Ласковые руки перевернули его и подняли высоко в воздух.
- Глянь-ка, - прогудел сочный мужской голос, - вылитый Ларсик!
- И правда, - откликнулся голос женский. - Какой смешной! На волка похож...
Игрушки умеют читать мысли. А как иначе они могли бы угождать своим хозяевам? Откуда узнавали бы о мире? Люди очень редко беседуют с плюшевыми друзьями, а если и случается такое, то в основном, болтают о какой-нибудь ерунде. Никому и в голову не придет
рассказать питомцу что-нибудь по-настоящему интересное, поделиться радостью или печалью, да просто объяснить, что да как.
Пока хозяин-мужчина держал его на весу, словно на телеэкране высветилась на пару секунд картина: настоящий Ларсик, красивый, рослый пес, голубоглазый, с широкой головой, треугольными ушами и короткой дымчатой шерстью — стоит по брюхо в траве, молнией над ним проносится палка... пес подпрыгивает, срывается с места и бежит. Палка в зубах, с челюсти капает слюна. Кривая зарубка на березовой коре, танцующая в солнечном луче бабочка и всплеск глубокой грусти. Возможно, с дымчатым красавцем, в конце концов, случилось что-то плохое.
Игрушечный пес, которого окрестили Ларсиком, еще раз невольно перекувырнулся в воздухе и очутился в женских руках.
- Ценник давай оторвем, - сказала хозяйка, и прямо у его морды лязгнули ножницы.
Мысли у женщины были радостные и легкие, как снежинки за окном. Цветные ленты серпантина с потолка, гибкие, как бумажные змеи, много нарядных людей, уставленный блюдами с едой стол. Мелькнул и образ девочки — худышки с длинными светлыми волосами. На ней бело-розовое платье с елочной мишурой по подолу, белые колготки и белые туфли. Когда девочка кружится, оттопырив острые локотки, подол взлетает мягкой пеной. Ларсик сумел ухватить за хвостик ее имя — Лиза, холкой ощутил тепло ее ладошки, и понял, что куплен хозяйской дочке в подарок.
И тут же все смялось, потонуло в счастливом предвкушении праздника, растворилось в чистой эмоции. На мгновение всплыло лицо еще какой-то малышки, покруглее и помладше, но пес так и не узнал, как ее зовут. Его поставили под елку, вернее, положили — животом на искусственный снег, а хозяин уже шелестел бумагой, распаковывая другую игрушку.
Ларсик огляделся. Над ним растопырилась колючая ветка и, как маленькое солнце, покачивался, сияя, золотой шар. Неподалеку лоснился зелеными пластмассовыми боками грузовичок. Колеса его тонули в сугробе, а из кузова торчала перевязанная ленточкой целлофановая верхушка кулька.
Повсюду — на еловых колючках, на кульке, на полу — сверкали крохотные, вырезанные из фольги звездочки, отчего ватный снег переливался в электрическом свете и казался почти настоящим.
Деда Мороза Ларсик заметил не сразу. Тот притаился у самой елочной подставки, в глубокой тени. Стройный, благородного вида старик в красной шубе и шапке и с окладистой, но не белой почему-то, а рыжей бородой.
- Эй, хвостатый! - с достоинством приветствовал он соседа. - Ты — новое украшение?
- Нет, - ответил Ларсик. - Думаю, я подарок.
- Вот оно что, - Дед Мороз презрительно усмехнулся в бороду. - Ну, да, конечно. Много вас тут перебывало.
В этот момент под елку протянулась рука и поставила рядом с грузовиком вислоухого пушистого зайца. Новичок испуганно покосился на старика в красной шубе, потом перевел взгляд на пса и съежился.
- И как же тебя зовут, подарок? - насмешливо спросил Дед Мороз.
- Ларсик.
- Ого, как! Сам придумал?
- И вовсе нет. Я на другого пса похож. Хозяйского. Вот мне и дали его имя.
- А я — Бибигон, - вдруг подал голос заяц.
Он еще горбился, пряча в меху короткие передние лапы, но уже поблескивал с любопытством глазами-бусинками.
- А почему? - изумился Ларсик.
- Не знаю, - растерялся заяц. - Просто я довольно долго торчал в витрине, и люди, когда проходили мимо, смотрели на меня и думали: «Бибигон».
