...
Не стоит об этом писать… Больно.
…У Ларисы совершенно необыкновенные серовато-зеленые глаза с короткими густыми ресницами. Впервые вижу такой цвет».
21 апреля. «…Столько прошло времени… Как один день… Моя Лорелея оказалась хороша не только внешне, но и в общении: мягкая, тактичная, внимательная. Мы часто встречались на факультете, пока шла сессия для заочников, разговаривали даже на троллейбусной остановке. Иногда пропускали лекции и гуляли по аллеям парка, наблюдая за веселым течением Салгира. Мне не хотелось говорить о себе, что-то предостерегало от излишней откровенности. Зато Лариса нашла во мне благодарного слушателя, а я на какое-то время избавилась от одиночества. Как-то раз она привела меня к себе домой. Двухэтажный особняк выглядел отталкивающе: серый,  несуразный, похожий на бетонную коробку. Все комнаты прекрасно обставлены, но безжизненны. Интересно, не встречались ли хозяевам привидения? Мне бы они точно повстречались, я боюсь необжитых пространств. И только мягкий уголок на кухне показался мне по-настоящему уютным. Там мы и стали проводить свободное время».
15 мая. «…Между мной и Ларой установилась необъяснимая связь: нас тянет друг к другу, как будто мы единственные способны говорить на одном языке среди всеобщего разноязычия. Она нуждается в сочувствии, много и неопределенно говорит о том, как ей плохо и тоскливо замужем, и почти ничего – о муже, словно его нет. Впрочем, иногда в ее речи проскальзывают странные фразы: «…мой толстый папик купил новую машину…», «…у папика командировка…», «…папик, как всегда, задерживается…». И я не могу понять, насколько же он ее старше: на двадцать, на тридцать лет? И есть ли у него имя? В душу лезть не хочется. Удивительно, что она еще ни разу не показала мне ни одной семейной фотографии. При возможности попрошу…
Еще она рассказывает о том, кого любила раньше, и этот безнадежно потерянный возлюбленный – главный предмет наших разговоров. Я слушаю молча. Иногда, чтобы поддержать разговор,  рассказываю о делах на работе. Но это так, для отвода глаз. Чем может быть интересна Лорелее работа рядового бухгалтера? На самом деле, я боюсь признаться себе в том, что она мне …нравится. Тьфу, какой бред! Но я страстно хочу быть такой же эффектной и царственной (и, что скрывать! – обеспеченной). Она чувствует это, и потому относится ко мне снисходительно, порой даже высокомерно. Часто молчит, думая о своем, – как будто меня не существует. Но я не обижаюсь: мифологическим красавицам можно все! И я любуюсь ею. Никогда не предполагала, что меня сможет привлечь женщина. Но здесь нечто более сложное, чем простое влечение. В Ларисе присутствует врожденный аристократизм, который мне безумно нравится в людях – такое же исключительно редкое качество, как и доброта…».
22 мая. «…Она абсолютно смирилась со своим зависимым положением – не сопротивляется обстоятельствам, не ищет ничего, что могло бы привнести в ее жизнь хотя бы немного …самой жизни. Мне кажется, что Лара давно находится на той грани, за которой начинается обезличивание и уход от мира. И неважно, куда – в монастырь ли, за стены бетонного особняка, или в быстрое старение. Она все время будто заглядывает по ту сторону реальности, и нет смысла отвлекать ее и говорить, насколько плоха или, наоборот, прекрасна эта жизнь. Какая избитая фраза!.. Я и сама в это давно не верю».
1 июня. «…Лариса заразила меня своим утонченным равнодушием, которое обволакивает меня, как дым ее сигарет. Все больше и больше меня тянет к ней. Я повторяю ее движения, говорю ее словами, думаю ее мыслями. Я хочу ее рисовать, особенно когда она курит, и ментоловый дымок складывает в воздухе причудливые знаки. Она говорит о своих снах и будто грезит наяву. О чем? О ком? Может, о том, кто придет и заберет ее из этого заколдованного дома? И встряхнет, и заставит жить? Но никто не приходит… И придет ли?.. Иллюзии скоро исчезнут. А я, такая же одинокая и потерянная, ничем не смогу ей помочь. Но у меня растет дочь, и я буду цепляться за это несправедливое существование всеми своими силами! И докажу своему бывшему мужу, что способна быть независимой. Справлюсь, как бы ни было тяжело!»
15 июня. «…Что-то не так. Лара действует на меня расслабляюще, нехорошо. После общения с ней хочется оплакивать неудавшуюся жизнь. Хочется умереть…»

…Не верьте моему дневнику, потому что на самом деле все было совсем иначе.
Когда я познакомилась с Ларисой, мне показалось, что у меня появилась близкая подруга. Но радость была преждевременной – общение выходило односторонним: мы обсуждали только ее жизнь. И если в начале знакомства я с удовольствием слушала в разных вариациях ее историю, то позже с сожалением поняла, что мои переживания ей не интересны. Лариса оказалась «человеком в зеркальной комнате», который в окружающих видит только собственное отражение. Я чувствовала, что она временами тяготится нелепостью наших отношений – слишком велика была разница между нами в социальном положении. Ее подарки были приятными, но несколько унизительными. Я уговаривала себя тем, что это временно, искренне благодарила. У меня действительно не хватало денег на новую кофточку или симпатичный тортик. И отказаться я не могла, потому что она знала, что я отчаянно нуждаюсь в средствах. Это бы ее обидело. Я постепенно оказалась в роли бедной родственницы, которую облагодетельствовала скучающая барыня.
И все же меня тянуло к ней: хотелось ощущать ее присутствие, слушать голос, ловить взгляд. Моя нерастраченная нежность и желание быть полезной сделали меня зависимой. А самое неприятное было в том, что я нуждалась в ней гораздо больше, чем она во мне! И дело было не в самом тортике, а в том, что никто мне больше их не дарил и даже не собирался. Я клялась себе, что больше не позвоню, но проходило несколько дней, и я начинала тосковать, не находя места в тесной, заставленной коробками квартирке. И глубоко наплевать мне было на собственную гордость, потому что единственное, чего я страстно желала в этот момент – видеть и слышать Лару. И снова набирала знакомый номер, ругая себя за малодушие.
…Ее голос казался безжизненным, и только легкий оттенок узнавания скрашивал короткий телефонный разговор. Выполняя привычный ритуал, она снова вежливо приглашала в гости. Встречая меня у порога, она оживлялась, мягкая улыбка озаряла бледное ухоженное лицо. Но глаза оставались безжизненными. И мне становилось тошно от мысли, что с этой улыбкой, которая так меня согревала, она встречала и других. Я злилась и ревновала ее – даже к ненавистному ей мужу, которого я никогда не видела и видеть не хотела.

…Наступило время, когда я решилась разорвать эту странную, болезненную связь. Долго не звонила, не напоминала о себе. Но все мои мысли ежечасно были там, в сером особняке: я мысленно смотрела на нее, говорила с ней, что-то доказывала, объясняла, убеждала в том, что она не права. Первые две недели таких внутренних монологов были особенно мучительными. Но вскоре боль притупилась, я начала привыкать. Со временем моя тоска ушла куда-то вглубь. Житейские заботы ни на минуту не останавливали свой круговорот, я постепенно отвлеклась от тягостных мыслей.
В тот субботний день мы с Лялькой занялись уборкой шкафов, и так увлеклись этим неблагодарным занятием, что стало по-настоящему весело. Да и малышка моя с утра порадовала еще тремя выученными буквами алфавита, и мы их громко повторяли, придумывая новые и новые слова. Умница, девочка! Звонок Лары застал меня врасплох, я даже начала заикаться в телефонную трубку. И, разумеется, сразу приняла приглашение, начисто забыв обо всех сомнениях и внутренней борьбе. А когда раздались короткие гудки, на душе стало гадко: показалось, что она даже не заметила моего долгого отсутствия. Ничто не дрогнуло в ее голосе, не прозвучали интонации, которые дали бы мне понять, что она скучала. Ну, почему я не отказалась? Что за дьявольское малодушие! А может, моя Лорелея  просто скрыла от меня свои чувства, чтобы, как говорится, «не потерять лицо»? Все может быть. Во всяком случае, она позвонила первая – это уже кое-что. И, пристроив недовольную сменой наших планов Ляльку у соседки, я засобиралась в гости – разведать обстановку.
Перебирая и примеряя свой немудреный гардероб, я тянула время, раздумывая, стоит ли разрушать то шаткое душевное равновесие, которое досталось мне с таким трудом? Мои приготовления были совершенно напрасны: я прекрасно знала, что Лариса будет выглядеть в тысячу раз лучше меня. В конце концов, издерганная до предела, я махнула рукой на косметические ухищрения и, наскоро причесавшись, выскочила на лестничную площадку. Черной тенью метнулся из-под двери дворовой кот, которого подкармливали соседи, и, обиженно мяукнув, бросился по ступенькам вниз. Закрыв входную дверь, я уверенно спустилась на один лестничный пролет, когда как-то очень уж тревожно зазвенел в моей квартире телефон. Я на минуту замерла: вернуться? И решила не возвращаться, чтобы не накликать беду. Еще и черный кот не вовремя… Пусть звонят… Нет меня, ушла!
…Чтобы попасть к Ларисе, нужно было ехать через весь город. В маршрутном такси пассажиры задыхались от полуденной жары. Меня не оставляло чувство, что, приняв приглашение, я поступила неправильно, но острое желание видеть Лару оказалось сильнее – я смертельно соскучилась и готова была простить ей любое невнимание. Все мои попытки выглядеть независимой оказались тщетными. Я признала собственное поражение и быстро сдалась. Практически без боя. Разглядывая в окно маршрутки мелькающие дома, людей, деревья, я думала о том, что, в сущности, мне уже давно нечего терять. Все было потеряно три года назад, когда мы расстались с мужем. Лариса была на него похожа, как сестра. Такая же медлительная, элегантная, аристократичная. Вот и вся причина моей болезненной привязанности. Так просто…  

