Оторви пару крыльев
У стрекозы –
Получится стручок перца.
-Нет, сказал Басё, - это не хайку. Ты убил стрекозу. Если ты хочешь создать хайку и дать ему жизнь, ты должен сказать:
Добавь пару крыльев
К стручку перца –
И ты сделаешь стрекозу».
(Из книги Т.Бреславец «Поэзия Мацуо Басё»: «Наука». Москва, 1981)
1. Лягушка, прыгнувшая в пруд…
Специалисты-востоковеды часто говорят о полной невозможности переноса эстетики японской поэзии в русскую – как при переводе классических японских стихов, так и при сочинении русских хайку. Трудно с этим согласиться, когда читаешь хайку Мацуо Басё:
Лишь ценителю тонких вин
Расскажу, как сыплется водопад
В пене вишневых цветов.
Наслаждение восточной поэзией доступно не каждому современному человеку. Для этого необходимы хотя бы два условия: первое – умение мыслить яркими, осязаемыми образами, и второе – способность полностью отгородиться от суеты и стать, как говорят на Востоке, «пустым», т.е. воспринимать красоту мира. К сожалению, для полного «погружения» в японскую поэзию нам не хватает главного: знания языка. Перевод – всего лишь один из вариантов расшифровки истинного смысла хайку (японского трехстишия). Например, знаменитая «Лягушка» Басё до сих пор вызывает огромное количество споров и не может быть трактована однозначно. В книге “One Hundred Frogs” (США, 1999) собрано сто различных переводов одной только «лягушки Басё» на английский. Чем же этот текст привлек внимание любителей японской классической поэзии?
транскрипция подстрочник Перевод Веры Марковой
фуруике
кавакадзу тобикому
мидзу-но ото
старый пруд
лягушка прыгнула
звук воды
старый пруд
прыгнула в воду лягушка
плеск в тишине
Звук, произведенный лягушкой, в тексте Басё не определен. Поэт намеренно не уточняет его эпитетом, оставляя читателя наедине и с этим звуком, и с тем, где и когда он прозвучал. Прозвучал, разумеется, в тишине, иначе он просто не был бы услышан. Но понятие «тишина», такое естественное и богатое значениями в русской семантике, естественно в японской поэзии именно своим отсутствием. Иероглиф тишины не встретишь в хайку, потому что она подразумевается и исчезает вместе с появлением этого звука («звук воды»), саму себя характеризуя. Звук «отменил» тишину, как прыгнувшая лягушка «отменила» на мгновенье зеркальную гладь озера, как присутствие на берегу поэта – свидетеля прыжка лягушки – «отменило» безлюдье. У Басё не названо то, что присутствует и без чего восприятие потеряло бы свою глубину. Словно слой за слоем, открываются новые картины, и каждый читатель может увидеть свою, доступную мировосприятию, проекцию.
Хайку – это намек, но намек, как правило, точный. Речь идет действительно о лягушке и старом пруде. Не стоит поддаваться искушению воспринимать японское трехстишие как тонкую метафору или аллегорию. Например, существуют даже исследования, где хайку Басё о лягушке трактуется как зашифрованное описание жизни, где лягушка – человек, пруд – вечность, а всплеск – символ бренности сущего. В восточных учениях нет такого «аналитизма», скорее они содержат в себе ориентацию на особые состояния и ощущения человека, среди которых главное – состояние «саби» («печаль одиночества»). Уильям Хиггисон, известный исследователь-востоковед отмечает еще более поразительный факт: лягушки в Японии ценились за пение, как в России, например, соловьи, и огромное число поэтов до Басё прославляли именно пение лягушек. На этом фоне стихотворение Басё совершило настоящий культурный переворот: в нем лягушка не поет, а просто прыгает в воду с легким всплеском. Зарубежный читатель, не зная особенностей японской культуры, естественно, напрочь лишен таких ассоциаций, и лягушка у русских будет связываться с чем-то холодным и омерзительно неприятным, а у французов, что еще хуже, – вызовет гастрономические переживания.