- Дурья твоя ушастая башка, - беззлобно ругнулся Дед Мороз. - Это детская книга такая есть. Она, наверное, там же была выставлена, и все читали заголовок. А на тебя никто и не глядел.
- И правда, стояла там какая-то книжка. Ну, и что? От того Бибигона не убудет, а мне надо как-то называться.
Вдалеке, за стеной, простучали каблучки, за ними, догоняя и обгоняя — тяжелые, уверенные шаги и легкие, прыгучие шажочки. Хлопнула дверь, и резко, свежо потянуло холодом.
- Сейчас папа машину разогреет, - сказала кому-то хозяйка.
Ей что-то ответила девочка, а другая — захихикала.
Еще один — тонкий и звонкий голосок пропел без слов, что-то вроде: «А-аааа-а?»
Снова хихикнула девочка, а хозяйка спросила:
- Что, смешинка в рот попала? - и, с другой интонацией, поспешно. - Сейчас, погодите, шапку ему надену.
Вторично хлопнула дверь. На этот раз порыв морозного ветра оказался крепче и сильно качнул елку.
Ларсик уловил торопливые мысли уходящих людей.
«Вчера подтаяло. Поедем по свежему ледку... Так, тридцать минут в пути, но получится дольше — все пятьдесят, а то и час. Надо за два часа вернуться, стол накрыть. Оливье в холодильнике, а колбаску нарежу, как придем...»
Мыслеобраз: темные силуэты елей, снежная дорога, автомобиль фарами разгоняет плотный туман.
Последний всплеск — радостное восклицание одной из девочек: «...а под елочкой — Барби?»
И все стихло.
- Ну, а я — Гном, - объявил Дед Мороз. - Будем знакомы, Ларсик, Бибигон. Ну, и ты, четырехколесный.
Грузовичок молчал. Он не умел говорить.
- А я думал, ты - Дед Мороз, - хмыкнул заяц. - Со мной на витрине такой стоял, в красном и с бородой.
- Нет, Гном. Так меня хозяева прозвали, а им виднее.
- Ну, ясно...
Ларсик закрыл глаза, и тут же беседа друзей потекла через его уши, как ручей сквозь талый снег — наугад, бормоча невнятно. Слишком много новых впечатлений за один день. Плюшевый пес устал и очень хотел спать.
Проснулся он громкого боя часов, которому равномерно-механически вторила кукушка.
- Одиннадцать, - мрачно прокомментировал Гном. - Для тех, кто еще не понял, что это значит, поясню — они уже час как должны были приехать из гостей.
- Кто должен был? - удивился спросонья Ларсик.
- Хозяева, кто еще. Тупишь, хвостатый, - осадил его Гном, но пес не обиделся, а встревожился.
В комнате было темно, а под елкой — особенно. Там сгущалась тень. Зато в окно заглядывало что-то круглое и желтое. То ли луна, то ли фонарь. Человек бы, наверное, отличил без труда, но Ларсику не хватало опыта. Да и смотреть приходилось с пола, снизу вверх, и яркая заоконная желтизна подавляла его своей огромностью. Слабо блестели тюлевые занавески. От подоконника наискосок протянулся узкий луч, а шар на ветке, словно подражая луне-фонарю, тускло мерцал. Вот и весь свет.
Теперь, когда смолкла кукушка, слышны стали отнюдь не мелодичное дребезжание и вой, настолько тоскливый и жуткий, что замирало сердце и шерсть на загривке вставала дыбом. Он словно накатывал волнами — стихал и опять усиливался.
- Что это? - испуганно спросил пес. - Что там воет?
- Ветер, должно быть, - отозвался Гном. - Здесь все время такие сильные ветра, что аж страшно. Того и гляди, дом развалится.
- А что, может такое случиться? - ужаснулся Ларсик.
- Да шучу. Трусишка.
Совсем рядом темнота зашевелилась. Раздался звук тупого удара, и кто-то тихо ойкнул.
- Бибигон, ты?
- Ну, я. Чуть ногу не сломал об этот грузовик! А может, они просто опаздывают, а, Гном? - произнес он с надеждой.
Игрушки замолчали, вслушиваясь в дребезжащую и воющую тишину. Там, снаружи, словно бесновалась стая голодных зверей и, царапая когтями стены, ломилась в дом. А может, так оно и было.
- Не знаю, вообще-то, до Нового года еще целый час, - задумчиво проговорил Гном. - Так что хозяева могут вернуться с минуты на минуту. Но я не помню, чтобы люди хоть раз опаздывали. Это для них очень важный праздник. Они ни за что не захотят его пропустить.