…Щелкнул замок входной двери, и… черт возьми! – в дверном проеме вместо Ларисы появился тучный черноволосый мужчина среднего роста с надменным выражением лица. В том, что это ее муж, я даже не усомнилась. Он совершенно не ожидал увидеть меня на пороге собственного дома – физиономия резко вытянулась, глаза округлились, рот застыл в невысказанном вопросе… Да-да, именно меня, ту самую… Вот судьба! В романе такого не придумаешь! …Пауза затянулась. Повернуть обратно? Ни за что! В конце концов, я пришла к Ларисе! Ни говоря ни слова, я протиснулась мимо его массивного живота вглубь прихожей и, повернувшись спиной, начала подчеркнуто медленно расстегивать дерматиновые босоножки.
«Не посмеет, не посмеет…», – успокаивала себя я и …ошиблась.
Больно схватив за предплечье, он дернул меня вверх, и, развернув к себе лицом, прижал горячим телом к стене. Его потные пальцы сомкнулись у меня на горле, от запаха дорогого одеколона меня замутило, сердце бешено затрепетало, словно у пойманного в ловушку зайца.
– Что тебе, ведьме поганой, в моем доме надо?.. – в лицо посыпались грязные ругательства, и от этого мой страх сменился неуправляемой яростью, замешенной на первобытном желании уничтожить своего лютого врага – даже ценой собственной жизни. Я изо всех сил оттолкнула его и зашипела:
– Мне на тебя нап-плев-вать, Марк, не п-под-дходи даже б-близко, глаза выцарапаю, – не давая опомниться, я схватила его за воротник шелковой рубашки и дернула, стремясь оторвать пуговицы. Он ненавидел беспорядок в одежде.
Вдруг послышались легкие нервные шаги, и мы, словно нашкодившие школяры, резко отпрянули друг от друга. Увидев меня, Лара натянуто улыбнулась, но в глазах промелькнуло беспокойство. Ее муж внезапно сник, стал тихим и вежливым. Движением руки пригласив меня в гостиную, он, не сказав ни слова, ушел на второй этаж. Прошлое вернулось в один миг и снова обхватило меня своими липкими лапами.
В тот день задушевный разговор с Ларисой так и не получился: Марк, так непредсказуемо возникший из небытия, встал между нами стеной. Теперь я была уверена, что это она мне звонила, пытаясь остановить: видимо, он приехал без предупреждения. Но спрашивать не стала: какой смысл? Мы поговорили ни о чем, и я, сославшись на то, что нужно забрать у соседки дочку, быстро ушла.
Почему я раньше не поинтересовалась, кто ее муж? Почему не попросила показать «папика» на фотографии, не узнала имя? Если бы я поняла, что это Марк, бежала бы из этого дома без оглядки. Но время вспять не повернешь.    

Из дневника:
25 июня. «Да, воистину неисповедимы Пути Господни. Ни я, ни Марк ничем не показали Ларисе, что мы знали друг друга еще до ее злополучного замужества, что наша ненависть переросла всякие границы. Зачем ей мои проблемы? Пусть продолжает жить в своем заколдованном сне, даже если это непрекращающийся кошмар. Не хочу больше ничего знать о ней, не хочу! Но у меня возникло странное ощущение начала каких-то очень серьезных событий, ибо судьба никогда не тасует карты вслепую. Думаю, что в нашей односторонней дружбе с Ларисой прячется более глубокий смысл, иначе зачем мне снова пришлось встретиться с этим страшным человеком? Вот он – мой смертельный враг. Говорят, что кулаками после драки не машут, но кто знает, – может, у меня появился шанс вернуть себе себя?»

…Я никогда ничего серьезного не писала. Письма родителям и давней приятельнице, которая, уехав за границу, на время оставила нам с Лялькой квартиру, не в счет. Ну, еще я вела дневник, что тоже совершенно не считается, поскольку он личный. Но после всего, что случилось с моей зеленоглазой Лорелеей, решила попробовать. Слишком необычными оказались эти события, слишком сильно встряхнули они привычную жизнь. Не меня жестоко ударили по лицу, не я оказалась выброшенной из автомобиля на горном перевале. Но воспоминания Ларисы были настолько яркими и живыми, что мне пришлось вместе с ней заново увидеть случившееся собственными глазами, а так неожиданно встреченный Марк разбудил прошлое. Каким-то непостижимым образом оно переплелось с настоящим. И все же мне хватит силы снова забыть все, что произошло со мной, как бы ни была глубока обида. Поэтому о себе – ни слова…

Часть вторая. Сделка

Марк и его старший брат были не похожи ни внешне, ни по характеру. Сергей много и тяжело работал, не считаясь со временем. Это помогло ему организовать бизнес, который стал процветать. Марк, полная противоположность сдержанному и не очень симпатичному внешне брату,  с детства был ленив, но крайне общителен. Всеобщий любимец бабушек и тетушек, он оказался настолько избалованным вниманием, что постепенно превратился в обаятельного проходимца. Внутреннее чутье позволяло ему тонко играть на отрицательных качествах человеческих характеров, как бы глубоко спрятаны они ни были. Грубостью, лестью, силой или хитростью ему удавалось легко подчинять себе людей. Скоро это превратилось в своеобразную игру: «либо они меня, либо я их». Второе получалось у него намного чаще. Пытаясь приобщить Марка как близкого родственника к финансовым делам фирмы, Сергей долго терпел его махинации и, в конце концов, выгнал за кражу. Марк занялся торговыми авантюрами, несколько раз был жестоко избит. Помаявшись некоторое время без денег, он вернулся к старшему брату с повинной, был прощен, при его поддержке завел собственное дело, остепенился и за несколько лет разбогател.
Расчетливость, замкнутость и бескомпромиссность Сергея часто делали его невыносимым в глазах окружающих, и лишь близкие друзья знали, насколько отзывчивым он может быть, случись беда. Зато Марк, словоохотливый и коммуникабельный, мог договориться со всеми и обо всем. И, как правило, при знакомстве на приемах и деловых встречах потенциальные партнеры отдавали предпочтение именно ему, настороженно относясь к неразговорчивому Сергею, который довольно болезненно это переживал. Когда Сергей женился, отчуждение между братьями возросло. Маленькая черноволосая девчонка, которую Сергей называл мышкой, была веселой и непосредственной, она заняла всё внимание старшего брата и сделала его счастливым. Младший остался в стороне, поток денег сократился. Сначала в ход пошла лесть, потом попытки соблазнить черноволосую выскочку, потом деньги. Но она была без ума от Сергея и пригрозила Марку, что если он не отстанет от нее, она пожалуется мужу. Компьютерные программы и новые цифровые технологии сделали свое дело, молодая жена была уличена в несуществующей измене с помощью фотографий. Сергей промолчал, не защитил жену. Слишком уж достоверными и неопровержимыми были улики. И пока он раздумывал, что с этим делать, мышка забрала ребенка и, оставив свою новую машину, вещи и драгоценности, исчезла в неизвестном направлении. Развод она оформила через адвоката, с Сергеем больше не встречалась, денег не просила. Ее гордость была Марку только на руку. Он снова стал фаворитом в семье и в семейном бизнесе. А Сергей, окончательно разуверившись в женщинах, стал еще больше работать.  
Пару лет назад Марк женился. Как теперь выяснилось, на Ларисе. И я бы совсем не удивилась, если бы через десять-пятнадцать лет он оказался в кресле министра. С него станется! Что касается Ларисы, то она вышла замуж за Марка явно по расчету. Впрочем, при желании всему можно найти объяснение: пережив многолетнюю несчастную любовь, она решила скрыться от разочарований в его богатом особняке. Да и Марк, когда хотел, мог быть таким милым! Возможно, временами ей даже было хорошо. А потом она смирилась. Или просто запуталась. Я думаю – второе.  

Источником всех бед стало последнее приобретение Марка –  престижный участок земли на морском берегу. Правда, не без финансовой помощи брата. Это были прекрасные места: побережье оставалось чистым из-за его малой доступности, и только дорога-серпантин соединяла одиноко разбросанные поселки. Заповедные леса, полные зверья, окружали небольшие долины, и местные жители потихоньку промышляли браконьерством. На горном плато круглый год паслись дикие кони, оставшиеся от когда-то многочисленных колхозных табунов. Пляжи были широкими и просторными. Чистое, прозрачное, как бульон, море буквально кишело промысловой рыбой, и в межсезонье можно было видеть на горизонте сейнеры. Да что там сейнеры! Местные рыбаки каждый день приносили домой то морскую лисицу, то кайманов… О ставридке и речи не было –  если возвращались без нее, значит, были не на рыбалке.   Дальновидные предприниматели уже начали осваивать эту часть побережья, и все больше и больше отдыхающих каждый год любовались красотами природы. Не стал исключением и предприимчивый Марк. Он намеревался открыть свой пансионат к середине летнего сезона, сильно торопился, и, будучи упрямым, часто пренебрегал обстоятельствами, которые мешали его планам. Вот и в этот раз возникла задержка с доставкой стройматериалов: из-за противооползневых работ главная трасса на время была закрыта. Марк уже и белый отборный песок нашел, и задаток отдал… Но ждать надо было еще дня два, и он боялся, что водители найдут другого, более щедрого клиента. И тогда, набавив цену, он уговорил их ехать по старой военной дороге через Гремящий перевал.  

Из дневника:
5 июня. «…Я до сих пор задаю себе вопрос: в какой момент эта ситуация стала бесконтрольной? Марк смело пускался в незаконные авантюры и, как ни странно, выигрывал, вызывая зависть приятелей. Его умение идти напролом и заряжать своей уверенностью окружающих помогало ему даже в непредсказуемых ситуациях. Он настолько верил в себя, что не оставлял самому себе ни одной лазейки для отступления. Но при этом тщательно анализировал обстоятельства и просчитывал все возможные варианты. Поэтому всегда выигрывал. Я сомневаюсь, что в этот раз Марк был до конца уверен в том, что делает, когда принял решение перегонять тяжелый грузовик с прицепом через Гремящий перевал. Думаю, он предусмотрительно изучил карту, согласно которой существовал прямой выход к морю, и у него почти не было сомнений в том, что военная дорога проходима для грузовиков. Почти… Он не учел того, что грузовик оказался с прицепом – слишком длинный, слишком тяжелый, слишком неповоротливый и слишком старый.
Трудно сказать, что сыграло главную роль в его решении: жадность, отсутствие времени или что-то другое? Позже от Ларисы я узнала, что слишком важные люди были приглашены Марком на открытие пансионата на определенное, им задуманное число июльского месяца – с банкетом, музыкой и выходом в море на катере. Он часто так делал: заранее объявлял о своем намерении публично, чтобы не было возможности отступить. У водителей тоже, видимо, был свой интерес: хотелось быстрее сбыть товар и ехать за новым, а Марк на тот момент оказался единственным солидным клиентом. Вот почему эта весьма сомнительная сделка так легко состоялась. Ладно, затею с песком понять можно, но зачем ему понадобилось тащить за собой на перевал жену? Скорее всего, хотел лишний раз продемонстрировать свою власть, запугать. Чувствительный к любым проявлениям человеческих эмоций, он давно понял, что она была единственной женщиной, которая, хорошо зная его слабости, упрямо не признавала значимость мужа. Это выводило из себя, уязвляло самолюбие.  
Можно приводить множество догадок, и все они будут достоверны. Их затейливое сплетение оказалось тем самым неудачным карточным раскладом, который хоть раз в жизни, но выпадает даже опытнейшему шулеру. И у Марка, такого осторожного и хитрого, в то жаркое утро не возникло ощущения, что его хорошо продуманные замыслы могут привести к таким непредвиденным последствиям».  

