1.Камерные притчи
Встретились как-то в камере Лефортова два господина – Шахерезадов и Махерезадов – и принялись радоваться:
- Иван Иванович, какими судьбами!
- Взаимно, Петр Петрович!
А потом стали решать, чем бы им занять время между допросами. А времени этого предстоит не менее 1000 и 1 дня и ночи, поскольку «улита» российского следствия нетороплива и неповоротлива.
Вначале-то от нечего делать подсчитали свою образованность. И вышло у них, как минимум, по два высших образования на нос, еще тех, крепких, советских. Да несчетное количество нынешнних. Всяких там бизнес-школ и веб-семинаров. А книг они прочли за свою жизнь больше, чем выпили бутылок коньяка раз в сто! А то и в двести. А выпили они вдоволь.
И как снова скучно сделалось, Шехерезадов предложил:
- Не закурить ли нам, Иван Иванович, от нечего делать?
Только Махерезадов замахал руками:
- Что вы, что вы, Петр Петрович! И не уговаривайте! Этак мы новый закон нарушим «о борьбе с курением». И оштрафуют нас на 1500 рубликов каждого. Или, того хуже, припаяют лишние 15 суток. Оно вам надо? Нет уж, давайте проводить время с пользой.
- Это как?
- А как учит нас литература. Взять хоть «Монте-Кристо». В тюрьму сел неотесанный моричман, а вышел – крутой графище. Помните?
- Это-то я помню. А вы помните, сколько он отмотал?
- Двадцатник. Зато не скучал.
И Махерезадов зашатался по камере на манер маятника: два шага вперед, два шага назад, два шага вперед…
- Вот нам с вами казалось, что мы неплохо знаем жизнь. Тогда почему мы здесь? В чем прокололись? Или вы считаете, что в жизни не допустили ни одного промаха?
Шахерезадов нервически затеребил остатки шевелюры.
- Оооо!..
Махерезадов, как казалось, издевательски отсчитывал шаги.
- Ну, покайтесь! Хоть один! Навскидку. Самый невинный…
Шахерезадов стыдливо запунцовел и забормотал:
- Инвестировал миллион баксов в аферу своего троюродного племянника. Он, подлец, убедил меня, что сможет осуществить холодный термояд в стакане с чаем «Липтон». Дело-то великое, а расход малый – подумаешь, вагон чая «Липтон»!..
- Палка и веревка! – Чему-то обрадовался Махерезадов. – Ну, тогда слушайте…
Палка и веревка
Что такое «палка и веревка»? Спросите любого опытного специалиста, он вам скажет, что все новое, передовое, неслыханное у нас в России внедряется не с помощью высоких (и дорогих технологий), а при помощи «палки и веревки». Так говорят и инженеры, и ученые, и, даже, киношники и телевизионщики.
«Совковый» ли менталитет в этом виноват?
Задолго до Советской власти, в самом начале XX века гениальный изобретатель-самоучка Константин Эдуардович Циолковский «забеременел» идеей цельнометаллического дирижабля. Но на какие шиши скромный учитель, да еще в Калуге, да полуглухой, да слывущий городским сумасшедшим, мог построить хотя бы более-менее приемлемую модель? Так что в родном городе лохов не нашлось, и Циолковский поехал в Москву, чтобы обратиться к известному спонсору Савве Морозову. А что, тот деньги на МХАТ реформатору театра Станиславскому дал. Деньги на революцию большевику Бауману тоже отстегнул. Почему же не дать и реформатору, и революционеру науки, ему, Циолковскому, да еще на такое ВЕЛИКОЕ дело?
И вот спрашивает его Савва Морозов:
- Сколько?
А Циолковский прикидывает: «30 листов оцинкованного железа – 300 рублей… Баллон водорода – 100 рублей… Моток медной проволоки – 80 рублей… Так, 200 заклепок, паяльник, молоток, килограмм гвоздей, котел смолы… А так же…ПАЛКА И ВЕРЕВКА…
- Итого, одна тысяча рублей! – заявил Циолковский.
На что Морозов ответил:
- Если бы вы у меня попросили сто тысяч рублей, я бы, конечно, не рискнул. Если бы вы у меня попросили десять тысяч рублей, я бы задумался. Но вы у меня просите всего тысячу, и я вам ее не дам. Потому что ВЕЛИКИЕ дела за тысячу рублей не делаются!..
Закончив свое повествование, Махерезадов строго ткнул пальцем в грудь Шахерезадову.
- Ну, и какой вывод напрашивается из сей почти библейской притчи?
Шахерезадов со смехом покрутил головой.
- По хорошему я должен был бы сказать своему троюродному племяннику: «Мой юный друг, выходя на спонсора, составляй грамотный бизнес-план! И, главное, никаких «палок и веревок»!
Махерезадов с облегчением присел на свою шконку.
- Ну, вот, вы уже и повеселели. И двадцатник уже не так страшен. И миллион, небось, не последний.
Шахерезадов беспечно махнул рукой.