- А много ты праздников видел? - поинтересовался Ларсик. - Ты здесь давно?
- Три года. Но я не все время под елкой стою, а только перед Новым годом и неделю после. А потом меня убирают в коробку, - он вздохнул. - Так что я темноты не боюсь. В коробке всегда темно.
- А с нами что будет? - заволновался Бибигон. - С подарками?
- С вами-то? - презрительно хмыкнул Гном. - А вас подарят девчонкам — Лизе и Элле. А грузовик — мальчику. Не знаю, как его зовут — он совсем новый. Маленький, в смысле. Хозяева его не по имени называют, а какими-то смешными словами. Котенок, лапа, кузнечик...
- И что? - продолжал напирать заяц. - Что случится, когда нас подарят?
«Ну, и зануда», - подумал пес, однако навострил уши. Ему тоже сделалось любопытно.
- А ничего. Вы тоже будете жить в ящике, вместе с куклами всякими... Что поделать, такая наша судьба. Правда, кому-то из вас может повезти, и он станет Любимой Игрушкой.
- И тогда?
- Будешь спать с девочкой в одной кровати. Сидеть на столе, пока она рисует или лепит из пластилина, или учится писать буквы. За обедом будешь сидеть у нее на коленях, и вообще, таскаться с ней повсюду. На прогулку вместе ходить, в садик.
- Ух, ты! - вырвалось у его слушателей.
«Наверное, это и есть счастье», - блаженно улыбнулся Ларсик, оскалив безвредные плюшевые зубы.
Нет, «счастье» - слишком слабый эпитет. «Нирвана». «Эдем». «Райские кущи». «Экзальтация». Он пытался вспомнить все, что когда-либо слышал на эту тему — вернее, выловил из голов приходивших в магазин покупателей.
Слов много, но все они не способны передать величие и лучезарность мечты, поселившейся отныне в его сердце.
Жизнь игрушки полна страданий. Бессилие и заброшенность — вот ее удел. Она полностью отдана на милость человека и зависима от его прихотей. Захочет — возьмет и приласкает. Захочет — запрёт на целый год в темной, страшной коробке, швырнет с размаху в коллективный ад — ящик с десятком таких же, как ты бедолаг, а то и вовсе разломает, порвет на лоскутки, порежет ножницами, открутит хвост или лапы.
Совсем другое дело — Любимая Игрушка. Быть с хозяйкой в горе и в радости, стеречь ее сон, разделять с ней ее маленькие занятия, за едой смотреть ей в рот, ловить каждое ее слово... Это ли не восторг?
- А как ей стать? - спросил он, волнуясь. - Как стать Любимой Игрушкой?
- А вот это есть тайна тайн, - Ларсику показалось, что Гном усмехается в темноте. Но не глумливо — скорее, с горечью. - Решает человек, а как — только ему одному известно. Конечно, если ты хочешь иметь хоть какой-то шанс, надо соблюдать правила. Заветы, как их называют люди.
- И какие они, эти заветы?
- Да, какие? - поддакнул заяц Бибигон.
- Ну, прежде всего, - важно сказал Гном, - надо любить хозяина или хозяйку. И не просто любить, а очень любить. Изо всех сил.
- Хм... - хмыкнул заяц.
- Я готов! - подтвердил пес.
- Второе, надо ни в чем не нуждаться. Не иметь собственных потребностей, а делать лишь то, что велят хозяева.
- Разве у нас есть выбор? - спросил Бибигон, а Ларсик положил голову на передние лапы и задумался.
На первый взгляд все казалось просто. Любить только девочку, отказаться от самого себя... Но Гном сказал: «не иметь», а это совсем не то же самое, что «отказаться». То есть, любое свое желание надо убить в зародыше, прежде чем оно успело подняться на поверхность. Стоит мысленно произнести: «я хочу», и ты нарушил завет?
- Ну, а третье-то что? - настаивал Бибигон.
- Не задавать глупых вопросов, - съязвил Гном, которому тема, очевидно, успела надоесть. А может, его раздражала тупость зайца.
«Наверное, первый завет — самый главный, - размышлял Ларсик. - Ведь если ты любишь, и не просто так, от нечего делать, а по-настоящему, всем сердцем, то ты не принадлежишь себе. Ты и не хочешь ничего, а только быть с любимым человеком. Ты — это больше не ты, а как бы тень его руки, а следовательно, каждое его желание для тебя — праздник. Счастливая возможность угодить».