…Грузовик с песком поджидал заказчика далеко за городом, на шоссе. Обшарпанный и грязный, он стоял возле обочины и казался покинутым. Кругом, сколько хватало глаз, лежали поля спелой пшеницы, пересеченные лесополосами низкорослых акаций. Звенели над головой жаворонки. На линии горизонта едва угадывались в голубоватой дымке горы. Лариса, выйдя из машины, долго всматривалась в их почти неразличимый абрис. Как-то тоскливо стало у нее на душе, подумалось, что не стоит так неосмотрительно, без разведки, заезжать в глухие незнакомые места. Но всплыло в памяти путешествие на далекие острова, когда шторм едва не перевернул легкую посудину, вспомнилась охота, пикники в горах. В то время плохая погода, сложные природные условия не испугали Ларису, потому что рядом был муж, которому она доверяла. И еще – его друзья, охрана, егеря. Оплаченный большими деньгами комфорт гарантировал безопасность. Но сейчас предстояло перевозить груз через перевал, по незнакомой дороге, и они были только вдвоем, без охраны. Зачем Марк уговорил ее ехать с ним, если их отношения так натянуты в последнее время? На этот вопрос ответа не было…
Марк, задрав гладковыбритый подбородок, вальяжно подошел к грузовику. Навстречу ему с высокой подножки темно-красной кабины неторопливо спустился молодой водитель. Был он смугл, поджар, притягателен для женского взгляда. Зевнув, демонстративно спрятал огромные руки в карманы грязных бесформенных шорт, сплюнул под ноги и, не глядя на клиента, молча прислонился к железному боку машины, демонстрируя равнодушие. Впрочем, Марк и не собирался подавать ему свою холеную ладонь. Из-за кабины появился напарник –  такой же молодой, но более светлый и плотный. С виду –  веселый, простоватый, похожий на деревенского. Увидев Марка, приветливо ухмыльнулся, подошел. Но разговор был сдержанным. Чувствовалось, что между водителями и заказчиком особой симпатии не возникло. Лариса, не отдавая себе в этом отчета, с интересом рассматривала парней: рядом с невысоким, аккуратным Марком они казались грубыми и неопрятными, но удивляли своей естественной мужской силой. Внезапно она перехватила колючий взгляд мужа и … почему-то виновато отвела глаза.
Времени Марк не терял. Машины тронулись, легковой автомобиль стремительно вырвался вперед, и надсадно гудящий мощным мотором грузовик исчез из виду. Лара молчала, молчал и Марк. Странные предчувствия овладели ею: показалось, будто с этой минуты включился невидимый отсчет, и время потекло по другому вектору, задействовав доныне незнакомые законы мироуправления. Неясная тревога сжала сердце, и показалось, будто уже нет и никогда не будет возврата в прошлое.  

…Проехав дремлющий под солнцем степной городок, легкая, серебристая, сверкающая начищенными воском металлическими поверхностями машина свернула на боковое шоссе. Следующую остановку сделали высоко в горах, среди мрачных буковых лесов, облепивших склоны жесткой щетиной. С правой стороны от дороги тянулся овраг, и по влажному воздуху, поднимавшемуся снизу, угадывалась река. Тишину нарушали только птицы. Ждали около получаса, молчание не тяготило: им двоим давно не о чем было говорить. Мимо проехали две легковые машины, и ни одна из них не вернулась обратно. Это давало надежду на то, что и грузовик спокойно преодолеет горную трассу.
Подъехал и остановился микроавтобус, из него высыпали шумные туристы и стали бестолково фотографироваться на фоне ущелья. Громко вскрикивая, смеясь, они открыли шампанское, разлили по пластиковым стаканчикам, выпили… Выбросив пустую бутылку и стаканчики в траву, торопливо расселись по местам и укатили в обратном направлении. Будто и не было их… Птичий гомон стал нестерпимым. Возникло ощущение, будто влажный лес вот-вот надвинется на двух одиноких людей с их комфортабельной машиной и навсегда спрячет от чужих глаз в своих мрачных расщелинах. Ларе захотелось закрыть уши ладонями, свернуться в комок, спрятаться и зарыдать. Но вдруг сквозь надоевшее щебетание прорвался долгожданный рев двигателя. Облегченно засуетились… Не дожидаясь, пока покажется грузовик, сели в машину и поехали вперед, в неизвестное.

…Через несколько сотен метров асфальтовое покрытие оборвалось, и дорога разделилась на две грунтовые. Левая превратилась в колею между тонкими буковыми стволами, а правая –  узкая, но прямая –  нырнула в густые заросли орешника. Марк притормозил, свернул влево, и покрышки с шумом покатили по гравию прямо в лес. Ветви деревьев и кустов так низко нависали над дорогой, что у Ларисы возникло непреодолимое желание закричать, вцепиться руками в руль, остановить мужа любым способом, но она сдержала себя. Приступ страха сменился ощущением нереальности происходящего.
…Через пару километров густой лес слегка расступился. Веселые зеленые полянки чередовались с глубокими сырыми лощинами, из которых поднимались серые стволы, покрытые лишайником. Буковые кроны смыкались где-то очень высоко, и в этой недосягаемой вышине по-хозяйски перекликались пичуги. Люди в машине молчали, и молчание было красноречивее слов: оба чувствовали себя пойманными в ловушку. Но стремления их были совершенно противоположными: мужчина жаждал как можно быстрее проскочить опасный участок и обрести желаемую свободу, а женщина хотела только одного: вернуться обратно. Желание победить любой ценой было чуждо ее чувствительной натуре. Лариса в тот момент как никогда сильно ощущала близкую опасность. Она видела вокруг себя горы, покрытые лесом, — древние, глухие к мольбам человека, ежесекундно готовые опрокинуть в провал и уничтожить его неприспособленное тело. И она не была к этому готова …  

…За поворотом показалось свободное от деревьев пространство, а чуть выше, на взгорке, –  родник, к которому вела грубо слепленная бетонная дорожка. Марк заглушил двигатель, и Лариса с облегчением ступила на твердую землю. Под ногами пружинил толстый ковер опавших коричневых листьев, распространяя горьковатый запах перегноя и грибов. Земля возле родника, прикрытая гниющей листвой, была сырой, в углублениях стояли прозрачные лужицы. В каменную чашу из поросшей ядовито-зеленым мхом скалы сыпалась ледяная вода. Подошли, напились, заполнили водой пластиковые бутылки. Лариса, загадав желание благополучно пройти перевал, бросила несколько монеток, случайно завалявшихся в кармане короткой джинсовой юбочки, и долго смотрела на дно чаши, где они, покувыркавшись в воде, застыли и стали похожи на серебристых рыбок. Падающие струи колыхали поверхность, и казалось, что рыбки-монетки плавают.
Хорошо было в лесу, прохладно. Тревога отступила.
…Прошло довольно много времени. Наконец, дышащий жаром грузовик выполз из-за поворота и остановился с работающим на холостом ходу двигателем. Сразу стало шумно и суетно. Марк, ссутулившись, виновато засеменил к кабине, выделявшейся в лесном сумраке тревожным багровым пятном и, приподнявшись на цыпочки, подал в открытое окно две бутылки с родниковой водой. Не был он уже так высокомерен, как раньше, слетел с него хозяйский лоск. Лариса напряглась, будто именно сейчас решалась ее собственная судьба. Светловолосый водитель был в темных очках и нервно жевал жвачку, его благодушие исчезло. Худое лицо смуглого, сидевшего за рулем, казалось непроницаемым. На Марка он не глядел, предоставив своему товарищу право разговаривать с клиентом. Слышались резкие слова, проскальзывал грубый мат. Марк уговаривал, торговался, что-то обещал. Наблюдая за этой унизительной сценой, Лара с тоской подумала, что именно здесь, возле родника, где навалившийся на дорогу лес слегка отступал к горе, можно было бы развернуть эту груду металла, груженную тоннами песка, и, пока еще не поздно, благополучно двинуться в обратный путь. Если бы не упрямство мужа… Задумавшись, она засмотрелась на водителей, и снова хлестнул ее злобный взгляд Марка. Короткое: «поехали!» не оставило надежды.

Из дневника:
6 июня. «Обдумывая сейчас все, что произошло, я не перестаю удивляться: ты, Марк, слишком высоко ценил собственное благополучие, а значит, и благополучие жены, которую считал дорогой собственностью, – изящной, неразделимой ни с кем и никогда. Почему же ты так опрометчиво поступил? Почему не остановился и не повернул, когда еще была возможность? Знаешь, а я ведь поняла: эти жуткие леса слишком сильно подействовали на тебя. В какой-то момент ты стал сумасшедшим и перестал отдавать себе отчет в происходящем. Ты, конечно,  уговаривал себя не бояться, но страх увеличивался с каждым километром, и причина его была тебе неясна. А я скажу тебе, чего ты так испугался на самом деле: водителей. Этих рослых, самоуверенных самцов. Ты увидел в них то, чего так не хватало тебе самому, – силу. Им, на самом деле, было глубоко начхать и на горы, и на тебя. Они не боялись, они были обозлены. И все, чего хотел в тот момент ты, – это волшебного исчезновения всего этого кошмара. Кажется, ты желал их гибели как единственного выхода. Я права? Но в тот последний день июня ты осознал и еще одну страшную для тебя правду: Лариса никогда не принадлежала тебе до конца, продолжая жить своим прошлым. Ни-ко-гда… И ты возненавидел ее окончательно. Страх и ненависть сделали тебя одержимым».

…Вцепившись в руль, Марк упрямо вел машину вперед и вздрагивал всякий раз, когда тонкие ветви кустарников царапали нежный металл. Его глаза будто остекленели, по лицу и шее стекали струйки пота. Он понимал, что надо остановиться, дождаться водителей, обговорить ситуацию, попытаться решить всё спокойно. Всякое ведь бывает… Да и ребята вроде не робкого десятка –  давно бы уже на обочину съехали. Но что-то гнало его вперед, издевательски подталкивая в спину. А рядом, съежившись, сидела жена. И Марк боялся  смотреть в ее сторону.
…Легковая машина настойчиво преодолевала подъем по извилистой лесной дороге, местами слишком узкой даже для легкового автомобиля. А Лариса думала о водителях, которые так тяжело зарабатывали свой кусок хлеба. Больше всего на свете она боялась, что они не справятся с управлением и многотонная машина сползет в провал. Воображение рисовало страшные картины, и она мысленно предлагала Марку возможные варианты их спасения. В собственной безопасности она почему-то не сомневалась: муж всегда находил выход из сложной ситуации. Решившись заговорить, она взглянула на него и поспешно отвела взгляд: невысокий покатый лоб был серым от пыли, сжатые челюсти и выдающийся вперед подбородок сделали его лицо безобразным. Таким она увидела его впервые.
Наконец, впереди посветлело; деревья расступились, и машина, словно птица из ловушки, вырвалась на простор. Лариса уже приготовилась к тому, что сейчас перед ней, затопив полнеба, выплеснется сатиновая гладь моря, но… впереди, насколько хватало глаз, тянулись остроконечные лысые горы. Несмотря на яркое полуденное солнце, они, величественные и враждебные, были фантастически сиреневыми. К горизонту уходило глубокое ущелье, а над ним лепилась по краю узкая дорога. Море даже не угадывалось. И над всем этим –  безбрежное, выгоревшее небо, опрокинувшееся куполом на сухие каменистые вершины. И в нем –  парящие орлы. Распластав крылья, они неподвижно висели в знойном мареве, высматривая добычу, и завершали  своим присутствием трагическую пустоту пейзажа.
Все в Ларисе смолкло, все онемело. Ни мыслей, ни чувств. Только понимание того, что назад дороги нет. Подумала, что все они теперь –  и пассажиры дорогой комфортабельной машины, и обманутые продавцы песка – схвачены Гремящим перевалом, который не собирается отпускать их на волю. Потеряли смысл все благие побуждения Марка, все оправдания его странных поступков. Осталась только эта мертвая безбрежность. И липкая тоска, выпивающая душу.