Вот что пишет по поводу этого стихотворения Мойчи Ямагучи в своем исследовании «Импрессионизм как господствующее направление японской поэзии»: «Европеец не мог понять, в чем тут не только красота, но даже и вообще какой-либо смысл, и был удивлен, что японцы могут восхищаться подобными вещами. Между тем, когда японец слышит это стихотворение, то его воображение мгновенно переносится к буддийскому храму, окруженному вековыми деревьями, вдали от города, куда совершенно не доносится шум людской. При этом храме обыкновенно имеется небольшой пруд, который, в свою очередь, быть может, имеет свою легенду. И вот при наступлении сумерек летом выходит буддийский отшельник, только что оторвавшийся от своих священных книг, и подходит задумчивыми шагами к этому пруду. Вокруг все тихо, так тихо, что слышно даже, как прыгнула в воду лягушка…»
Как видим, маленькое японское трехстишие способно вызвать среди западных ценителей средневековой поэзии полемику. Для японцев правильная трактовка хайку также естественна, как и постоянная тишина возле буддийского храма.
2. Историческая справка
Мацуо Басё родился в 1644 году в призамковом городе Уэна, столице провинции Ига, в семье самурая низшего ранга. Его настоящее имя – Дзинситиро Гинзаэмон. После нескольких лет службы у молодого князя Ёсидата (поэт Сэнгин) он отправился в императорскую столицу Киото, где попал под влияние выдающегося поэта хайкай Китамура Кигина. Дзинситиро и Сэнгин стали близкими друзьями и часто вместе сочиняли модные в то время стихотворные цепочки – «рэнга». Их стихи даже были включены в антологию, изданную поэтом Огино Ансэй. Тогда же Дзинситиро принял литературное имя Мунэфуса. Когда Ему было 23 года, в апреле 1666 года, его хозяин и друг Сэнгин внезапно умирает. Скорбящий Мунэфуса отправляется на гору Коя, в буддийский монастырь. Дзэн очаровал молодого поэта, и он готов был уйти от мира. Тем не менее, Мунэфуса возвращается в Киото и поступает на службу к Кигину, литературному наставнику Сэнгина, с которым продолжает изучение японских коассических книг, рэнга и хайку школы Тэйтоку. Одновременно он под руководством Ито Танъана он изучает китайских классиков. В это время молодой поэт-самурай еще раз меняет литературное имя и называет себя Тосэй («Зеленый персик») в честь китайского поэта Бо Ли («Белая слива»).
В 1672 году сёгун вызвал Кигина в Эдо, и сопровождал его молодой ученик Тосэй. Чтобы как-то помочь ему свести концы с концами, его назначили ответственным за строительство сооружений по водоснабжению в округе Коисикава в Эдо. Но Тосэй вскоре отказывается от должности и берет на себя невыгодную и не приносящую доходов роль учителя хайку и становится приверженцем одной из ведущих поэтических школ того времени – Данрин. Число его учеников, многие из которых потом прославились, постоянно растет. С каждой публикацией год от года росла и слава. Стремясь расширить рамки школы Данрин, Тосэй много времени посвящает изучению китайской литературы и вводит ее принципы в свое творчество. Один из его друзей и учеников, Сугияма Сампу, богатый поставщик рыбы для ставки сёгуна, отдает в распоряжение Тосэя свою хижину, расположенную на левом берегу реки Сумида в округе Фукагава. Здесь в саду Тосэй посадил банановое дерево (басё), и ученики стали называть его хижину «Басё-ан» («Обитель банановых листьев»). После этого поэт принял имя Басё, под которым он более всего и известен.
Считается, что Басё был стройным человеком небольшого роста, с тонкими изящными чертами лица, густыми бровями и выступающим носом. Как это принято у буддистов, он брил голову. Здоровье его было слабым. По письмам Басё можно предположить, что он был человеком спокойным, умеренным, необычайно заботливым, щедрым и верным по отношению к родным и друзьям. Всю свою жизнь страдая от нищеты, он практически не уделял этому внимания, будучи истинным философом. В 1682 году большой пожар в Эдо уничтожил часть города, сгорела, к несчастью и «Обитель банановых листьев». Отныне и до конца жизни Басё – странствующий поэт, черпающий силы в красотах природы.