Он почувствовал, что уже любит свою хозяйку, девочку Лизу. Любит ее светлые волосы, ее мягкую, как пена юбочку, искристые голубые глаза, и хрупкие пальчики, и тонкий голосок.
«...а под елочкой — Барби?»
Ларсик ощутил мгновенный страх. Он разочарует ее, заставит грустить, оттолкнет от себя. Ведь он — не Барби.
Но, может быть, он не хуже? Кто знает, а вдруг Лиза мечтала иметь плюшевого пса? Пусть и не так сильно, как длинноногую куколку — и что они, девчонки, находят в этих пустышках? - но вдруг он ей тоже понравится?
Раздался бой часов, и кукушка прокуковала двенадцать раз. Трое под елкой вздрогнули.
- Ну, с новым годом, что ли? - буркнул Гном.
Как же Ларсику не хотелось покидать сон — уютный, как пуховое гнездышко! Он и не запомнил толком, что ему снилось, но, наверняка, что-то очень хорошее. Спокойствие. Уверенность. Любовь. Защищенность. Он чувствовал себя Любимой Игрушкой и, прижимаясь к теплому боку хозяйки, слушал ее дыхание, грелся под ее одеялом — и был абсолютно, необыкновенно счастлив.
Увы, реальность оказалась иной.
- Эй, хвостатый, кончай дрыхнуть! - разбудил его грубый возглас Гнома. - Ну, ты и лентяй!
- А? Что? - встрепенулся Ларсик. - Они вернулись?
- Вот то-то и оно, что нет.
Пес открыл глаза и сонно поморгал. Потянулся, так что хрустнула в нем поролоновая начинка, и медленно оглядел комнату.
Она не изменилась по сравнению со вчерашним днем, только свет помутнел и побелел — еловая ветка, золотой шар и зеленый грузовичок словно тонули в дыму. Ветер не улегся за ночь. Напротив — усилился, и налетал теперь не порывами, а дул сплошной стеной, так что оконные рамы гнулись и стонали под его натиском. Так, во всяком случае, чудилось Ларсику.
От монотонного воя закладывало уши.
Заяц Бибигон совершал свой утренний туалет — присев на задние лапы, передними чистил мех от налипших на него блесток.
- А сколько времени?
- Понятия не имею, - пожал плечами Гном. - Кукушка сдохла. Наверное, гиря упала.
- Час от часу не легче, - проворчал заяц.
- А почему так темно? - спросил, зевая, Ларсик. - Разве сейчас вечер?
Что-то гнетущее было в этой ревущей и воющей тишине, что-то тяжелое и муторное. Как будто во всей Вселенной не осталось ничего, кроме белизны, ветра и снега.
- В январе дни темные, - объяснил Гном. - И метель на дворе.
Все трое думали об одном, и так напряженно думали, что даже боялись заговорить.
Наконец, Ларсик решился.
- Куда они делись, как вы считаете? - обратился он к друзьям, и оба одновременно вздохнули.
- Остались ночевать в гостях? - предположил Бибигон.
Гном помотал головой. Выглядел он жалким и точно слегка сгорбленным. Борода висела сосульками, а плечи завернулись вовнутрь. Красная шапка съехала на макушку.
- Если бы так.
- А почему не так? - испугался Ларсик. - Ты что-то знаешь? Так скажи!
- Я немного покопался в мозгах у главного хозяина, и вот что выяснил. Во-первых, люди поехали к его сестре. Собирались погостить до вечера, проводить год, а потом вернуться домой, за два часа до полуночи. А во-вторых...
- К чьей сестре?
- Цыц, серый, не перебивай. К сестре хозяина. А во-вторых, остаться ночевать они не могли, потому что дети маленькие и захотят спать, а там негде. Места нет.
- Наверное, у них очень маленький дом, раз негде спать, - вмешался Бибигон. - Меньше, чем эта комната, потому что здесь сколько угодно человек улягутся.
Гном рассердился.
- До чего глупые в этом году подарки! Люди не спят на полу, им нужны кровати.
- Кровати? - жалобно переспросил пес. - Так что же получается? Хозяева не остались в гостях, но и сюда не приехали? Так где же они? Заблудились в лесу? Ведь там, снаружи, лес, а, Гном?
