Часть первая
Сюр…
«Танки в городе! Какие танки? Этого просто не может быть, всё это осталось где-то там, в смутных прошлых веках. Один танк, правда, стоит на постаменте – возле недостроенной церкви. Как страшное и уже ненужное напоминание о войне. Но на него давно никто не обращает внимания – войну-то забыли».
Так думает пожилая некрасивая женщина, расплывшись грузными боками на грязном узеньком сиденье маршрутного такси, которое трясется, лязгает всеми своими железными боками, тяжело пробираясь в потоке городских автомобилей. Анна Георгиевна везёт в банк выручку ее родной автобазы, деньги необходимо отправить сегодня. Ее предупредили, что банки уже практически не работают. Но этот еще работал. Возле касс – огромные очереди горожан, спешащих погасить кредиты и оплатить коммунальные. Люди испуганы, но еще не озлоблены: молодую мамочку с младенцем пропускают к окошку без очереди. Анна Георгиевна мужественно выстаивает на отёчных ногах полтора часа, но заплатить не успевает: зависают компьютеры. Кассы одна за другой закрываются.
«Война!? Неужели снова война? Господи, но при чём тут я? Я обычная женщина, бухгалтер с почти тридцатилетним стажем. В чём моя личная вина? В банке висят компьютеры. Они что, бельё на верёвке, чтобы вот просто так висеть? Но висят. Так говорят банковские служащие – вежливые, красивые, безликие. Похожи на кукол».
Анна Георгиевна, растерянно потоптавшись в холле банка, проталкивается к выходу. От жары внутри помещения кружится голова, давит сердце. Она решает вернуться на работу, на душе как-то особенно тревожно. Остановка переполнена, лица людей мрачны. Анна Георгиевна, цепляясь за поручень, с трудом втискивается в переполненный людьми салон. Подвыпивший дядька в засаленной куртке уступает ей место. Маршрутное такси дёргается, но едет, и, кажется, хрипит от напряжения. Тревога сидит внутри салона тяжелой черной тушей, заставляя пассажиров вплотную придвинуться к окнам и вглядываться, вглядываться…
«Чур меня, чур!»
Она мысленно крестится на купола церкви, которые равнодушно отсвечивают золотом и не отзываются на ее мольбы о спокойствии. Переводит взгляд вниз – да, вот он, танк! А на крышке люка непривычный яркий разноцветный флаг. Рядом на афишной тумбе реклама фотовыставки «Городской сюр».
«Что такое «сюр»?
Странное слово и чужое знамя вдруг сплетаются в единое целое, олицетворяющее собой мерзкую, но пока еще не проклюнувшуюся гигантскую личинку тарантула или скорпиона в ярких шелках савана-кокона. Впрочем, Анна Георгиевна ничего не понимает в ядовитых насекомых, только чувствует, что когда тарантул или скорпион проснутся, станет поздно. А кругом люди, люди… Много людей, еще ничего не знающих о смертоносной личинке в разноцветном коконе.
И вдруг она видит этих – одинаковых, страшных, безликих.
«Император сказал, что они пришли меня спасать. Но от кого?»
Анна Георгиевна родилась здесь, на этом каменистом степном острове с грядой лесистых гор, провела всю свою жизнь в одном городе, прикипела к своим двум соткам помидоров и роз. И всегда боялась войны, потому что ее отец во время войны вырос и пережил ее маленьким. Много рассказывал о том, как прятались в подвалах, ели полову. Как взорвался соседний дом, куда попала бомба, как их грабили и убивали. Наверно, этот страх перешёл по наследству.
«А я – не хочу, не хочу! Но эти, эти!»
Противная дрожь хватает липкими пальцами за колени, ползет к икрам ног, заставляет тело в один момент ослабнуть. Анна Георгиевна замечает две гигантские тёмно-зеленые машины без номеров. Автозаки. Между машинами пятеро, будто и не люди – одинаковые изваяния. Стоят, широко расставив конечности в берцах, на лицах – маски, из-под надвинутых зеленых касок видны светлые глаза. Бронежилеты с запасными обоймами, автоматы на плечах стволами вниз. Они держат своё оружие так, будто ежесекундно ждут приказа. Но от кого? Нашивок, эмблем, шевронов нет. Они вообще живые? Пришельцы? Роботы? Почему их все называют «зелеными человечками»? Из-за пугающей похожести друг на друга? Зять как-то за ужином обмолвился, что Императору с Большой Земли давно и верно служат пришельцы со звезд, зеленые человечки, звездные гости. Она тогда не поверила.
«Чур меня, чур меня! Сюр… Вот прилепилось слово, хоть бы знать, о чем тут толкуют. Вот дебет с кредитом…»
Она мысленно возвращается к своей работе и вспоминает бухгалтерские проводки по счетам – с какого на какой провести деньги, чтобы правильно закрыть ту или иную операцию и выйти на нужный баланс. Это на время успокаивает. Тело расслабляется, Анна Георгиевна прикрывает глаза. Зеленые человечки исчезают из поля зрения. Но мысли по-прежнему бьются в голове испуганными птицами, выклевывают уставший мозг, поднимают тревогу.
«Операция. Военная операция? Меня спасают? Но от кого? Знать бы хоть, что происходит…»
Заваленная работой, привычно запутавшаяся между дебетом и кредитом, Анна Георгиевна только накануне вечером узнала от дочери, что на ее маленькой уютной родине, окруженной теплым ласковым морем, другая власть. Небольшой пустынный остров с лесистыми горами и дворцами в прибрежной зоне, где жители промышляли рыбной ловлей, работали на маленьких заводиках и небольших частных предприятиях по обслуживанию туристов, в один момент перешел в собственность Императора. И глава нового правительства теперь не обрюзгший хамоватый чиновник, а колоритный красавец с мужественным лицом. Она его вчера по телевизору видела – под чужими узкими многоцветными флагами, рвущимися на ветру, словно языки драконов. Он говорил, будто топором рубил, и толпа, в которую он вколачивал слова, послушно и гулко скандировала в такт: «Сво-бо-да! Бо-гат-ство! Сла-ва!». Это напомнило Анне Георгиевне какой-то очень старый фильм, еще черно-белый, о войне. К горлу тогда подкатилась тошнота – стало страшно, как после рассказов отца.