- Сейчас – не последний. Но в девяностые… Впрочем, принимаю вашу игру. Притча за мной. А за вами признание о проколе.
Махерезадов в задумчивости потеребил нос.
- ГКО, Государственные кредитные обязательства. И тоже в девяностые. Как меня правительство тогда кинуло! В самый кризис.
- Ну, не вас одного. И не только в девяностые. Вот послушайте…
Главный закон Ньютона
Вот некоторые тут ноют: «Кризис, кризис!..» А что, раньше кризисов не было? Были, и еще какие! И финансовые пирамиды рушились, и мыльные пузыри акционерных обществ лопались. «Ну, положим, - соглашаются некоторые, - только умные люди на эти удочки не попадались!» Попадались, друг мой, еще как попадались, клянусь двумя красными дипломами!
Вот взять хоть гордость Великобритании Исаака Ньютона…
Исаак Ньютон, если вы забыли, не всегда был великим. Бывали случаи, когда он был маленьким. Да вот хоть в детстве.
Скажем, побегает Ньютон босиком по лужам, простудится, а бабушка вскипятит ему стакан молока с коровьим маслом и предупредит:
– Изя…
«Изя» - это в их семье было уменьшительное от имени Исаак. Внучек все-таки. И еще не так чтоб очень великий.
– Изя, ты-таки сначала хорошенько подуй на молоко, а то ошпаришь язык.
Но юный Исаак был упрямцем, да к тому же экспериментатором. Он не слишком доверял суждениям окружающих, даже если это единокровная бабушка, и с пеленок следовал совету древнегреческого мудреца Сократа: «Все подвергай сомнению!». Поэтому, посомневавшись, совал в стакан язык, а, уже обжегшись, принимался дуть на молоко.
Вот так и открыл он благодаря упрямству три закона механики, названные его именем, закон Всемирного тяготения, а попутно всякую мелочевку вроде интегрального исчисления, спектрального анализа и пр. За это его сделали и сэром, и лордом, и депутатом парламента, и, главное, гордостью Великобритании. Так что Ньютон уже подумывал о формулировке самого главного Всемирного закона, и вся страна замерла в его ожидании. А Ньютон тянул с публикацией закона, оттачивая формулировку, он все никак не мог решить, как выйдет чеканнее - «нет пределов человеческой мудрости» или «нет пределов человеческому разуму»? Дело в том, что он мечтал, что эти слова благодарные земляки начертают на памятнике после его кончины.
Да, понятно, все это льстило самолюбию великого человека, но не наполняло, как он считал, его карман. И дело было не только и не столько в том, что «гордость Великобритании» был, мягко говоря, прижимист, а… Ну, в какие, скажите, мой друг, века, в какой стране наука сытно кормила ее создателей?!
Но тут подвернулся случай. Как-то на заседании парламента лорд-канцлер, во время скучных дебатов по госбюджету отозвал ученого в курилку и тихо поинтересовался суммой на его на банковском счету.
- Сколько-то есть,.. но сколько, не помню,.. точную сумму знает только мой слуга, – замялся Ньютон, опасаясь, что министр, страстный покерист, попросит у него взаймы до получки.
- А хотите ее утроить? Нет учетверить! – заговорщицки зашептал лорд-канцлер.
И он поведал, что на Лондонской бирже презентовалась новая компания «Норд-Трансатлантик-Голд-Сильвер-Алмаз-Колбас-инвест» или что-то в этом роде, основанная его шурином. И акции этой компании втихаря расходятся только среди своих по цене пока еще всего 112 фунтов стерлингов за штуку. Но если не поторопиться…
Верный Сократову принципу «Подвергай все сомнению!», «гордость Великобритании» рванул на биржу, где, потолкавшись среди брокеров, получил подтверждение, что «Норд-Трансатлантик-Голд-Сильвер-Алмаз-Колбас-инвест» - компания с господдержкой и по капитализации - о-го-го! И вскорости ее акции взлетят, как минимум, в 10 раз, и это не говоря уже о сказочных дивидендах. Примчался Ньютон домой и в страшном ажиотаже завопил слуге:
– Джон, где моя чековая книжка?
– Там же, где и все остальные книжки, в библиотеке, сэр, – поклонившись, ответил Джон, – в тисненом переплете в разделе на букву «Ч», между томами Чейза и Чехова.
– А сколько у меня на счету?
– 20000 фунтов, 4 шиллинга и 25 пенсов, сэр.
Ньютон нетерпеливо вырвал из чековой книжки лист и выписал чек на всю названную Джоном сумму. Нет, 25 пенсов он все-таки заначил, чтобы не закрывать счет, на который будут капать сказочные дивиденды.
После чего приказал Джону:
– Галопом скачи на биржу и купи акции «Норд-Трансатлантик-Голд-Сильвер-Алмаз-Колбас-инвест»!
– Как, сразу на всю сумму, сэр? – не поверил своим ушам слуга.