- Ну, да. Ты-то откуда знаешь? С одной стороны лес, а с другой — улица. Наш дом стоит как бы на отшибе, на краю поселка. Вряд ли заблудились. Они на машине, да и не в первый раз так уезжают.
- Что же делать? - растерялся Ларсик.
- А что мы можем сделать? Ждать. И надеяться. Как-никак, здесь их дом, и другого у них нет. Правильно? Значит, должны вернуться рано или поздно.
Словно вторя его словам, ветер за окном рванул с удвоенной силой. Точно ударил наотмашь. Содрогнулись стены, и одно страшное мгновение Ларсику казалось, что те сейчас обрушатся внутрь и погребут их троих под собой.
- Лес, - мечтательно произнес заяц, ничуть не испугавшийся ветра, - деревья и снег. Настоящий снег, а не противная вата, о которую только пачкаешься. Хочу туда!
- С ума сошел? - возмутился Ларсик.
Новый удар, еще сильнее прежнего. Мир накренился и заскрипел...
Но стены не упали, а вместо этого распахнулась оконная створка и в комнату ворвались мороз и снег. Острая белая крупа — совсем не такая, как Ларсик себе представлял — больно резанула по носу, на миг ослепила глаза и, тая, намочила вату под ногами, отчего та сделалась совсем гнусной, плотной и холодной. Но на этом его мучения не кончились. Ветер дул в открытое окно, нанося все больше снега, и выстужал дом.
- Я замерз, - пожаловался Бибигон.
- Вздор, - откликнулся Гном, стуча зубами. - Мы — не люди, а значит, не чувствуем холода. Запомни, дурень ушастый!
- А я все равно замерз!
«Это неправильно, - размышлял Ларсик. - Мы нарушаем заветы, ставя себя на одну доску с хозяевами. Копировать их ощущения - ведь это святотатство. Не быть нам любимыми игрушками», - подумал он огорченно.
Однако плюшевый пес и сам продрог до костей. Он тщетно пытался согреться, подобрав под себя лапы и зарывшись в прикрытый веткой, относительно сухой ватный сугроб. Хотя постойте, какие кости? Разве у него внутри все — не мягкое, не пористое, не однородное? Игрушкам никакие кости не положены, так же, как сердце, мозг или желудок.
Но почему так узко в груди, и что там пульсирует - сжимается и разжимается, как неугомонный детский кулачок? И откуда взялась эта сосущая пустота в животе?
Сколько раз менялся за окном свет — рассветало, а потом темнело, и круглая луна-фонарь все настырнее заглядывала в комнату, словно что-то высматривая под елкой. Ларсик боялся ее, отчего-то ему казалось, что одноглазое чудище пришло по его душу. С наступление ночи он прятался в самый дальний и темный уголок, откуда его не мог выманить желтый луч.
Гном не страдал светобоязнью и потешался над псом. Вдвоем они частенько принимались дразнить зайца Бибигона. Тот злился и кидался в обидчиков ватными шариками.
А все потому, что заняться им, троим, было, в сущности, нечем и деться друг от друга некуда.
Без хозяев их жизнь лишилась смысла.
- Люди обязательно вернутся, - твердили они каждое утро, как молитву. - Ну, не могли они просто взять и бросить нас на произвол судьбы! Ведь не могли?
Ах, если бы игрушки и в самом деле умели молиться! Если бы они знали Бога — не просто выудили это слово из чужих мозгов, а по-настоящему знали! Они могли бы обрести в нем утешение, что-то понять в себе и в мире и, может быть, изменить. Но, увы, для них не существовало ничего, кроме человека и служения ему.
За последние дни Ларсик заметно отощал, зато отрастил густую шерсть, которая более или менее сносно защищала от холода и ветра. Почти все время он лежал, опустив морду на лапы, зажмурившись и чутко навострив уши. Настоящий снег и без фольговых звездочек сверкал ярче искусственного, отчего собачьи глаза слезились. Вдобавок он таял у пса под брюхом, а стоило Ларсику переместиться в сторону — замерзал тонкой ледяной корочкой. Та, в свою очередь обламывалась, получались острые, режущие края, так что и шагу невозможно было ступить, чтобы не пораниться.
Неуютно стало под елкой — жестко, холодно, опасно.