Из дневника:
6 июня. «…Думаю, Марк, что от тебя уже ничего не зависело. Все происходящее было, на самом деле, испытанием для моей Лорелеи. Ее посвящением в жизнь. И ты, и водители стали всего лишь исполнителями отведенных ролей, а Гремящий перевал – подходящей сценой действия. Именно здесь, в горах, так хорошо заметна несовместимость природы и человека, избалованного комфортом и оттого физически ущербного. И только сильные натуры способны справиться с этими испытаниями и оправдать себя в собственных глазах. Или принять свое поражение как должное и смириться».  

…Марк на мгновение притормозил на взгорке и, оценив дорогу как вполне доступную, двинулся вперед. Сзади был грузовик и исходящая от водителей угроза. Впереди, предположительно, – свобода. А справа – пропасть, и Лариса боялась туда смотреть. Неторопливо доехали до поворота, и за ним снова начался подъем. Оранжевая от глины дорога немного расширилась. Со стороны провала, на крутых поворотах, изредка появлялись полуразрушенные бетонные столбики. Кустарник, местами прилепившийся к обочине, создавал иллюзию защиты, которая тут же развеивалась, когда кусты исчезали. Лариса заговорила  спокойно, с кажущимся равнодушием:
–  Надо вернуться, Марк. Грузовик где-то застрял… Может, им нужна помощь. Тебе не кажется, что ситуация вышла из-под контроля?
Человеческая речь взрывом снаряда разрушила молчание, и Марк вздрогнул. Это был вполне логичный вопрос, но он ощутил, как подкатывает к горлу слепая, неконтролируемая ярость. Его ответ был похож на плевок:
–  Заткнись… Скажешь о них еще слово, выкину из машины.
Лариса растерялась, краска бросилась ей в лицо, на глаза навернулись слезы обиды. Никто никогда не говорил с ней так грубо, и тем более – он. Что происходит? Да, она понимала, что их отношения с самого начала были похожи на брачное соглашение, правила которого установил Марк. Хочет ли она продолжать это соглашение? Лариса почувствовала, что вплотную приблизилась к той границе, за которой может случиться нечто непредсказуемое. Как на киноленте, промелькнула их с Марком недолгая совместная жизнь: пустая, обеспеченная, закрытая для живых чувств. Жизнь, в которой не было места для самой жизни с ее взлетами и падениями, страхами и надеждами, с влюбленностью и желанием мужчины, в конце концов… И Ларисе стало стыдно. Она вдруг поняла, что давно сломлена. И никого у нее нет, кроме Марка – ее настороженного лукавого охранника. В глубине души забеспокоилось и стало набирать силу давно похороненное чувство достоинства, если можно было так назвать то, что от него осталось. В тот момент у Ларисы еще был шанс отступить назад, привычно забиться в глухой угол призрачного спокойствия. Но промолчать сейчас –  значило унизить себя окончательно. А есть ли у нее выбор? Она несколько минут обдумывала что-то, невидящими глазами уставившись в стекло, изгаженное разбившимися насекомыми. Потом, сдерживая дрожь в голосе, проговорила:
–  Послушай, ты не должен со мной так обращаться. Я не заслужила этого, не давала повода. И ты не можешь так поступить с ними, не имеешь права бросить их посреди леса… Они такие же люди, как и ты.
Марк громко расхохотался, и у нее внутри все похолодело.
–  Не могу, говоришь?.. Не могу? С-сука! Ш-шлюха гребаная! Иди к своим вонючим ублюдкам! – он изо всех сил, будто кто-то ему дал, наконец, долгожданную волю, выкинул правую руку в сторону и хлестко, с наслаждением, ударил жену костяшками пальцев по переносице. – Сдохни вместе с ними!
Лариса, задохнувшись от резкой боли, взвизгнула и судорожно закрыла руками лицо. В ту же секунду Марк рывком остановил автомобиль, и она больно ударилась лбом о панель, на мгновение ослепнув от еще большей боли. Трещина от удара на дорогом пластике окончательно взбесила Марка, лишив остатков благоразумия. Придерживая ногой тормоз, он навалился потным телом на жену, распахнул дверцу и безжалостно, будто она одна была виновата в его сумасшествии, вытолкнул ее напряженное тело на пыльную обочину. Дверца захлопнулась. Съехав по инерции вниз, машина взревела и, тронувшись с места, мстительно отшвырнула протекторами мелкий колючий гравий. Камни больно ударили ее по лицу и голым ногам, взлетевшее облако желтой пыли забило глаза и ноздри, скрыло машину.
Навалилась тишина…

Часть третья. Гремящий перевал

…Лариса лежала ничком в пыли до тех пор, пока не перестала идти носом кровь. Спустя время  она осторожно приподнялась и села. Было душно. Птицы, замолчавшие при появлении машины, снова подали голоса. В сухой траве на обрывистом склоне деловито затрещали цикады, и от этих звуков, непривычных в городе, но таких естественных здесь, стало не по себе. Лара вдруг осознала, что действительно сидит на обочине горной дороги. От нее все еще пахнет французскими духами, но пальцы с декоративным маникюром, сделанным только вчера, в крови.
О Боже!.. Да что же это такое?.. Неужели это случилось со мной?
Она категорически не хотела принимать эту мысль как не имеющую к ней никакого отношения. Паника сменилась отчаянием, потом захотелось смеяться от нелепости ситуации, снова плакать, выть, кричать…Но она сжала зубы.
Что толку сходить с ума, если это так же бессмысленно, как и мое появление здесь? Я не должна быть одна на этой дороге, это неправильно… Спокойно, милая, спокойно…
Лариса начала осматриваться. Горы, горы, горы…Мысли смешались и вспорхнули, словно испуганные бабочки. Время в один момент потеряло свое необъяснимое свойство незаметно перетекать из «будущего» в «прошлое» и, словно замершая секундная стрелка, застыло на делении «настоящее». Увиденное показалось нереальным, бутафорским, придуманным неизвестным садистом-оформителем, и Лара, уставившись неподвижным взглядом на разбитые колени, как нечто спасительно знакомое, начала расчесывать бурыми от крови и грязи пальцами волосы, будто эти действия могли что-то изменить. Некрасиво набухли забитые пылью ссадины на ногах, переносица налилась тяжестью.
Интересно, как я выгляжу? Грязь бы смыть… Будет заражение…
Лариса резко оборвала сломанный на безымянном пальце ноготь, с сожалением осмотрела остальные. Потом медленно поднялась, преодолевая головокружение, сделала несколько шагов, споткнулась и остановилась.
Чертовы каблуки!
Расправив плечи, сделала глубокий вдох…
Еще несколько часов назад я боялась Марка, ненавидела себя за слабость, жалела водителей. Где теперь всё? Как будто эта пропасть окончательно отделила меня от той Лары, которой я была еще утром. А что было утром? Не помню. Уже ничего не помню… Насколько же мои дни были похожи один на другой!  
Мысли о недавнем прошлом отвлекли, и отчаяние незаметно сменилось неведомым ранее и оттого пугающим ощущением свободы.
Ничего страшного –  здесь проезжают машины, меня подберут, окажут помощь. Все не так плохо.
Она медленно нагнулась, отстегнула застежки на баснословно дорогих кожаных итальянских босоножках, сняла их и осторожно ступила босыми ногами в горячую пыль.
Еще новые… Ну что ж, начнем прощание со старой жизнью с бесполезных вещей, – и как можно дальше закинула в пропасть правый. Проследила, как он, кувыркаясь, исчез в провале. Потом туда же отправила левый. На душе стало легко. Не оглядываясь, пошла по горячей дороге босиком – как когда-то давным-давно в детстве.

…Лариса осторожно знакомилась с новым миром: трогала ветви терна, заглядывала в обрыв и сбрасывала туда гальку, срывала сиреневые бессмертники. Даже попыталась сплести из них венок, но это занятие ей быстро наскучило. В горячем июньском мареве чуть дрожали скалистые вершины, и их спокойствие действовало умиротворяюще. Низкорослый лес на отлогом склоне с другой стороны ущелья  был похож на пеструю шерстяную шкуру всевозможных оттенков –  от зеленого до коричневого. Слева над дорогой навис обрыв, удивляя взгляд ярко-красными осыпями глины, на которой местами пробивалась скудная травяная поросль. Беззвучно порхали блеклые бабочки, трещали неугомонные цикады, перекликались птицы… Растаяла обида, и никакие чувства не тревожили душу, кроме одного: искреннего удивления, что не замечала этого строгого великолепия раньше. Появилась готовность идти вот так, сквозь звон цикад, бесконечно, и вбирать всеми шестью чувствами новый мир, который больше не казался хищным зверем, а лениво лежал у ног спящей кошкой.  
Пить хочется… Но ничего, я потерплю. Может, повезет, и встретится родник. Здесь ведь не больше пятнадцати километров до моря, три часа ходьбы. Впрочем, я могу и ошибаться…
Солнце перевалило зенит, горы поменяли оттенок с сиреневого на синеватый, и откуда-то из глубин ущелья мягко потянуло прохладой.
Может, там вода?