А надо сказать, что Великобритания в то время была не только владычицей морей, но и самым богатым и самым большим государством в мире. Ее владения постирались на пол Америки, пол Африки, пол Азии, на всю Австралию и Новую Зеландию. Владения Британской империи в это время были вдвое обширнее, чем территория будущего СССР. И морские перевозки товаров из колоний в метрополию, которыми и собиралась заняться компания «Норд-Трансатлантик-Голд-Сильвер-Алмаз-Колбас-инвест», и в самом деле, сулили огромные барыши.
Но 20000 фунтов стерлингов и в наше время – не баран начхал, а в те времена и вовсе были огромные деньги, поэтому верный Джон с неодобрением покачал головой и строго сказал:
– Сэр Изя…
Слуга давно уже заменял ученому покойную бабушку. Это для посторонних Ньютон был гордостью Великобритании, а для Джона – все такой же шалопай.
– Сэр Изя, извольте хорошенько подуть на молоко, а то можете ошпарить язык!
Но Исаак Ньютон, и забронзовев, не перестал быть упрямцем. Он вырвал чек из рук Джона и понесся на биржу, где собственноручно гордо сдал его лихому брокеру. То есть все свои 20000 фунтов и 4 шиллинга сунул, фактически, коккер-спаниэлю под хвост. Позвенел на прощание золотишком в мешочке – и сунул! А в обмен он получил пачку сертификатов, исполненных на гербовой бумаге с печатью и подписью лорд-кацлерового шурина на обладание энным числом акций вожделенной «Норд-Трансатлантик-Голд-Сильвер-Алмаз-Колбас-инвест».
Между тем, акции компании благодаря всеобщему ажиотажу и, впрямь, начали быстренько подыматься. Но скоро выяснилось, что денег с населения Британских островов было собрано столько, что все наличные судоверфи не в состоянии построить заявленное количество судов для нужд «Норд-Трансатлантик-Голд-Сильвер-Алмаз-Колбас-инвест». Да на сооружение одних только мачт пришлось бы вырубить корабельные сосны во всей Шотландии! А с другой стороны имелись же корабли еще и у Дании, и у Голландии, и у Испании с Португалией. Где было взять столько колониальных товаров, чтобы загрузить такую пропасть судов?!
Так и рухнули акции «Норд-Трансатлантик-Голд-Сильвер-Алмаз-Колбас-инвест». Ну, не до нуля, конечно. Сначала их покупали фунт за фунт. Фунт акций (полкило) - за фунт стерлингов. А потом уж и по 10 пенсов. На шпалеры. Были из числа брокеров такие оригиналы, которые обклеивали офисы гербовой бумагой. А ни на что иное они не годились, слишком бумага плотная.
Лорд-канцлер тем временем без шума и пыли спрыгнул на пенсию, а его шурин сделал ручкой «до свидания» откуда-то с берегов Миссисипи…
Английский народ, конечно, расстроился!.. И не столько за себя (хотя многие, чтобы купить акции, дома и фермы закладывали), сколько за «гордость своей нации» сэра Ньютона. Ведь он, болезный, с горя слег и уже совсем, было, собрался помирать и даже повелел высечь на своем памятнике главный Всемирный закон, который он, наконец, сформулировал, и который теперь звучал так: «Не пределов человеческой глупости!»
Правда, умер он совсем еще не скоро, благополучно пережив эпидемию чумы, дотянул таки до 84-х с гаком. А до того порадовал англичан еще не одним своим деянием. Вот, например, король Вильгельм назначил его директором монетного двора, так Ньютон ухитрился провести настолько успешную денежную реформу, что уровень благосостояния резко возрос не только во всей державе, но и на его собственном банковском счете.
Поэтому, когда печальное событие (я имею в виду смерть гения) все-таки случилось, а страсти вокруг «Норд-Трансатлантик-Голд-Сильвер-Алмаз-Колбас-инвест» поутихли, отцы нации, парламентарии на свой страх и риск вместо открытого Ньютоном главного Всемирного, но скандального, закона повелели начертать на его памятнике, установленном в Вестминстерском аббатстве, благопристойную эпитафию: «Разумом он превосходил род человеческий!» Что, по большому счету, справедливо. А на ошибки, клянусь двумя красными дипломами, всякий имеет право. Не так ли?
И Шехеразадов, не выжидая паузы, задал вопрос:
- А какой вывод напрашивается из сей притчи?
- Грустный, - ответствовал Махеризадов, - будь ты в России хоть трижды Ньютон, а от Лефортова не зарекайся!
В это время за дверью камеры забухали шаги, клацнуло дверное оконце и хриплый голос надзирателя рявкнул:
- Ужин!
- Ширк-плюх! Ширк-плюх! - провозгласил, скребясь в бачке, черпак, после чего в оконце просунулись две алюминиевые миски, а потом оно со скрежетом затворилось.
Задумчиво ковыряя, скупо сдобренную комбижиром перловку, Шехерезадов
предался воспоминаниям:
- В армии мы звали её шрапнель. Ох, и перистальтика от нее, как от пороховых газов в канале ствола!
- А вы бы чего хотели? – Поинтересовался Махеризадов.