Пустота в животе не заполнялась, а только ширилась. Она не просто мешала, а причиняла боль. Пес крутился на снегу и так и эдак — как ни ляжешь, все неудобно. В боку колет, и спать хочется, до головокружения, до ломоты в висках, но сон не идет. А стоит задремать - и снится девочка Лиза с ножницами, бесконечно терзает и кромсает поролоновую плоть.
«Лучше так, - думал он сквозь сон, - чем одиночество, вечное ожидание, неизвестность. Не могу больше. Пусть делает со мной, что угодно — только бы вернулась».
Когда боль делалась невыносимой и во рту пересыхало, Ларсик лизал снег. Хоть и понимал, что делать это нельзя, но удержаться не мог.
Однажды он пробудился от странных звуков. Кто-то чавкал, казалось, у него над ухом и смачно облизывался.
- Эй, что вы делаете? - закричал пес, не успев еще понять до конца, что происходит, но уже зная, что случилось непоправимое.
Зеленый грузовичок лежал на боку, опрокинутый, а рядом с ним валялись обрывки целлофана, фантики от конфет и хлебные крошки.
- Вы — ели?! Но... но...
- Ага, серый, угощайся, - пригласил Гном и протянул псу кусок баранки.
- Чуть завтрак не проспал, - хихикнул заяц. - Там еще печенюшки были и бублик, но мы их схрумкали, извини.
- Но … н-н-н-о... к-как же так, - заговорил Ларсик, от волнения слегка заикаясь, - ведь нам нельзя. Мы не должны, не имеем права... Да где это видано, чтобы игрушки ели?
- А нигде, - развязно перебил его Бибигон. - А где видано, чтобы они третью неделю жили одни, в пустом доме? Забытые, никому не нужные? Игрушки — это от слова «играть». И кто, скажи, нами играет? Где он? А? Так и какие мы игрушки?
- А кто же мы, по-твоему?
Бибигон издевательски рассмеялся.
- Ну, подумай. У тебя в башке что? Синтепух или опилки? Вот и пораскинь ими. Я, например, заяц. А кто ты — это тебе решать.
- Брось, ушастый, - примирительно сказал Гном. - Он парень неглупый, сам поймет.
Ларсик задумался и не заметил, как проглотил баранку.
И — о, чудо — боль в животе уснула. Какое-то новое, непривычное удовольствие разлилось по телу восхитительным теплом. «Еще!» - кричало все его существо.
Он съел две пастилы и политый шоколадом зефир, и вторую половину баранки, и мечтательно выдохнул:
- А в холодильнике у них колбаса и салат оливье!
О, нет, ему бы и в голову не пришла столь крамольная мысль — забраться в хозяйский холодильник — но подсознание, измученное голодом, страхом и чувством вины, сыграло с ним злую шутку.
- Ишь ты, - ухмыльнулся Бибигон, - вошел во вкус, симпатяга. А нам-то как морали читал!
Ларсик скорчился от стыда.
«Даже если люди вернутся, - понял он вдруг с неожиданной ясностью, - они нас не простят. Слишком много мы тут без них наворотили. Игрушки, которые едят, пьют, мерзнут — это зло. Они никому не нужны. Бесполезны для игры, не годны к служению. Их выбросят в помойную яму, где они будут вечно гнить, или сожгут, и неизвестно еще, что лучше. Если прямо сейчас откроется дверь и войдут хозяева, это будет хорошо, но для нас — слишком поздно».
Ларсик чувствовал себя грязным, плохим, он заслуживал самой суровой кары. Но некому было его наказать.
За ночь в комнату надуло много свежего снега. Ослепительно белый, он лежал не ровно, а пухлыми холмиками, между которыми протянулась темная стежка следов. Ларсик огляделся. В первую минуту ему почудилось, что друзья исчезли и теперь он один в пустом доме.
Сердце полоснуло жутью. Он чуть не завыл с перепугу, но потом заметил Гнома, подтянутого и серьезного, с котомкой через плечо. Тот стоял, привалившись спиной к еловому стволу.
- А где Бибигон? - спросил пес и почесал задней левой ногой правое ухо.
- Ушел, - печально качнул головой Гном.
- Как это — ушел? Куда?
- А я почем знаю? В лес, на волю... Куда еще?
- Но как же так? Я не понимаю... Почему?
- Он боялся тебя. С тех пор, как мы ощутили голод, Бибигон опасался, что ты его съешь. Он больше не мог находиться рядом, с нами.