В те времена путешествовать по Японии было чрезвычайно сложно: многочисленные заставы и бесконечные проверки паспортов причиняли путникам немало хлопот. Но Басё был похож на странствующего монаха, да к тому же и достаточно известен. Он носил большую плетеную шляпу, которую обычно носили священники и светло-коричневый хлопчатобумажный плащ, на шее висела сума, а в руке посох и четки со ста восемью бусинами. Одним словом, он был похож на буддийского паломника. Путешествие Басё служило распространению его стиля, ибо везде поэты и аристократы приглашали его в гости. Его поклонники ходили за ним толпами, повсюду его встречали ряды почитателей – крестьян и самураев. Путешествие и гений Басё дали расцвет еще одному прозаическому жанру, столь популярному в Японии – жанру путевых дневников, зародившемуся в X веке. Лучшим дневником Басё считается «Окуно хосомити» («По тропинкам севера»). Это путешествие началось с марта 1689 г. и продолжалось сто шестьдесят дней.
3. Поэтическое паломничество Мацуо Басё
«По тропинкам Севера» – небольшое произведение, но каждая его строка дышит вдохновением и любовью к тому миру, который простирался перед глазами поэта. Трудно сказать, что звучит лиричнее: хайку или прозаические описания Басё. «Месяцы и дни – путники вечности, и сменяющиеся годы – тоже странники», – так начинает свои записки поэт. Мысль о путешествии прочно владеет его душой, но далекая застава Сиракава – почти недостижимая цель, ибо многие путешественники в те времена заканчивали свою жизнь в пути: «Хотя под небом дальних стран множится горесть седин, все ж, быть может, из краев, известных по слуху, но невиданных глазом, я вернусь живым… – так я смутно уповал». И все же – «…неотвязно в душе образ луны в Мацусима». Басё уступает лачугу другим жильцам и пишет свой начальный стих:
Домик для кукол…
Переменяет жильцов!
Что ж – и лачуга.
Поэт – человек, совершенно непрактичный и неподготовленный к дальним путешествиям: «Я было вышел налегке, но бумажное платье – защита от холода ночи, легкая летняя одежда, дождевой плащ, тушь и кисти, да еще – от чего никак нельзя отказаться – подарки на прощанье – не бросить же было их? – все это стало помехой в пути чрезвычайно». Но неодолимое желание увидеть новые места сильнее неудобств в пути.
Мацуо Басё встречает людей, которые привлекают его добротой и непосредственностью. Один из них – хозяин ночлега у горы Никкояма (гора «Солнечного блеска»). Поэт наблюдает за ним, и его наблюдения перерастают в философские обобщения: «Я стал примечать за хозяином, и что ж? – оказалось, он неумён, недалёк – честный простак. Твердость и прямота близки к истинному человеческому совершенству, и чистота души превыше всего достойна почтенья». Еще один встречный – простой крестьянин, у которого Басё просит лошадь, ибо нет у него сил пересечь поля, изрезанные тропинками: «Подошел посетовать к косарю, и он, хотя и мужик, все же, как я ожидал, не остался безучастным». Странник верит в порядочность простых людей и не ошибается. Особо трогательно, на мой взгляд, в дневниках Мацуо Басё выписан образ дочери крестьянина: «Двое детей бежали за лошадью следом. Одна из них была девочка, звали ее Касанэ. Непривычное имя ласкало слух:
Касанэ слышу.
Должно быть, это имя
Касатки милой».
Разные картины проходят перед глазами поэта, и часто они необычны: «Камень смерти лежит у горы, где бьет горячий источник. Его ядовитые пары еще не исчезли. Всякие бабочки и пчелы гибнут и так устилают все кругом, что под ними не видно песка….».
Проходит время, странствие заканчивается, и память разворачивает перед внутренним взором поэта шелковые полотна впечатлений: «Осенний ветер еще звучал в ушах, алые клены вспоминались взору, но и в зеленеющих ветках есть также своя прелесть. От белизны ковыля, от цветения шиповника так и казалось, будто ходишь по снегу…»
4. Поэт-учитель
Впечатление о Мацуо Басё-путешественнике будет неполным, если мы не познакомимся с «Правилами поэтического паломничества», которые приписывают поэту. Особый интерес они вызывают потому, что созданы для поэтов, то есть для людей, воспринимающих мир обостренно, всеми чувствами, всей кожей. Если вдуматься, то на самом деле эти правила касаются многих сторон человеческой жизни. Зная творчество Мацуо Басё, трудно предположить, что он мог бы не написать этот документ. Судите сами:
Мацуо Басё «Правила поэтического паломничества»
1. Не спи дважды в той же гостинице. Ищи циновку, которую ты еще не согревал своим теплом.