- К примеру, гречки…
- Пример опасный! – Сурово предупредил Шахеризадов, откладывая ложку. – Ну-ка, извольте выслушать притчу, как раз моя очередь…
Идейная каша
Михаил Александрович Бакунин был Человек-С-Большой-Буквы. Он был ррррреволюционер-анархист и боролся за счастье бедных людей. И слыл он революционнее даже Александра Герцена и Карла Маркса, с которыми дружил и которых часто упрекал в нерешительности. Сам он устраивал народные восстания по всей Европе, за что дважды был приговорен к смертной казни – в Австрии и Франции. Выданный России, отсидел 7 лет в Петропавловской крепости, а потом сбежал с каторги, чтобы вновь и вновь «землю крестьянам в Европе отдать».
В своей революционной борьбе Бакунин делал главную ставку на «люмпенов», ну, это которым «нечего терять, кроме своих цепей». Вот эти-то люмпены, на сей раз итальянские, его и сдали с потрохами – пропив последние цепи, они вдобавок проспали час всеобщего восстания. И пришлось ему бежать, на сей раз, в Швейцарию. А поскольку дело всей его жизни провалилось, решил он умереть за ненадобностью. И выбрал для этого нелегкого дела в городе Берне больницу для чернорабочих, за счастье которых всю жизнь неустанно бился. Да не кое-как умереть, от какой-нибудь там пошлой болезнишки, а непременно от голода, чтобы продемонстрировать голодающим пролетариям свою пожизненную солидарность. Для чего отказался есть и пить.
И напрасно друзья резали кур и индеек, пытаясь влить в героя хоть чашку бульона, он упрямо твердил: «Подумайте, что вы делаете со мной, заставляя меня его пить. Бульон противоречит моим убеждениям. Я знаю, чего хочу».
Долго думали друзья, чего же может хотеть великий революционер, пока не вспомнили, что Михаил Александрович человек русский и потому, наверняка любит гречневую кашу, по которой соскучился. Невесть где, в самом центре Европы, в которой гречка в диковинку, они раздобыли этой самой гречки и, сварив кашу, принесли ее умирающему…
У великих людей принято перед смертью разражаться каким-нибудь чеканным афоризмом, который переживает автора на века. Так Юлий Цезарь, под кинжалами заговорщиков, театрально всплеснув руками, обратился с упреком к главе заговорщиков Юнию Бруту, которого считал названным сыном: «И ты, Брут?» Император Нерон, актер-любитель, успел вспомнить все свои роли и восхититься собой: «Какой актер умирает!» Такой человек, как Бакунин, не мог уйти из жизни, не порадовав потомков откровением.
Когда друзья принесли ему в больницу свежесваренную гречневую кашу, он, учуяв запах, вышел из забытья, жадно втянул ноздрями дух далекой Родины, широко раскрыл рот и радостно прошептал: «Каша — это другое дело…» И умер. Это были его последние слова.
- Понятно? – Закончив притчу, поинтересовался Шахерезадов.
- Очень даже, - успокоил Махерезадов. – Только я давным-давно отказался от идеи эмиграции, как от бесполезной. Хорошо там, где нас нет, а мы теперь повсюду.
Шахерехадов хихикнул и злорадно потер ладошки:
- Правильно вас все-таки закатали в Лефортово! Неисправимый пессимист! Такое сказануть: «Мы теперь повсюду!» Стыдитесь! Нас уже нет в науке – раз! А скоро не будет в образовании – два! И в медицине – три! А четыре…
И тут в камере погас свет.
- Вот и хорошо, - пробормотал Шахерезадов, устраиваясь на шконке, - день да ночь – сутки прочь.
- Да, на день к смерти ближе,.. – согласился Махеризадов.
- Опять вы за свой пессимизм! На день к свободе ближе!
- А смерть – это и есть свобода. Причем полная. Ото всего…
Так закончился для Шехеризадова и Махеризадова первый из 1000 и1 дней в СИЗО Лефортово. Начиналась ночь…
2. Ночные страшилки
И ночь началась. Вернее, наступила…
Вернее, не именно, чтобы наступила. Наступить ночь может в каком-нибудь ЦКБ или, там, на ВДНХ. Или, скажем, в ЦПКиО. Но чтобы в СИЗО…
Нет, вначале-то она, может, казалось, и наступила, Шахерезадов, вдоволь поворочавшись от наседавших клопов, успел пару раз всхрапнуть.
Но потом ночь грянула! Грянула она перезвоном ключей вертухая, издевательским светом вспыхнувшей зарешеченной лампочки да презрительным карканьем:
- Шахерезадов, на выход!
Махерезхадов в одиночестве лежал, уставившись в потолок.
Наконец, часа через три, сокамерника водворили обратно, и, он с трудом проплетшись на ватных ногах, рухнул на свою шконку.
Махерезадов, опасливо покосившись на захлопнувшуюся дверь, на цыпочках подошел к изголовью соседа и сочувственно и в то же время с болезненным любопытством шепнул:
- Били?
- Господь миловал, - с трудом ворочая языком, ответствовал сокамерник. – Пили.
