Об Александре Коротко как о человеке говорить сложно, слишком уж он на виду. Несвободные от всяческих программирований и социальных шаблонов, мы о таких людях, как правило, судим поверхностно и приписываем им то, чего на самом деле нет. Александр Коротко как поэт был мне до недавнего времени знаком только понаслышке. И вот у меня в руках небольшой, хорошо оформленный буклет с его фотографией и стихами. Фотография ни о чем не говорит. Зато говорят стихи.
Я не могу назвать себя блестящим знатоком мировой поэзии, мне гораздо ближе исследование ощущений, которые дарят те или иные поэтические строки. Однострочные стихотворения — это весьма распространенный поэтический жанр, особенно сильно любимый поэтами Серебряного века. Вспомним Макса Волошина и его знаменитые однострочники под акварелями:
Одна луна луне другой глядится в мертвенные очи.
Как молоко свернувшееся, ряби жемчужных облаков.
И дышит утренняя свежесть на темной зелени лугов.
Берега рассказывают сумеречный сон.
Но «серебренники» не придумали однострочные стихотворения, они позаимствовали их в японской культуре, которая в начале двадцатого столетия вместе с работами японского художника Хокусая оказала сильнейшее влияние на многих европейских художников и поэтов, и особенно французов, где и формировалась творческая ипостась Макса Волошина. Для примера приведу несколько стихотворений новатора классической японской поэзии Мацуо Басё, намеренно записав их в одну строку (перевод Веры Марковой):
Старый пруд. Прыгнула в воду лягушка. Плеск в тишине
Шатая дощатую дверь, сметает к ней листья с чайных кустов Зимний холодный вихрь.
Пируют в дни расцвета вишен. Но мутное вино моё бело, но с шелухою рис мой черный.
Поник головой, – словно весь мир опрокинут, – под снегом бамбук.
Казалось бы, что можно еще придумать после знаменитых японцев и давно известных поэтов? Александр Коротко ничего нового и не придумывает. Поэт идет дальше: расширяя и углубляя рамки собственного видения современной действительности, он придает этому жанру новый колорит — колорит современности с ее остротой восприятия, замешанной на привычном ожидании Апокалипсиса, и одновременно удивлением мудрости зримого мира. И вот парадокс! — немного зная японскую поэзию, я вдруг прихожу к выводу, что нынешний мир в своих основах не изменился. Изменились только его атрибуты, как декорации на сцене. Судите сами, разве философ Коротко в своем однострочнике Лучше догадываться, чем знать не настроен в понимании процессов Бытия с философом Басё на одну волну, который так же спокойно утверждает: В печали сильнее чувствуешь, что вино – великий мудрец; в нищете впервые познаешь, что деньги – божество. Утверждать — значит знать истину. Может, так оно и есть.
И тут же Коротко пишет совершенно современные вещи, буквально выбивающие из привычной колеи и заставляющие остановиться.
Страх — мой ангел-хранитель.
Что это, фрейдовская концепция? Да Бог с ним, с Фрейдом, здесь можно спорить до бесконечности, но мне видится древний символ змеи, заглотившей собственный хвост: тот самый эллипсис, предполагающий начало любого процесса в его окончании, вечный символ совершенствования. Прав Коротко, без страха человек мертв.
Я не знаю, знаком ли Александр Коротко с дзэном, да мне это и не интересно, но его однострочник Рассмеши звезду — это дзэновский коан. Это задание, которое поэт-учитель дает читателю-ученику, чтобы тот познал себя, если, конечно захочет этого. Рассмешить звезду на самом деле так же легко, как танцевать с дождем, различать ветра по характеру, слышать, как шелестит растущая трава. Все гениальное предельно просто. Я недавно где-то прочитала, что настоящее чувство юмора появляется у того человека, который осторожно заглянул в бездонную пропасть и медленно идет обратно. Рассмеши звезду и у тебя не останется претензий к окружающему миру. Действительно, просто.
И вдруг: Взъерошенные краски октября. Может, взъерошенные листья октября? Меня несколько раз упрекали в том, что я как поэт объединяю в своих стихах несовместимые понятия, что по логике стихосложения — нельзя. Я не хочу знать логику стихосложения, я ее чувствую. Я встречаю такую же алогичность у Коротко и понимаю, что пришло время алогичностей, время поиска новых стилистических форм. Коротко переносит действия с листьев на их качество краски и получает двойное олицетворение в номинативном предложении — опять та же эллиптическая конструкция. Результат такого, на первый взгляд, сложного переноса — живое ощущение шуршащих под ногами листьев.
А потом — целая серия однострочников динамических, прорывающих пространство, словно летящее ядро — натянутую парусину:
Птицы солнце на крыльях несут.
Научи меня жить, сумасшедший рассвет.
И гнездо, что надежда пытается свить, разорят.