2. Не носи на поясе даже кинжал, не убивай никакой живой твари. Встречай врага твоего господина или врага твоего отца только за воротами, поскольку Не живи под одним небом и не ходи по одной земле – этот закон происходит из неизменного человеческого чувства.
3. Посуда и утварь должны соответствовать нуждам одного человека – не слишком много, не слишком мало.
4. Желание плоти рыбы, птицы и животных нехорошо. Потворствование чревоугодию и стремление к редким блюдам ведет к чрезмерным удовольствиям. Помни высказывание: Ешь простую еду, и ты сможешь все.
5. Не произноси своих стихов без просьбы. Если попросят, не отказывайся.
6. Когда пребываешь в трудных и опасных местах, не уставай от путешествия, поверни назад с полдороги.
7. Не пользуйся лошадью или паланкином. Думай о своем посохе как о третьей ноге.
8. Не увлекайся вином. Трудно отказаться на празднике, трудно остановиться после того, как выпито немного. Не позволяй себе никакой грубости. Поскольку пьянство отвратительно, в Китае используют неочищенное сакэ. Держись подальше от сакэ, будь осторожен!
9. Не забывай платить паромщикам и давать чаевые.
10. Не упоминай о слабостях других людей и своих сильных сторонах. Оскорблять других и восхвалять себя – очень вульгарно.
11. Если речь не идет о поэзии, не сплетничай о разных вещах и отвлеченных материях. Когда разговор касается подобных тем, расслабься и вздремни.
12. Не вступай в близкие отношения с женщинами, пишущими хайку, это не приносит добра ни учителям, ни ученикам. Если она стремится узнать больше о хайку, учи ее через посредство других. Задача мужчин и женщин – производить потомство. Развлечения препятствуют глубине и цельности сознания. Пусть хайку начинается с концентрации и недостатка развлечений. Вглядись в самого себя.
13. Ты не должен брать иголку или травинку, если она не принадлежит тебе. Горы, ручьи, реки, болота – все имеет своих хозяев. Помни об этом и будь осторожен.
14. Посещай горы, реки и исторические места. Не давай им новых имен.
15. Будь благодарен человеку, научившему тебя хотя бы одному слову. Не пытайся учить, пока сам не поймешь все полностью. Учить можно только после завершения самосовершенствования.
16. Не относись с пренебрежением к каждому, кто дал тебе приют хотя бы на одну ночь или хотя бы раз накормил. Но не льсти людям. Кто поступает так – мошенник в этом мире. Идущие путем хайку должны общаться с другими, идущими тем же путем.
17. Думай по утрам, думай по вечерам. Не путешествуй в начале и конце дня. Не беспокой других людей. Помни: Если ты часто беспокоишь других людей, они отдалятся от тебя.
(Приписывается Басе, 1760 г.)
5. «Где же твои журавли, чародей?..»
С именем Басё связывают величайшие преобразования в поэзии хайкай, которая благодаря его усилиям из чисто игровой, полушуточной поэзии постепенно превратилась в высокое поэтическое искусство. Басё разработал поэтику хайку, выдвинув такие основополагающие принципы, как фуэкирюко (изменчивость неизменного), саби (благородная печаль, патина), хосоми (утонченность), каруми (легкость). Как поэт Басё впитывает впечатления и наслаждается ощущениями, и потому все его хайку – увиденное воочию волшебство мира:
Безлунная ночь. Темнота.
С криптомерией тысячелетней
Схватился в обнимку вихрь.
О, как эти сливы белы!
Но где же твои журавли, чародей?
Их, верно, украли вчера?
В 16787 году Басё издает сборник стихов «Хару-но хи» («Весенние дни»), в котором мир увидел самое удивительное стихотворение поэта «Старый пруд» (о прыгающей лягушке). Именно в нем поэт выразил сущность аварэ – «грустного очарования и единения с природой».
В хайку Басё много наблюдений над самим собой и окружающими людьми. Часто его хайку предваряет предисловие. Например:
Отцу, потерявшему сына:
Поник головой, –
Словно весь мир опрокинут, –
Под снегом бамбук.
В ответ на просьбу сочинить стихи:
Вишни в весеннем расцвете.
Но я – о горе! – бессилен открыть
Мешок, где спрятаны песни.