- Вот ужас!.. А это-то зачем? – Не поверил Махерезадов.
- Язык развязывали.
- Ну, и как, успешно?
- Вполне. Слил трех замминистра, коим давал откаты. Это, не считая челяди. У меня от выпивки словесный понос. А дознаватель, собака, был в курсе.
- Кошмар! И кто допрашивал?
- Майор юстиции Алибабаев. Плеснет, подлец, в одноразовый стаканчик и так ласково-ласково по-восточному пропоет: «Сезам, откройся! А?». Прям, как в сказке. Я и открывался.
- А ну, дыхните! – не поверил Махерезадов.
Когда сокамерник исполнил приказание, Махерезадов брезгливо сморщился:
- Какой-то суррогат! Ужас, ужас, ужас…
- Не угадали.
- Гнилуха?
- Нет.
- Бормотуха?
- Не-а.
- Паленка?
- Вы не поверите, «Тройной одеколон».
- Какая страшная пытка!
- У меня, по счастью, иммунитет. Было дело, скупал на Чукотке моржовый бивень, так пришлось привыкать. В советские-то времена на Чукотку водке путь был заказан, аборигены спивались подчистую. Ну, а мы, народ пришлый, и спасались дезодорантами да одеколоном.
Махерезадов воздел очи горе.
- Неужели человеческая утроба способна принимать подобное дерьмо?
Шахерезадов от возмущения, аж, приподнялся через силу.
- Дерьмо?!!! А ну-ка, забирайте свои слова взад, любезный!
- С чего вдруг?
- Потому что одеколон – не дерьмо! А, напротив, средство против дерьма.
И Шахерезадов воссел на шконке, важно подбоченясь.
- Моя очередь рассказывать притчу. А, если принимать во внимание время суток и тревожные обстоятельства, считайте, что это не притча, а страшилка. Попробую вас напугать.
Он пьяненько засмеялся и, понизив голос, глухо завещал…
Император против дерьма
Однажды случилось страшное: Наполеон взял немецкий город Кёльн…
Взял – и, между нами, чуть из него не сбежал…
Если вы бывали в Германии, а вы, я догадываюсь, только не отпирайтесь, бывали там не однажды, вы не могли не заметить, как немцы гордятся своим чистоплюйством.
А дело-то было по весне, а точнее в сезон весенней распутицы. Да, конечно, улицы Кёльна были вымощены камнем, как и полагается их европейскому городу. Но вот что ужас, ужас, ужас – в городе не было канализации!.. А жители Кёльна, хоть и кичились своими европейством но, не утруждая себя излишними хлопотами, денно справляли свои малые и большие нужды прямо на мостовых горячо любимого ими города. А нощно, справив их в ночные вазы, поутру опорожняли их прямо на те же мостовые…
Если бы французы взяли Кёльн зимой, это было бы полбеды. А они вошли в него весной, когда все «золото» Кёльна, накопленное за зиму, растаяло и потекло по улицам. Это был форменный ужас!.. Бедные, бедные французы, избалованные парижской канализацией! Тут, даже если не задохнешься, заразу какую кишечную подцепить недолго!
Но Наполеон и тут оказался великим. Да, да, представьте, даже в дерьме. Нашел-таки выход, подлец!. Побывал он на приеме у бургомистра Кёльна, где его пичкали знаменитыми кёльнскими напитками – спиртовыми настойками на цветах. На фиалке, на гвоздике, на сирени и еще черт-те на чем. Конечно, вкус и аромат напитков ему, привыкшему к французским винам, как, впрочем, и вам давеча, показался того!.. Не приведи Господи! Но, выйдя с приема, он вдруг сообразил, что из-за духовитости напитка, запах которого исходил из его рта в его собственный нос, он перестал ощущать запах дерьма от своих сапог. О, вот тут-то до него и дошло! Вот тогда-то он и порекомендовал своим офицерам употреблять местные напитки для противостояния местному же зловонию и желудочно-кишечным заболеваниям.
Правда, большинство офицеров не смогло безболезненно перейти с «бургундского» на кёльнские настойки, зато они щедро пропитывали сей жидкостью свои носовые платки и дышали через них, передвигаясь по улицам города…
Через известное время французам под ударами русских казаков пришлось покинуть Кёльн, но они прихватили с собой рецепт изготовления местных настоек, которые стали использовать в качестве парфюмерных средств. А чтобы не заморачиваться с названием, все эти жидкости они стали именовать «кёльнская вода», что по-французски звучит, как «о-де-кёлон».
Так что, чего уж вы так иронизируете по поводу нас, российских алкашей, пьющих одеколон? Клянусь двумя красными дипломами, мы просто следуем рекомендации великого Бонапарта…
Справляя малую нужду, Шахерезадов заканчивал свое повествование:
- Ну, как, напугались?
- Я давнехонько свалил из водочного бизнеса, потому что в России одеколон и стелоочиститель – непобедимые конкуренты водке. Так что чего мне теперь бояться?