Она поспешно нажала на пульте кнопку переключения каналов, и вдруг позвонила подружка: «Ты слышала? Слышала? Ка-акой мужчина! Настоящий губернатор! Нет, ты слышала?..». Анна Георгиевна что-то промямлила в ответ, но подружка даже не ответила, кричала что-то своё. Последний раз она была так возбуждена, когда влюбилась сдуру в водителя автобазы, на пятнадцать лет младше. Что-то у них там было, но, вроде, недолго. После этого она снова стала степенной и рассудительной. Всё же двое детей в семье.
В тот вечер за ужином долго и возбужденно обсуждали новости, зять и дочь радовались, говорили ей, что скоро всё изменится, что их скромный остров станет процветать, что у всех будет большой достаток и не надо будет больше экономить на удовольствиях. Зять мечтал о том, как будет выбирать себе новую машину, а дочка говорила о шубе. Всё же зимой на острове было холодно, степные ветра продували город насквозь. Анна Георгиевна согласно кивала головой и не верила им. По своему бухгалтерскому опыту она знала, что никому и ничего бесплатно не дают. За всё нужно платить. И не обладал их маленький остров такой большой ценностью, чтобы Император осыпал его жителей милостями. Возможно, какие-то полезные ископаемые… Но и в этом случае жители будут лишь обслуживающим персоналом, не более того. Исчезнут маленькие частные предприятия, не приедут туристы, некому будет ловить рыбу, некому ее продавать. Рыба и туризм Императора интересовали мало.
…Анна Георгиевна выходит на нужной остановке в моросящий дождь. Улица пустынна, и только старые деревья тревожно шумят верхушками в такт дождю, задевая корявыми ветвями низкое свинцовое небо. Она заходит в темный подъезд старого двухэтажного здания конторы. Краска на стенах облуплена, на лестнице мусор, с грязных потолков свисает махровыми нитями паутина. Хочется быстрее спрятаться, перед глазами все еще плывут направленные в асфальт дула автоматов и пустые холодные нечеловеческие глаза в прорезях балаклав. Ей в тот момент показалось, что они вот-вот начнут стрелять. Всего-то делов: движение верх, движение пальцем – и кровь, стоны, трупы. Как в боевиках, которые так любит ее зять.
«Только эти, которые пришли спасать, всамделишние, живые. Или уже нет? Кто они на самом деле? А если действительно звёздные гости? Тогда плохо, совсем плохо».
В кабинете холодно и гулко, сумрачно. Полки с бесконечными рядами папок качаются перед глазами, сдавливает сердце. Анна Георгиевна достаёт из кармашка потрепанной объемной сумки с папками и документами валидол. Резко открывается дверь, и веселая товарка в теплом красном свитере зовёт в соседний кабинет на кофе с печеньем. Анна Георгиевна идёт, чтобы не оставаться одной, ей по-прежнему неуютно.
В соседнем кабинете тепло. Столы, заваленные такими же бумажными папками с тесемками, напоминают огромные баржи, трущиеся друг друга ржавыми боками в порту. Приятельницы, перебивая друг друга, взахлеб рассказывают, как всё теперь будет правильно и хорошо, какое счастье, что они – эти – есть, иначе бы другие – те – нас уже… Как много теперь будет денег и достатка, потому что Император сказочно богат, и он охотно делится своими богатствами. Их остров отныне под высоким покровительством, всё будет хорошо!
«Что «хорошо»? И кто это: «те»? И как это «процветать», если и до этого было неплохо? Рыбы хватало всем. Сюр, сюр, сюр! Не понимаю!»
Анна Георгиевна натужно улыбается в ответ и молчит. Перед глазами вновь плывут медленно поднимающиеся стволы, пальцы в кожаных перчатках нажимают курки. Её реальность на миг исчезает в черной дыре страха. Счастливый смех сослуживиц приводит ее в чувство, ей наперебой рассказывают, что теперь у них будет не только рыба, что зря она так боится. Анна Георгиевна пьёт чай и думает о том, что не будет рыбы. Ничего не будет. Она не может объяснить себе свою уверенность. Сюр.
Проходит день, два. Неделя. Две…
Все вокруг привыкли к пришельцам. Уже никто не боится, молоденькие мамочки с детьми гуляют, резвятся и фотографируются на фоне автоматов и масок с прорезями для глаз, белозубо улыбаются в объективы камер. Голубые глаза в прорезях балаклав остаются привычно холодными, бездушными, одинаковыми. Резко выросли цены и продолжают расти каждый день. Люди каждый вечер тащат в объемных целлофановых пакетах гречку, рис, сахар и постное масло. Закупают спички и свечи. Деньги в банкоматах периодически исчезают, некоторые банкоматы накрест заклеены бумажными лентами. Огромные терпеливые очереди у работающих банкоматов практически не двигаются. Время от времени появляются странные мужчины в камуфляже из местных, на ногах – кеды, кроссовки, ботинки. От них часто пахнет спиртным, они веселы и довольны. По улицам передвигается непривычный транспорт, на капотах – чужие многоцветные флажки. Такие же флажки на местных автомобилях, в витринах магазинов, у входов в конторы, школы, больницы.
