Я живу в своём Времени…
«Вживаешься в стихотворение и ощущаешь легкость слога, и чувствуешь: дыханье Времени становится дыханьем Бога» . Людмила Шарга, г. Одесса
Сегодня печатный сборник талантливого поэта вещь необходимая, даже не смотря на отсутствие моды на стихи. Донести до грамотного читателя своё творчество посредством личных творческих вечеров достаточно сложно: зрители сейчас немногочисленны. И, как бы ни провозглашали несомненную пользу интернет-изданий, сетевых выступлений и видеомостов (без этого тоже нельзя!) – всё равно на первом месте остается тривиальное, традиционное и такое всё еще привычное нам книжное издание. Да-да, та самая книга, которую можно открыть на любой станице, вдуматься в звучание строфы, а потом просто отложить в сторону. И особенное значение имеет такая книга для современного читателя, если в ней не один, а много авторов: разноплановых, самобытных, уже известных читателю по социальным сетям и блогам. Грамотный, мастерски составленный поэтический сборник талантливых поэтов – это редчайший сувенир или особый, магически знаковый предмет, о котором всегда помнишь и знаешь, что рано или поздно, когда попросит об этом сердце, снова и снова возьмёшь его в руки.
Любой поэтический обзор – это, в первую очередь, исследование души, ибо каждый поэт пишет о себе и о личном видении мира. Например, Марина Матвеева (г. Симферополь) категорически не способна принимать темную сторону жизни: «…А когда невозможное станет похожим на зло, не на радость, не на воплощенье мечты идиота, всё равно проявлю о душевной квартире заботу: я закрою ее на ключи…». Каждый поэт живёт на острие восприятия, и душа его часто выходит за грани возможного. Отсюда – максимализм: «Невозможно добро без расплаты за каждую каплю, потому без него и спокойней, и проще, не так ли?». Конечно, поэт иногда противоречит сам себе, потому что «…но всегда получалось – в иную: и воду, и пропасть. Но всегда – получалось. Иначе зачем и возможно?».
Боль поэта – это его стихи, и Евгения Баранова (г. Ялта) пишет об этом прямо: «Чувствую, как из меня вырастает слово, рвется на небо, боли моей испив. Слово, пожалуйста, выжми себе другого, как золотую мякоть из тела слив». Очень много боли, и эта боль – душевная. А причина проста – кому, как не поэту, видеть несовершенство мира и реагировать на него вот так остро? Пожалуй, это прерогатива только поэта.
У автора этих строк – Ирины Сотниковой (г. Симферополь) – также звучат мотивы ухода от действительности: «…Конечно, я лгу бессовестно, конечно, всё было проще. Я – сумрак, что робко кроется в ветвях обнажённой рощи». Вместе с тем И. Сотникова не боится писать о чувстве – любви всепоглощающей, вечной в своей мимолетности и оттого надмирной: «Любимый вернулся, забыв берега, где боль расплескалась из чаши сердечной. Покой и безумство, мгновенье и вечность В себе растворила желаний река».
Ника Батхен (г. Феодосия) – пишет с натуры, ее строки, на первый взгляд, даже слишком опрощены: «Бродишь себе по проспектам, рулишь по объездной, шаришь по вывескам и афишам, пахнет картошкой фри…», но в этом опрощении чувствуется какая-то последняя крайность, будто поэт смотрит «с той стороны», как независимый ни от чего свидетель, и уже ничего не осталось, кроме понятий «рулишь» и «картошка фри». И одновременно – «осень карминова и монистова, в каждом саду Клондайк». Вот оно – несоответствие понятий в реальности поэта: жизнь (картошка фри) и душа (осень карминова).
Сергей Главацкий (г. Одесса) испытывает постоянное чувство потери – себя? Его внутренний мир переплелся клубком противоречивых смыслов, где любовь смертоносна. А существует ли она вообще, или это мираж?: «…не чуя трещин миража, не повинуясь отраженьям, войдешь в начинку гаража и станешь собственной мишенью. И не поймешь, что носишь мор с собой, что вразнобой – все птицы, что я, мой Свет, так и не смог, понять, что ты - самоубийца». И все же слова для поэта – это единственная правда жизни.
Людмила Шарга (г. Одесса) очень лирична и предельно откровенна в своем признании: «Стихи становятся поэзией, когда, на первый взгляд, простая строка, которой ночью грезили, к рассвету крылья обретает». На мой взгляд, здесь речь идет об удивительной женственности и энергетичности слова, которое часто присуще особой, едва ощутимой, тонкой лирике (как слегка уловимые оттенки чувств), без которой поэзия не смогла бы существовать: «Вживаешься в стихотворение и ощущаешь легкость слога, и чувствуешь: дыханье Времени становится дыханьем Бога». Поэзия Л. Шарга отличается от поэзии предыдущих авторов какой-то особой взвешенностью. Даже о таком явлении как пропасть между бедным поэтом и богатым человеком («он не зря живет на белом свете, у него жена, собака, дети») она пишет тактично, будто оправдывает человека с «синицей в руке». Думается, она права. Каждый принимает мир по-своему. И не всем нужно ощущать вот такую же боль души, как поэт. И пусть будет счастлив «человек с синицей».