Но не успел Шахерезадов уступить свое место у параши, как снова грянул перезвон ключей вертухая, и снова издевательским светом вспыхнула погасшая было зарешеченная лампочка, а потом раздалось презрительное карканье:
- Махерезадов, на выход!
Теперь уже Шахерезадов часа три считал слонов, пялясь в потолок.
Когда же сокамерник вновь предстал в свете ненадолго прозревшей лампочки, лицо его оказалось покрытым устрашающими красными пятнами.
- Жгли? – В ужасе поежился Шехерезадов.
- Поцелуями, - процедил сквозь зубы Махерезадов и принялся оттирать со щек пятна с помощью туалетной бумаги. – Эта сволочь Аладдинов делал мне непристойные предложения.
- За что?
- Узнал из личного дела, что я не женат и решил, что я нетрадиционный ориентаст. Намакияжился, глазки-губки нарунджил и давай… За разные места хватал.
- Полный писец! Надеюсь, хотя бы выше пояса?
- Поначалу-то – выше. Только, когда я его чуть настольной лампой не хватил, понабежали Аладдиновы джины и, дали по яйцам. Так что получилось и ниже пояса.
Шахерезадов сокрушенно покачал головой.
- Многих сдали?
- Так, мелочишку. Пару депутатов Госдумы с помощниками.
- Ну, просто полный писец! Отчего же вы, голубчик, до сих лет не женились? Да и как же без детей-то? Кому дело передавать будете?
- Дело надо передавать не детям, а тому, кто его не промотает, а приумножит. А жена… Вот вы спрашиваете, отчего я вовремя не женился? А не женился я как раз очень даже вовремя! Так что извольте прослушать мою страшилку…
Любовь и слава
Исаак Ньютон, английский физик, однажды решил прославиться. Он был гениален, но, к несчастью, забывчив. Еще в юности ему пришла в голову гениальная мысль – закон Всемирного тяготения, но он влюбился в соседку и надолго забыл закон. А потом мучился, пытаясь его снова открыть. И лишь, когда ему на темечко свалилось яблоко, он вспомнил проклятый закон. Вы представляете этот кошмар? Теперь только благодаря этому яблоку мы прилежно учим закон Всемирного тяготения в школе.
Потом он изобрел дифференциальное и интегральное исчисления. И только собрался их опубликовать, чтобы никто не успел опередить, да увлекся своей смазливой студенткой. И пока он за ней волочился, пытаясь добиться расположения, Лейбниц в Германии тиснул книжку об основах «Высшей алгебры», в которой, – вот те на, – были представлены и дифференциалы, и интегралы. Сунулся, было, Ньютон доказывать свои приоритеты. Туда, сюда, шумел на всю Европу, чуть до Страсбургского суда не добрался! Да все понапрасну, поезд давно ушел. Протутукал издевательски на прощание и умчался, показав задницу. Можете себе представить этакий удар?
После того случая Ньютон всерьез перепугался, долго чурался женского пола и все силы бросил на то, чтобы озвезденеть. Но в зрелом возрасте всеж-таки попался. Когда слава, в конце концов, пришла к нему, он утратил бдительность и однажды решился на женитьбу.
Ну, и какая же девушка устоит перед гениальным физиком? В Англии их нашлась, по крайней мере, сотня. Исаак Ньютон выбрал одну (история по деликатным причинам не сохранила ее имени).
День бракосочетания был назначен, и Ньютон принялся готовиться. Справил, как полагается, новый сюртук, заказал обручальные кольца…
Но в день свадьбы ему в голову пришли сразу четыре Великих закона механики. И, памятуя о том, как он пролетел из-за любви с законом Всемирного тяготения, ученый бросился немедленно формулировать и, главное-то, записывать новооткрытые законы механики.
Невеста, не дождавшись жениха в церкви, нагрянула к нему на квартиру и, завидя того с куском мела в руке у черной доски, отхлестала его задумчивую физиономию букетом роз. К несчастью на тот момент Ньютон успел записать только три закона Ньютона из четырех. Поругание же букетом роз напрочь выбило из его головы четвертый закон, хотя он и силился вспомнить его долгие годы.
Вот тогда-то он и сделал вывод, что добиться в жизни можно только одного из двух: либо любви, либо славы. А, поскольку гениальный физик был не в меру тщеславен, он до конца жизни так, молодец, и не женился. Может, потому и стал небедным человеком и даже лордом!
А вот четвертый закон его имени он так и не вспомнил, и тот оказался потерянным для человечества. Так-то!..
И отходя от рукомойника и нещадно оттирая физиономию полотенцем, Махерезадов закончил свое повествование вопросом:
- Ну, напугала вас моя страшилка? Ах, нет? Вот вы женатый, извините за любопытство, какое место в рейтинге толстосумов журнала «Форбс» занимаете, а? То-то! А я холостой – в первой сотне. Как справедливо утверждал Оскар Уайльд: «Женщина может сделать мужчину миллионером, только если до нее он был миллиардером».
Шахерезадов тревожно поежился.
- Ну, так брали бы жену без претензий. Попроще. К примеру, из провинции.