Анна Георгиевна, соскучившись в одиночестве от отсутствия работы, заходит в соседний кабинет. Ещё две недели назад довольные переменами, её товарки сегодня не смеются. Грустят. Нет денег, нет товара. Автобаза не работает. Говорят, что старые грузовики спишут в металлолом. Но это так, тревожные слухи. Дебет с кредитом давно сошелся, путевые листы оформлены, горючее списано. Но зачем это нужно, если считать больше нечего и зарплату не платят? Говорят, временно. Новая реальность, сюр. Тарантул почти вылупился, плещутся на ветру узкие драконьи языки. Анна Георгиевна непривычно спокойна. Только вот сердце сильно болит. А у приятельниц – губы поджаты, глаза испуганно бегают. Одна из них, в красном свитере, что-то исступленно ищет в интернете, откуда то и дело вываливаются силиконовые блондинки и накачанные герои компьютерных игр. Ее наманикюренный ноготок мелко дрожит на колесике компьютерной мышки. Другая говорит, что надо привыкнуть и немного потерпеть, что это напрасная тревога.
«Какая тревога? Нас ведь уже спасли! Кто спас? От кого? Никто ничего не знает, но все говорят, что спасли. Чужие люди, чужое оружие, чужая страна. Да здравствует великий Император!»
Это последняя мысль, которую успевает додумать Анна Георгиевна. С посиневшими губами, прижав руку к сердцу, она мешком валится с шаткого стула на деревянный некрашеный пол. Сверху сыплются уже никому не нужные папки с тесемками, нелепо разваливаются их бумажные внутренности, исписанные листы заполошными птицами разлетаются по кабинету. Темнота удушающе смыкается над ней.
Сюр…
Часть вторая
Путь зеленого человечка
Хомодо шагал по пыльной грунтовке и считал шаги на всех языках этой негостеприимной планеты. Один, два, три – ити, ни, сан – ан, цвай, драй… Это помогало держать ритм. Солнце нещадно жгло его темно-зеленую балаклаву, серый камуфляж, кожаные перчатки, тяжелые берцы и бронежилет весом в 11 кг. Но всё это сложное обмундирование отлично защищало от жары, благодаря влажным слизистым ворсинкам внутри. Он чувствовал себя хорошо. Сорокаградусное пекло в полном облачении не ощущалось, накладки на глаза и ротовую щель закрывали чешуйчатую кожу от горячей пыли. У Хомодо не было оружия. Жить ему осталось 4 часа, 48 минут и 17 секунд. Скоро ворсинки высохнут, и он умрет от обезвоживания. Каждая секунда его жизни уходила вместе с шагами, которые он впечатывал в пыль. Неожиданно с дороги метнулась серая ящерица, но Хомодо тяжелой подошвой пригвоздил ее к каменистой почве. Ящерица вывернулась и уже без хвоста юркнула в сухую траву.
Хомодо не хотел умирать, но так получилось. У него никогда больше не будет биокапсулы. Он подумал о недалеких аборигенах, которые смертельно боялись полицейских автозаков с решетчатыми оконцами, не подозревая, что в них штабелями стояли биоконтейнеры для Хомодо и ему подобных, восстанавливающие функции организма за 2 часа местного времени. Капсула дарила им 24 часа жизни, которые тратились на войну. Если во время боя кто-то из соплеменников Хомодо был ранен, нарушение внешней оболочки приводило к стремительному обезвоживанию. Он быстро погибал, растекаясь бесформенной лужей слизи.
На этом острове они оказались после очередного приказа Императора. Хомодо вспомнил главную площадь захваченного города, в центре которой громоздился гигантский розоватый камень в виде старого лысого аборигена с протянутой вперед рукой. Для местных он был символом полузабытого вождя, указывающего путь. Хомодо и его товарищи стояли, широко расставив начищенные берцы, и держали руки в перчатках на прикладах автоматов. Они охраняли периметр главного здания, в котором прятались восставшие, – те, кто заключили сепаратный договор с Императором. Хомодо знал местную историю, но предпочитал не держать в памяти весь этот древний хлам. Информация складывалась в дальних кластерах его мозгового компьютера и была всегда доступна, если понадобится. Вид камня с протянутой конечностью, как и город, не воодушевлял. Слишком много крови. Аборигены легко убивали себе подобных, и часто делали это с явным садистским удовольствием.
Хомодо не испытывал эмоций, его голубые глаза в линзах были бесстрастны. Зато он ощущал все оттенки, запахи и цвета окружающего мира. Еще лучше он «видел» чувства аборигенов: до мельчайших нюансов. Его мозг, способный перерабатывать биллионы бит информации в миллисекунду, чаще всего отмечал вожделение молодых самок. Они подходили, бесстрашно трогали автомат и его перчатки, хихикали, быстро говорили друг другу несуразные и совершенно нелогичные глупости. Даже те, у кого были детеныши. С холодным отвращением Хомодо отмечал, что вызывал у них не страх, а желание размножаться. Он этого не понимал. Просто фиксировал и снова складывал информацию в каталоги памяти как возможно важную. Правда, страх иногда появлялся у самок старшего возраста – оплывших или высохших, с некрасивыми лицами и бугристой кожей, с черным комом бед и забот, которые они несли на себе, как Хомодо свой обязательный боезапас.
…Дорога казалась бесконечной. Она петляла мимо высохших под ненавистной звездой степей. В небе носились мелкие крылатые создания и верещали. Эти звуки раздражали, хотелось тишины. В сухой стерне шмыгали серые тени и попискивали, вторя звукам над головой. Купол атмосферы был огромным и бескрайним. Как в городе на его родной планете, надежно защищенном от излучений космоса. Хомодо знал, что аборигены видят купол голубым, но его зрительные анализаторы давали успокаивающий оттенок индиго – глубокий, похожий на тень. Тень... Он хотел бы видеть только тень. До конца жизни оставалось 3 часа 15 минут 13 секунд.