…Легковая машина вынырнула из-за поворота неожиданно, и Лариса, смутившись своего неопрятного вида, метнулась за валун. Страх оказался напрасен: в старой колымаге степенно двигалось на побережье семейство колхозников с детьми и котомками. Любопытные детские мордашки торчали из открытых окон и широко открытыми глазами с восхищением и страхом  заглядывали в ущелье. Опомнившись, она выскочила на дорогу, закричала и замахала руками вслед, но было поздно: машина скрылась, оставив за собой густой шлейф пыли.
Вот идиотка! Хоть воды бы дали попить…
Когда минут через двадцать показалась еще одна машина, Лариса обрадовалась такой удаче и, не раздумывая, бросилась навстречу. Автомобиль – помятый и исцарапанный –  затормозил, едва не сбив ее с ног, и остановился. Из открытых окон неслась блатная разухабистая песня известного воровского шансона, а на заднем сиденье заливались хохотом две девицы. Вид Ларисы был более чем странным: босая, с опухшей посиневшей переносицей, в испачканной пятнами и пылью одежде, в дорогой бижутерии и – совершенно одна. Девицы умолкли, песня оборвалась на полуслове. Передние дверцы с шумом распахнулись, из них вывалились два неопрятных юнца.
–  Цып-цып-цып… Откуда такое чудо? Кто же это тебя так отделал? А ну иди сюда, красотка, мы тебя с собой возьмем, любить будем, – тот, что сидел на месте водителя, широко расставил руки и двинулся навстречу.  
–  Эй, а что ты умеешь, цыпа? –  второй, с длинными сальными волосами, поманил Ларису пальцем. –  Ну-ну, детка, мы не страшные. Развлечемся? –  и он непристойно качнул бедрами.
Вот уж действительно говорят, что неумение быстро соображать многим в критическую минуту стоило жизни… Пока Лара, краснея от стыда, пыталась понять, за кого же ее принимают, один из них подошел вплотную и по-хозяйски взял ее за плечо. Рука была грязная, с черными обломанными ногтями, от парня несло перегаром. Это отрезвило. Спохватившись, она вскрикнула, метнулась в сторону и стала отчаянно карабкаться по осыпающемуся склону. Парень бросился вслед и попытался схватить за ногу, но Лариса изо всех сил лягнула его грязной пяткой в лицо. Охнув, он мешком скатился вниз. Его приятель расхохотался, и эхо тревожно забилось между скал. Невообразимый шум в одну секунду уничтожил покой этого места: в сторону Ларисы понеслось улюлюканье, непристойные крики, отборная ругань. Полетели увесистые камни: один из них ударил по спине, другой задел голову, но боли она не почувствовала и упорно карабкалась вверх, к спасительному краю обрыва. Юнцы, словно насытившиеся упыри, угомонились только тогда, когда перепуганная до смерти Лара перевалила через кромку и, задыхаясь, распласталась на траве. Хлопнули дверцы, машина рванула с места и скрылась. Через время снова запели цикады…
…Лара долго лежала на горячей земле, смотрела в бледное от жары небо и думала о том, как мало стоит ее ничем, в сущности, не выдающаяся жизнь.
Что это, наказание? Но почему тогда так свободно и легко, будто сбежала из тюрьмы? И этих тинэйджеров с проститутками будто и не встречала… И мне совершенно не хочется думать о том, что со мной будет завтра, послезавтра, через год. Каждая минута в этом забытом людьми месте полна сюрпризов и ловушек –  будто я должна, наконец, сдать свой собственный экзамен на выживание… Вот только на какой балл?И сдам ли? В любом случае, при любом результате в моей жизни больше никогда не будет Марка и ему подобных. Никогда!

…Едва удерживаясь на небольших выступах, окончательно ободрав ногти и ладони в кровь, Лариса спустилась на дорогу и зашагала вперед. Как ни пыталась она выглядеть в собственных глазах храброй, снова пришел страх. Вспомнился пропавший в горах грузовик с песком, подумалось, что его искореженные обломки давно дымятся на дне ущелья. Там же –  изуродованные тела водителей…
Дались мне эти водители! Нет, о плохом лучше не думать…
После спуска с обрыва колотилось сердце и никак не хотело успокаиваться, будто ожидало новой опасности. Во рту пересохло, колени дрожали, ступни то и дело подворачивались. Разболелись раны. Жара стала невыносимой – будто здесь, в горах, солнце сбрасывало на высохшую землю всю свою убийственную мощь. Ощущение одиночества стало нестерпимым, и Ларисе вдруг захотелось поднять руки вверх, к небу, и отчаянно кричать в него до тех пор, пока не сорвется голос…
А при чем тут небо? Люди тебя не услышат, а небо – тем более. Иди же, иди! Шаг! Еще шаг! Боже, как гудят ноги, будто свинцом налились…
Жгучее густое марево, в котором и горы, и цикады с бабочками, и бредущая по краю ущелья истерзанная женщина стали деталями бездушной дьявольской мозаики, поминутно меняющей узоры. Десятки, сотни перетекающих друг в друга однообразных узоров, и все –  в одном замкнутом круге, за пределы которого не выйти никогда. Вязкая слюна раздирала гортань, и Лара поминутно сглатывала тугой комок. Остановиться она боялась, потому что знала – начнет плакать и потеряет последние силы.
…Пустое все было, пустое… Ни детей, ни друзей, ни мужа…  Правда, вон та, черноволосая… Что я о ней знаю? Странная она какая-то, нервная… После встречи с Марком не приходила и не звонила больше. Что между ними могло произойти? Она единственная воспринимала меня всерьез. Даже как-то по-детски восхищалась. И девочка у нее такая миленькая… Господи, да при чем тут она? Зачем я вспоминаю ее сейчас?!
…Так прошло около часа, хотя Ларе казалось, что она бредет по горячей пыли бесконечно долго. До очередного поворота оставалось не менее двухсот метров. Двести метров по солнцепеку, четыреста шагов. А горы не становились ниже, и не было уже никакой надежды на то, что они когда-нибудь кончатся. О том, что в этом пустынном месте ни машины, ни воды может не быть совсем, думать не хотелось. В этот безумный день Лариса, наконец, с полной ясностью осознала единственный смысл собственного существования. Одна, среди полных опасностей гор, она чувствовала себя так, будто слетела, наконец, с ее души шелуха ложных представлений и ненужных желаний. И осталась самая естественная и, как оказалось, самая сильная человеческая потребность –  выжить.
Шаг – вдох… Шаг – выдох… Шаг – вдох-выдох… Как душно…
…За поворотом, на краю ущелья, рос раскидистый куст шиповника, густо усыпанный зелеными плодами. Было удивительно, как удалось ему сохранить листву. Под ним оказалось немного сухой травы, на которой Лариса с облегчением растянула предельно уставшее тело –  и сразу провалилась в дремоту. Но даже в полузабытьи она чувствовала изнуряющую боль в мышцах и позвоночнике, мучительно саднила изодранная, грязная кожа. Также мучителен был и непрекращающийся звон цикад. Он давил на нее, заполнял мозг, уничтожал мысли, дыхание, убивал желание сна. Ей не удавалось сопротивляться надоедливому звуку, он становился все оглушительнее, сводил с ума. И уже ничего больше не было, кроме этого «црр, црр-р, црр», –  ни рук, ни ног, ни тела, ни окаменевшего от боли лица. Только все еще где-то в отдалении ныла поясница. В какой-то не уловимый сознанием момент весь этот шум плавно перетек в ласковый шорох морского прибоя. Ощущение прохлады стало явным, и ее кожа как будто почувствовала спасительное касание волны. Море шумело беспрерывно, и все же сквозь дремоту неожиданно пробилась мысль о том, что это не волны, а все те же песни безумных цикад. Но тело не собиралось отпускать понравившуюся иллюзию, оно наслаждалось обманом до тех пор, пока не возник совершенно новый звук, который в один момент разбил наваждение, словно брошенный в зеркальную гладь озера камень.  
Какой знакомый скрип… Где-то я его слышала раньше… Нет, показалось… Можно отдохнуть еще…  
Но ощущение моря пропало, снова навалилась духота. Лариса с трудом разлепила воспаленные веки и поняла, что не сможет подняться с земли. Силы окончательно покинули ее… И вдруг снова этот звук – скрип тормозов многотонного грузовика – ближе, пронзительнее. Лара потом не могла вспомнить, как оказалась на ногах, ей запомнилась только резкая боль, едва не опрокинувшая ее тело обратно на траву. Но боль в этот миг потеряла свое значение. Также стал ей безразличен и перевал с его цикадами, бабочками и палящим солнцем, – по дороге в ее сторону двигалась машина, и за поворотом, который она с таким трудом преодолела, явственно доносился рокот двигателя. Выйдя на солнцепек, Лариса остановилась и стала ждать тех, кого мысленно похоронила. В том, что это именно они, сомнений не было.

Часть четвертая. Западня

…Снова оглушительный скрип тормозов… Лариса потеряла способность трезво мыслить. Казалось, что внутри ее больной головы вступили в яростный спор сразу несколько голосов, и этот спор сводил с ума, не давал сосредоточиться:
–  …Я не хочу с ними встречаться, не хочу!
–  Нет, это, конечно, радостно, что с ними все в порядке….
–  Но что я им скажу, как объясню свое положение? Глупо!
– Боже! Я никогда не общалась с водителями грузовиков. И не думаю, что вблизи они окажутся настолько симпатичными, как мне тогда показалось. Обычные грязные работяги. А если они начнут требовать денег? А если…
— Дура, у них есть вода!
Шум двигателя неотвратимо надвигался, и скоро из-за скалистого выступа выползла знакомая темно-красная кабина. Светловолосый невозмутимо держался за руль и по-прежнему жевал жвачку, а смуглолицый с повязанной на голове черной майкой сидел рядом, выставив в отрытое окно мощный коричневый локоть. Оба были в темных очках и представляли собой невероятно колоритное зрелище. Казалось, что их совершенно не трогает происходящее, и под широкими колесами машины не осыпающийся серпантин, а наезженный сельский тракт. И все же грузовик двигался очень медленно – слишком узкой была для него эта горная дорога.  
Босая, грязная, обгоревшая на солнце, Лариса стояла на середине дороги, словно приговоренная к смерти. Ее руки безвольно висели, тело было неустойчивым, нос опух, глазницы от удара обвело синевой. Вероятно, ее трудно было узнать, а узнав, еще труднее поверить своим глазам. Поэтому грузовик слишком поздно начал торможение, и дышащая жаром кабина остановилась буквально в нескольких сантиметрах, едва не толкнув женщину под колеса. По-прежнему рокотал двигатель, шум оглушал. Если бы металлический бампер ударил Ларису, она бы ничего не почувствовала – такое вселенское безразличие поглотило ее!
Нет сил… Пусть делают, что хотят. По крайней мере, эти хоть не пьяны…
Смуглый парень как-то нарочито медленно, словно не веря своим глазам, открыл дверцу, не торопясь сполз с подножки и вразвалочку подошел. Вблизи он оказался не таким мужественным красавцем, как при первой встрече. Черты лица были грубые, щеки и лоб побиты оспой; он сильно сутулился. Одет он был грязно и неряшливо.
Ну, что ты молчишь, парень? Язык проглотил? Меня же мудрено не узнать!
– Что произошло? Где клиент? – смуглолицый водитель смотрел настороженно, исподлобья, будто перед ним стояло привидение. Голос его был низкий и хриплый. Подумалось, что он сильно выпивает.
–  Дайте воды, – Ларису повело, и она судорожно зацепилась за горячее железо.
Водителю ничего не оставалось, как подхватить ее. Подведя к кабине, он бесцеремонно схватил женщину за талию и легко забросил на мягкое дерматиновое сиденье, едва не продавив пару ребер. Лариса охнула от боли, одновременно пытаясь удержать равновесие и одергивая короткую юбку. Светловолосый, которого она задела локтем, понимающе улыбнулся и протянул пластиковую бутылку. Захлопнулась дверца, машина тронулась. Захлебываясь, Лара выпила почти половину нагревшейся, отдающей соляркой жидкости, часть пролила на себя, намочила лицо и сожженные солнцем шею и руки. Только теперь она почувствовала, как горит кожа. Стало легче, ушла из головы тяжесть. Водители сделали вид, что не обращают на нее внимания, но в кабине повисло неловкое  молчание. Лариса снова стала пить –  уже от жадности, а не от жажды, подавилась и закашлялась. Тот, что был за рулем, не выдержал:
– Где твой муж? Авария? Может, ему нужна помощь?
– Не знаю. Он уехал совсем, и с ним все в полном порядке… В отличие от меня.
– Вот как? А-а-а… Бросил, значит… –  удивленно протянул водитель.
Какое тебе дело, где мой муж? Да, знаю, что большое: он вам деньги должен. Но я-то здесь ни при чем. Ребята, что вы со мной сделаете?..