- И это опасно, – вздохнул, устраиваясь на шконке, Махерезадов. – Можно, конечно, вывезти девушку из деревни, но, беда в том, что невозможно вывести деревню из девушки.
Шахерезадов согласно поежился.
- Да, жизнь вообще опасная штука…
- Всю жизнь, ходишь, как по минному полю, даже скучно, - широко зевнул Махерезадов. - Так скучно, что спать хочется. Ночь все-таки…
- Вот, опять вы за свой пессимизм! А ведь жизнь способна и на сюрпризы.
И не успел Шахерезадов щелкнуть пальцами, как – бац! – и вот уже сокамерники изучают узор трещин на стене камеры, упершись в эту самую стену руками…
И Шахерезадов, и Махерезадов были знакомы с высказыванием Махатмы Ганди о том, что настоящий мужчина должен хоть раз в жизни побывать в тюрьме. И Шахерезадов, и Махерезадов многократно успели вспомнить эту мысль и столько же раз согласится с ней, пока «настоящие мужчины», проводящие в тюрьме всю жизнь по долгу службы, шмонали их камеру.
И Шахерезадову, и Махерезадову было страшно. Сюжет «ужастика», в который по воле неведомого сценариста превратилась их жизнь, стремительно раскручивался.
Как просто было в эпоху социализма, когда у каждого делового человека, будь он хоть партработником, хоть директором завода, имелся дома заранее припасенный фибровый чемоданчик с мыльницей, пачкой сухарей и сменой белья! В эпоху рыночных отношений требуется иной джентльменский набор - набор купюр различного достоинства. Шахерезадов предпочитал «зелень». Махерезадов же больше доверял «еврикам». Как они пронесли их в камеру и где хранили, распространятся было бы бесчеловечно. Это значило бы подвергать опасности внутрикамерное существование десятков тысяч других сидельцев…
Уже оторваны были умелой рукой подметки на штиблетах и Шахерезадова, и Махерезадова. Уже вспорота была матрасная обивка. Уже валялись на полу куски разгрызенного в припадке рвения мыла. Уже зубная паста из опустевших тюбиков благополучно утекла в рукомойник. Но ничего, за что можно было бы, по крайней мере, впаять пару суток карцера, обнаружено так и не было. Сокамерники чувствовали, что приблизились на опасное расстояние – один к инфаркту, другой к инсульту…
И тут, наконец, забрезжил свет в конце тоннеля. Один из вертухаев, видимо, демонстрируя усердие перед начальством, потряс перед носом сокамерников найденной расческой.
- Конфискуется!
- Она же для волос,.. – робко запротестовал Махерезадов.
- А если ею в глаз?
И вертухаи гордо удалились с сознанием выполненного долга.
Когда сокамерники остались вдвоем, Шахерезадов с облегчением выдохнул:
- Обожаю, когда пар уходит в свисток. В этой связи послушайте…
- Может, хватит страшилок? – Взмолился Махерезадов.
- Это не страшилка, а развлекалка. Чтобы дух перевести.
На всякий пожарный случай
Был такой знаменитый американский физик Роберт Вуд. Так вот этот самый Вуд занимался популяризацией науки, вроде нашего Перельмана, для чего устраивал публичные лекции. Очень он это дело обожал! Когда-то в детстве он мечтал стать цирковым артистом, иллюзионистом, да родители не позволили. Вот он и отрывался на лекциях по полной программе. Такие трюки и спецэффекты придумывал для иллюстрации даже простеньких явлений – мадам Малышева со всей ее телепрограммой «Жить здорово» отдыхает!
И вот однажды заказали ему публичную лекцию на тему «Пламя». Уж он и расстарался, такого наворотил! Вот, представьте себе, стоит он посреди зала на высокой кафедре, вдохновенно вещает, размахивает руками, а целая рота ассистентов колдует над оборудованием. Хотели лекцию по теме «Пламя»? Получите! Вот и пылают в затемненном зале ацетиленовые горелки, низвергаются дожди раскаленных добела капель расплавленной стали, с ревом бьют в потолок столбы голубого огня, да вдобавок под конец еще и оглушительно взрываются. Публика, разиня варежку, заворожено наблюдает. В том числе и пожарник, который отвечал за противопожарную безопасность в лектории.
Но вот Роберт Вуд умаялся и решил устроить перекур. И только он сунул в зубы трубку с табаком и чиркнул зажигалкой, как к нему подлетел тот самый пожарник и грозно заорал:
- Вы нарушили противопожарную безопасность. Извольте заплатить штраф!
Махерезадов одобрительно хохотнул.
- Значит, говорите, пар ушел в свисток?.. А здорово мы их…
- Чего-кого? – Не понял Шалерезадов.
- Обдурили!
- Кого? – Удивился Шахерезадов.
- Вертухаев. Не нашли они наши похоронки.
Шехерезадов иронически фыркнул.