Он вспомнил, как прибыл сюда почти 100 лет назад по местному кругообороту планеты вокруг звезды. Был большой взрыв где-то в центре материка, на севере. Посадка оказалась аварийной. Их быстро обнаружили аборигены, собрали в биоконтейнеры, назвали зелеными человечками и спрятали в лабораториях. Многие погибли от перегрузок, агрессивных химических реакций во время приземления, от исследований местных ученых. Часть пришельцев замуровали в бункерах и оставили в анабиозе. А Хомодо и его соплеменники, как биологически наиболее приспособленные к местным условиям, стали служить Императору. По иронии космической судьбы именно здесь, на этом сухом острове, оказались законсервированными два межпланетных корабля. Один – в скалистом холме, напоминающем неуклюжее животное у моря, а другой – на сухом плато в горе, похожей на армейскую палатку. Когда соплеменники Хомодо так неудачно высадились на планету, корабли покинули орбиту, вошли в атмосферу и, включив аннигиляторы пространства, погрузились в толщу породы на маленьком незаметном острове. Там они и оставались до лучших времен. Император о них не знал. Время от времени над вершинами возникали магнитные вихри, путешественники сбивались с дороги, им мерещились странные фигуры, после чего некоторые сходили с ума. Но, к счастью, никто о происходящем не задумывался. Аборигены этой планеты были достаточно тупы, чтобы не придавать значения очевидному.
…Он не должен был остаться в пустыне один, без оружия. Это было запрещено. Кто-то из аборигенов установил растяжку, и Хомодо при взрыве вылетел через открытый люк на поверхность пыльной дороги, разбитой гусеницами бронемашин. Когда его анализаторы снова заработали, он увидел только степь. Осмотрел себя. Защитный камуфляж оказался цел, иначе бы он уже умер. Мысленно связавшись со спутником, просканировал местность. До базы и биокапсулы времени не хватало, даже если бежать. Средство связи вместе с оружием осталось в машине. Зато хватало времени с избытком, чтобы дойти спокойным шагом до моря. И Хомодо повернул прочь от базы. Он устал существовать. Эта ситуация оказалась ему на руку, чтобы избавиться от усталости раз и навсегда. Биокапсула не восстанавливала силы до конца, а жидкости на этой планете были смертельны. Так утверждали хозяева планеты и к морю пришельцев не подпускали. Небольшие видеоролики на тепловизорах убедительно демонстрировали в разных вариантах, как соплеменники Хомодо, оказавшись в насыщенной чужеродными микроэлементами воде, за 40 секунд превращаются в желе. И это хорошо, – думал Хомодо, – 40 секунд боли можно вытерпеть ради того, чтобы навсегда исчезнуть вместе со всеми анализаторами и перестать видеть эту мерзкую каменистую пустыню.
…Воздух стал более прохладным, влажным и соленым. До моря было еще 40 минут ходьбы, жить ему осталось 1 час, 5 минут и 2 секунды. Последние 22 минуты Хомодо решил насладиться вечерним небом цвета индиго и вспомнить свою планету. Он был преступником, и его преступление состояло в отказе от стерилизации. Клан отвечал за того единственного, кто имел редкую способность размножаться. Его члены также становились преступниками и подлежали уничтожению. Поэтому все родичи Хомодо ушли вместе с ним. Хомодо искал новую планету для основания цивилизации, а нашел эту – с аборигенами-садистами, вечными войнами, мертвым океаном и палящей звездой. Поэтому Хомодо стал солдатом и уничтожал чуждый ему биоматериал без эмоций. Чтобы сохранить свой. Втайне от Императора. Внешне Хомодо ничем не отличался от своих соплеменников, но он был главным – из оставшейся в живых тысячи. А ведь Хомодо многому мог бы научить даже этих малоразвитых аборигенов, которые чванливо кичились своей допотопной генной инженерией и атомным оружием. Но его время, похоже, вышло.
Навстречу медленно двигался старый абориген с желтоватой спутанной растительностью на сухой коричневой коже. Его глазные щели слезились от ветра. Он катил металлическую конструкцию с двумя колесами, через раму которой был перекинут мешок с местными корнеплодами. За аборигеном бежало мелкое четырехлапое животное, которое яростно кинулось на Хомодо, пытаясь вцепиться белыми клыками в конечность. Нельзя было позволить нарушить целостность камуфляжа, и Хомодо швырнул в животное невидимый для аборигена импульс из мелкой фиолетовой крошки. Животное заскулило и завертелось на месте. Абориген остановился. Хомодо тоже. Он почувствовал на себе цепкий оценивающий взгляд, увидел беспомощность мышц, хрупкость костей, полуразложившиеся от местного веселящего яда внутренности и его близкую смерть.
«А ведь ты не местная тварь, сынок», – абориген, прищурив глазные щели, сказал это также обыденно, как доктор, ежедневно укладывая Хомодо в капсулу. И, равнодушно отвернувшись, покатил свое сооружение дальше. Животное, поскуливая и припадая на задние лапы, поковыляло за ним. Хомодо отметил, что доктор никогда не называл его «сынок». Детеныш, по-местному. Информация напомнила о потомстве, которое скоро умрет вместе с ним, была неприятной и имела легкий оттенок печали. Той самой печали, от которой у аборигенов из глазных и дыхательных щелей выделялась жидкость и повышалось давление тела. Хомодо не должен был ничего чувствовать. Он хотел ответить, что солдат и отстал от части, но вспомнил, что у него всего 22 минуты для прощального ритуала. И молча двинулся мимо старого аборигена, так сильно выделяющего запах скорой смерти. Внезапно, впервые за столько планетных лет, Хомодо почувствовал настоящее сожаление. Даже среди соплеменников он всегда был один, ему поклонялись, его боялись. Нет, не один. Внутри ждало своего часа его будущее потомство, способное заселить планету с подходящими жизненными условиями за несколько оборотов времен года. Но с планетой ему не повезло.