…Дорога угадывалась теперь далеко внизу, где-то под передком тупой кабины, –  шла то прямо, то под уклон,  сильно петляла. Ларисе было нехорошо, подташнивало. Чувство тревоги, словно шорхающая мышь, копошилось под сердцем, готовое вырваться паническим криком при первом же сигнале опасности. Все-таки идти по горной дороге, похожей на широкую тропу, было намного проще: человеку места на ней достаточно. Но для грузовика его явно не хватало.  Однако водитель легким движением выкручивал в нужную сторону руль, и движение продолжалось – медленное, верное, осторожное. Когда многотонное рычащее чудовище начинало нести под уклон, он вжимал ногой в стоптанном шлепанце тормоз до упора. Машина осаживалась, скрипя на весь перевал тормозными колодками, пыхтела и, послушная его воле, начинала вести себя достойно. Временами Ларисе казалось, что они едут в обрыв, что под правыми колесами уже нет дороги и они висят над пропастью. Она замирала, ожидая, что кабина вот-вот начнет заваливаться набок. Но круглое лицо водителя было абсолютно безмятежным, будто управление груженым многотонником с прицепом доставляло ему наслаждение. Смуглолицый, демонстративно отвернувшись, внимательно смотрел на ущелье, словно пытался там кого-то разглядеть. Лариса, чувствуя себя третьим лишним в этой перегревшейся кабине, решила первой преодолеть отчуждение.
–  Ребята, как вас зовут? –  она задала вопрос собственным коленям, ни к кому не обращаясь, и голос ее сбился.
–  Михаил, –  ответил светловолосый водитель.
Лара только сейчас боковым зрением увидела, что имел он весьма внушительное брюшко и был давно небрит.
–  Андрей, –  смуглолицый процедил имя сквозь зубы и не удостоил ее даже поворотом головы. Видимо, он был сильно не в духе.
Она лихорадочно обдумывала, что бы спросить еще…
–  Вы довезете меня до трассы? –  вопрос повис в воздухе.
Андрей скрипуче хмыкнул и что-то матерное пробормотал в окно, а Михаил хохотнул:
–  Если сами доедем… –  улыбка у него оказалась добрая, белозубая.
Это придало ей смелости, хотелось спросить что-нибудь еще, но …решила помолчать. Она пока совершенно не представляла, о чем можно говорить с водителями грузовиков.

…После относительно ровного участка дорога пошла под уклон. Горы придвинулись к дороге, ущелье сузилось. Ослепительное солнечное сияние сменилось тенистыми сумерками, стало прохладнее. Впереди серпантин делал петлю почти в сто восемьдесят градусов под отвесной скалой. По гладким черным краям каменных карнизов было видно, что в этом месте во время весенних паводков летела вниз со скал вода и, пробив русло, исчезала в провале. Опорная стенка была давно размыта, дорога сузилась неимоверно. Лара внутренне сжалась:
Господи, неужели он поедет вперед? Это же верная гибель! Но и обратно нам не выбраться!..  
Михаил сосредоточился, переместил ногу на педаль тормоза и подсел ближе к рулю. Андрей открыл дверцу и высунулся по пояс, потом повернулся и прокуренным голосом отрывисто рявкнул:
–  К стене прижимайся, к стене, мать твою!..  –  и раздраженно добавил, явно адресуя реплику в сторону Лары: –  Вот нашли мороку на свою голову!
Снова перегнулся наружу:
– Иди вплотную… Колеса провисают…
– Жми, не останавливайся! –  это он уже прокричал.
Михаил шумно вдохнул воздух, сильнее вдавил педаль газа, и машина, скрежеща левым боком о выступающий гранит и сбивая камни, впритирку на скорости пошла через поворот. Одно неверное движение –  и нависшая стена оттолкнет наглецов, сбросит их вниз. Шум стоял невероятный, нервы напряглись до предела. Лариса мысленно попрощалась с жизнью, но странно: где-то в подсознании мелькнула уверенность, что в обществе этих сильных неопрятных мужчин с ней ничего не случится. И тут же мгновенно закрутились перед внутренним взглядом другие картины: как многотонная машина падает в пропасть, как выпрыгивают из кабины пассажиры и падающее железо подминает их под себя, словно муравьев. Ей захотелось схватиться за что-то, но под руками ничего не было. В кабине резко и неприятно запахло мужским потом, лицо Михаила стало багровым от напряжения. Наблюдавший за правым бортом Андрей закричал откуда-то из-за открытой дверцы:
–  Вперед, мать твою! Колеса провисли, прицеп затягивает! –  и более растерянно добавил: –  Ё-моё…
И в этот момент Лариса почувствовала, как машину тяжело потянуло назад и вбок, в сторону пропасти. Колеса, теряя сцепление с грунтом, закрутились вхолостую, забуксовали. Неужели наступил момент, когда остается только одно – попытаться выпрыгнуть, чтобы спастись? Водитель всей тяжестью грузного тела навалился на руль, будто хотел собственным весом подтолкнуть грузовик вперед, и прибавил газу. Тот взревел, дернулся, несколько секунд сопротивлялся инерции заваливающегося в пустоту груженного песком прицепа и, в конце концов, нехотя двинулся вперед, яростно сражаясь за каждый метр осыпающейся дороги. Цепляя бортом выступающие камни и взвывая, многотонная громадина, увеличивая скорость, все-таки преодолела поворот и постепенно обрела устойчивость, прицеп каким-то чудом выровнялся. Метр, еще метр, еще один… Еще несколько метров –  и западня окончательно отпустила грузовик. Все длилось несколько секунд, но какими бесконечными они показались людям в кабине!

–Мать-твою-перемать, так ее, растак!.. – словарный запас ненормативной лексики оказался  у Андрея весьма богат, и в другое время Ларису бы это сильно покоробило. Но только не сейчас.
Он снял со стриженой головы майку и вытер с грязного лица пот. Потом, нервно щелкая зажигалкой, прикурил сигарету и, грубо оттолкнув Ларису локтем, передал напарнику. Казалось, он с трудом сдерживается, чтобы не ударить пассажирку. Потом трясущимися руками прикурил сам. Лариса, заикаясь, попросила у него сигарету.
–  Извините, дамочка, у нас «Прима»… Без фильтра, –  зло проговорил он,
–  Прекрати, –  Михаил перегнулся через Ларису, открыл бардачок и бросил ей на колени пачку сигарет вместе со спичками. –  Кури.
Лариса жадно затянулась, тщетно стараясь унять дрожь в руках, но они тряслись сами по себе. Как назло, от страха (или от затяжки?) болезненно скрутило живот, и она, незаметно прижав руку к пупку, напряглась, пережидая внезапный спазм.
Только не это… Только бы не сейчас…О, Господи!
Мучительная боль охватила кишечник, окатив тело липким холодным потом, но через время все-таки рассосалась где-то у крестца. Отлегло… Когда дорога стала шире и ровнее, Михаил остановил машину, не глуша двигатель, и оба водителя пошли осматривать покалеченный борт. Стоя возле прицепа, они негромко переговаривались. Михаил говорил спокойно, почти равнодушно, Андрей наседал на него, чего-то требовал. Голос у него был лающий, неприятный. Лариса мучительно прислушивалась, но, кроме того, что речь шла о песке и о деньгах, ничего больше не поняла. Ее вдруг пробрала дрожь от мысли, что дорога через Гремящий перевал еще не окончена, и неизвестно, что ждет впереди. Если так пойдет и дальше, слишком мало шансов доехать до побережья.
Впрочем, они могут скинуть песок в пропасть. …Вместе со мной. Андрей убедит Михаила…
От этой мысли внутри похолодело. Она подумала о том, что на самом деле ничего не знает о водителях. С таким же успехом они могут быть бывшими уголовниками. Особенно Андрей. Приняв решение, Лариса запоздало рванулась к спасительному выходу, но парни, не обращая никакого внимания на ее порыв, вскочили в кабину, и Михаил, взвинченный разговором с напарником, нервно включил зажигание. Грузовик рванулся вперед; Лара почувствовала себя в ловушке. Закурила снова. Затягивалась глубоко, совершенно не ощущая крепости дешевого табака. Но водителям не было до нее никакого дела, все их внимание было сосредоточено на дороге.