- Вы, видно, нечастый гость в застенках. Ну, разумеется, вас, цеховиков, крышевали товарищи на уровне самого ЦК. А мне при Советской власти не однажды «браслеты» на запястьях защелкивали за контрабанду «досок». Да еще по линии 3-го управления КГБ…
Так вот, поверьте моему жизненному опыту, нашла эта мелкота наши похоронки. Нашла, да глазом не моргнула, не стала распространяться. А зачем? Ведь обнаруженное тут же станет добычей вышестоящих. А так можно день за днем доить нас, несчастных сидельцев, выуживая бумажку за бумажкой за всякие мелкие услуги. Куда мы от них денемся?
Махерезадов воздел очи горе.
- Куда катится мир? Где субординация? Где корпоративная дисциплина? Где исконное русское «ты начальник – я дурак»?
Шахерезадов возмущенно вскочил со шконки.
- Полноте Махерезадов, на вас не угодишь! В период тоталитаризма, помнится, вы вопили: «Где движение к лучшему?!» Чем же вы не довольны теперь, когда ныне наше демократическое общество устремилось к сияющим вершинам?!.. Мы на удивление всему миру боремся с коррупцией, проводим самые дорогие олимпиады в мире, строим самые большие мосты из ниоткуда в никуда. Сегодня каждый из нас вправе совершенно свободно поносить гейпарады и восхищаться величием православной церкви, а так же скромностью ее служителей. Но дисциплина в России? Фи! Кому нужна дисциплина в России? Попытка ввести в России дисциплину и порядок ведет только к бардаку.
И хоть сейчас по уговору очередь вашей байки, так и быть, сей труд я возьму на себя.
Что говорить?
Еще до революции театр МХТ (будущий МХАТ), отправился на гастроли в некий губернский город в целях самопиара. Главреж МХТ, уже бронзовеющий К.С. Станиславский, рассчитывал на шумный успех.
В репертуаре театра имелась и постановка «Юлий Цезарь» Вильяма нашего, как вам известно, Шекспира. А в спектакле сём большое зрелищное значение имела массовка, изображавшая римский народ и его доблестную армию. В Москве в этом качестве использовались ученики школы-студии МХТ, но не тащить же всю школу-студию на гастроли, так и прогореть можно. Поэтому обыкновенно в статисты, изображавшие «народ и войско» на гастролях мобилизовали аборигенов за весьма скромную плату, а иногда и за просто так из чистой любви к искусству и лично к МХТ.
С этой целью ассистент режиссера собирался отправиться на местный бульвар, чтобы среди праздношатающихся навербовать волонтеров. Но шеф помрежа, главреж великий К.С. Станиславский, любивший, кстати сказать, дисциплину и не терпевший уже тогда возражений, остановил его:
- Так негоже, любезный. А вдруг эти ваши волонтеры не явятся? А вдруг явятся, не приведи Господь, инвалиды да старушки? Какие из них к черту римские легионеры! Надо обратиться в коллектив. Лучше всего, мужской. А еще лучше, спаянный дисциплиной. А подите-ка вы, любезный, к примеру, в пожарную часть…
Помреж поступил в точном соответствии с распоряжением гениального К.С. Станиславского. Он завербовал целую пожарную команду отборных мужиков во главе с брандмейстером, расплатившись с ними контрамарками для чад и домочадцев, которые смогут полюбоваться их отцами и мужьями на театральной сцене рядом со столичными знаменитостями.
Поутру дисциплинированные пожарники в полном составе явились на репетицию, ведомые бравым брандмейстером. Так же дисциплинированно они примерили римские костюмы и получили указания, кто, откуда и когда должен выходить и где стоять. Добросовестный брандмейстер заносил все эти сведения себе в блокнот и с легкостью управлял подчиненными. Помреж был так им очарован, что не стал даже репетировать ропот толпы, понадеявшись на дисциплину коллектива. Он лишь объяснил брандмейстеру, каким образом достигается эффект ропота. Все участники массовки, разводя руками и покачивая головами, вполголоса должны произносить фразу: «Что говорить, если нечего говорить? Что говорить, если…» и т.д. Слова эти, произносимые в разнобой, создают эффект ропота, который в театре кличут «гургуром»…
И вот спектакль. Зал, затаив дыхание и утирая слезы, следит за ходом Шекспировской трагедии. На сцене Юлий Цезарь в окружении легионеров-пожарников, которые дисциплинированно и вовремя вышли, подчиняясь указанию брандмейстера. Напряжение в зале возрастает… Брандмейстер украдкой заглядывает в заветный блокнот…И вот кульминация – римские воины должны возроптать. Брандмейстер дает отмашку…
И вся пожарная часть, повинуясь жесту начальника, дисциплинированно и четко рявкает в один голос речевку: «Что! Говорить! Если нечего! Говорить! Что! Говорить!..»
Шуму, как и рассчитывал К.С. Станиславский, действительно, было много…
Когда зарешеченная лампочка загорелась в полную силу, Шехерезадов оторвал свой зад от шконки и скомандовал:
- Подъем! Ночь закончилась. Первая ночь на новом месте. С новосельем вас, дорогой сожитель!..
(Продолжение рано или поздно последует)