Впереди показалось море. Оно перекатывалось под палящей звездой расплавленным металлом и вызвало у него страх – впервые за тысячелетия жизни. «Впрочем, – подумал Хомодо, – перед смертью мне можно всё: сожалеть и даже бояться. Сейчас погибнет будущая раса, потому что я – единственный, ради кого состоялся перелет сквозь космос, ради кого погибли и погибнут родичи. Целая раса высокоразвитых, идеально приспособленных к жизни и мощному интеллектуальному развитию существ уйдет вместе со мной». Он вспомнил пропахшего смертью старого аборигена, но у того не было страха. Он умирал один.
Осталось 20 минут. Хомодо сидел на кремниевой крошке, смотрел на закатное небо цвета индиго и совершал ритуал. Он разговаривал с предками и своими потомками, которые никогда не родятся. Он вспомнил всех аборигенов, которые падали под пулями его автомата и мысленно попрощался с ними. Они, в отличие от него, оставались живыми, только теряли свое несуразное слабое тело и переходили в другое состояние, им невидимое, незнакомое и пугающее. Потом он подумал о черном бездонном космосе, о зарождающихся и исчезающих галактиках, о великой богине, которая миллионы лет назад дала его расе возможность бесконечно размножаться и заселять пригодные для жизни планеты.
Хомодо вспомнил своих товарищей, погибших в смертоносной жидкости, легко поднялся, скинул бронежилет и вошел в прибой. Его берцы намокли. Он ожидал появление обжигающей боли, но ее не было. Двигаясь вперед, он погрузился по пояс, по плечи, скоро под поверхностью жидкости скрылась зеленая балаклава. Вдруг Хомодо понял, что может дышать. Он остановился в тяжелой толще грязноватой от бурой растительности воды, и его тело стало наполняться той самой влагой, которую он каждый планетный день получал в биокапсуле. Но здесь были микроэлементы, которых ему так не хватало: йод, бром, фтор, сера, углерод. Тело стало наэлектризованным, сильным, мощным, жабры раскрылись полностью. Хомодо сорвал балаклаву с накладками для анализаторов и ротовой щели, его сморщенная чешуйчатая кожа расправилась, стала гладкой и блестящей. Одним движением вывернувшись из камуфляжа, он сбросил силиконовые псевдоконечности с электроникой, которая приводила в действие пальцы и ступни. Его длинный черный хвост выпрямился, а по хребту развернулся веерообразный гребень. Вместо конечностей выплеснулись белые тонкие щупальца, похожие на нити актиний.
Хомодо несколько раз резко обернулся вокруг оси, внимательно осмотрел хвост, в котором гнездилось потомство. Тот самый хвост, который он не дал уничтожить и унес с собой через мрак космоса, чтобы спрятать на этой безжизненной планете. Всё было на месте. Хомодо с силой выпрыгнул из воды, взметнулся над ней мощным телом, расправляя затекшие в камуфляже и псевдоконечностях мышцы, и уже через секунду стремительно мчался вдоль дна в свой новый мир. Он не заметил, что волна, поднятая его прыжком, накрыла бронежилет и выплеснула на берег камуфляж и останки созданного аборигенами для его сородичей тела. А если бы и заметил, это его уже не интересовало.
…Полковник Кунтяев, брызгая слюной, орал матом на сержанта Осокина, который потерял Хомодо, и крыл на чем свет стоит его сержантское разгильдяйство. Осокин таращил глаза и даже не вытирал кровь, обильно капающую с разбитой скулы на камуфляж. Когда машину тряхнуло на фугасе, он был пьян, ничего не помнил и единственное, что сделал – это нажал на газ, чтобы уехать с гиблого места. Как же ему надоели эти напичканные электроникой клоуны, эти безмозглые биороботы! Одним меньше, одним больше – хрен с ним. Осокин много раз видел, как эти твари при попадании в них пуль или осколков превращались в медуз. Им даже чип нельзя было вживить. Умирали, скоты. Этот тоже? До капсулы не довезли? Ну, так туда ему и дорога. Сдох, тварь инопланетная! Осокин не мог себе признаться, что смертельно боялся Хомодо и его соплеменников и спокойно чувствовал себя только тогда, когда они «отдыхали» в автозаках. Жить Осокину осталось 30 минут. Кунтяеву – чуть меньше часа.
К берегу моря подъехала черная бронированная машина. Солнце упало за горизонт, и в тревожном алом закатном свете был хорошо виден мокрый камуфляж, бронежилет и псевдоконечности, выброшенные волной на берег. Ворсинки на внутренней стороне тканевой поверхности сморщились и стали похожи на сухой мох. Кунтяев с омерзением пнул кучу ногой. Сзади незаметно материализовался невысокий человек в штатском с застывшим невыразительным лицом.
– Ну что, упустил? Ты хоть понимаешь, скотина, что это значит?
Полковник, резко развернулся и, вопреки уставу, согнулся в поклоне и застыл, подобострастно глядя в живот штатскому. Опускать глаза ниже он побоялся. Это могло быть неправильно истолковано.
– Да, Император!
– Да? – с издевкой передразнил маленький человек, с ненавистью уставившись в шелестящий прибой. – А ведь мы его оттуда уже не вытравим. Скоро он предъявит свой ультиматум.
Он поднял взгляд от воды и с тоской посмотрел на темнеющий горизонт, превращающийся в многоцветную панораму с фиолетовыми обрывками облаков на фоне небесного занавеса цвета индиго.
– Ну ладно, у нас есть время. Подготовимся, – и достал оружие.