…Посовещавшись, они решили довезти песок до побережья и там продать как можно дороже, благо клиентов было в избытке. Единственное, что их беспокоило, – это состояние машины, которая сильно перегрелась. Бросать свою случайную попутчицу в горах парни не собирались и торопились добраться на место до темноты. Да и ехать стало проще: дорога расширилась и пошла на спуск. Постепенно напряжение рассеялось. Лариса и Михаил разговорились, и она была удивлена, насколько ей с ним легко. Он шутил, балагурил, с большой нежностью говорил о сыне и жене:
– Вот приеду, пойду с мальцом в зоопарк, давно обещал.
– А вы что, не водили сына в зоопарк?
– Да уже раз двадцать ходили. Но уж больно ему нравится верблюд. Малый стоит и все ждет, когда тот плюнет.
– Ну и как, плевался?
– Ни разу!
– А жена где работает?
– Бухгалтером на АТП. Она и грузовик подсуетила взять в аренду – уже три месяца катаемся за песком.
– Выгодно?
– А куда деваться? Каждый делает свою работу. Я вот без грузовика уже не могу. Подсобираю денег – куплю собственный.
– Он, наверное, дорогой?
– Бэушный подешевле. А отремонтирую сам. Я ведь в нем каждую железку знаю, –  и Михаил любовно погладил руль. Андрей молчал, глядя в открытое окно, будто его больше всего на свете интересовали горные пейзажи.
Грузовик, не сбавляя скорости и привычно подвывая тормозами, проходил узкий серпантин, словно спешил вырваться на свободу. Еще несколько километров –  и впереди, между покрытыми редким лесом склонами, заблестело, отражая склонившееся к западу солнце, белесоватое море. Вскоре обозначилась долина, и зелеными заплатами расположились на пригорках аккуратные веселые виноградники. На душе отлегло окончательно, все в грузовике расслабились и повеселели. Остался последний поворот и не очень крутой, но длинный спуск, за которым начиналось Приветное. Название села Ларисе сказал Михаил, который хорошо знал эту часть побережья. Даже странно стало Ларисе, что все так быстро закончилось и перевал позади.
Вот здорово! Доехали все-таки. Надо будет возле моря остановиться и выкупаться…
Наверное, Приветное потому так и назвали, что всем, кто проехал эти чертовы горы, оно говорит: «Привет!». Впрочем, зачем я ругаю горы? Мы сами, по доброй воле, пустились на эту авантюру, и, слава Богу, никто не погиб…  
Последний поворот – и широкая дорога, покрытая выщербленным асфальтом, резко пошла вниз, будто оборвалась. Михаил, расслабившись, не притормозил вовремя, и машина неумолимо начала набирать скорость под собственной тяжестью. Он беззлобно ругнулся и привычным движением вдавил тормозную педаль до упора. Грузовик завыл, задергался, но замедлить движение не удалось – сорвались перегревшиеся тормоза. Не помог и ручник. Люди в кабине не сразу поняли, в чем дело. Вернее, не хотели понимать… Первым сообразил Андрей и тихо сказал:
– Попробуй к обочине…
Михаил слегка повернул руль влево и стал прижиматься к обочине, намереваясь замедлить движение на голом грунте, но и это оказалось невозможным: глубокая канава оказалась заполненной гранитными валунами и лежащими навалом бетонными виноградными столбиками с торчащими в стороны прутьями арматуры. Некуда было загонять тяжелый грузовик: споткнувшись о препятствие, он неминуемо должен был завалиться набок и покатиться по склону, калеча заключенных в кабине людей. Лариса, сидевшая между мужчинами, помертвела, резко забилось сердце, нехорошо заныло под ним.
Неужели всему конец?
Ей вдруг пришло в голову, что за последние пять или шесть часов это уже не первая мысль о смерти.
Не может быть! Вот же оно, долгожданное село, только руку протяни…
Но эту мысль перебила более здравая:
Нет, в этот раз не пронесет! Лишь бы только не больно… И вслед за ней – беззвучный крик, вырвавшийся из онемевшего в ужасе сердца: Но я не хочу умирать! Не хочу! Под ложечкой засосало, во рту стало горько, и где-то под солнечным сплетением образовалась неприятная болезненная пустота, будто женщина уже летела в бездну.
Внизу, в конце спуска, обозначилось неглубокое русло пересохшей после весенних паводков горной речушки. Сразу за ним начинались улочки села, пестрые крыши которого прятались в зеленых кронах черешен, яблонь и персиков. И так мирно, обыденно было там, так хорошо… Михаил, преодолев растерянность, как-то весь подобрался и уверенно направил машину к руслу, намереваясь проскочить его и на пригорке погасить скорость. Другого выхода у них просто не было…
– Переключи скорость, – Андрей понимал, что скорость уже давно переключена и все движения бесполезны, но нужно было что-то говорить.  
– Ни фига. Держитесь крепко, попробуем выехать.
Не так долго летела по этому последнему склону тяжелая машина с прицепом, не так крут был и склон – обычная сельская дорога, по которой каждый день поднимались и спускались трактора и грузовики, особенно во время сбора винограда. Случайному свидетелю показалось бы издали, что грузовик едва ползет. Но это только на первый взгляд. Присмотревшись, можно было заметить, как неестественно подпрыгивают на кочках кабина и кузов, как болтается из стороны в сторону тяжелый прицеп, рассыпая серебристым шлейфом белый песок… Люди в кабине, не отрываясь, смотрели на пологий подъем не более двух метров высоты за высохшим руслом, который должен был их спасти. Сразу за ним начиналась улица.
Лязгающее железное чудовище с заключенными в нем людьми стремительно пожирало последние метры до переезда; пахло горелым. Все, что мог делать в эти минуты Михаил, это удерживать грузовик на ходу, не позволять ему завалиться в сторону. При этом он негромко ругал, на чем свет стоит, старую колымагу, неспособную повиноваться, когда надо, и его глуховатый голос перекрывал шум и скрежет. Это немного успокаивало. Андрей, не упускавший возможности продемонстрировать свой шоферской жаргон, на этот раз молчал, и его молчание казалось неестественным и оттого страшным. Инстинктивно нащупывая точки опоры, Лариса всем телом вжалась в сиденье, но, наткнувшись на острый горячий выступ, поранила ногу. Кабина грузовика, к которой она уже успела привыкнуть, вдруг стала неудобной из-за ненужной рухляди: перепутанные провода, лязгающие обшарпанные детали, торчащая в уродливом отверстии искореженная кофейная банка для окурков – все это стало лишним, пугающе недобрым. Лара натолкнулась взглядом на приваренный к панели допотопный приемник в железном корпусе и подумала о том, что о его острый угол легко удариться головой, если произойдет катастрофа. От этой мысли у нее окончательно сдали нервы, и она, как кошка, теряющая равновесие на перилах балкона, вцепилась пальцами с обломанными ногтями в напрягшееся плечо Андрея и прижалась к нему.
Тот вздрогнул, будто очнулся, и, не отрывая застывшего взгляда от русла, неожиданно обнял ее и подтянул к себе. Резкий, неприятный запах его тела, тяжесть руки подействовали ободряюще, возникло короткое ощущение полной безопасности. Лариса на мгновение расслабилась, нервно всхлипнула. И в тот же миг передние колеса наскочили на кочку перед спуском в русло, кабина подпрыгнула, словно на трамплине, и этот удар отдался невыносимой болью во всем теле. Лара закричала –  пронзительно и страшно. Рассыпая песок и оторвавшись от дороги, грузовик перелетел через высохшую речку и, чудом зацепившись многочисленными колесами за грунт, суетливо заполз, словно гусеница, на подъем. Но движение не закончилось. Многотонный прицеп стал уходить вбок, толкая вперед кузов, что-то оглушительно заскрежетало и треснуло. Грузовик с невероятной силой снова кинуло вперед, и кабина, надломившись, ткнулась железной мордой в каменистый склон. Людей, чудом удержавшихся при первом приземлении, бросило на лобовое стекло. Михаил неестественно распластался широким животом на руле, болезненно застонал и, злобно выругавшись, обмяк. Андрей невероятным усилием отшвырнул визжащую от ужаса женщину назад, на спинку мягкого сиденья, но она безвольно, словно набитая песком кукла, снова навалилась на его скользкое от пота плечо. Теряя сознание, Лара увидела, как он, уже не имея возможности сопротивляться силе инерции, всем телом стал падать под сиденье, зацепился виском за угол приемника и замер. На пассажиров дождем посыпалось распадающееся мелкими осколками лобовое стекло. Прицеп вздыбился, выплеснул из себя последнее содержимое и накрыл железным ковшом заваливающуюся набок кабину. Мотор заглох. Еще несколько минут белой крупой продолжал осыпаться на землю сверкающий под солнцем песок, нежно гудел вентилятор. Потом все стихло…

Из дневника:
10 июля. «…Мы с Лялькой забрали ее из больницы к себе домой.
Моя Лорелея почти не пострадала, если не считать шрамов, сломанной переносицы и многочисленных ссадин. Михаил отделался небольшим внутренним кровотечением и переломом ребер. А вот Андрей погиб…
…Накрывшись пледом, Лара проводила дни в углу старенького дивана, вслушиваясь в тишину. Долгое время мне казалось, что она все еще там, на Гремящем перевале, и я боялась за ее душевное состояние. Но недели через две оно стало меняться к лучшему, и моя красавица потихоньку принялась за наведение порядка в доме. Когда я уходила на работу, она сидела с малышкой и готовила что-нибудь вкусное по кулинарному справочнику. Когда я возвращалась, она не отходила от меня ни на шаг.  
После случившегося мы поменялись ролями. Теперь не я, а она нуждалась во мне – в моих советах, уходе, присмотре. Но… как странно  и неуютно становится на душе, когда твой идеал теряет свой фантастический флер. Испытания заставили  Ларису снизойти ко мне, сделаться нежной и предупредительной, и эта предупредительность стала меня тяготить. А однажды она призналась, что завидует моей жизнестойкости и умению во всем находить хоть что-то положительное или, на крайний случай, интересное. Теперь, выходит, и я превратилась в  предмет почитания и женской зависти? Вот уж, неожиданно. Моя привязанность растаяла, как наваждение. И эта израненная женщина вызывала только жалость и желание помочь. Больше ничего. О себе мне теперь рассказывать совсем не хотелось. И на ее настойчивые расспросы я отвечала односложно. Она перестала спрашивать.
…Каждый вечер я снова и снова слушаю ее. Она вспоминает подробности, что-то рассказывает иначе… А глубокой ночью, когда в старом трехэтажном доме становится совсем тихо, я сажусь за кухонный стол, включаю настольную лампу и записываю все, что запомнилось из ее сумбурного монолога. Потом связываю написанное в одно целое, добавляю подробности, вычеркиваю ненужное. Я занимаюсь этим уже почти неделю, и эта неожиданная работа стала для меня  увлекательнейшим занятием».