Владислава Ильинская (г. Одесса) – философ: «прозрачные слова меняются местами, а истина лежит незыблема на дне… лежит и ждет: ну кто же меня достанет, не век же мне торчать на этой глубине». И встреча с миром, который олицетворяет то, что по социальным меркам для женщины должно быть прекрасно (богатство, например), для нее имеет отрицательный смысл: «крутая тачка, крутая дачка, крутой затылок – хоть кол теши…», и дальше: «твоя душа ничего не весит, но я не в силах ее снести». Вот уж правда! Как будто поэт и «человек с синицей в руке» - люди с разных планет. Общего языка у них не было и не будет никогда. А поэзия – будет.
Анна Стреминская (г. Одесса) – автор особый, ее речь похожа на сильный ветер, речевой заговор: «Ураган набирает силу – почти уже смерч! Горе тем, кто в пути: честный труженик он или вор. И деревья на землю падают, как дрова, провода разрывая, калеча, сминая, круша! И беспомощно корни торчат, как отчаянные слова, обращенные к Богу, когда погибает душа». Cмыслы А.Стреминской необычны для слуха: много движения, будто она торопится жить, говорить, писать. И при этом много силы: «Сиреневая опускалась мгла, и пахло бунтом, пугачевской сталью!». И вдруг: «Я люблю тех, кто умеет говорить шепотом». Пожалуй, именно на стыке несовместимых понятий рождается ее вот такая необычная индивидуальность.
Ирина Василенко (г. Ильичёвск) очень женственна и лирична. И вместе с тем – ее мир полон импрессии и экспрессии, как зазеркалье: «В городе N зеркала туманны, кофе горчит и горчат слова. Это провинция, где капканы странно похожи на кружева». Она – свидетель своего города и своего времени: «…уходя промолчи никого ни за что не вини собирай тишину и слова превращай в серебро…», «Мой город выстроен на обломках стихов, иллюзий, коротких встреч…». И стихи – тоже заговор, только другого рода, очень тихий: какое-то особое очарование, едва уловимое колдовство. И Чеширский кот, и Белый кролик – живые персонажи, истинные друзья. Но – не люди. Зазеркалье…
Александр Семыкин (г. Ильичёвск) владеет удивительно певучей и одновременно хорошо ритмизованной манерой письма. Хочется прочесть стихотворение до последней строки, потому что смыслы логически нанизываются друг на друга, как бусы на нить: «И склад НЗ надежды пуст, и еле слышно вдалеке звучит, заезженно высок, мотив элегии Массне, и что-то холодит висок». Особенно сильны у него последние строки – концовки («Но это, к счастью, первый снег», «…кроить осколками лекал июльский сон замёрзших фьордов», «Никогда еще не был так счастлив»…).
Евгения Бильченко (г. Киев) пишет от лица мужчины. Это придает ее строке особую силу, с одной стороны, но и обезличивает, с другой. Кто это – новая андроидная душа поэта, которая вне тела, вне времени и вне пространства? Возможно, именно в этом и есть ценность свидетеля большого города, который уже не способен иметь личные чувства: «Здесь не надо: умнеть, медитировать, мерить, рубить. Здесь не надо: автобусов ждать на ветру и морозе. Здесь запрос – на такси, где на заднем сиденье любить – это норма, как нормой считается торг на Привозе». Как поэт, Е. Бильченко абсолютно над-мирна. И ее поэзия (или свидетельствование?) – высшее мерило происходящего вокруг: без снисхождения, без любви, без доступа в наглухо застегнутую душу: «И сказала она Чему-то: «Отстань! Уйди! Он – мой завтрашний день, а ты – это день вчерашний!» - только Что-то ломало рёбра в ее груди при попытке искусственно его одомашнить». Для Е. Бильченко понятия «поэт» и «человеческая жизнь» несовместимы, а истинный покой – за пределами сущего: «А потом на заре лежала она в сенях и довольна была последним своим отсеком… В путь ее провожал тот самый шаман-монах, притворившийся по сценарию человеком».
Мария Луценко (г. Киев) очень индивидуалистична, ни на кого не похожа в своих стихах: «Этот город не хочет меня далеко отпускать. Вьётся длинным портовым канатом его пуповина. Он вцепился в плечо, как пугливая старая мать в уходящего, взрослого сына». Она пишет об Одессе, как о живом существе и полностью растворяется в ней – метафорами, сравнениями. «У качелей одно на уме, хоть скрипят о высоком. Только сядешь, и вмиг рассекретят тебя облака. Улыбается память, и бурым измазавшись соком, обдирает о камни орехам зелёным бока». И уже трудно понять, где М. Луценко как поэт, а где сам город: «Здесь впадает река моя в крайности, райности, в детство, оставляя пороги, сливается с новой водой…». И, конечно, очень согревают одинокую душу в этом городе темы любви, нужности, надежды: «Ты скажешь: «Мне не нужен поводырь в миру голодных, жадных, черных дыр! Чего же ждёт упрямое светило?!» А ей в кромешной этой темноте в безжизненной холодной мерзлоте хотелось нужной быть. Тебе светила…».