Девять лет я вел бедственную жизнь в городе и наконец переехал в предместье Фукагава. Мудро сказал в старину один человек: «Столица Чанъань – издревле средоточие славы и богатства, но трудно в ней прожить тому, у кого нет денег». Я тоже так думаю, ибо я – нищий:
Шатая дощатую дверь,
Сметает к ней листья с чайных кустов
Зимний холодный вихрь.
В печали сильнее чувствуешь, что вино – великий мудрец; в нищете впервые познаешь, что деньги – божество:
Пируют в дни расцвета вишен.
Но мутное вино моё бело,
Но с шелухою рис мой черный.
Совершенно удивительна переданная в хайку картина, поразившая Басё в доме, где он был гостем:
В доме Каэано Сёха стояли в надтреснутой вазе стебли цветущей дыни, рядом лежала цитра без струн, капли воды сочились и, падая на цитру, заставляли ее звучать:
Стебли цветущей дыни.
Падают, падают капли со звоном…
Или это – «цветы забвенья»?
В каждой хайку Мацуо Басё – застывшее мгновенье. Оно осязаемо. Мы слышим звон капель, падающих на цитру из надтреснутой вазы. Мы видим цветущие вишни. Мы ощущаем вкус вина, которое когда-то пригубил поэт. Нет ни пространства, ни времени, и только листья чайных кустов, несомые холодным ветром, бьются в дощатую дверь...
6. Прощание с миром
Последние дни Мацуо Басё были трагичны. В 1694 году он в последний раз посетил родной край и вернулся в Осаку, где 2 сентября стал гостем в особняке госпожи Соно, которая устроила роскошный прием в его честь. Поэт, имея очень слабое здоровье, давно уже страдал нарушениями пищеварения. Этот ужин стал для него роковым, болезнь обострилась.
Басё не хотел, чтобы его лечил чужой врач, и вверил свою судьбу ученику – Мокусэцу из Осо. Но тот был бессилен помочь учителю и настаивал на приглашении врача. Басё категорически отказался: «Нет, твое лечение меня вполне устраивает. Никого другого мне не надо». Весть о болезни учителя разнеслась быстрее ветра, и к дому Нидзаэмона, владельца цветочной лавки, где в задней комнате лежал умирающий поэт, стали стекаться толпы его почитателей. Самые приближенные ученики охраняли покой Басё, и никого не пускали к нему, выражая глубокую благодарность за внимание. Далее цитируем по книге: Miyamori. Haikai Ancient And Modern. Tokyo, 1932:
«…8 числа он призвал к постели Дзёсо, Кёрая и Донсю и продиктовал Донсю следующее стихотворение:
Таби-ни яндэ
Юмэ ва карэ-но но
Какэмэгуру В пути я занемог,
И всё бежит, кружит мой сон
По выжженным полям…
«Это стихотворение не последнее», – сказал поэт, – но возможно, что оно и последнее. Во всяком случае, это стихотворение вызвано моей болезнью. Но думать об этом сейчас, когда я стою перед великой проблемой жизни и смерти, пусть даже я всю жизнь посвятил этому искусству, было бы заблуждением». На следующий день (12 октября) Басё попросил приготовить ему ванну и, призвав к своему ложу Кикаку, Кёрэя, Дзёсо, Отокуни и Сэйсю, продиктовал …подробное завещание о том, как распорядиться его имуществом, а также оставил послания своим ученикам и слуге в Эдо о том, как распорядиться его рукописями и прочее. Записку своему брату Хандзаэмону в Уэно он написал сам. Высказав все, что ему хотелось, он сложил руки и, шепотом прочитав что-то, напоминающее отрывок из сутры Каннон, вскоре после четырех часов дня, в возрасте пятидесяти одного года, издал последний вздох».
Мацуо Басё не оставил после себя поэтических трактатов, но многие его мысли были записаны учениками. Нельзя осознать место Басё в мировой литературе и вполне оценить его гений, не понимая, что он был истинным буддистом, что именно дзэн был источником его гениальности. Для Басё дзэн был не просто религией или философией, это был образ жизни и мыслей. Поэта не волновали страхи и сомнения, бесполезные стремления и напряженные эмоции. Он скромно служил человечеству, наполняя милосердием свое пребывание в этом мире, и наблюдал за собственным уходом, как за падающим лепестком цветка…