Через минуту от Кунтяева, камуфляжа и силиконовых останков Хомодо не осталось даже пылинки. Император долго стоял без движения у кромки прибоя, невидящим взглядом глядел на темнеющий горизонт, запрещая себе думать о возможном проигрыше. Но четкое логическое мышление уже разложило по полочкам последствия случившегося. Один из тысячи зеленых человечков, – о которых он знал так мало, но которых держал в жестких рамках, так эффективно и долго использовал, – ушел. И мир для Императора на этой планете отныне стал другим: враждебным, непредсказуемым, некомфортным. Появился новый фактор – водяная тварь с неизученным интеллектом, случайно попавший в идеальную для выживания среду. А если для размножения? Но он, вроде, один…
Вскоре маленький человек уехал, оставив на берегу мрачную тень смертельной тоски. Он хотел бы жить вечно и понимал, что это невозможно. Небо стало черным, на нем зажегся Млечный путь, родина Хомодо. Путь зеленого человечка закончился. Хомодо теперь предстояло жить столько, сколько просуществует планета с палящей звездой, сухими степями и закатным небом цвета индиго.
Часть третья
Подарок бога
Анна Георгиевна лежала на пляже под большим навесом, который лишь слегка рассеивал солнечный свет, и дремала. Ей надоел безостановочный плеск волн, горячий ветер и духота к обеду усилились. Но не было сил разлепить налившиеся тяжестью веки. Дремота была болезненная, липкая, она обессиливала ее грузное тело, лишала возможности двигаться. Постепенно голоса отдыхающих утихли, растворились. Их заглушил шум волн, ставший угрожающим, давящим, каким-то нестерпимо тревожным. Как будто волны собрались окончательно поглотить ее большое немощное тело. Анна Георгиевна подумала о том, что хорошо бы умереть быстро. После вторжения зеленых человечков она потеряла работу и своих подружек. Иногда ей казалось, что она потеряла больше – себя саму. После ухода мужа к молодой красивой жене лет десять назад работа бухгалтером на автобазе спасала, давала ощущение нужности и стабильности, примиряла с опустевшим миром. Всего-то пятьдесят четыре года, еще и не пенсионный возраст. Так, ни то, ни сё… Заставить себя полюбить жизнь и найти какие-то точки опоры Анна Георгиевна так и не смогла. После прихода на остров Императора у нее случился инфаркт. Пока она лежала в больнице, фирма разорилась, машины отправили на металлолом, сотрудников уволили.
Зять, забрав тещу из больницы, сразу же отправил ее в этот небольшой пансионатик на берегу моря. Территорию занимало двухэтажное здание с огромной застекленной столовой. Его обрамляла аллея диких маслин, полуразрушенные беседки и лавочки. За сетчатым забором тянулась сухая степь. Иногда оттуда залетали шары перекати-поля, и суховей гонял их по аллее, пока они намертво не застревали в колючих кустах. За пансионатиком пролегала длинная набережная вдоль берега с многочисленными санаториями, где обычно продавали пахлаву, пиво и фрукты. Дальше – невысокая лестница с выщербленными ступенями, которая вела на песчаный пляжик, почти скрытый морем. Осталась узкая желтая полоска замусоренного окурками песка, которую с утра в два ряда оккупировали отдыхающие. Был еще навес на бетонном парапете с деревянными лежаками, где никак в этот жаркий полдень не могла сбросить с себя наваждение дрёмы Анна Георгиевна.
Собравшись с духом, она разлепила глаза. Рядом никого не было. Равнодушно подумав о том, что проспала обед, Анна Георгиевна с трудом поднялась, едва преодолевая головокружение. Кое-как добравшись до корпуса и не встретив ни одной живой души, она открыла свой номер, кулем свалилась на кровать и тут же уснула. Последней ее мыслью было странное ощущение чего-то неясного, непонятного, происходящего, вроде, как и не с ней. На сердечный приступ это похоже не было. Удивило полное отсутствие людей, но она об этом не задумалась. Мало ли? Может, они в этот момент действительно все куда-то ушли, а, может, просто не обратила на них внимания.
Когда Анна Георгиевна проснулась, было далеко за полдень, горячее солнце заглядывало в окно. Захотелось есть. Она села на постели, взяла с тумбочки яблоко и начала медленно жевать, откусывая по маленькому кусочку. Голова стала ясной, ощущение тяжести прошло. Она подумала, что, видимо, стало совсем плохо от жары и солнца: надо было раньше с пляжа уйти. Потом поднялась, переоделась в другой купальник, накинула халат и вышла из комнаты. Пансионат по-прежнему был пуст: ни голосов, ни звона стаканов в столовой, ни запахов дешевой еды. Ничего. Только надсадное завывание суховея за стенами. С удивлением Анна Георгиевна подумала о том, что не могут все так долго спать. Возникло легкое чувство тревоги, закрутились мысли о новом незнакомом оружии, о гибели людей. Но собственное существование заставило ее посмотреть на происходящее трезво. Она мысленно прикрикнула на себя, и чувство тревоги унялось.
И все же Анна Георгиевна решила проверить свои предположения до конца: уж на пляже обязательно кто-то должен быть. Она опасалась смотреть по сторонам. И все же не удержалась, оглянулась. Вокруг – никого. Даже вездесущих продавцов семечек и пахлавы на набережной не было, громкоговоритель над крышей летнего кафе молчал. Тело внезапно покрылось липким потом, но она взяла себя в руки и сделала последние пять шагов к лестнице. Остановилась и вцепилась пухлыми некрасивыми пальцами в облупленные перила. Волной накатил страх. Даже не страх, а ужас: на желтой полоске песка одиноко лежало странное черное существо. И оно явно было живым. В глазах помутилось, Анна Георгиевна в первый момент хотела закричать и побежать обратно, к спасительному корпусу. И …осталась стоять на месте. Ничего не происходило. Существо не двигалось.
Анна Георгиевна некоторое время смотрела на пляж, море, на непонятное существо. Оглянулась на территорию пустого пансионатика. Внимательно осмотрела грязную набережную справа и слева. Никого. Она и это существо были единственными живыми обитателями. Оставалось два варианта: сбежать, спрятаться, найти еду. Или спуститься на пляж. А если еды больше не будет? Если у нее нет никакого выбора? Второй вариант не укладывался в голове, но Анна Георгиевна выбрала именно его и, тяжело припадая на больные ступни, держась отечными руками за перила, мужественно сошла на песчаную полоску. До существа оставалось не более двух метров, и она подумала, что в этой ситуации быстрая смерть – не самое худшее, что с ней может теперь случиться.