Андрей Шадрин (г. Киев) - поэт города, в котором «плеск волны безжалостно японист», а сама личность недосказана, как «строки Мураками». И где-то даже слишком опрощена его строка – просторечиями, грязью и запахами повседневности, потому что не дотянуться, не увидеть то самое высокое, существующее «за…»: «Опять просыпаюсь не в том, и не в этом теле. Опять пропотел насквозь, и бездарно молчит лира. От запаха тел в средиземноморском борделе Вдыхаемый воздух заражен вирусом Гитлера».
Алексей Котельников (г. Москва) неожиданно удивляет какой-то особенно пронзительно гениальной простотой строки (но не смысла!): «закрыт подъезд от холода вселенной. Стемнело. Задремал на пятом лифт. Дверной замок не новый, но надменный, как подобает, строг и молчалив. Уже угомонился кот соседский, и только одиночество одно заваривает кофе по-турецки и смотрит в черно-белое окно». Пожалуй, после таких строк хочется молчать, потому что олицетворяешь себя с этим одиночеством. А после вот такой простоты вдруг слышишь музыку другой строки и видишь воочию: «Там, в глубинке, где плутают лешие, старый дом стоит за сопками кудлатыми. То ли рос он из земли на радость грешникам, то ль сама земля рождалась под окладами.». В противовес модному ныне течению полного поэтического апокалипсиса у А. Котельникова свой мир – параллельный, и, возможно, более реальный, чем обломки растерянных жизней в «черных квадратах» авангардных городов-убийц: «…обойдётся Аннушка без масла встанет день над пропастью листа и вернется в переулок Мастер и Пилат помилует Христа». Есть ли правда в добре? А может, это и есть настоящая правда?
Елена Пестерева (г. Москва) в стихотворной строке делает акцент на незначительных, на первый взгляд, деталях, но эти детали становятся отображением общефилософского смысла: «и жизнь пойдет теперь не о тебе а вся снаружи о себе самой и речь пойдет теперь не о тебе о бабочке и мышке полевой о перестуке пуговиц в коробке…». В ее стихах звучит внешняя недосказанность, но при вдумчивом чтении начинаешь понимать, что этот приём – отголосок глубокой внутренней трагедии, многократно усиливающий ее значимость для автора: «баловала нянчила на руках ничего не выйдет знала наверняка пробиралась краем ждала пока всю округу набело замело это счастье и раньше как на века но потом прошло…».
Елена Тихомирова (г. Москва) свои стихи не выстраивает а будто проигрывает. Слышна музыка – мягкая, нежная, грустная и очень светлая: «Качнётся время, маятником лун опишет по касательной пространство. И будет тот, ушедший, вечно юн в своём краю незавершённых странствий». Образы Е. Тихомировой очень лиричны, их центром становится женщина во всех своих проявлениях. Женщина, которая принимает свой город, но отмечает, что «Здесь один недостаток – в нём мало любви, без которой любые достоинства просто ничто». Женщина, которая принимает судьбу: «А выбор мой, как прежде, чист: месить загаданного глину. Судьба – простой тетрадный лист, исчерканный наполовину». Слова стихотворения в прозе «Мейделе» мне бы хотелось отметить особенно, потому что в них – смирение с жизнью и особая мудрость женщины как начала самой жизни: «- Роза, ты твёрже, чем этот дом. Что же за глина, из которой тебя лепили? Роза перестает улыбаться, гладит седую собаку. – Мейделе, если не буду над этим смеяться, мне ведь придётся плакать…» (мейделе – идиш «девочка»).
Итак, моё личное путешествие в мир поэзии закончилось. Я не хочу обсуждать вопросы современной культуры и контркультуры, я не хочу затрагивать специфику стилистики, орфографии и метафорики современных мне поэтов, для меня важна душа каждого из них, человечность. И где, как не в своём собственном стихотворении, эта личность может проявить своё вот такое особенное видение жизни? Пожалуй, разве что в живописи. Или в музыке. Лично для меня стихи – это образы мира, обыгранные в музыке строки, за которой стоит творец-живописец. И этот сборник – еще один срез моего сегодняшнего мира. Мира, в котором, как и сотни лет назад, существуют любовь, ненависть, нежность, предательство, и, конечно, отторжение или принятие себя – Человека в своём Времени: так, как чувствует его каждый поэт – независимо от возраста, страны и личных убеждений.
Симферополь, 2013