У тревоги свои постояльцы…
Здесь появляется нечто совершенно новое, над-философское, над-созерцательное. Автор находится в центре мира, который закручен вокруг него в галактической спирали, где рассвет сумасшедший, бросающий вызов, где тревога — живое мыслящее существо, пожирающее инфантильных людей, где абстрактная надежда сравнивается с птицей, существом свободным, символическим и одновременно зависимым от злой воли людей. Заметьте, люди во всей этой фантасмагории — всего лишь постояльцы. Как и сам поэт, стоящий в центре мира. Опять эллипсис, парадокс восприятия, но разве не парадоксальна сама жизнь, разве не наполнена она тайной? И поэт пробивается к этой тайне неутомимо, словно к последней истине, и не может ее постичь, но отголоски ее, словно брызги от вздыбившейся морской волны — на камнях, оседают в строчках и звучат, будоража воображение.
Однострочники Александра Коротко оставляют ощущение пойманного и застывшего на лету мгновения. Будто автор отсекает движущуюся вокруг действительность, нивелирует время как понятие энтропическое и замыкает это мгновение в границы ритма, особым образом выстроенной фонетики и парадоксального смысла. Но оно не становится статичным, ибо в видимом тупике нашего трехмерного пространства, где динамическое, процессуальное время, являющееся основой всего, теряет свое значение, коротковский образ-мгновение прорастает корнями вглубь, вверх, вширь, открывая сознанию иные многомерные пространства.
Но представлять Александра Коротко как автора одного направления в поэзии не совсем верно. Я читаю его «полные» стихи, где, как и положено, присутствует динамика, и чувствую совершенно иной характер, иное качество движения. Вообще, я бы сказала, что Коротко мастерски владеет временем. В однострочниках он его усмиряет и часто останавливает совсем, а в «полных» стихотворениях его время становится настолько летящим и практически неуправляемым, что ощущаешь, как бьет тебе в лицо ветер растревоженных им пространств. Опять прорыв. Но куда? Как он осуществляется?
Я тебе рассказывать не стану,
как кружился снег, как печаль была пьяна,
как во сне таинственно и странно,
в недоступные для сердца дали
вслед за сердцем улетали страны,
собирая пепел на заре.
Автор, на первый взгляд, совершенно игнорирует такие незыблемые каноны стихосложения как рифма и ритм. Количество слогов в строчках не соответствует друг другу, нет четкой схемы, рифма, вроде сначала ощущаемая стану-странно-страны вдруг теряется совсем и упирается в фонетически сильное слово заре, не рифмуемое ни с чем ранее. Но уже завязался, закружился глубокий внутренний отсчет, начал как бы раскручиваться по спирали, и мы подсознательно начинаем искать где-то на периферии стиха продолжение, созвучие той самой заре и вдруг находим:
Я тебе рассказывать не стану,
как смеялись волны в океане,
как под небом брошенным и ранним,
умирали тучи в декабре…
Причем, слова заре и декабре — акцентологические, на них осуществляется обрыв строки, чтобы перевести дыхание. И в этой неправильности коротковского стихосложения и присутствует та самая сила, которая делает стихотворение живым, действующим, возбуждающим. Действие ни на секунду не замирает, оно захватывает все новые и новые границы авторского микрокосма, вовлекает их в фантасмагорический танец смыслов и …внезапно успокаивается. Все это похоже на мощный порыв ветра: пока он не прекратится, невозможно расслабиться. И внутреннее внимание читателя, захваченное автором, на короткое время становится пленником авторского воображения. Где-то возможна аналогия с динамикой русского заговора, вернее — с его концепцией. Возникает определенная магия ритма, и если в этом ритме присутствует смысл, воздействие стиха становится непередаваемо сильным. А смысл в стихах Александра Коротко настолько глубок и многообразен, что на каком-то этапе начинает отрицать собственное глубокомыслие и плавно перетекает в восточное созерцание действительности без внешнего осознавания, уже увиденное нами в его однострочниках.
В стихотворении Затерявшись на карте событий смыслы и философские сентенции нанизываются друг на друга, создавая ощущения потока сознания. Лирический герой стихотворения — очень спешит жить, он ускоряет время, он «выдергивает» из собственного бытия воспоминания о событиях реальных и мнимых, и где-то мы начинаем сомневаться: а реальность ли это вообще? И словно маяки, в его виртуальном пространстве горят встроенные однострочники-высказывания: моя память, я твой небожитель… обезьянничает время на плече… незамеченным и первым я покину этот сонный край… именем твоим воспользуется робкий…
Смыслы. Образы. Намеки. Попытки разобраться в себе. Мнимая беспорядочность с хорошо организованной внутренней структурой (пусть даже и бессознательно). Поиск. Движение. Стоп…
Да, движение. Неуспокоенность. Невозможность оставаться на одной вершине долго просматривается в стихах Александра Коротко так же четко, как и его уникальная способность, не раздумывая долго, отбрасывать закостеневшие каноны и яростно искать новые художественные средства. И не возникает даже вопроса, хорошо это или плохо. Потому что сильно. Потому что этот человек нашел свою истину.
…Именем его воспользуется робкий...