Она остановилась на краю песка и стала его рассматривать. Похоже на огромную толстую змею, хвост которой уходил в воду. Тело тюленя. Вместо конечностей волнообразные выросты, которыми оно упиралось в песок. Самой удивительной была чешуйчатая голова – похожая на человеческую, с надбровными дугами, выступающим носом и узкой ротовой щелью. Глаза – круглые, яркого янтарного цвета с коричневыми точками, внимательные, изучающие, живые. Так прошло несколько бесконечных минут. Внезапно произошло какое-то движение, и над спиной существа плавно и необыкновенно грациозно поднялся огромный веерообразный гребень: перепончатый, с серебристой каймой. Этот живой веер красиво заколыхался на горячем ветру, а потом также элегантно и неспешно опал, спрятавшись в черной кожистой складке. Анне Георгиевне показалось, что это была демонстрация специально для нее. И ей понравилось. Это действительно было очень красиво.
«Ты меня уже не боишься, и это хорошо».
Голос прозвучал в ее голове также отчетливо, как и визгливые крики вечно пьяной кастелянши, которая каждое утро приводила к порядку двух горничных и, невзирая на многочисленные просьбы, продолжала будить постояльцев. Один раз ее побили, но это не помогло. Анна Георгиевна подумала, сможет ли говорить также, мысленно. И услышала в ответ:
«Да, можешь».
«Кто ты?»
«Меня зовут Хомодо, я пришел из космоса».
«Почему я не вижу людей, а вижу тебя?»
«Потому что я на долю секунды сдвинул ваше планетное время, и ты почему-то это сделала вместе со мной. Меня это удивляет».
Существо чуть сдвинуло тело, словно оно у него затекло, и снова расправило и опустило свой великолепный веер на спине.
«Зачем сдвигать время?»
«Я вижу вас, аборигенов, а вы меня не видите и не чувствуете. Я наблюдаю за вами».
«Почему это случилось со мной?»
«Я не знаю. Пока не знаю. Но все, что происходит, имеет смысл».
«Да, это точно, имеет».
Анна Георгиевна спокойно, без страха, подошла к существу и грузно опустилась на горячий песок рядом с ним, их головы оказались на одном уровне.
«Ты совсем меня не боишься?»
«Нет, мне больше нечего бояться. Я слишком плохо себя чувствую для этого. Можно тебя потрогать?»
В глазах существа вспыхнуло желтое пламя, и Анне Георгиевне показалось, что оно удивилось.
«Можно».
Анна Георгиевна протянула руку. Черная кожа на передней части его шеи была слизистой, гладкой и очень плотной, похожей на мокрую резину. Чешуйки, покрывающие голову, перетекали на спину и красиво блестели на солнце, словно грани алмазной крошки.
«У тебя очень красивый веер на спине».
«Я рад, что он тебе понравился».
Анна Георгиевна опять хотела спросить кто он, откуда, но в одну секунду поняла, что это ее уже не интересует. И тогда решила задать главный вопрос:
«Хомодо, что ты здесь, на этой планете, делаешь?»
«Я очищаю море».
Анна Георгиевна удивилась:
«Очищаешь море? Но зачем?»
«Я и мои соплеменники будут здесь жить».
«И много вас?»
«Осталось еще пять».
«Осталось?»
«Да, они успели уйти. Остальных убил император».
«При чем тут император?»
«Мы – те самые зеленые человечки, звёздные гости. Мы всего лишь искали планету, чтобы жить, но нас взяли под контроль и заставили убивать».
Анна Георгиевна вспомнила автозаки, темно-зеленые балаклавы, равнодушные голубые глаза и автоматы. И содрогнулась.
«Не бойся, их больше не существует. Все мертвы. Есть еще те, которые спят, но они долго не смогут проснуться. Может быть, уже никогда».
«А где остальные – те, которые успели уйти?»
«Они тоже чистят воду, только в других местах. Ваша планета очень грязная, а мне надо растить потомство».
«Хомодо, она настолько грязная, что вы не сможете очистить моря».
«Сможем, потому что у нас есть сила преобразовывать реальность. Существует масса способов превратить яд в нужные вещи. Например, в коралловые острова или силикатные камни на дне. А радиация – отличный катализатор для создания и выращивания новых видов животных и растений».
…Анна Георгиевна сидела молча. Они не разговаривали уже полчаса. Хомодо несколько раз за это время нырял в воду и возвращался – с мокрой, блестящей на солнце черной кожей, горящей алмазными брызгами. Сейчас он развернулся к прибою, положил голову на песок и наблюдал за падающим к горизонту солнцем. Анна Георгиевна тоже смотрела на солнце и ни о чем не думала. Впервые за последние годы разочарований, боли и отчаяния ей было по-настоящему хорошо: спокойно, уютно, тепло. Это странное существо оказалось умным и доброжелательным собеседником. Где-то в глубине мозга возникло легкое сожаление о том, что он не человек. И тут же пропало, мысль показалась смешной. Анна Георгиевна наслаждалась. Ей нравилось просто сидеть рядом с этой огромной полурыбой-полутюленем. И она подумала о том, что хотела бы встретиться с ним еще раз. Хомодо внезапно повернул голову к ней, приблизил и посмотрел в глаза.
«Мне очень жаль, но это невозможно. Ты скоро умрешь. От тебя исходит запах смерти».
Анна Георгиевна пожала плечами и рассмеялась, запрокинув голову. Она знала, что у нее плохие зубы, дряблая серая отечная кожа, большой вес, от которого все тело покрылось мерзкими складками. Она все это знала про себя уже давно и ничего не хотела с этим делать, потому что никому это не было нужно. Сейчас возникло иное чувство: Хомодо видел в ней что-то другое, не только ее страшное тело, и это наполняло ее счастьем. И еще она сумела вместе с ним сдвинуть время.