- Глупости, я бы никогда... - начал пес, но осекся.
В какой-то мере заяц был прав, признал он с грустью.
- Ну, а ты-то куда намылился? - спросил он немного погодя. - Мешок, вижу, где-то достал... Подарки станешь разносить, как настоящий Дед Мороз? - пошутил невесело.
- Да какие подарки? Так, собрал кое-чего в дорогу. Еда, тряпки. Наверное, придется ночевать в лесу, и не раз.
Они помолчали.
- Но куда ты пойдешь? - спросил Ларсик. - К людям? Но ты — не человек и никогда им не станешь. Они тебя не примут.
Гном вздохнул.
- Знаю. Но мир велик. Где-нибудь найдется место и для меня. Что толку здесь торчать? Я устал от этой монохромности — белые сугробы, белое небо, белые стены и потолок. Скоро весна. Хочу увидеть цветы, и траву, и землю — черную, без снега... А ты, друг? Что думаешь делать?
- Я — собака, должен охранять дом, - понуро ответил пес.
Он едва сдерживался, чтобы не заскулить, так безрадостно и тошно было на душе.
- Да какая ты собака, - возразил Гном. - Ты — волк. Взгляни на себя. Вот здесь, если немного разгрести сверху, лед блестит, как зеркало. Посмотрись в него. Видишь? Это — ты. Хищный, свободный зверь, который никому ничего не должен.
- Нет!
Ларсик отвернулся и закрыл морду лапами — чтобы друг не видел его слез.
Гном покряхтел, с шумом втянул в себя воздух, словно что-то хотел сказать — но передумал и промолчал.
Когда пес, наконец, поднял голову, рядом никого не было, но из снега торчала палка колбасы.
Он терзал, ее, грыз, смаковал, растягивая наслаждение... До тех пор, пока от целого батона не остался крохотный пенек. Мясо. Колбаса благоухала мясом, и этот запах дурманил, сводил с ума. Ларсик ни о чем больше не мог думать. Он ел. Не понарошку. Не приторный зефир, а что-то настоящее, питательное и безумно вкусное. Попадись ему сейчас заяц Бибигон, он бы и с ним расправился, не моргнув глазом.
Да попадись ему хоть кто...
Ларсик вздрогнул. Прижал уши. Что это? Скрипнула дверь. Шаги в коридоре — кто-то грузно ввалился в дом, чуть не свернув плечом вешалку, потоптался в прихожей, громко выругался. Вспыхнувшая было радость тут же сменилась недоумением. По дому разносились чужие, визгливые голоса.
Пес уже знал наверняка, что это не хозяева, но не понимал, что здесь делают эти люди. И где Лиза?
Ответ пришел быстро.
Мысли чужаков гремели, как телега по ухабам. Деньги, ценные вещи, золото — вот что искали двое мужчин, шастая по пустым комнатам. Гремели ящиками, зло и нетерпеливо двигали столы и тумбочки, опрокидывали стулья.
- Во! Глянь, вот это... - хлестнуло пса, как плетью, - … возьмем?
- А чо? Бери! Им все равно не нужно.
Ларсик зажмурился, но это не помогло. Яркая, четкая, как морозный узор на стекле, в его мозг вторглась картинка. Две столкнувшиеся в лоб машины. Кровь на снегу. Людей не видно, только чуть в стороне от дороги кто-то лежит ничком. Скорченная фигурка в темной шубе, светлые волосы, припорошенные белой крупой...
- Етить, ну и сугробы намело! - громко изумился кто-то прямо у него над ухом. - А это что за волчара?
Незнакомцы застыли, вглядываясь в густую тень.
- Да игрушка, - откликнулся другой и с силой пнул свернувшийся под елкой серый комок.
Бедняга не успел отшатнуться, не успел даже закричать, как «волчара» прыгнул и вцепился ему в горло. Через несколько минут все было кончено. Второй человек убежал, и Ларсик тоже покинул дом. Он не мог там больше оставаться.
Серебряная, гулкая пустота зимнего леса манила, влекла все дальше и дальше. Под тяжелые своды березовых сплетенных ветвей, в уютную глубину заснеженного ельника. Хрустел под волчьими лапами наст. На ветвях вспыхивали яркие ледяные светлячки. Где-то там, среди окутанных белизной деревьев затерялся заяц Бибигон. Но с зайцем Ларсику было отныне не по пути. Он отправился искать свою стаю.