Если бы меня спросили, в чем величайшая ценность жизни, я бы ответила: в самой жизни. Все, что случилось с безобидной, одомашненной Ларисой за один летний день, перевернуло мои представления об этом мире. Смерть для нас – всегда нечто неопределенно далекое и не существующее здесь и сейчас. Но для тех, кому она на время приоткрывает свое страшное лицо, однообразно привычный мир становится ярким, зовущим, желанным. И то, что раньше виделось таким значительным и крайне необходимым, уходит на задний план. Остается сам человек – его дыхание, умение смотреть, прикасаться, ощущать… Остается невыразимая любовь к людям, к этой земле. Именно так произошло и с Ларисой.
…Смерть очень страшна. В моем представлении она похожа на черную бездонную воронку, в которую постепенно втягивается очередная жертва, и нет никаких сил вырваться из ее бездонной сердцевины. Я уверена, что человек способен предчувствовать окончание собственной жизни еще где-то далеко за границами  этой воронки –  когда она только начинает жуткое коловращение из невидимой точки. Но почему-то не убегает прочь, будто уже загипнотизирован, лишен воли. И слепо ждет, пока смерть не захватит его в свой круговорот трагических обстоятельств. Но так, наверное, бывает не со всеми, а только с теми, кто сам хочет умереть или чей жизненный срок подходит к своему завершению. Может, Андрей все время молчал из-за тягостных предчувствий? Всё может быть. Благодаря мастерству Михаила машина не разбилась, не считая стекол и прицепа, который раскололся на две части. Не должны были пострадать и пассажиры. И если бы не Лара, Андрей, вероятно, был бы жив – до следующей подобной ситуации. Но, видимо, в тот день смерть выбирала между ними двумя, и этот выбор оказался не в его пользу.
…Что было потом? Развод оформили быстро. Марк навсегда уехал за границу, переписав имущество на брата и бывшую жену, а Лариса осталась свободной и не совсем бедной женщиной. Уже сегодня она пытается смотреть в будущее с надеждой, и, как мне кажется, ей это удаётся. Скоро Лариса покинет меня. Интересно, станет ли она вспоминать обо мне, когда ее жизнь наладится окончательно? Думаю, что нет.

Эпилог

В это субботнее утро мы проснулись ни свет ни заря. Ночью прошла гроза, и солнце все еще пряталось за набухшими чернотой тучами. Казалось, что вот-вот проливной дождь снова обрушится на раскисший город. Было прохладно, в открытую балконную дверь тянуло свежестью. Сегодня нам с Ларисой предстояло расставание. Сергей, теперь уже ее бывший родственник, обо всем позаботился. Он за короткий срок продал особняк Марка и купил квартиру, перевел остаток денег на ее личный счет, помог устроиться на работу. В то утро моя подруга с нетерпением ждала машину с водителем Сергея, чтобы ехать в свое новое жилище, и была возбужденной, веселой. Она пригласила меня с собой, но я отказалась – мне не хотелось видеть своего бывшего мужа рядом с ней.
Да-да, именно так! Я не говорила до последнего, но это именно меня так гнусно подставил Марк с фотографиями несуществующей измены, это я его ненавидела больше всего на свете и мечтала отомстить. Та самая мышка, которая оказалась неспособна защитить свое счастье и так быстро сдалась. Предпочла сбежать от того, кого любила, чтобы не умереть от горя рядом с ним. А жизнь отомстила Марку и за меня, и за мою подругу, которая так и не узнала, что я ей почти родственница. Правда, несостоявшаяся.
Лара все время говорила о пустяках, обещала не забывать. А мне было нестерпимо горько оттого, что в моей серой жизни так ничего и не изменилось. И еще, наверное, оттого, что я Ларисе искренне завидовала. У меня появилось стойкое ощущение, будто пронесся рядом со мной тайфун чужих страстей, слегка опалил горячим крылом и, не позволив ничего разглядеть, умчался прочь, унося с собой и своих пленников, и их тайны, и те радости, которые, наверное, были обещаны и мне. А я как стояла на своем месте, так и осталась. И не сдвинулась моя злополучная судьба ни на шаг. Жаль. После встречи с Марком я все еще надеялась, что Сергей обо мне как-то узнает, найдет, сам захочет поговорить… Но я ведь так и не дала никакого повода для этого. Гордячка! Да кому нужна моя гордость? Наверное, нужно было признаться, попросить о встрече, показать дочь. Но мысль о том, что придется что-то объяснять и при этом видеть в его холодных глазах жалость и сочувствие, была нестерпимой. Отъезд Ларисы ставил последнюю точку в этой истории. И хорошо. Я справлюсь. Большие деньги и постоянный достаток делают людей пустыми. Не думаю, что за эти два года Сергей сохранил какие-то чувства ко мне. Скорее, окончательно потерял.  
Звонок в дверь возвестил о том, что за моей подругой приехал водитель. Ну что ж, пора и прощаться. Лариса открыла входную дверь и счастливо пропела:
–  Это за мной…
Я выключила газ, на котором варила пшенную кашу для Ляльки, и уже собралась выйти в прихожую, когда в дверном проеме кухни появился тот, кого я больше всего на свете мечтала и одновременно панически боялась увидеть, –  мой бывший муж, отец моей дочери, человек, которого я так и не смогла забыть. Сухарь чертов! Всё также хорош собой, элегантно сдержан, спокоен. Сколько слов я приготовила для него, сколько раз бессонными ночами представляла себе эту сцену… Как из моих ослабевших рук выскальзывает пустая чашка и, ударяясь о пол, разлетается на куски… Как я падаю в обморок от нахлынувших чувств, и он подхватывает меня своими сильными руками. И прижимает к себе, обнимает, тихо произносит ласковые, утешающие слова, гладит волосы, целует… И увозит вместе с Лялькой туда, где… Стоп!
Я крепко сжала чашку в руке («какое совпадение!»), тут же нервно, со стуком, поставила ее на грязный, усыпанный хлебными крошками стол и зачем-то вытерла вспотевшие ладони о старые, обвисшие на попе джинсы.
–  Ты?! Так это ты – Ларина подруга? –  его изумление было неподдельным.
Я усмехнулась, стараясь выглядеть невозмутимой. Мысль о том, насколько жалко я выгляжу в домашней одежде, без косметики и с хвостиком на макушке вместо прически, окончательно лишила меня самообладания. Собрав волю в кулак, я резко ответила:  
–  Марк, увидев меня, сказал то же самое… Только еще нецензурщины добавил… Мир иногда бывает тесен, Сережа. Но ты не бойся, мы больше не увидимся. Никогда… Это очередная случайность. Вы мне смертельно надоели. Исчезните из моей жизни. Все! –  Я почти кричала, только крик этот был в моем сердце.  
Из прихожей послышался мелодичный голосок Ларисы:
–  Сере-е-ежа, поехали. Я готова.
«Сережа? Какой он тебе Сережа?» О, как я ее возненавидела в этот момент!
Он хотел было что-то сказать, но не сделал этого –  обжег меня взглядом темно-серых глаз и, резко развернувшись на каблуках, быстро исчез в прихожей. Я стояла на месте, пока не хлопнула входная дверь, и только тогда опрометью кинулась к дверному глазку. Бережно поддерживая Ларису под руку, он медленно вёл ее вниз по лестнице – стройный, высокий, до боли желанный в каждом жесте, в каждом движении тела… «Да, история еще одного развода скоро завершится новым счастливым браком, –  с сарказмом думала я, жадно пожирая их глазами. –  Великолепная пара – высокие, аристократичные, умные, холодные… Лариса не умеет любить, она опять выйдет замуж по расчету, но в этот раз, пожалуй, уже не ошибётся». Я почувствовала, что меня опять использовали. Как разменную пешку в сложной игре. «Да сколько же можно быть такой сильной, всё понимающей и всем помогающей? Почему, когда этого ждешь больше всего на свете, под руку уводят не тебя, а твою единственную подругу –  вечно ноющую, слабую, отвратительно беззащитную? Почему всем на меня так глубоко наплевать?»
Я заметалась по тесной прихожей, кинулась в комнату, пытаясь разглядеть машину в окне. Но ничего не увидела, кроме старых платанов и черной кошки, охотящейся на голубя.
«…Уехать отсюда, уехать навсегда! Куда-нибудь! Не могу больше. Зачем я столько лет думала о нем, все ждала чего-то?..».
Я честно пыталась заплакать, но у меня ничего не получалось. Обида клокотала во мне, и не было ей выхода – казалось, что она вот-вот разорвет меня на части. Мой взгляд остановился на злополучной чашке, и, повинуясь внезапному порыву, я схватила ее и изо всей силы ударила о пол. Чашка разлетелась на мелкие осколки. Я стала доставать из шкафчика тарелки, блюдца, стаканы и била, била их – до тех пор, пока в комнате не заревела от страха Лялька. Это остановило меня. Медленно опустившись на табуретку, я громко и отчаянно зарыдала. Что лукавить: с тех пор, как я встретила Марка, я ждала встречи с бывшим мужем каждый день –   надеялась, что Марк скажет Сергею обо мне, что Сергей захочет проведать после больницы Ларису и случайно увидит меня. Чего я только себе не нафантазировала! Но действительность оказалась простой и жесткой. Лариса ни разу не проявила инициативы «познакомить» меня со своим бывшим родственником – уезжала к нему сама, сама и возвращалась. Наверное, посчитала меня слишком простоватой для их высоко интеллигентной «семьи». Бог ей судья.
…Наревевшись вволю, я успокоила хнычущую дочку, собрала битую посуду и начала уборку. Сдаваться я не собиралась. «Жизнь сегодня не заканчивается, и ни одной мысли не будет больше о прошлом. Хватит! Пора подумать и о себе! В конце концов, никто не виноват в моих неприятностях. Марк по заслугам получил сполна. А Сергей… А что Сергей? Муж, который объелся груш…». Я делала все неистово, чтобы устать, вымывала углы так, будто с завтрашнего дня собиралась начать новую жизнь. Да так оно, в сущности, и было. Ничего не должно остаться ни от Ларисы, ни от Сергея, ни от прежней жизни. Даже воспоминаний. «В церковь пойду… У бабки заговорю… Придумаю что-нибудь!»
…К обеду рассеялись тучи, выглянуло солнце, стало парко и нехорошо. Но все равно мы с Лялькой (и все-таки у нас семья!) собрались и пошли в город гулять. Ели мороженое, катались на качелях, смотрели на зверей в зоопарке, проведали верблюда. Я рассказала дочке о маленьком мальчике, который очень хотел посмотреть, как этот верблюд плюется. Причем, сразу об этом пожалела – моя Лялька тут же начала упрашивать верблюда плюнуть. Животное стало нехорошо коситься в нашу сторону, и я не на шутку испугалась, а вдруг действительно… Иди потом в грязной одежде через весь город. Оторвавшись от верблюда, мы пошли кататься на чертовом колесе, и великолепный вид зеленого, вымытого дождем города немного развеял грустные мысли. Но заноза, не утихая, саднила в моем уставшем сердце. Я боялась новой бессонной ночи.
Вечером, когда заходящее солнце заглянуло в чистые окна моей комнатушки,  раздался звонок, от которого я вздрогнула.
–  Это тетя Лариса, она мне обещала подарок! –  Лялька радостно запрыгала возле меня, и я, досадуя на то, что вернулась та, кого я меньше всего хотела бы сейчас видеть, устало направилась к двери. Мои ноги будто налились свинцом, а сердце окаменело. «Боже, я не выдержу ее счастливого вида!» –  вздохнула и, не посмотрев в глазок, раздраженно щелкнула задвижкой.
На пороге стоял Сергей. С огромным букетом роз и малюсеньким тортиком.
– Знаешь, мышка, нам пора домой. Черная полоса закончилась. А ты как думаешь?
Я смотрела на него во все глаза и уже ни о чем не думала. Я плакала…