«Хомодо, это хорошо. Я очень хочу умереть, я устала. Только очень боюсь боли и беспомощности. Мы, к сожалению, не умеем умирать быстро и по желанию. Вернее, умеем, но это у нас не принято. А смерть приносит боль и муку, и я боюсь боли. Зато потом – небытие, свобода, отдых. Знаешь ли ты, каково это – смертельно устать?»
Хомодо помолчал, глядя в ее глаза. Анна Георгиевна почувствовала исходящую от него волну, в которой было слишком много всего – как в полузабытом запахе весеннего сада, где переплетались ароматы цветущих деревьев, молодой травы и тюльпанов. Еще Анна Георгиевна почувствовала информацию, которая ей была недоступна. Хомодо хотел бы ей многое сказать, но между ними стоял барьер простейших мыслеформ, которыми она способна была с ним обмениваться. У Хомодо были для нее многослойные голографические изображения. Если бы она могла их мысленно увидеть, она бы знала гораздо больше о Хомодо.
«Я помогу тебе».
Анна Георгиевна вскинулась и спросила с надеждой:
«Умереть?»
«Нет, я слишком много убивал. И у нас тоже не принято искать смерти там, где она постоянно ищет тебя. Я помогу тебе не почувствовать боль. Хочешь?»
«Да».
«Иди за мной в воду».
И он, изящно развернувшись, в один момент исчез в прибое.
Анна Георгиевна, тяжело перевернувшись на четвереньки, с трудом поднялась на затекшие ноги и, не снимая халат, вошла в море по шею. Хомодо выпустил многочисленные белые нити из-под наплывов по бокам, стал кружить рядом в воде, и щупальца безостановочно заскользили по ее телу. Эти прикосновения не вызвали у нее омерзения, как раньше – встречи с морскими медузами или водорослями. Почему-то стало тепло, во всем теле появилось ощущение легкости. Потом она услышала:
«Когда захочешь меня увидеть, просто приди сюда. Позови. Прощай».
И Хомодо исчез черной тенью в глубине. Когда Анна Георгиевна повернулась к пляжу, на нем было полно ее соплеменников. Именно так она о них и подумала. Они галдели, как птицы, пили, ели, курили, перемещались, с плеском забегали в воду. Шум голосов накрыл ее, словно лавина, и на миг оглушил. В глазах потемнело. Анна Георгиевна сняла с себя халат, вышла из моря, отжала и снова надела. Никто не обратил внимания на некрасивую пожилую женщину, явившуюся из воды.
Анна Георгиевна пришла к себе, выкупалась, переоделась. Потом сходила на ужин в столовую, много и вкусно поела. Соседи спрашивали, куда же она подевалась, и почему ее не было во время обеда. Она рассказала о тепловом ударе и том, что спала, была спокойна и весела, шутила. Потом она спустилась к морю и долго наблюдала темнеющее небо цвета индиго, думая о Хомодо. Когда совсем стемнело, ушла к себе и легла спать.
Ночью она тихо скончалась во сне.
Прошло сорок дней. На пустынный пляж с песчаной полоской в два метра легко сбежала по лестнице женщина среднего возраста. Была она стройна, с пышными темно-медными волосами и нежной розовой кожей. Ее босые ступни были маленькие и изящные. Незамысловатое платьице плескалось на яростном морском ветру, красиво облегая фигуру. Солнце клонилось к горизонту, обещая совсем скоро коснуться расплавленным боком моря. Оттуда навстречу ему поднималась серая дымка.
Женщина зашла по щиколотки в воду и мысленно крикнула:
«Хомодо, Хомодо!»
Несколько секунд ничего не происходило, потом вода расступилась, и перед ней оказалось черное существо. Его веер с серебристой каймой развернулся, по нему несколько раз прошли волны, как будто ветер покачал мягкие серебристые ковыли в летнем поле. Женщина радостно и громко рассмеялась, села прямо воду, и ее глаза оказались наравне с янтарными глазами существа. Она подняла руки и погладила его чешуйчатое лицо, провела пальцами по гладкой шее.
«Как же я соскучилась по тебе, Хомодо!».
«Я ждал тебя».
«Я теперь буду все время здесь, на пляже, и ты, когда освободишься от своих важных дел, снова навестишь меня. Ведь правда, навестишь?»
«Я хочу, чтобы ты пошла со мной».
«Но я не могу дышать в воде!»
«Ты можешь стать такой же, как и я. Если захочешь, конечно».
Женщина легко вскочила на ноги и опять рассмеялась:
«Это самое лучшее предложение за всю мою жизнь. Но как?»
«Ты же знаешь, я умею изменять материю».
«Ты изменишь моё тело?»
«Да».
«Я согласна. Что мне нужно сделать?»
«Ничего. Просто войди в воду, нырни и плыви в глубину. И ничего не бойся. С этой планетной секунды я буду называть тебя Ханнан».
«Ханнан? Что означает это имя?»
«Подарок бога. Ты – подарок бога мне. Идем, Ханнан».
Хомодо развернулся и исчез под водой.
Женщина в последний раз оглянулась на пустой пляж, невзрачное строение на берегу и болтающиеся по берегу сухие шары перекати-поля. Потом сделала несколько шагов в море и, подняв руки, неловко плюхнулась в волну.
Мальчик, пытающийся построить возле прибоя песчаный замок, услышал возле себя резкий всплеск. Его окатило волной, он испугался и закричал. Подбежала молодая мать, стала успокаивать рыдающего взахлёб сына. Сердце ее на миг сжала тревога, и тут же отпустила. Кругом были люди, ничего ужасного не происходило. И всё же…
Подхватив на руки, она унесла ребенка подальше от моря. На всякий случай. От греха…